«Москвичи знают это плоское здание, как заслонка замыкающее Ломоносовский проспект. Это здание – Ухо. Посредине его, как на пластиковом стенде, повешено скульптурно-мозаичное ухо с огромной дырой. Пушкин гениально дал жизнь отрубленной голове. Гоголь отрезал нос, а Павлов поставил памятник Уху. Оно обращено к Черемушкинскому рынку», – эти строки принадлежат знаменитому поэту-шестидесятнику Андрею Вознесенскому.
Я вырвала их из его то ли эссе, то ли повести «О», написанной 30 лет тому назад. Но впервые услышала всего пару недель назад от Бориса Стучебрюкова – мастера компании ABD architects и одного из авторов архитектурной концепции ОЭЗ технико-внедренческого типа в Томске – во время большой прогулки по кварталу научных институтов, расположившемуся по обеим сторонам нынешнего Нахимовского проспекта (некогда улица Красикова). Здесь, на небольшом участке между Профсоюзной и Новочеремушкинской улицами, находятся сразу несколько «храмов науки», возведённых в 1970-е годы: от здания ИНИОНа (Института научной информации по общественным наукам) до НИИ океанологии им. П.П. Ширшова.
То самое «ухо», о котором говорил Вознесенский, принадлежит Центральному экономико-математическому институту Академии наук СССР (ныне ЦЭМИ РАН). Он был построен в 1975–1978 годы Леонидом Павловым и практически завершил собой масштабную композицию научного квартала.
Этому «уху», в реальности представляющему собой лист Мёбиуса с математической символикой, довелось слышать не только шум Черемушкинского рынка, упоминавшегося Вознесенским, и шелест фонтанов, на месте которых теперь возвышается жилая высотка, вплотную прижавшись к двум «пластинам» здания ЦЭМИ. «Ухо» ещё успело в буквальном смысле подслушать голос эпохи, начавшейся в те оттепельные времена, когда физики подружились с лириками и шутили стотысячными тиражами, а по подмосткам ДК МГУ шагала опера «Архимед». Когда в Доме учёных новосибирского Академгородка проходила первая персональная выставка художника-авангардиста Павла Филонова, а в Обнинске ставились пьесы «Защита диссертации» и «Господин Куб», написанные бесстрашным физиком и кибернетиком Валентином Турчиным, который уже в 1977 году будет вынужден уехать из СССР.
Границы этой необыкновенной эпохи, которая, по воспоминаниям Бориса Стучебрюкова, «характеризовалась каким-то внезапным вниманием власти к научному сообществу, проявившимся в таком явлении, как кооперация людей науки и искусства», известный историк архитектуры Андрей Гозак определил с 1955 по 1985 год: от одного партийного перелома к другому – перестройке.
Кооперация чувствовалось не только в том, какой размах и какую свободу приобрела в те годы культурная жизнь учёных в СССР, но и в том, с какой ответственностью относилось руководство страны к созданию пространств, где учёные должны были творить свою науку.
Если у рядовых горожан те времена могли ассоциироваться с массовым строительством дешёвого, малоудобного и малосимпатичного жилья, заклеймённого в народе «хрущёвками», то представители научного сообщества въезжали в настоящие дворцы, к строительству которых привлекались лучшие архитекторы, в том числе из ГИПРОНИИ АН СССР – института, созданного специально для проектирования научно-исследовательских институтов. Именно его усилиями были созданы и хорошо узнаваемые «золотые мозги» нового здания Президиума РАН, запланированного ещё в 1960-х, и новосибирский Академгородок, и наукоград Троицк, и Институт океанологии им. П.П. Ширшова, расположившийся как раз в научном квартале рядом с метро «Профсоюзная».
Одним из первых сооружений этого ансамбля стало здание ИНИОНа, в котором можно разглядеть и Дворец Юстиции в индийском Чандигархе – творение прославленного Ле Корбюзье, и самую настоящую крепость с въездными воротами и широким мостом, ведущим через импровизированный «оборонительный ров» – большой бассейн с фонтанами.
В каком-то смысле это была действительно крепость, спроектированная в конце 60-х и возведённая в 1974 году в том числе для библиотеки ООН – Отделения общественных наук АН СССР. Крепость – потому, что сюда, во-первых, переехали архивы библиотеки Социалистической (а затем Коммунистической) академии общественных наук – учреждения, основанного сразу после революции практически специально для учёных-марксистов. А во-вторых, стены у этого здания и впрямь крепостные, ведь сам архитектор Яков Белопольский, руководитель 11-й мастерской «Моспроекта-1», которая отвечала за этот московский район, создал для ИНИОНа оригинальную концепцию, согласно которой стены – это некая ограждающая конструкция, а внутри них, будто в аквариуме, «плавают» объекты. Действительно, в ИНИОНе лифт представляет собой отдельный столб, а лестницы не прислоняются к фасадам. Щели между перекрытиями и стенами есть везде – даже в актовом зале.
Большое и глубокое здание напоминает аквариум даже сверху, ведь для основного освещения пространства библиотеки проектировщики решили использовать фонари верхнего света – они намного эффективнее, чем боковое освещение от окон.
Несмотря на то, что здание ИНИОНа формально относится к так называемому интернациональному стилю в архитектуре, который берёт начало из эпохи русского авангарда, эта аквариумная лёгкость здания не вписывается в контекст той архитектуры, которую упорно навязывал тоталитарный режим, – массивной, тяжёлой, говорившей о могуществе и непререкаемом авторитете советской власти. Здесь пилоны-опоры держат на себе стеклянный верх, который создаёт впечатление лёгкости, будто крыша здания готова вот-вот отлететь.
Сегодня можно лишь поразиться тому, с каким рационализмом подходили к своим проектам архитекторы эпохи 60-70-х, которым городские власти предоставили у Профсоюзной улицы изрядные территории для «свободного планирования». Например, ныне опустевший бассейн перед зданием ИНИОНа не только выполнял декоративные функции и символизировал своеобразную границу между эпохами – имперской и советской, но и служил вентиляцией, отводя избыток тепла из здания, которое в те годы посещало немалое количество людей.
Люди, которые брались за проектирование научных институтов, старались учесть всё, консультировались с теми, для кого эти здания возводились. Среди архитекторов были и те, кто изначально специализировался на строительстве НИИ, атомных реакторов и медицинских учреждений. А что теперь? Теперь задачи упростились, и самое сложное для архитекторов – это строительство торговых центров, аэропортов, стадионов – в лучшем случае…
Я прогуливаюсь мимо ИНИОНа и вижу, что «крепость» марксизма пала: ров осушен, мост разваливается, главные ворота давно перекрыты и попасть внутрь здания можно только с торца. Чтобы выжить при новом «завоевателе», ГИПРОНИИ РАН вынужден проектировать многоуровневые парковки и многозальные кинотеатры, жилые дома и комплексы – у подножия всё тех же «золотых мозгов» на Андреевской набережной. Сегодня уже никто не создаёт специальных мастерских, которые бы занимались строительством даже технопарков, а что говорить о новых зданиях для научных институтов – строятся ли они вообще?
Кажется, совсем скоро можно будет беззаботно промчаться по проспекту мимо старых научных институтов, не обратив никакого внимания ни на их давно не праздничный вид, ни на остатки их былого величия, которое затерялось в современной беспорядочной застройке – среди автозаправок, парковок, жилых высоток и торговых комплексов. Кажется, и одинокое «ухо» или давно оглохло, или не слышит уже ничего, кроме шума оживлённой автотрассы.
Редакция выражает благодарность ООО «УК Мэзомакс» за доступ к высотным точкам для фотосъёмки.
Источник: «Наука и технологии России»