Константин Бугров Институт истории и археологии Уральского отделения РАН, Уральский федеральный университет, Екатеринбург, Россия
Американская исследовательница С. Уиттакер, анализируя российскую социально-политическую мысль XVIII в., предлагает оригинальную концепцию ее развития через понятие «литературы советников», в рамках которой отечественная элита того времени разрабатывала светскую легитимацию монарха как преобразователя, законодателя и «агента истории», а монархии – как наилучшей для общества формы правления.
Истоки этого жанра можно проследить вплоть до античных текстов Сократа и Ксенофонта, в Средние века он оформился как традиция «княжеских зерцал», описывавших черты идеального государя при помощи авторитетных цитат из грекоримских авторов и отцов церкви, а также из исторических примеров [Forhan, ch. 2].
«Зерцала» говорили в основном о моральных качествах государей и об их мудрости, а не о правах и привилегиях [Blaydes, Grimmer, McQueen, p. 4]. Российская традиция, согласно Уиттакер, в основном описывала государей как правителей, избегающих преобразований и придерживающихся «старины» [Whittacker, p. 31].
Переломным моментом стало царствование Петра I, который выступил в новом качестве деятельного царя-реформатора: в политической культуре XVIII столетия и Петр, и его наследники представали как преобразователи, способные не только защищать страну и утверждать веру, но и созидать новое, трансформировать страну ради блага подданных. На протяжении XVIII в. «литература советников» в диалоге с властью вырабатывала все новые ролевые модели: Уиттакер полагает, что артикулированный в литературе образ хорошего монарха служил своего рода политической программой. Развивая диалог с элитой, российская монархия шаг за шагом двигалась от преобразующей монархии Петра к «законной монархии» Екатерины II, а от нее – к такой монархии, где закон стоит выше государя, к «конституционному порядку», в котором диалог власти и общества через литературу оказался бы заменен институциональным участием общества во власти. Способность российских мыслителей и литераторов публично артикулировать различие между хорошим монархом и тираном Уиттакер считает ключевой точкой на этом пути, ведущей от «княжеских зерцал» к конституции [Whittacker, p. 187–189]. Трактует оду как политическую программу и российская исследовательская традиция [Гуковский, с. 170–178; Абрамзон, Петров, с. 415].
Российская политическая мысль XVIII в. проводила различие между общим благом и корыстной политикой, уверенно формируя образ идеального правителя: за общее благо радеет мудрый монарх, и это ведет его к процветанию, корыстную политику проводит злой тиран, и это ведет его к гибели. Однако черты идеального монарха, которые охотно рисовали авторы многочисленных наставлений и панегириков, соответствовали практике государственного управления. Такого рода язык был предназначен для оправдания политического status quo, но не для разработки конкретных советов. Ведь долг защищать обездоленных и способствовать процветанию – а именно так обычно описывали идеального правителя авторы от Я. П. Козельского и А. П. Сумарокова до Г. Р. Державина [Лаптева, с. 63–64] –не предполагал альтернативного мнения, которое бы обосновывало равнодушие по отношению к обездоленным и разорение подданных. Такая установка могла появиться на страницах «литературы советников» разве что в устах нарочито порочного и злобного человека, лишенного нравственного чувства. Образ добродетельного государя, появлявшийся на страницах «литературы советников», презентовал монарха таким, каким он должен был бы быть в целях легитимации [Whittacker, p. 85], но легитимация с помощью дескриптивного идеального образа предполагала не столько анализ, сколько внушение подданным уважения к социально-политическому status quo как к порядку, который наилучшим образом отвечает Божественному и естественному установлению, справедливости и блаженству.
«Литература советников» в строгом смысле – не иллюстративно-панегирическая, а аналитико- критическая, она была ориентирована на описание механизма и обоснование предлагаемого решения. В жанровом отношении она была многообразна – от докладных записок до журнальных статей. Как замечал один из «мозговых центров» империи А. И. Остерман: «К тому нет никакой причины, для чего бы мнения своего не сообщить другому, да то к порядочному и основательнейшему учреждению кажется еще и необходимо» [цит. по: Лысцова, с. 73]. Хорошо известна специфика «литературы советников» на разные темы(1) – внешняя политика, финансы и экономика, социальная политика, военная организация; эти вопросы изучаются сквозь призму истории права, истории государственного управления, истории политической мысли, военной истории. Надо, однако, подчеркнуть, что существовала в этом пространстве «литературы советников» еще и традиция советов об искусстве править людьми, связанная с традицией «княжеских зерцал», пережившая в XVI–XVII вв. важные изменения.
* * *
Трактат Н. Макиавелли «Государь» (1532) совершил своеобразный переворот в европейской социально- политической мысли, постулировав для правителя возможность преступить этические нормы христианской морали (утверждавшиеся, в частности, всей предшествующей традицией «княжеских зерцал») ради политической эффективности, «государственного интереса». Этот аргумент стал большим вызовом для европейской политической культуры, а имя самого Макиавелли вскоре оказалось наряду с именами Гоббса и Спинозы одним из трех «запретных имен» политической теории Нового времени [Israel, p. 35]. Вновь возникшее интеллектуальное течение можно охарактеризовать (с долей условности) как антимакиавеллизм.
К предшественникам антимакиавеллистов можно отнести гуманистов XVI столетия, таких как Эразм Роттердамский, Х. Вивес или А. де Гевара, автор знаменитых «Часов государей» («Reloj de Principes», 1529), а также ряд других испанских и португальских политических мыслителей – С. де Тальяду, Б. Филипе, Ф. Фурио Сериоля [Di Salvo]. Все они проводили грань между истинным государем и тираном, разбирали обязанности государя по отношению к подданным, а также вырабатывали набор необходимых истинному монарху черт. Однако на фоне разгоравшихся религиозных войн и формирования модерного государства с его гипертрофированным властным аппаратом в политической теории все большее значение получала тема «государственного интереса», которая ассоциировалась в первую очередь с Макиавелли. Видный исследователь темы Р. Берли называет эту интеллектуальную традицию антимакиавеллистской, хотя возможны и другие именования – так, О.Э. Новикова полагает, что литературу, посвященную проблеме «государственного интереса», можно называть постмакиавеллистской [Новикова, с. 268]. Сам Берли хотя и старался придерживаться узкого фокуса в изучении антимакиавеллистов (отобрав в конечном счете для своего анализа лишь шесть авторов XVI–XVII вв. – Дж. Ботеро, Ю. Липсия, П. де Рибаденейру, А. Контцена, К. Скрибани, Д. Сааведра Фахардо), все же рассуждал и о более широкой традиции: «Характерной чертой антимакиавеллистской традиции было стремление встретить Макиавелли на его собственных позициях, то есть в сфере практики. Его повестка, как доказывали антимакиавеллисты, вовсе не сохраняла, а разрушала государство…Их намерением было показать, каким образом правитель, действующий в соответствии с жесткими христианскими принципами, способен создать могучее государство и быть успешным политически» [Bireley, p. 27]. Основной массив антимакиавеллистских работ на рубеже XVI–XVII вв. создали авторы из католических стран ‒ Испании, Италии, южных областей Германии и Нидерландов. Это трактаты Дж. Ботеро, А. Поссевино, П. де Рибаденейры и ряда других авторов; в те же годы работу «Политика» («Politicorum», 1589) издал нидерландский философ Ю. Липсий, которого тоже обычно относят к числу антимакиавеллистов. На протяжении 1-й половины XVII в. эту традицию углубляли и развивали различные авторы (2), в том числе Ф. де Кеведо, А. Контцен, К. Скрибани, Т. Боцио ди Губбио и многие другие; завершение этого периода связано с сочинениями Д. Сааведры Фахардо «Политические наставления. Идея политико-христианского государя» («Empresas Políticas. Idea de un príncipe político cristiano», 1640) и Б. Грасиана-и-Моралеса «Герой» («El heroe», 1630).
Как подчеркивает Кв. Скиннер, дебаты подогревались острым религиозным противостоянием. В противовес Макиавелли, подменявшему мораль переменчивым «государственным интересом», католические богословы-томисты утверждали, что сообщество людей основано на рационально познаваемом естественном праве и что легитимной является только власть, основанная на согласии подданных [Skinner, p. 138–143, 163–164]. Вскоре, однако, они обнаружили, что данный тезис действует только на тех, кто и так уже разделяет концепцию естественного права, и принялись атаковать Макиавелли, используя его же собственный категориальный аппарат [Vilar]. По этой причине антимакиавеллистские наставления конца XVI–XVII вв. постулировали приоритет государственного интереса, одновременно стараясь христианизировать его с опорой на моральные максимы отцов церкви и античных мудрецов, на цицероновское уравнивание полезного и нравственно прекрасного [Howard].
К примеру, Ботеро опровергает утверждение Макиавелли о том, что казаться религиозным выгоднее, чем быть таковым: поскольку нельзя долгое время убедительно притворяться, правителю все-таки выгоднее быть религиозным, а не казаться таковым [Мархинин, с.85]. Ботеро «критикует не столько безнравственность Макиавелли, сколько политическую неэффективность его рецептов» [Иванова, с. 92]. Однако, признавая важнейшими добродетелями государя умеренность и благоразумие, он с помощью понятия «государственный интерес» все же обосновывает закономерность исключений из следования моральному порядку ради сохранения государства. Сходной стратегии придерживался и другой влиятельный автор данного круга Ю. Липсий [Новикова, с. 269–270], чья «Политика» была тесно связана с традицией «княжеских зерцал» [Van Gelderen, p. 210].
К рубежу XVII–XVIII вв. на смену «княжеским зерцалам» пришли руководства для придворных, преобразовавшие христианизированный государственный интерес антимакиавеллистских трактатов в практическое руководство для политиков о собственном интересе, персональной политической успешности [Soll, p. 51–52]. Важнейшим посредником выступал популярный в Европе XVI–XVII вв. Тацит: критикуя жестокости тирании, тацитизм «фокусировал внимание на отношениях придворных, сенаторов и других аристократов с ревнивым и бдительным государем, применяя вполне макиавеллистский режим описания жестокого и опасного политического мира, который был частью универсальной структуры власти» [Pocock,p. 351]. Среди наиболее популярных наставлений такого рода был знаменитый «Карманный оракул» («Oraculo manual», 1647) уже упомянутого Б. Грасиана-и- Моралеса. Не меньшее значение имел и жанр политического романа, ярчайшим примером которого стали «Приключения Телемака» («Les aventures de Telemaque», 1699) Ф. Фенелона, о пять-таки опиравшегося на антимакиавеллистскую традицию. Уже в XVIII в. прусский король Фридрих II написал (при деятельном участии Вольтера) своего рода итоговую антимакиавеллистскую работу европейского Нового времени – трактат «Анти-Макиавелли” («Anti- Machiavel», 1740).
«Зерцала», предназначенные для легитимации власти государей, постепенно превратились в наставления по управлению «государственным интересом» в свете христианской морали, а затем и в руководства по практике придворной жизни, весьма востребованные в среде элит государства Нового времени. Объединяющим элементом выступало не доктринальное единство, а фокус на проблеме гармонизации «государственного интереса» (который мог представать также как личный интерес придворного, втянутого в систему жесткой конкуренции и борьбы) и этической христианской добродетели.
В XVIII в. антимакиавеллистский интеллектуальный арсенал, наработанный за полтора столетия европейскими мыслителями, оказался доступен российской публике. Самого Макиавелли в России XVIII в. не издавали, хотя в среде придворно- административной элиты имели хождение как его рукописные переводы, так и тексты, изданные на разных европейских языках [Юсим]. Это не мешало его зловещей репутации циничного и коварного советника тиранов.Российская публика могла знакомиться с текстами античных авторов, византийскими наставлениями Агапита и императора Василия Македонянина. Сочинения гуманистов XVI в. Эразма Роттердамского, Х. Вивеса, А. де Гевары имели хождение как в рукописях, так и в печати. В частности, русский перевод «Часов государей» Гевары появлялся в отрывках на страницах журналов «Доброе намерение», «Праздное время в пользу употребленное» и «Полезное увеселение» в 1759–1764 гг., эти отрывки позднее были изданы отдельными сборниками в 1786 и 1789 гг. [Рак, с. 16–17], при этом в 1773–1780 гг. сочинение Гевары было издано и полностью. Трактаты Дж. Ботеро, П. де Рибаденейры и Ю. Липсия переводились на русский, но не издавались печатным способом, имея хождение в рукописях. Наконец, «Карманный оракул» Б. Грасиана издавался на русском языке трижды (3); в 1792 г. в печати появилась также его антимакиавеллистская поэма «Герой» («El Heroe», 1637). Кроме того, антимакиавеллистские труды достаточно широко были представлены в рукописях (4) Из «классиков» антимакиавеллизма, перечисляемых в работе Р. Берли, на русский не переводились только А. Контцен и К. Скрибани.
Еще более популярными в России были наставления для придворных. Так, хождение в рукописях имел анонимный «Breviarium politicorum», приписывавшийся авторству знаменитого французского министра Дж. Мазарини и подражавший «Oraculo manual» Грасиана [Snyder, p. 148‒152] (5) Другое сочинение подобного рода –опять-таки «близкая по своему характеру» к «Oraculo manual» [Баренбаум, с. 90] книга «Истинная политика знатных и благородных особ» («La veritable politique des personnes de qualite», 1692) авторства французского писателя Н. Ремона де Кура – была переведена В. К. Тредиаковским и четырежды переиздавалась на протяжении XVIII в. Целый ряд наставлений для придворных имеется и в библиотеке А. Д. Меншикова [Саверкина, Сомов, с. 206–208].
Наиболее же популярным среди авторов, которых можно отнести к антимакиавеллистской традиции, был Ф. Фенелон. Труды Фенелона на русском, французском и иных языках, рукописные и печатные, присутствовали в библиотеках Я. В. Брюса, Д. М. Голицына, А. Ф. Хрущова, М. В. Ломоносова [Коровин], Паниных, да и вообще практически во всех библиотеках (6) Кроме того, во 2-й половине XVIII в. большой популярностью пользовался Фридрих II, чей «Анти- Макиавелли» вышел отдельным русским изданием в переводе Я. Хорошкевича в 1779 г.
Проблематика, которая волновала антимакиавеллистов, вызывала у творцов отечественной «литературы советников» определенный интерес, поскольку дать политический совет и означало оценить государственную деятельность в свете моральных принципов христианства. К этой проблематике обращались церковные авторы – от Феофана (Прокоповича) до выдающихся ораторов екатерининской эры Гавриила (Петрова) и Платона (Левшина). Медленнее в процесс втягивалась светская государственная элита: хотя российские придворные читали «Политическое завещание» Ришелье, «Breviarium politicorum» или «Карманный оракул», они не торопились сами отметиться в данном жанре. «Духовная» В. Н. Татищева, которая по содержанию и форме вполне может считаться антимакиавеллистским наставлением придворному, ходила только в рукописи. Во 2-й половине XVIII в. статус политика и политической деятельности рассматривается и раскрывается в сериях биографических и поучительных текстов, включая компиляции из иностранных текстов и того же Грасиана; в обобщающих философских эссе и трактатах – например, авторства Я. П. Козельского, А. П. Сумарокова, М. М. Щербатова; в политических романах и политической же драматургии – от «Хорева» (1747) А. П. Сумарокова до «Вадима Новгородского» (1793) Я. Б. Княжнина. Подчеркнем два важных момента, связанные с проблематизацией политического в России века Просвещения.
Во-первых, это проблема отношений между государственным интересом и христианской моралью. Феофан (Прокопович) в «Слове в день вшествия на всероссийский престол императрицы Анны Иоанновны» (1733) провозглашал, что короны раздает Бог, и яростно критиковал «печальный мрак и туман сумозбродных мозгов, которым мнится, или паче снится, будто бы верховная власть на вещественной только силе основанна стоит» [Феофан Прокопович, с. 3]. Спустя 30 лет, в 1762 г., екатерининские приближенные, доказывавшие в «Обстоятельном манифесте» право новой императрицы на трон, мастерски комбинировали аналитические соображения о «государственном интересе» с моралистским анализом, предполагавшим, что в борьбе за власть Екатерине понадобились не искусство политика, а жертвенность и упование на Бога [Манифесты, с. 219–221] (7) Еще 30 лет спустя М. М. Херасков, рассуждая на страницах политического романа «Полидор, сын Кадма и Гармонии» (1794) о политических злоключениях «плавучего острова». Терзит, описывал ужасы анархии и гражданской войны, которые обрушились на остров из-за смерти государя и перехода власти к алчным политикам-республиканцам (намек на Французскую революцию), и показывал, как стараниями Полидора и нового царя Орзана на острове возрождается Божественный естественный морально обоснованный порядок – отеческая монаршая власть. И хотя для прекращения кровопролития приходится применить Божественный дар (волшебный щит), Орзан показывает себя не только добрым и любящим подданных монархом, но и искусным правителем, ловко манипулирующим их аффектами [Херасков, с. 78–80]. Конечно, часть российских авторов продолжала мыслить властное поле в категориях духовного возрождения [Приказчикова, 2018, с. 724].
Во-вторых, это проблема статуса политика и политической деятельности. Критический взгляд советника-аналитика мог разрушать то, что создавал панегирист – так «работающий над своими записками в конце 60-х – начале 70-х годов Шаховской не побоялся одним из первых разрушить блестящий гинекратический миф о “дщери Петровой”, созданный поэтическим талантом М. Ломоносова» [Приказчикова, 2019, с. 123]. Конечно, критический анализ мог оказаться небезопасным делом для самого советника. Иллюстрацией служит неудачная попытка кабинет- министра А. П. Волынского выступить в роли советника-антимакивеллиста при императрице Анне Иоанновне. По мнению К. Осповата, попытка Волынского публично заговорить о политике столкнулась с пониманием политики как arcana imperii, разглашение которой является вредным для государства и по этой причине заслуживает жестокой кары [Осповат].
Не случайно Екатерина II, снабжая текст «Путешествия из Петербурга в Москву» А. Н. Радищева язвительными заметками, идентифицировала главу «Спасская полесть» (повествующую об ослеплении государя и неспособности его править) как антимакиавеллистское риторическое ухищрение оскорбленного придворного, возможно, желавшего быть советником: «Довольно доказывают намерение, для чево вся книга написана, подвиг же сочинителя, об заклад биться можно, по которому он ее надписал, есть тот, для чево вход не имеет в чертоги; можно быть, что имел когда ни на есть: а ныне не имея, быв с дурным и следовательно, с неблагодарным сердцом, подвизается пером… Но оробел наш враль, ежели ближе царя был, он бы инако запел» [цит. по: Бабкин, с. 157]. Сакрализованная власть постоянно грозила обернуться к советникам и сановникам своей «сверхчеловеческой» стороной, пусть даже речь шла не о реальном, а о символическом ее перераспределении.
Изучения в отечественной политической истории достойны не только политические программы, конфигурации властных институтов и реформы, на которые обычно обращено внимание исследователей. Заслуживает внимания и сам статус политика, его трансформации в зависимости от времени и контекста; придворная политика, к примеру, отличается от парламентской. Подобный анализ с неизбежностью должен задействовать интеллектуальный инструментарий, связанный не только с Макиавелли, но и с поколениями мыслителей, старавшихся «приручить» опасные мысли великого флорентийца.
1 Литература по вопросу исчисляется десятками наименований, но мы отметим два примера последних лет – те, что показывают, насколько это широкое поле: с одной стороны, работу Я. А. Лазарева о переплетении риторических ухищрений малороссийской элиты, боровшейся за дворянские привилегии, с попытками гетмана К. Г. Разумовского и его союзника канцлера М. И. Воронцова утвердиться в роли ведущих придворных-советников [Лазарев, с. 73, 79]; с другой – исследование С. В. Польского о том, как поиск секулярных аргументов в ходе дворцовых переворотов в России XVIII в. привел к складыванию новой рациональной культуры, в которой придворные начинали воспринимать себя «стацкими мужами» и политиками [Польской, с. 473].
2 Завершение гражданских войн во Франции и консолидация монархии при Людовике XIII привели к тому, что Макиавелли начал играть новую роль – из мишени для критиков правительства он превратился в центральную фигуру политической пропаганды со стороны короны. В этом духе писали публицисты, близкие к Ришелье, – Ж. Гез де Бальзак, Ж. де Сильон и Ф. де Бетюн, а Г. Ноде, библиотекарь всесильного кардинала, даже создал трактат «Политические рассуждения о государственных переворотах» (Considerations politiques sur les coups d’etat», 1639), в котором развивал идеи Макиавелли об автономии политики от морали [Klerk, p. 31]. Однако при Людовике XIV подобного рода сочинения оказалась вытеснены панегирической литературой.
3 Перевод «Oraculo manual» (1647) был выполнен в 1742 г. С. С. Волчковым, который использовал французский текст; французский перевод, в свою очередь, был выполнен А. де ла Уссе и получил название «L’homme de court», которое воспроизвел и Волчков («Придворный человек»).
4 «Empresas politicas» Д. Сааведры Фахардо переводились на русский язык дважды, но оба раза осталось в рукописи; переводы этой книги были представлены в библиотеках Петра I [Мурзанова, Боброва, Петров] и Д. М. Голицына [Градова, Клосс, Корецкий], в коллекции Александро-Невской лавры [Родосский, с. 363]. Интересно, что в 1738 г. Г. Амазаспян издал в Венеции перевод этого трактата Фахардо на армянский язык [Арамян]. «Политика» Ю. Липсия, насколько мы знаем, не переводилась на русский язык, зато другое его сочинение, «Увещания и приклады политические» («Monita et exempla politica», 1605), было распространено в России 1-й половины XVIII в. в рукописных переводах – оно находится в составе собрания Синода [Протасьева, с. 57], в библиотеках Д. М. Голицына и А. П. Волынского. Было известно в России и сочинение П. де Рибаденейры «Трактат о религии и добродетелях» (1595), рукописный перевод которого имеется в фондах РГАДА [Бугров, Киселев, с. 318–319]. Крупнейшая и наиболее хорошо изученная библиотека политической литературы России 1-й половины XVIII в. – книжное собрание Д. М. Голицына –была настоящим хранилищем антимакиавеллистских текстов. Здесь присутствовали русские переводы Ботеро, Липсия, Сааведры Фахардо, а также «De imperio virtutis sive imperia a veris virtutibus non a simulatis debent» (1593) Т. Боцио ди Губбио; эта книга, впрочем, переведена на русский не была [Юсим, с. 325]. Любопытно, что в голицынском собрании имелся и труд последовательного макиавеллиста А. Клапмария «О тайнах вещей посполитых» («De arcanis rerum publicarum», 1605), оказавшего сильное влияние на крупнейшего последователя Макиавелли в XVII в. Г. Нодэ [Soll, p. 48‒49]. Библиотека Стефана (Яворского) включала латинские тексты Ботеро, Липсия (№ 537), Беллармина (№ 470), Сааведры Фахардо (№ 547). Также тут отмечен Макиавелли как автор сочинения «Utrum licet tyrannis rebellare?» – возможно, фрагмента классического сочинения традиции монархомахов «Vindicae contra tyrannos» (1579) [Lewitter, p. 502]. Каталог библиотеки кабинет-с екретаря И. Эйхлера, члена кружка А. П. Волынского, вовсе не фиксирует книг антимакиавеллистской традиции, кроме Фенелона и книги итальянского юриста Ф. Паччиани «Об искусстве хорошего управления народом» («Dell’arte di governare bene i popoli», 1607), близкого к ней [Фундаминский]. В библиотеке Я. В. Брюса присутствовали английский перевод трактата упомянутого уже макиавеллиста Нодэ («Political considerations upon Refin’d Politicks», 1711), а также французский перевод Грасиана, выполненный А. де ла Уссе под заглавием «L’homme de cour» [Савельева, с. 115], и нидерландские переводы антимакиавеллистских сочинений Ф. де Кеведо «Vida de Marco Bruto» (1644) [Савельева, с. 181] и А. де Рогана «Le parfait capitaine» (1631); последнее имелось также и на немецком. «L’homme de cour» имелся и в библиотеке А. Ф. Хрущова [Пореш, с. 266]. Германские антимакиавеллисты – такие как Контцен или Конринг –отсутствуют в известных нам рукописях; интересно при этом, что русский перевод «Politicorum» Контцена имелся в библиотеке московских царей XVI в. [Белокуров]. В книжных списках встречаются близкие к ним политические авторы XVII столетия [Weber, p. 123‒126], например Б. Целларий, чья работа «Политика нравоучительная» («Politica succincta», 1621) имелась в собрании Голицына (ОР Q.II.71), ученик Липсия и поклонник Контцена Н. Вернулей [Bireley, p. 161], польский антимакиавеллист А. Фредро, а также И. Фельвингер.
5 Оно присутствует в собраниях РГБ и в РНБ ‒ книга имелась в собрании Д. М. Голицына [Градова, Клосс, Корецкий].
6 Сюда следует добавить близкого к Фенелону К. Флери: хотя его антимакиавеллистская работа не выходила на русском, перевод другого его сочинения «О выборе и способе учения» («Livre Traité du choix et de la méthode des études», 1687) был издан на русском в 1796 г. и содержал главы, посвященные политике [Киселев]. Русские переводы Флери были доступны и в рукописях: так, в собрании Санкт-Петербургской духовной академии имелся «Grand catechism historique» (1679), переведенный в 1751 г. архимандритом Иоасафом (Хотунцевским) под названием «Катехизм исторический» (1751) [Родосский, с. 120].
7 Можно полагать, что макиавеллистским аргументом в ситуации 1762 г. было бы признание Петра III необходимой жертвой «государственного интереса», которую более энергичный претендент на престол принес не колеблясь (интересно, что именно такой устрашающий аргумент был выдвинут в приписываемом Екатерине II трактате «Антидот», вышедшем на французском языке анонимно в 1770 г.), тогда как последовательный антимакиавеллизм трактовал бы бескровное разрешение кризиса как результат искусства Екатерины, соединившей свои выдающиеся политические качества с моральным совершенством. В этой логике и выдержано повествование манифеста о перевороте, несмотря на введение в текст Провидения как действующей силы: жертвенная стратегия Екатерины, бывшая морально обоснованной, оказалась и практически успешной, одновременно наилучшим образом соответствуя государственному интересу.
Список литературы
Абрамзон Т., Петров А. Одические версии «общественного договора» в России XVIII в. // Quaestio Rossica. Т. 5 2017 № 2 С. 406–424. DOI 10.15826/qr.2017.2.233.
Арамян А. Г. Габриел Амазаспян – переводчик «Золотой книги Марка Аврелия» (XVIII в.) // Լրաբեր Հասարակական Գիտությունների
Бабкин Д. С. Процесс А. Н. Радищева. М. ; Л. : Изд-во Акад. наук СССР, 1952
Баренбаум И. Е. Издание французской переводной книги в России во второй четверти XVIII в. // Книга в России до середины XIX века. Л. : Наука, 1978 С. 87–95.
Белокуров С. А. О библиотеке московских государей в XVI столетии. М. : Тип. Г. Лисснера и А. Гешеля, 1898 XVI, 336, DXXVIII с.
Бугров К. Д., Киселев М. А. Естественное право и добродетель : Интеграция европейского влияния в российскую политическую культуру ХVIII века. Екатеринбург :Изд-во Урал. ун-та : Университет. изд-во, 2016 480 с.
Градова Б. А., Клосс Б. М., Корецкий В. И. К истории Архангельской библиотеки Д. М. Голицына // Археографический ежегодник за 1978 год. М. : Наука, 1979 С. 238‒253.
Гуковский Г. А. Очерки по истории русской литературы XVIII века. Дворянская фронда в литературе 1750-х – 1760-х годов. М. ; Л. : Изд-во Акад. наук, 1936 236 с.
Иванова Ю. В. Инверсия этико-риторической аргументации и рождение raggione di stato // Рацио.ru. 2012 № 7 С. 86–94.
Киселев М. А. Гоббс как знаковая фигура в российских политических текстах
XVIII – начала XIX века // Вестн. Оренбург. гос. пед. ун-та. 2018 № 3 (27). С. 107–120 DOI 10.32516/2303-9922.2018.27.10.
Коровин Г. М. Библиотека Ломоносова: материалы для характеристики литературы, использованной Ломоносовым в его трудах, и каталог его личной библиотеки. М.; Л. : Изд-во Акад. наук СССР, 1961 491 с.
Лазарев Я. А. Место украинской казацкой элиты в составе российского дворянства в первой половине 1760-х гг. // Вопр. истории. 2017 № 3 С. 70–85.
Лаптева Ю. В. Образ идеального монарха в представлении дворянских мыслителей второй половины XVIII века // Российское общество: история и современность: сб. науч. работ студентов и аспирантов. Екатеринбург : Рос. гос. проф.-пед. ун-т, 2011Вып. 5 С. 61–66.
Лысцова А. С. «Для суще постоянного, безопасного и благополучного… нашего Отечества пребывания»: поиск путей решения кризиса престолонаследия в России в 1741 г. // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2017 № 1 С. 64–81.DOI 10.21638/11701/spbu19.2017.105.
Манифесты по поводу восшествия на престол императрицы Екатерины II // Осмнадцатый век. М. : Тип. Т. Рис, 1869 С. 216–224.
Мархинин В. В. Политическая философия Джованни Ботеро: моральная эмансипация политики и (анти)макиавеллизм // Северный регион: наука, образование, культура. 2017 № 1 (35). С. 84–88.
Мурзанова М. Н., Боброва Е. И., Петров В. А. Исторический очерк и обзор фондов рукописного отдела библиотеки Академии наук. Вып. 1 XVIII век. М. ; Л. : Изд-во Акад. наук СССР, 1956 483 с.
Новикова О. Э. Политика и этика в эпоху религиозных войн: Юст Липсий (1547–1606). М. : РХТУ им. Д. И. Менделеева, 2005 395 с.
Польской С. В. «Истязание по натуральной правде» : Легитимация насилия и становление рационального политического языка в России XVIII века // Кембриджская школа: теория и практика интеллектуальной истории. М. : Новое лит. обозрение, 2018 С. 409–484.
Пореш В. Ю. Библиотека А. Ф. Хрущова (собрание преимущественно французских книг) // Книга в России до середины XIX века. Л. : Наука, 1976 С. 260–267.
Приказчикова Е. «Духовный рыцарь» И. Лопухин: диалог с властью и совестью //Quaestio Rossica. Т. 6 2018 № 3 С. 711–726. DOI 10.15826/qr.2018.3.323.
Приказчикова Е. Е. Изображение монархов в русской мемуарной литературе
XVIII века: в поисках образа идеального правителя // Гуманитарный вектор. 2019 № 5 С. 119–128. DOI 10.21209/1996-7853-2019-14-5-119-128.
Протасьева Т. Н. Описание рукописей Синодального собрания (не вошедших в описание А. В. Горского и К. И. Невоструева). Ч. 2 М. : [Б. и.], 1973 163 с.
Рак В. Д. «Часы правителей» в русских переводах XVIII в. // Сервантесовские чтения. Л. : Наука, 1985 С. 15–19.
Родосский А. С. Описание 432-х рукописей, принадлежащих С.-Петербургской духовной академии и составляющих ее первое по времени собрание. СПб. : Тип.Башкова, 1893 427 с.
Савельева Е. А. Библиотека Я. В. Брюса : каталог. Л. : БАН СССР, 1989 409 с.
Саверкина И. В., Сомов В. А. Реестр книг А. Д. Меншикова // Труды С.-Петербург. гос. ин-та культуры. Вып. 5 СПб. : Изд-во С.-Петербург. гос. ин-та культуры и искусств, 2010 С. 197–214.
Фундаминский М. И. Библиотека кабинет-секретаря И. Эйхлера // Книжное дело в России в XVI–XIX веках. Л. : БАН СССР, 1980 С. 43–65.
Херасков М. М. Полидор, сын Кадма и Гармонии : в 3 ч. М. : Тип. И. Зеленникова, 1794 Ч. 2 376 с.
Юсим М. А. Макиавелли. Мораль, политика, фортуна. Этика Макиавелли. Макиавелли в России. М. : Канон+ : РООИ «Реабилитация», 2011 668 с.
Bireley R. The Counter-Reformation Prince. Anti-Machiavellianism or Catholic
Statecraft in Early Modern Europe. Chapel Hill : L. : Univ. of Chapel Hill Press, 1990 309 p.
Blaydes L., Grimmer J., McQueen A. Mirrors for Princes and Sultans: Advice on the Art of Governance in the Medieval Christian and Islamic Worlds // J. of Politics. 2018 № 4 P. 1150–1167. DOI 10.1086/699246.
Di Salvo A. Spanish Guides to Princes and the Political Theories in Don Quijote //
Cervantes : Bulletin of the Cervantes Society of America. Vol. 9 1989 № 2 P. 43–60.
Forhan K. The Political Theory of Cristine de Pisan. Aldershot : Burlington : Ashgate, 2002 187 p.
Howard K. The Anti-Machiavellians of the Spanish Baroque: A Reassessment // LATCH : A J. for the Study of the Literary Artifact in Theory, Culture or History. Vol. 5 2012 P. 106–119.
Israel R. Enlightenment Contested. Philosophy, Modernity, and the Emancipation
of Man 1670–1752. Oxford ; N. Y. : Oxford Univ. Press, 2006 983 p.
Klerk M. Reason of State and Predatory Monarchy in the Dutch Republic, 1638–1675:The Legacy of the Duc de Rohan : Doctoral Thesis. Rotterdam : [S. n.], 2016 VII, 223 p.
Lewitter L. R. Peter the Great, Poland, and the Westernization of Russia // J. of the
History of Ideas. 1958 № 4 P. 493–506.
Pocock J. G. A. The Machiavellian Moment. Florentine Political Thought and the
Atlantic Republican Tradition. Princeton : Princeton Univ. Press, 1975 602 p.
Skinner Q. The Foundations of Modern Political Thought : 2 Vols. Cambridge :
Cambridge Univ. Press, 1978 Vol. 2 414 p.
Snyder J. Dissimulation and the Culture of Secrecy in Early Modern Europe. Berkeley ; Los Angeles ; L. : Univ. of California Press, 2009 312 р.
Soll J. The Reception of The Prince 1513–1700, or Why We Understand Machiavelli the Way We Do // Social Research. Vol. 81 2014 № 1 P. 31–60. DOI 10.1353/sor.2014.0006.
Van Gelderen M. The Machiavellian Moment and the Dutch Revolt: The Rise
of Neostoicism and Dutch Republicanism // Machiavelli and Republicanism. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1990 P. 205–224.
Vilar M. Le teoria de la simulacion de Pedro de Ribadeneyra y el “maquiavelismo de los antimaquiavelicos” // Ingenium. Revista Electrónica de Pensamiento Moderno y Metodología en Historia de las Ideas. 2011 № 5 Р. 133–165. DOI 10.5209/rev_INGE.2011. n5.36222.
Источник: https://elar.urfu.ru/bitstream/10995/93910/1/qr_4_2020_07.pdf