14 сентября 1932 года для использования труда заключенных на строительстве канала Москва-Волга им. И.В.Сталина был создан Дмитровлаг (позднее название сократилось до Дмитлага) – крупнейшее из лагерных объединений ОГПУ-НКВД. История знаменитого канала – очень давняя, ее можно отсчитывать от Петра I. а Дмитлаг был лишь финалом эпопеи, когда за пять лет советские заключенные осуществили строительство этого важнейшего 128-километрового водного пути. С 1947 года он носит название «Канал имени Москвы».
Юрий БАТУРИН, Надежда ОЗЕРОВА
Поделиться воспоминаниями о людях, знакомых ему заключенных Дмитлага, я попросил Юрия Николаевича Градова, тогда пятнадцатилетнего вербилковского мальчишку. Вербилки – поселок на реке Дубне к северу от города Дмитрова – тогда центра Дмитлага, по нему и получившего свое название, в сотне километров от Москвы. Вербилки известны работающим и сегодня знаменитым фарфоровым заводом, основанным в 1754 году Ф.Я.Гарднером и с 1892 года принадлежавшим М.С. Кузнецову.
Двухсотлетнюю (до Дмитлага) историю проекта рассказывает научный сотрудник Института истории естествознания и техники имени С.И.Вавилова Российской академии наук, кандидат географических наук Н.А.Озерова.
Замысел императора
Строительство в начале XVIII века города-порта Санкт-Петербург в дельте реки Невы потребовало поставки больших объемов грузов, что осуществить по древним волокам было невозможно. Поэтому Петр I задумался над обустройством искусственных водных путей, которые должны были соединить бассейны разных рек и тем самым — новую столицу с остальной территорией страны. При Петре I началось строительство Вышневолоцкой системы, были составлены проекты Тихвинского и Мариинского каналов. Прежняя столица, Москва, не имевшая прямого сообщения по воде с Волгой, осталась в стороне от этих водных путей. Между тем, Москва являлась экономическим центром страны: в ней жили квалифицированные ремесленники, купцы, производились товары, требовавшиеся новой столице и вывозимые в Европу, поэтому налаживание надежного транспортного сообщения стало первоочередной задачей.
Идее соединения искусственным водным путем Москвы с бассейном Верхней Волги и Санкт-Петербургом почти 300 лет. По преданию, в 1715 г. Петр I, «едучи единожды водою из Вышнего Волочка по Тверце и по Волги, поднялся по реке Ягорме до Дмитрова, и вышед из судна сказал едущей с ним императрицею: “Когда господь бог поможет, то выдем когда-нибудь у Головинского дворца”». При Петре Алексеевиче под руководством военного и инженера В.И. Геннина были проведены изыскания, и рассматривалось пять направлений для строительства канала: один по рекам Москве, Истре, Сестре и Дубне, второй ― через Яузу и Яхрому, третий и четвертый по Яузе и рекам в бассейне Клязьмы. Пятый вариант шел по реке Химке. Во времена Петра I осуществить замысел не представлялось возможным. О проекте вспомнили в 1746 г., и тогда завязалась переписка между В.И. Генниным и Кабинетом Ее Величества. Однако обсуждение проекта ограничилось лишь перепиской, и никаких работ по устройству этого водного пути не проводилось.
Вновь о проекте вспомнили в связи со строительства храма Христа Спасителя в Москве. Для него требовалось доставить в Москву немало камня и прочих строительных материалов. Одним из самых эффективных способов сделать это с наименьшими затратами была доставка груза по воде. По предложению коллежского советника Демидова в Департаменте водяных коммуникаций под руководством инженера Е.Бугайского была проведена разработка проекта соединения рек Москвы и Волги. В 1825 году были завершены основные изыскания, составлены карты и нивелировки. Предполагалось соединить реку Истру, приток Москвы-реки, с рекой Сестрой, принадлежащей бассейну Волги, с помощью искусственного канала.
Строительство канала началось в 1825 году. Планировалось, что для обеспечения судоходства на реке Дубне будет построено 2 шлюза, на реке Сестре и деривационном канале — 24, на Истре — 18 и 5 шлюзов на реке Москве. В конечном счете, было построено лишь 34 кирпичных шлюза и 34 плотины. В 1833 году был реконструирован «обводной в Москве канал с проектированным на нем крайним шлюзом нового водяного сообщения», который в результате стал судоходным. Русло реки Москвы у шлюза было перегорожено Краснохолмской плотиной. В 1833-35 гг. на реке Москве у Бабьего городка ниже начала Водоотводного канала была построена разборная Бабьегородская плотина, которая поднимала уровень воды на 3 м, а ее подпор простирался почти на 15 км до деревни Шепелихи. И Краснохолмские сооружения, и Бабьегородская плотина должны были поддерживать необходимый уровень воды для судоходства выше Каменного моста и ниже города путем попусков воды. Однако осенью 1835 года плотина, не выдержав напора воды, разрушилась. В 1844 году началось строительство Николаевской железной дороги, движение по которой было открыто в 1851 году. Перевозка грузов новым сухопутным путем оказалось экономически более эффективной, поэтому водный путь по рекам Истре и Сестре не достроили, он стал приходить в упадок и в 1861 году был официально упразднен. Шлюзы и плотины на реках Истре и Сестре, кроме плотины Сенежского озера, были разобраны. Плотины и шлюзы в Москве уцелели и просуществовали до 1930-х гг.
К проекту соединения бассейнов реки Москвы и Волги вернулись в 1930-е гг. В то время в водном хозяйстве города на первом месте оказались две проблемы: катастрофическая нехватка воды для водоснабжения и не менее тяжелые условия судоходства на реке Москве из-за ее незначительной глубины. Канал и связанное с ним благоустройство реки Москвы в обязательном порядке должны были решать обе проблемы.
На июньском пленуме ВКП(б) 1931 года состоялся доклад Л.М. Кагановича, в котором предлагалось решить водохозяйственные проблемы Москвы путем переброски воды из Волги. Было принято решение о строительстве канала «как единственном мероприятии, могущем кардинально разрешить не только задачу судоходства, но также проблемы обводнения и водоснабжения столицы». Разработку проектов строительства канала Москва-Волга поручили специалистам «Москаналстроя». Совет народных комиссаров рассмотрел три варианта прокладки трассы канала: Дмитровский, Старицкий и Шошинский.
Старицкий вариант, предложенный инженером Авдеевым (Ановым), заключался в соединении реки Москвы с Волгой с помощью открытого самотечного канала. У села Старица на Волге планировалось построить плотину, из которой канал, пересекавший реки Шошу, Лобь, Ламу, шел до Волоколамска, поворачивал к Клину, а оттуда – на юг к реке Истре, где из-за большого падения предполагалось построить шлюзы. По Шошинскому (напорному) варианту, автором которого был инженер Н.А.Комаровский, канал должен был начинаться от устья реки Шоши и идти до Клина, далее направление полностью совпадало со Старицким. После доработки Шошинского проекта возник Дмитровский (напорный), предполагавший прокладку канала от Волги у села Иваньково на юг через Дмитров, пересекая реки Сестру, Яхрому, Икшу, Клязьму и Химку, в Москву. Он был признан самым перспективным и утвержден 1 июня 1932 г. По проекту канал был устроен так, что вода, предназначенная для водоснабжения, не смешивается с той, по которой осуществляется судоходство.
Канал стал одной из строек века. В составлении проекта участвовали архитекторы и художники (И.К. Белдовский, А.М. Рухлядев, С.Д. Меркуров и др.). Благодаря им гидротехнические сооружения канала вписались в ландшафт и украсились монументальными скульптурами. Самые тяжелые работы на стройке производились силами заключенных Дмитлага. По некоторым данным, через стройку прошло более миллиона заключенных. Число погибших неизвестно до сих пор.
Канал был закончен в 1937 году. 2 мая по нему прошла флотилия из специально построенных теплоходов. 15 июля 1937 года канал был официально открыт для пассажирского и судового движения. Таким образом, Москва наконец-то обрела мощный и надежный источник воды. Основные проблемы города, связанные с водоснабжением и судоходством, были успешно решены.
Канальщики
В Вербилках были две точки, связанные с Дмитлагом: свиноферма и лесопилка на реке Дубне. Высокий одутловатый «канальщик» с вилами в руках молча провожает меня взглядом. Когда я на лыжах проезжаю по дороге мимо свинофермы. Одет он в черную «канальскую» ватную робу и отталкивающую своим видом суконную шапку-ушанку без меха в обычных для шапки местах. Все это непривычно, страшновато-таинственно. Кажется, местные жители никогда не общались с канальщиками, а те, в свою очередь, никогда не заговаривали с ними… У лесопилки плот-запонь, механизированное устройство для вытаскивания сплава – бревен, и сама лесопилка, работают заключенные. Рассказ сестры: мы, двенадцатилетние, пошли с подругой гулять по Дубне, лед подтаивал. У лесопилки подруга провалилась, хватается за лед, лед обламывается, полынья становится больше. На подруге зимнее пальто, оно намокло, тянет ее под лед. Начали кричать. На берегу появился мужчина из заключенных, принес длинную жердь, протянул ее подруге и вытащил. Зашли в барак, в нем пусто, чисто, стены обиты свежеоструганными досками. Сняли с подруги мокрое пальто, он его выжал, как мог, и заботливо сказал: «Бегите скорее домой. Я вас проводить не могу и вообще больше для вас ничего не могу сделать»…
Дмитлаг одарил Вербилки интересными людьми. По окончании строительства многие заключенные были освобождены, некоторые оказались в поселке: Шаповалов – литератор, биллиардист; Борис Педер – художник, баянист; Иван Матвеевич Глянько – композитор, пианист… Все в возрасте сорока лет, наследники петербургской богемы, сами немного петербургско-ленинградская богема. За что они все сидели, нам было неизвестно. Да и известно ли было им самим?
Глянько носил длинные волосы артиста, одевался в старое потертое городское пальто, не носил шапки. Каждый раз, как он ездил в Москву, его непременно задерживали там, проверяли документы, уж очень нестандартно он выглядел. В конце концов, он постригся покороче, сменил пальто на обычное москвошвеевское, тогда его задерживать перестали. Иван Матвеевич учился в консерватории вместе с композитором Дзержинским. Помню, приглашает нас: «Пойдемте в радиоузел, в одиннадцать часов Ольга Васильевна Ковалева, великая певица, будет петь по радио мою песню».
Иван Матвеевич числился при клубе, часто днем на сцене в темноте кулис музицировал на рояле, сочинял музыку, мы приходили в зал, сидели тихо, слушали. Молчаливый Борис Педер работал в живописном цехе фарфорового завода. Он сделал изящную рукописную книжечку неизвестных тогда нам стихов Гумилева. Мы читали, ничего в стихах особенного не находили, рассматривали великолепные красочные буквицы, виньетки, заставки. Они были основной художественной силой, создававшей для клубной агитбригады программы. Шаповалов писал стихи и тексты песен, Глянько – оригинальную музыку к ним, Педер играл на баяне. Помню некоторые песни Ивана Михайловича на слова Шаповалова, о летчиках Чкалове, Байдукове, Белякове:
Шумит и гудит, и звенит вышина.
К полету готовы народ и страна.
И каждое сердце, как верный мотор,
И каждое сердце стремится в простор.
Пурга дорогой встала
Густой туман встает.
Ведет товарищ Чкалов
В тумане самолет.
Песни и стихи, видно сейчас, не ахти какие, но надо помнить, что это 1937 год, что создавали их только что освобожденные, выжившие в ГУЛАГе заключенные, и что за всеми следило неусыпное око партийных и других органов. Но все же это были оригинальные материалы, сочиненные здесь же, а не взятые из эстрадных сборников.
Осенью 1937 года привезли в Вербилки настоящий биллиардный стол дореволюционного изготовления петербургской фабрики Зазулина с комплектом шаров слоновой кости и киями. До этого мы играли на распространенных тогда малых и малюсеньких биллиардах со стальными шарами – они были в клубе, в пионерской комнате школы. Мальчишки толпились вокруг привезенного большого стола, но парни к игре их не допускали, они сами учились бить шаром по шару, забивать шар в лузу. Чем сильнее удар, тем, считалось, лучше, выше класс игры и игрока. Первым в этом бездумном битье шаров стал Толька Калошин. Собирались вокруг биллиарда и мужички, среди них малоизвестные в поселке. Одному из них, очень скромному, не ронявшему не слова, как-то попал в руки кий. Он держал его уверенно, но бил не сильно, с каким-то расчетом. Он высадил нескольких «мастеров», дошла очередь до Калошина, того он тоже тихонько обыграл. Непонятно: бьет не сильно, а выигрывает. Это был Шаповалов, служащий заводоуправления.
Шаповалов долго наблюдал публику в биллиардной, потом показал, как нужно играть, выбрал Тольку Кабина (увидел его биллиардную талантливость), не удержался, решил приблизить его к себе, чтобы передать знания и технику игры ему, а через него – и нам. Создавать вокруг себя кружок молодежи, наверное, считал недопустимым, так как опасался, что кто-то из нас может пострадать из-за тесного общения с ним, но оставаться совсем одному ему, видно, не хотелось, и он подолгу ходил с Кабиным по темным вербилковским улицам после игры на биллиарде, разбирал партии, рассказывал об основах, в общем, развивал его в биллиардном отношении. И развил. Кабин в восемнадцать лет стал королем вербилковского биллиарда. Толька Калошин, начав проигрывать Кабину подряд, перестал ходить в биллиардную. Кабин передавал уроки игры мне, Николаю Ефремову, Борису Жукову, и мы тоже стали мастерами.
В биллиардной собиралось общество, завсегдатаи, компания – самый цвет: и Шаповалов, и Глянько… Покуда Кабин не разделался с очередным партнером, в биллиардной идет обычный богемный интеллектуальный треп между названными достойными лицами, остальные, в том числе мы, помалкивают. Шаповалов в ударе, разговор о Сельвинском (нам неизвестном), Шаповалов, слегка заикаясь, читает:
Крала баба грозди,
Крала баба грузди,
Крала баба бобы и горох…
В ковыле-то бобыли-то были,
Брали бабу на курок.
Были бобыли-то, были бобыли-то,
Были бобыли-то злы как бес.
Была баба в шубке, была баба в юбке,
Была баба в панталонах,
Стала – без…
Это – уж совсем интеллектуальное. Неизвестное, но понятное без литературоведческих объяснений даже для наших провинциальных мальчишеских мозгов.
В 1938 году Шаповалова снова «взяли» ночью. Толька Кабин, ближе к нему стоявший, услышал версию: нашли у него фотокарточку какого-то его знакомого – «врага народа».
Едешь в Москву на поезде, после Дмитрова, на той стороне канала – большой щит, видный хорошо из всех проходящих составов, на нем крупно, по пояс – Сталин, Молотов, Ворошилов, Каганович, и крайний – Ежов. Сталин – в торжественном белом, остальные тоже изображены в отглаженных одеждах радостной группой. У Ежова на белом же мундире – четко прорисованы красные петлицы, и в них золотые звезды генерального комиссара госбезопасности. Так ездили, видели щит, молчали… Вдруг как-то еду – нет Ежова. Все на щите присутствуют: Сталин, Молотов, все, кто был раньше, а Ежова нет, будто и не было. Народ смотрел на эту убывшую на одного компанию и опять молчал. Лишь алкоголик со скрюченной физиономией негромко сказал всем и, вроде, никому: «Отрезали Ежова-то ночью, пилой…»
Источник: Новая Газета