События вокруг реформы Академии наук продолжают волновать общество. Сегодня на вопросы «Новой газеты» отвечает директор Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) – одного из ведущих исследовательских центров Российской академии наук, доктор исторических наук Юрий Кириллович Чистов.
– Подписали ли вы обращение к президенту страны об отмене реформы?
– Да, я подписал заявление на сайте Общества научных работников, как только оно там появилось. На нашем внутреннем сайте тотчас была опубликована информация о возможности подписать это обращение, и я знаю, что его подписали многие сотрудники института, от аспирантов до членов дирекции. Я также поддержал обращение Бюро отделения историко-филологических наук РАН и требование созыва внеочередного Общего собрания РАН в начале сентября 2013 года. Как директор старейшего научного и музейного учреждения России, я категорически протестую против ликвидации уникальной и прославленной Академии наук.
– Почему академики так слабо защищаются: из 1200 членов академии подписал петицию только 91 человек?
– Мне трудно ответить на этот вопрос. Присоединиться или нет к петиции «1 июля» – должен решить каждый член академии сам для себя. Я не являюсь членом академии, но горячо поддерживаю это движение. Несколько выдающихся членов нашего историко-филологического отделения подписали эту петицию. Более того, я считаю, что если бы петицию дружно подписали все члены президиума РАН во главе с ее президентом В.Е.Фортовым, это реально могло бы повлиять на отмену скоропалительных и тайных действий правительства и Министерства образования и науки и привело бы к цивилизованному обсуждению проблем реформирования РАН.
– Какая реформа нужна академии, с вашей точки зрения?
– Это длинный разговор. Проблем много. Есть вопрос «старения» членов академии и сотрудников академических институтов. Есть вопрос использования «имущества». Есть вопрос планирования научных проектов и изменения системы их финансирования. Но при этом я считаю, что виновником этих проблем в большей степени является само правительство.
По порядку. Первый вопрос не будет решен без достойных пенсий для ученых, при которых они бы переходили с административных и относительно высокооплачиваемых ставок главных научных сотрудников в категорию «эмеретус». В институтах РАН огромные проблемы с молодым поколением ученых. И не потому, что нет талантливой и мотивированной молодежи, а потому, что у нас «зафиксировано» число научных сотрудников в каждом институте и нет возможности взять талантливого выпускника аспирантуры, если кто-то из старшего поколения не ушел на пенсию или, не дай бог, ушел из жизни.
Я знаю множество случаев, когда сложности с использованием академических зданий связаны с финансированием институтов и остановленными из-за отсутствия денег научными проектами. По этим же причинам на выделенных когда-то под строительство институтов и лабораторий площадях так ничего и не построено. Упреки в сдаче помещений в аренду справедливы, но в ряде случаев это реальный источник внебюджетных доходов институтов при хронической нехватке бюджетных денег на исследования, публикации, командировки и многое другое. Конечно, есть случаи и злоупотреблений, но посмотрите вокруг… Такой стиль жизни в стране в последние десятилетия, определяемый неправильными и неработающими законами.
В нашем институте категорически низкое финансирование со стороны государства, и отчасти в этом виновата Академия наук, которая считает, что при дефиците бюджета в первую очередь можно ущемить гуманитарные институты. Вы не поверите: в прошлом году мы получили кроме бюджета на зарплату сотрудникам всего 5,5 миллиона рублей на 85 научных сотрудников и примерно столько же работников в музейных отделах. Это курам на смех, если сравнить с бюджетами научных учреждений в других странах. При этом трудно сказать, что мы бездельничаем: за прошлый год опубликованы 41 книга (из них 6 – на английском языке), 48 статей в рецензируемых журналах, более 200 статей в других изданиях и т.п.
То есть мое мнение, что, если в России перестанут пренебрежительно относиться к науке и ученым (мы это каждый день наблюдаем в прессе, Думе, на уровне руководства Министерства науки); если власть будет думать о будущем науки, а не только решать вопросы с «распилом» имущества и местью за личные обиды непокорным академикам, – изменения внутри РАН могут решаться конструктивно, а не напоминать сценарии рейдерских захватов в частном бизнесе.
– С ХVIII века Кунсткамера была символом и лицом академии. Каково сейчас выражение этого лица?
– Внешне – уверенное. Изображение ее здания, в котором располагалась основанная Петром I Академия наук, – до сих пор логотип академии, оно украшает визитки ее президентов, на его фоне выступает премьер-министр на Петербургском экономическом форуме и т.п. Но внутри страны жизнь устроена так, что принятые законы во многом противоречат друг другу. Музей антропологии и этнографии (Кунсткамера) с точки зрения бюджетных законов – учреждение науки, входит в РАН. Нам могут давать финансовые средства только на научные исследования. В противоположность нам музеи, находящиеся под эгидой Министерства культуры, получают средства на музейную деятельность, но не имеют права тратить эти деньги на науку. В наш музей ежегодно приходит около 500 тысяч человек, которые не знают о таких «тонкостях» и с грустью смотрят на давно не крашенные стены и устаревшие экспозиции во многих залах.
– Но хоть деньги на научные исследования дают приличные?
– Нет, конечно. Дают на зарплату, на оплату коммунальных услуг и немного на ремонт и реконструкцию (как особо ценному объекту культурного наследия народов РФ). И нет даже статьи, а значит, и денег, на создание экспозиций, хранение коллекций, их публикацию… Все, что мы делаем в этом плане, делаем на деньги, заработанные музеем.
– Для создателя Кунсткамеры Петра I этот музей был миром в кармане; в советские времена он был окном в мир; теперь, когда это окно распахнуто, каковы ваши задачи?
– Конечно, задачи изменились. Люди стали часто путешествовать, в интернете множество материалов, по телевизору показывают качественные программы BBC, National Geographic и пр. Но музей, представляя свои коллекции, обязательно занимается образованием посетителей, в его миссию входит воспитание не просто толерантности, а восхищения культурными ценностями народов мира. Кроме того, посетителей привлекает обаяние подлинных вещей. Не будем забывать, что это единственный в России музей этнографии народов мира. Для сравнения: в Германии 7 больших музеев этнографии, в Нидерландах – 4.
– Тем не менее посетители идут в Кунсткамеру в первую очередь смотреть на коллекцию уродств времен Петра I.
– Этот имидж музея меня беспокоит, тем более что он неправильный. У Петербурга, построенного по замыслу Петра, три символа: ангел на шпиле Петропавловского собора, кораблик над Адмиралтейством и планетарная (армиллярная) сфера над Кунсткамерой. Символы христианской веры, покорения стихий и постижения Вселенной. C самого начала первый общедоступный музей России был проникнут духом Просвещения. Когда 25-летний Петр впервые попал в Европу, заморские «кабинеты чудес» при королевских дворах, у знатных вельмож и известных ученых произвели на него сильное впечатление. Петр с большим размахом стал скупать не только отдельные диковины, но и целые коллекции, из каждой своей поездки привозил редчайшие экспонаты. И с самого начала идея создания Кунсткамеры была уникальна. Ее ему нашептал знаменитый математик и философ Лейбниц, с которым они обсуждали проекты организации Академии наук и которого Петр звал работать в Россию. Тот вместо себя рекомендовал своих учеников, но советы давал правильные. Петр прозорливо поручил Кунсткамеру заботам Академии наук, по сути, государству. В 1697 году Петр в Голландии познакомился с анатомом Фредериком Рюйшем, чью выдающуюся коллекцию страстно захотел купить. Сначала цена показалась слишком высокой, Петр отступил, но через 20 лет все равно своего добился, приобретя около 2 тысяч анатомических экспонатов для Кунсткамеры. И сделал это не для развлечения публики, а для обучения студентов естественным наукам и анатомии, для расширения научного кругозора посетителей. Петр положил начало так называемой русской анатомической коллекции, издав ряд указов о собирании и о доставлении в Кунсткамеру живых и мертвых уродов для составления научной коллекции и изучения. Как сформулировал английский философ Френсис Бэкон: чтобы понимать, что такое норма, надо знать границы отклонений. Разговоры о том, что у Петра было особое пристрастие к уродам, – легенда. Петр боролся с народным невежеством и даже издал специальный указ, где объяснял причины рождения детей-уродов, которых часто умертвляли сразу после рождения из-за страха и отвращения. В нем говорилось, что виновны не дьявол и черти, а природа, а также повреждения внутренние и страх матери во время беременности.
– То есть вы не потакаете обострившемуся интересу масс к разного рода отклонениям?
– Мы радуемся тому, что экспозиция «Ранние естественно-научные коллекции Кунсткамеры» располагается в дальнем от входа зале, куда попадаешь, проходя залы Северной Америки, Японии, Африки, Китая, Индии. Даже двигаясь целеустремленно, нельзя не обратить внимания на уникальность этих экспозиций. Помню, у нас была выставка в финском городе Тампере, посвященная самураям. Она случайно совпала с премьерой фильма «Последний самурай». Фильм с глупым сценарием, но хорошо сделанный в Голливуде, давал достаточно яркое впечатление о традиционной культуре самураев. И зрители из кинотеатра плавно перетекали на нашу выставку, где проводили целый день, расспрашивая экскурсоводов, рассматривая экспонаты. А когда мы издали каталог эскимосских коллекций в содружестве с сотрудниками музея острова Кадьяк, то к нам приезжали женщины с острова, учившие посетителей плести корзинки, вышивать бисером. Отбою не было от желающих.
– Пытаетесь переориентировать посетителей с развлечения диковинным на познание необычного?
– Конечно, мы учитываем современную избалованность публики зрелищами. Рассказывая о коллекции русского путешественника Николая Резанова, экскурсоводы обязательно упоминают романтичную истории его любви к испанке Кончите, отраженной в легендарной «Юноне» и «Авось». У нас есть специальный центр для занятий с детьми, где с ними проводят занятия, сопровождаемые экскурсиями по музею. Я перешел от отчаяния, в котором живу 12 лет директорства, что не могу расширить выставочное пространство, поскольку строить в центре города не разрешат никогда, – к организации виртуального доступа к коллекциям на нашем сайте. К сожалению, обслуживающая компания, монополист на рынке музейных услуг, не очень помогает, тем не менее это выход в ситуации, когда из более чем миллиона экспонатов физически мы можем показать лишь полпроцента.
– Значит, речь о пополнении коллекций не идет, дай бог справиться с тем, что есть?
– Наши сотрудники каждый год ездят в экспедиции для исследований по своим темам, но все отдают себе отчет, что должны привезти хоть что-то для коллекций.
– А в кругосветные путешествия вы ходите?
– Время научных подвигов в духе Николая Гумилёва прошло. В этом году исполняется 100 лет первой научной экспедиции нашего музея в Африку. Когда в начале XX века зашла речь о создании специальной африканской экспозиции, то профессиональных этнографов-африканистов не было, а молодой поэт Гумилёв уже побывал в Восточной Африке, и музей послал его в экспедицию. Он прошел по Абиссинии 965 км пешком, с караваном, привез более 100 ценных экспонатов, 240 фотографий. Нескольку лет назад мы повторили этот путь по Эфиопии, только на джипах. Подвига его не совершили, но привезли 120 экспонатов не хуже гумилёвских.
– Пополняете ли вы фонды за счет частных коллекций?
– Конечно. Недели три назад нам подарили коллекцию петербуржца, который собирал ее в Африке. Несколько лет назад американский консул, уезжая из Петербурга, подарил свою коллекцию, собранную в годы, когда он был послом в ряде африканских стран. Конечно, это не столь уникальные коллекции по сравнению с теми, что привозили когда-то знаменитые путешественники: Крузенштерн, Лисянский, Литке, Лазарев, Станюкович, или собирали ботаники и зоологи ХVIII века. Этнографии как науки не существовало, а классификаторы-естественники подходили к предметам культуры примерно как к сбору гербариев. К 300-летию музея мы готовим реконструкцию экспозиций музея начала XVIII века и видим, что в одном шкафу выставлялись не отдельные уникальные вещи, а экспонаты, собранные сериями, например, меховая одежда народов Сибири, свадебные полотенца и наволочки из Поволжья. То есть коллекции явно предназначались для научного изучения.
– О какой реконструкции идет речь, если пожар 1747 года уничтожил большую часть этнографических коллекций?
– Сохранилось более 2300 рисунков первых экспонатов, поскольку Петр, замышляя музей, отдал распоряжение создать рисовальную палату при Академии наук. Кроме того, в 1741–1744 годах был издан двухтомный каталог Кунсткамеры на латинском языке, а также гравюры с изображениями и планами экспозиций Кунсткамеры.
– Когда Петр повелел устроить в центральном помещении Кунсткамеры анатомический театр, он тем самым обозначал центр внимания своего времени – человек, которого надо изучать. Что бы вы сейчас наделили особым значением?
– Мы называем башню здания Кунсткамеры «Башней знаний». На первом этаже был спроектирован Анатомический театр; с галереи второго этажа студентам можно было наблюдать за анатомированием тел; на третьем стоял Готторпский глобус, внутри которого располагался самый старый в мире планетарий. А на верхнем этаже была первая в России астрономическая обсерватория, позже переехавшая в Пулково. Вот такой была башня в самом большом публичном здании новой столицы, и оно было первым в мире, специально построенном для музея. Мне хотелось, чтобы именно это интересовало посетителей, – знакомство с историей становления российских наук, с коллекциями по этнографии народов мира, собранными людьми, фамилии которых известны из школьных учебников. Согласитесь: Кунсткамера является ярким свидетельством, что модернизация России может быть успешной.
Источник: «Новая газета»