03.03.2011

Старинный род Белосельских-Белозерских, ведущий свое начало от Рюрика, верно служил России на протяжении не одной сотни лет. Один из его представителей, князь А.М. Белосельский-Белозерский (1752–1810) делал это за пределами России, представляя свою страну во многих странах Европы.

Татьяна Артемьева, доктор философских наук, Санкт-Петербургский Центр истории идей

Старинный род Белосельских-Белозерских, ведущий свое начало от Рюрика, верно служил России на протяжении не одной сотни лет. Один из его представителей, князь А.М. Белосельский-Белозерский (1752–1810) делал это за пределами России, представляя свою страну во многих странах Европы.

Александр Михайлович Белосельский-Белозерский получил образование в Берлине и в Лондоне[1], в семье своего дяди графа П.Г. Чернышева (1712–1773). Тот девять лет служил послом России в Лондоне и даже был избран в Лондонское Королевское об-щество, правда не за научные, а за дипломатические заслуги[2]. Дочерью Чернышева, кстати, была Наталья Петровна Голицына (1741–1837), очаровательнейшая и умнейшая женщина своего времени, впоследствии занимавшая особое место в российском обществе, и ставшая прототипом для знаменитой пушкинской «Пиковой дамы».

Дипломатом был и его старший брат, один из героев истории, связанной с воспоминанием А.Н. Радищева о годах своей юности, проведенных в Лейпциге вместе с Петром Челищевым, Андреем Рубановским, Сергеем Яновым, Алексеем Кутузовым, Александром Римским-Корсаковым, Несвитским, Трубецким, Зиновьевым, Насакиным, Федором Ушаковым и его братом Михаилом, описанной в «Житии Федора Васильевича Ушакова». В 1766 г. молодые люди были посланы Екатериной в Европу, чтобы получить там образование в Лейпцигском университете. Группу молодых студентов опекал майор Бокум, постоянно сокращавший расходы на их содержание в свою пользу. Радищев пишет о серьезном конфликте с их наставником, происшедшем в 1771 г., заставившим молодых дворян взбунтоваться. Бокум посадил их под арест и собирался отдать под суд. Перспективы были настолько мрачные, что, как пишет Радищев, «многие из нас намерение положили оставить тайно Лейпциг, пробраться в Голландию или Англию, а оттуда, сыскав случай, ехать в Ост-Индию или Америку»[3]. Впрочем, все устроилось. Глава дипломатической миссии в Дрездене, «наш министр» освободил несчастных заключенных своей властью. «Министр, приехав в Лейпциг, нас с Бокумом помирил, и с того времени жили мы с ним почти как ему неподвластные; он рачил о своем кармане, а мы жили на воле и не видали его месяца по два»[4]. Вот этим-то спасителем Радищева и его товарищей и был Андрей Михайлович Белосельский[5], служивший в то время в Лейпциге.

Исследователи часто путали Андрея и Александра Белосельских, и приписывали освобождение несчастных студентов Александру[6], ссылаясь на публикацию Н. Барсуковым заметки сына А.Н. Радищева Н.А. Радищева, найденных им в архиве кн. Вяземского[7]. Но там говорилось лишь о «русском посланнике в Дрездене кн. Белосельском»[8]. Даже речи не было о том, что в эти годы там мог служить Александр. Позже, в 1779 г., он действительно был назначен на место брата, но в 1771 г. он был еще слишком молод, чтобы занимать такой пост.

Кстати, Александр Михайлович был первым, кто стал носить двойную фамилию. В 1799 г. император Павел I повелел ему, как старейшему в роде, именоваться князем Белосельским-Белозерским, этот титул был подтвержден Александром I.

Белосельский получил прекрасное образование, вполне в духе просвещенной эпохи и «философского века». Его воспитателем был француз Д. Тьебо (Diedonne Thiebault) (1730–1807), юрист, писатель, член Берлинской академии наук. В одном из писем он советует молодому князю беречь свое слабое здоровье и состояние, так как он слишком горд и самолюбив, «чтобы быть рабом»[9].

С детства юноша отличался слабым здоровьем и с 24 лет жил в Италии. Там он увлекся искусством, прежде всего музыкой, о чем свидетельствует его сочинение «О музыке в Италии» (Beloselskii-Belozerskii De la musique en Italie. Par le Prince de Beloselsky. La Haye, 1778). Ему не терпится завязать знакомство с известными европейскими интеллектуалами. В 1775 он посылает письмо и посвящение в стихах Вольтеру. Вольтер отвечает довольно любезно. Завязывается переписка и с Руссо. Философ пишет молодому рус-скому дворянину: «Выраженные мне Вами, князь, чувства любви и уважения доставили мне большую радость. Благородные сердца перекликаются, испытывая друг к другу взаимное влечение. Перечитывая Ваше письмо, я говорил себе: немного людей внушают мне такие же ответные чувства»[10]. Белосельский-Белозерский переписывался также с Бомарше, Мармонтелем, Делилем, Б. Де Сент-Пьером, Лагарпом, принцем де Линем и др.

В это же время Белосельский-Белозерский начинает писать и сам. Большой известностью пользовались сочинения, молодого князя, посвященные французской литературе. Наиболее интересно первое «Poesies francaises d’un prince etranger» (1789 г.) Здесь он дает экскурс в русскую историю, в частности довольно подробно говорит о дочери Ярослава (которого Вольтер назвал «неизвестным князем неведомой России»[11]) Анне, супруге Генриха I.

Одно из писем Белосельского-Белозерского из Италии попало в руки Екатерине II. Проницательная монархиня сразу распознала талантливого человека и решила привлечь его к государственной службе. Она пишет: «Вот письмо прекрасно написанное и еще лучше придуманное. Если не использовать услуг автора, то где же искать людей. Я приказала принести список свободных мест за границей и назначу его к одному из иностранных дворов».

Исследователь жизни А.М.Белосельского-Белозерского В.А.Верещагин отмечает: ««Екатерина «Великий», как называл ее блиставший остроумием князь де Линь, обладала ценнейшим и редчайшим у монархов даром «счастливой руки». И, может быть, именно этой «руке» она обязана была в значительной степени величием царства. Все орлы ее стаи, все эти сверкающие алмазами сподвижники ее славных дел были, в громадном большинстве случаев, совершенно неподготовлены предыдущей своей деятельностью, или скорее бездеятельностью, ожидавшим их прославленным подвигам, что нисколько не помешало им обессмертить и себя и царство, которому они служили. «Счастливая рука» Императрицы искупала эту неподготовленность, предугадывая чудодейственным наитием, и почти всегда безошибочно, способности и качества избираемых ею сподвижников. Этой изумительной удачливостью Екатерины и объясняется подавляющее при ней число «настоящих людей в настоящих местах»«[12].

Первоначально Белосельский-Белозерский был русским посланником в Дрездене. Много лет он так же выполнял дипломатические миссии в Вене и Сардинии. К числу своих задач молодой дипломат относил также пропаганду отечественной культуры. Так, например, во время своего пребывания в Турине, он, заказывал и издавал гравированные портреты известных русских людей: Петра Великого, Ломоносова, Сумарокова, митрополита Платона, А.П. Хвостовой и др.[13]

Сохранились тексты его писем вице-канцлеру графу Ивану Андреевичу Остерману. Почти все из них написаны по-русски, в соответствии с указом Екатерины II от 3 декабря 1787 г. предписывавшего всем «природным» российским представителям за границей писать донесения на ее имя и в Коллегию иностранных дел, а также использовать в переписке между собой только русский язык, «исключая только тот случай, где существо дела, предстоящего к их донесению, взыскивать будет точного сохранения слов, употребленных при трактовании оного»[14]. Эти документы были сохранены в семейном архиве и переданы в журнал «Русский архив» Елизаветой Эсперовной Трубецкой (урожденной Белосельской-Белозерской), родной внучкой Белосельского-Белозерского. Письма рассказывают о событиях Французской революции и мерах, которые предпринимали европейские государства, в частности, Сардинское королевство, чтобы обезопасить себя от этого влияния[15]. В письме из Турина от 9(20) октября 1792 Белосельский-Белозерский пишет, что король даже запретил открывать в этом году Туринский университет: «Ученики, которые теперь на вакациях, оказали тому год назад дух своевольства очень для настоящего времени опасный»[16] Во «Всеподданнейшем донесении князя Белосельского» Екатерине II он передает слова сардинского короля, который сожалеет, что Россия и Екатерина так далеко: «О ежели бы она царствовала ближе к нам, то я бы первый, с моими войсками пошел в ее следы, может быть, порядок во Франции восстановлен бы уже был, или по крайней мере все бы уже знали, как вести себя в сем подвиге»[17].

Российский дипломат пишет об устройстве гильотины, якобинском терроре, скорой гибели короля и королевы, ставших объектами насмешек и издевательства, «сумасшедшей борзости французского народа»[18] и размышляет о причинах, приведших к такому положению вещей. Он пишет из Турина 2 (13)июля1792: «Якобинское скопище сильнее час от часу становится и издевается самым язвительным образом слабости Людовика XVI. …Надобно ожидать крайних изуверств против короля, а наипаче королевы. В самом деле, когда чернь однажды напала на обманчивое начало, то уж и должно выводить оттуда все последствия, рождающиеся от неукротимых страстей и поползновенности. Такие поступки натурально плодятся от системы ее независимого господства, так как из отвлеченного метафизического равенства людей, признанного политическим правилом»[19]. Белосельский-Белозерский сожалеет, что общественное безумие представлено как результат «дивно-утонченной философии». На самом деле, это ни что иное, как «атеизм, материализм и олигархия, прикрытые личиною красноглагольствия сумасшедших»[20].

В Коллегию иностранных дел всегда привлекали людей знатных и неординарных. И это не случайно. Ведь они представляли Россию за ее пределами, поэтому должны были обладать не только профессиональными качествами, но и светскими талантами. Многие из них были известны не только на дипломатическом поприще, но и как мыслители, писатели и поэты. Так, в Коллегии служили В.К. Тредиаковский, Антиох Кантемир – посол во Франции и Англии, В.Г. Рубан, Ф. Эмин, братья Е. и Ф. Каржавины, И.Ф. Бог-данович – автор «Душеньки», служивший переводчиком в Дрездене, писатель и архитектор Н.А. Львов; поэты Я.Б. Княжнин, В.В. Кап-нист; И.В. Хемницер, генконсул в Смирне. С 1769 г. – секретарем Н.И. Панина был Д.И. Фонвизин[21].

Княжеский род Белосельских-Белозерских, происходивший от Рюрика, занимал в российском обществе особое место. Даже среди аристократии, он выделялся по знатности, богатству и образованности. Сам А.М. Белосельский-Белозерский и его любимая дочь Зинаида Александровна (в замужестве Волконская), бесспорно, относились к особому типу интеллектуальной элиты той эпохи и по происхождению и по образу жизни. Кроме того, представителей этого рода отличали личная привлекательность, тонкий вкус и музыкальность.

Белосельский-Белозерский был «одним из тех баловней судьбы, врожденное обаяние которых часто, даже помимо их воли, покоряет и владеет людскими сердцами. Богатый, родовитый, очень красивый, широко образованный, блещущий тонким остроумием, он привлекал к себе и приветливостью обращения и даром подкупающей речи, и изысканностью манер, и многим другим, что отличало русских вельмож XVIII века»[22]. Естественно, что, как и многие его современники, он чувствовал себя «гражданином мира», принадлежащим если не к «республике ученых», то к международному «сообществу избранных».

В этом сообществе говорили и писали по-французски, поэтому почти все сочинения князя написаны на этом языке. Единственное сочинение напечатанное им по-русски – пьеса «Олинька или первоначальная любовь», является отнюдь не подтверждением его литературного таланта, а остроумным маневром, маскирующим от гнева Павла I чрезмерные проявления его либертинажа[23]. Впрочем, отношения с Павлом у Белосельского-Белозерского сложились вполне нормальные. Он, казалось, понимал душу «русского Гамлета» и говорил о нем: «Другие делали худое, он же – худо делал доброе»[24].

«Дворянин-философ» – псевдоним, избранный Ф.И. Дмитриевым-Мамоновым, достаточно точно обозначает тот сравнительно узкий круг российского общества XVIII века, к которому относился и князь Белосельский-Белозерский, который потреблял и производил философское знание. Среди многочисленных слоев российского общества, включая такие маргинальные группы, как «преподаватели высших учебных заведений», «крепостная интеллигенция», «иностранцы на российской службе», «ученое монашество», «просвещенное купечество» и т.п. невозможно найти такой, который бы обладал необходимыми условиями для «свободного философствования», кроме дворянства. И действительно, досуг, образование, личная свобода, отсутствие меркантильных установок, непосредственной идеологической зависимости, вовлеченность в мировую культуру, наконец, потребность занять мировоззренческую позицию, возвышающуюся над обыденной и соответствовавшую привилегированному положению в социуме, могло соединяться только в этом сословии.

В стране, где государи просили советов, посылали любезные письма, приглашали на службу или милостиво жаловали таких мыслителей как Лейбниц, Хр. Вольф, Вольтер, Дидро, Монтескье и др. быть «философом» было не только престижно, но и необходимо для того, чтобы поддержать свое реноме в свете. Знакомство с этими мыслителями, с их текстами, или хотя бы признание их в качестве авторитетов приближало к «высшим сферам» и включало в кастовую систему ценностей. Наиболее отчетливо дух «философского века» проявился во время правления Екатерины II, представлявшее собой специфический тип политического режима – «просвещенную монархию», когда пропаганда просвещения практически стала официальной идеологией.

Главное философское сочинение князя «Дианиология или философская схема познания»[25] написано по-французски. Французский был языком дворянской социальной и интеллектуальной коммуникации в России XVIII века. Для читателя или писателя-дворянина, получившего образование, соответствующее его социальному статусу, «иноязычного текста» не существовало. «Дворянин-философ» чувствовал себя «гражданином мира» и принадлежал равным образом и российской и европейской культуре. Соединяя в себе эти культуры, он занимал особое место в деле просвещения, обеспечивая культурное единство России и Запада.

Это сочинение было также издано по-английски, по-итальянски и по-немецки. Прочитавший ее Иммануил Кант писал Белосельскому-Белозерскому: «Вашему сиятельству суждено бы-ло разработать то, над чем я трудился в течении ряда лет – метафизическое определение границ познавательных способностей человека, но только с другой, а именно, с антропологической стороны»[26]. Об этом труде отзывался Лагарп. «Вы острым скальпелем рассекаете бедный человечески разум, писал он. – У такого искусного анатома должна быть очень хорошо устроенная голова»[27].

Письмо Канта к Белосельскому-Белозерскому было найдено и опубликовано А.В. Гулыгой (А. Гулыга Из забытого. Наука и жизнь. 1977. № 3). Ему же принадлежит общая характеристика этого философского труда. К сожалению, статья Гулыги не вызвала широкого интереса к работам Белосельского-Белозерского, и, несмотря на высказанные им надежды на скорое издание его трудов на русском языке, оно таки не осуществилось.

Несмотря на свою философскую значимость, работы А.М. Белосельского-Белозерского почти совсем не известны российским историкам идей и историкам философии. Одной из причин является то, что множество документов самого А.М. Белосельского-Белозерского, а также его любимой дочери Зинаиды Волконской находятся в архивах Соединенных Штатов, куда они были увезены их потомками. В настоящее время они сконцентрированы в Бахметьевском Архиве (Колумбийский университет, Нью-Йорк) и Houghton Library (Harvard College Library, Cambridge MA).

Так, в Бахметьевском Архиве находится любопытный диалог Белосельского-Белозерского о бессмертии души «Диалог на смерть и на живот»[28], написанный им в Петербурге в 1794 г.

Два аристократа Барон А. и Князь В. беседуют о смерти. Они иронизируют по поводу традиционных о ней представлений, в особенности ее эмблематических изображениях. Собеседников занимает вопрос, как реально происходит расставание души с телом, и что чувствует в этот момент человек. Иными словами, что такое смертный час «последнее мерцание какого-нибудь предыдущего состояния»[29], или же «жестокое зло», сопровождающееся невыносимой болью и бесконечными страданиями[30]? Впрочем, собеседники быстро приходят к выводу, что время в контексте жизни смерти не имеет никакого значения: «…Как много ни живи, а не уменьшить того вечного времени, что осталось быть усопшим. Геометрия того света с нашей не клеится. Итак, все то же равно, отсюда выбраться туда, кряхтя на костылях, или улыбаясь в люльке». Та же идея была высказана и Вольтером в «Микромегасе». Жители Сатурна и Юпитера, один из которых может прожить в сотни раз больше другого, обсуждают вопрос о кратковременности жизни, и приходят к выводу: когда наступает время отдать тело стихиям, жили ли вы вечность, или один день, это не имеет уже никакого значения.

«Полезность жизни не в долготе, а в употреблении, – отмечают герои Белосельского-Белозерского. – Славный князь Потемкин рано умер, а жил долго». Честному и добродетельному человеку смерть не должна быть страшна, ему нечего бояться встречи с Богом, его грехи всего лишь его слабости, а слабым он создан от природы. Поэтому «…человек, достойный сего имени, умирает всегда смирно, а злодей, – с большим рвением души».

Интересно, что не только Белосельский-Белозерский, использовал диалогическую форму обсуждая столь деликатные проблемы. В 1788 г. М.М. Щербатов написал три небольших сочинения, рассматривающих проблему жизни-смерти-бессмертия: «Рассмотрение жизни человеческой», «Размышления о смертном часе», «Разговор о бессмертии души». Последний так же написан в форме диалога. Причиной обращения к этому жанру является не только возможность высказывать одновременно противоположные мнения, или следование бессмертным образцам, Платона, М. Мендельсона или Д. Дидро, но и желание найти наиболее эффективный способ распространения своих идей. Для дворянина-философа, это был не столько текст, сколько живая беседа, свет-ский разговор. «А мне кажется, – говорит старший и более опытный участник диалога, Князь В., – что беседа и разговор с умными и чувствительными людьми гораздо лучше и скорее нас просвещает».

Ценность и необходимость просвещения не вызывала никакого сомнения, но путь к его достижению не представлялся одинаковым для сословий, находившихся на различной «степени просвещенности», как правило соответствующей социальной иерархии. Если для «низших» и прежде всего для крепостного крестьянства, «просвещение» означало понимание основ христианского вероучения и переход от традиционного обрядоверия к вере осознанной и осмысленной, для «средних» – знакомство с искусствами и ремес-лами, то для «высших», то есть для дворянства – в освоении самых последних достижений науки и философии. Социальная детерминация просвещения придавала ему троякий вид: оно могло рассматриваться как катехизация, профессионализация, или овладение новыми навыками и умениями, и интеллектуализация – духовные поиски и обретение новых жизненных смыслов. Идея иерархии, лежавшая в основании российского государственного, имперского идеологического менталитета XVIII века организовывала и детерминировала сферу духовного в той же степени, как сферу социального, правового и материального. Заметим, что понятия «верха» и «низа», являющиеся отправными точками иерархического построения социума, лежали вне сферы аксиологии. Все сословия равно необходимы для государства и общества. Их можно уподобить частям тела, каждая из которых выполняет свою функцию, но требует разной пищи: голова – духовной, а желудок – материальной. Инструментом созидания являются руки, но они управляются головой, без которой невозможна реализация мысленного образа.

Судьба распорядилась так, что князь Белосельский-Белозерский родился и прожил свою жизнь в богатстве, занимал высокие и почетные должности, был любим окружающими, его дети были красивы и талантливы, тексты остроумны и интересны. Как-то странно вписывать такого персонажа в российскую духовную историю, где все сплошь герои и мученики. Но может быть это одно из свидетельств того, что и наша история была нормальной.

---

Ссылки:

[1] В «Списке россиян, побывавших в Великобритании. с 1700 по 1800», составлен-ным Э. Кроссом указывается, что он был там в 1768 г. // Кросс Э.Г. У Темзских бере-гов. Россияне в Британии в XVIII веке. СПБ, 1996. С. 349.[вернуться]

[2] Кросс Э.Г. У Темзских берегов. Россияне в Британии в XVIII веке. С. 27.[вернуться]

[3] Радищев А.Н. Избранное. М., 1949. С. 286.[вернуться]

[4] Радищев А.Н. Избранное. М., 1949. С. 286.[вернуться]

[5] Алексеева Е.Г. «Зеленый альбом». Жизнь и деятельность князя Александра Ми-хайловича Белосельского Белозерского (1752–1809). Нью-Йорк, 1958.[вернуться]

[6] См. Алексеева Е.Г. «Зеленый альбом»; Верещагин В.А. Московский Аполлон. Пг. 1916.[вернуться]

[7] Русская Старина 1872, ноябрь.[вернуться]

[8] Русская Старина 1872, ноябрь. С. 575.[вернуться]

[9] Верещагин В.А. Московский Аполлон. С. 8.[вернуться]

[10] Алексеева Е.Г. «Зеленый альбом». С.15.[вернуться]

[11] Цит. по: Там же. С. 24.[вернуться]

[12] Верещагин В.А. Московский Аполлон. С. 9.[вернуться]

[13] Сардиния в эпоху первой Французской революции. Письма князя Александра Ми-хайловича Белосельского-Белозерского Россиского посланника при Сардинском дворе к вице-канцлеру графу Ивану Андреевичу Остерману // Русский архив 1877 Кн 2. С. 369, прим.[вернуться]

[14] С.Л. Турилова Коллегия иностранных дел в XVIII веке: http://www.ln.mid.ru[вернуться]

[15] Сардиния в эпоху первой Французской революции. Письма князя Александра Ми-хайловича Белосельского-Белозерского Российского посланника при Сардинском дворе к вице-канцлеру графу Ивану Андреевичу Остерману // Русский архив 1877. Кн. 2–3.[вернуться]

[16] Сардиния в эпоху первой Французской революции. Кн. 2. С. 40.[вернуться]

[17] Там же. Кн. 3. С. 47.[вернуться]

[18] Там же. Кн. 3. С. 22.[вернуться]

[19] Там же. Кн. 2. С. 391. Напомним, что 10 августа был взят Тюильрийский дворец.[вернуться]

[20] Там же. Кн. 3. С. 5.[вернуться]

[21] С.Л. Турилова Коллегия иностранных дел в XVIII веке.[вернуться]

[22] Алексеева Е.Г. «Зеленый альбом». С.7.[вернуться]

[23] См. «Оленька»// Смирнов-Сокольский Н.П. Рассказы о книгах. М., 1959.[вернуться]

[24] Алексеева Е.Г. «Зеленый альбом». С. 31.[вернуться]

[25] Dianyologie ou Tableau philosophique de l’entendement. Dresde, 1790.[вернуться]

[26] Цит. по: А. Гулыга Из забытого. Наука и жизнь. 1977. № 3, С.104.[вернуться]

[27] Цит. по: Алексеева Е.Г. «Зеленый альбом». С. 31.[вернуться]

[28] Columbia University Libraries, Manuscript Collections, Bakhmeteff Archive, S.S. Belosel’skii-Belozerskii Collection. Box 13.[вернуться]

[29] Белосельский-Белозерский А.М. Диалог на смерть и на живот// Columbia University Libraries, Manuscript Collections, Bakhmeteff Archive, S.S. Belosel’skii-Belozerskii Col-lection. Box 13. Л. 3 (об).[вернуться]

[30] Там же. Л. 4.[вернуться]