Я искал смысл и цель, поэтому я стал академическим философом. Читатель, ты можешь догадаться, что произошло дальше
Пранай Санклеча философ и писатель, интересующийся всем, что связано с человеческим поиском смысла. Живет в Гамбурге, Германия.
Почему вы решили изучать философию?» — спросил профессор Гарварда, сидя в парке в своем кремовом льняном костюме.
«Потому что я хочу узнать, как жить», — сказал я. «Я хочу узнать, что имеет значение, и хочу прожить свою жизнь соответственно».
Он ласково улыбнулся, наклонившись вперед в своем шезлонге.
«Если хочешь найти смысл, Пранай, не изучай философию. Иди лови рыбу, стань плотником, займись чем угодно. Но не рассчитывай найти его, изучая философию».
Если под «философией» мы подразумеваем разыгранную игру академической аналитической философии, то он был прав. Но если под философией мы подразумеваем таинственную человеческую деятельность по поиску истины, процессы мышления и восприятия, коллективный поиск, подлинный диалог и истинную встречу, момент, когда наши умы открываются и в них врывается нечто истинное, — если мы подразумеваем что-либо из этого, то профессор из Гарварда был настолько неправ, насколько это вообще возможно.
Несколько лет спустя я закончил докторскую в Университете Граца в Австрии и начала жизнь в качестве постдока. Человеку на этой должности обычно приходится штамповать статью за статьей по тайным аспектам философии для журналов, которые никто не читает. Ей приходится посещать конференции по тонким спорам, эзотерическим вопросам, где даже присутствующие выглядят скучающими. Ей приходится тратить лучшие годы своей жизни, вовлекаясь в запутанные споры, которые не имеют никакого значения ни для ее, ни для чьей-либо еще жизни.
Мне пришлось сделать некоторые из этих вещей самому, но меньше, чем обычно, потому что мне повезло получить должность с постоянной ставкой в Граце. По сравнению с обычным постдокторантом я был свободен. И, как и со многими другими видами свободы, иметь ее означало также столкнуться с вопросом: как мне ее использовать?
Естественным вариантом моей постдокторской работы было бы найти еще более педантичные вещи, которые можно было бы сказать о Джоне Ролзе.
В Австрии философские факультеты финансируются государством, то есть они финансируются народом Австрии через налоги. Многие ученые даже были официально наняты государством в качестве государственных служащих. Я не был, но факт оставался фактом: люди, многие из которых были в худшем положении, чем я, платили мне за то, чтобы я занимался философией. Я чувствовал, что я им что-то должен.
Естественным вариантом для моей постдокторской работы было бы вспахать ведомственную борозду и найти все более педантичные вещи, чтобы сказать о Джоне Роулзе. Но Австрия, как я почему-то чувствовал, достаточно наслушалась о том, что люди думают о принципе различия. Отлично. Тогда не это. Но что вместо этого?
Чем больше я тратил на то, чтобы выяснить, что будет ценно для других людей, тем больше я терялся. В конце концов я решил подойти к этому с другой стороны. Я бы нашел что-то, что меня действительно волновало — не интеллектуально, а экзистенциально. Таким образом, по крайней мере один человек счел бы мою постдокторскую работу ценной.
Фили долгое время я переживал кризис смысла. Я хотел прожить жизнь, которая имела бы значение, делать вещи, которые были бы ценны, — и меня все больше преследовало подозрение, что на самом деле ничего не имеет значения, что все в конечном итоге бессмысленно. Я решил, что мой новый исследовательский проект будет посвящен смыслу жизни.
Я работал в традиции философии, которую люди до сих пор называют «аналитической». Основная идея аналитической философии, когда она впервые была распространена, была проста. По своей сути она состояла из любимого вопроса GE Moore. Кто-то говорил что-то вроде: «Бытие неделимо», и Мур спрашивал: «Но что, черт возьми, это значит ? ». Если выразить это более теоретически, то главная идея аналитической философии заключалась в замене метафизики лингвистическим анализом. Сторонники этого «лингвистического поворота» считали, по словам Ричарда Рорти , что «философские проблемы — это проблемы, которые могут быть решены (или разрешены) либо путем реформирования языка, либо путем лучшего понимания языка, который мы в настоящее время используем». Способ достижения прогресса в вопросе существования Бога заключался не в том, чтобы найти больше аргументов за и против Ее существования. Скорее, прогресс достигался путем исследования того, что значит сказать «Бог существует».
Сегодня трудно полностью прочувствовать волнение, которое испытывали пионеры аналитической философии и их непосредственные потомки, но невозможно сомневаться, что в то время волнение было значительным. Майкл Дамметт, профессор логики в Уайкхеме в Оксфордском университете, и поэтому не склонный к эмоциональным высказываниям человек, утверждал, что:Только с Фреге [то есть аналитической философии] был окончательно установлен настоящий объект философии: а именно, во-первых, что целью философии является анализ структуры мышления
; Хотя по-прежнему принято говорить об аналитической философии, сегодня никто не может сказать, что она на самом деле означает.
Блаженство, должно быть, было в тот рассвет, чтобы жить! Но Французская революция перешла от равенства к тирании, и со временем оказалось, что Даммет был слишком оптимистичен в отношении аналитической философии. Программа была пересмотрена и в конечном итоге заброшена.
Но термин «аналитическая философия» пережил исторические движения аналитической философии. Хотя по-прежнему принято говорить об аналитической философии и аналитических философах, сегодня никто не может сказать, что это на самом деле означает.
Некоторые люди ассоциируют его с ясностью, что забавно, если вы действительно читаете аналитическую философию. Вот, например, Роберт Нозик в Philosophical Explanations (1981):
Мы сказали, что W является целым относительно частей p1 , … , pn , когда ближайший продолжатель W не обязательно должен быть суммой ближайших продолжателей частей pi , когда (a) возможно, что ближайший продолжатель W существует, но не содержит в качестве части какой-либо существующий ближайший продолжатель одной из частей pi ; или (b) возможно, что ближайший продолжатель W существует и содержит некоторую часть q, которая не является ближайшим продолжателем ни одной из частей pi (ни суммой или другим странным делением их); или (c) возможно, что в некоторое более позднее время ни один продолжатель W не будет достаточно близок, чтобы быть им, даже если тогда у каждой из частей p i есть продолжатель, достаточно близкий, чтобы быть им, — части существуют в более позднее время, но целое — нет.
У этого предложения много свойств. Я не уверен, что ясность — одно из них.
Другие говорят, что это как-то связано со «строгостью». Это может быть ближе к истине, но только если вы воспринимаете это как что-то связанное с трупным окоченением . Рассмотрим Сьюзен Вулф, пишущую о смысле жизни. Она только что высказала идею о том, что «лучшая жизнь — это та, которая вовлечена или вносит вклад в нечто «большее, чем ты сам». Но как только Вулф это сказала, она понимает, что была нестрога, что эта мысль не была должным образом объяснена. Она сразу же говорит нам, что: «[c]о размышлении над случаем Сизифа должно быть, однако, достаточно, чтобы показать, что это «большее» должно пониматься метафорически. В конце концов, мы можем представить себе камень, который Сизиф бесконечно толкает в гору, чтобы он стал очень большим».
Я думаю, мы все можем согласиться, что это очень строго. Мысль развивалась до тех пор, пока не стало возможным больше думать. Лимон был выжат досуха. Сизиф мог бы толкать очень большой камень на эту гору. Теперь мы видим, что величина камней — это не тот тип величины, который имел в виду Вольф. Это другой тип величины. Можно было бы даже рискнуть назвать это… метафорическим.
«Смысл жизни» на самом деле был весьма маргинальной темой в аналитической философии.
Другой способ, которым люди пытались выделить аналитическую философию, — это основывать ее на геолингвистическом критерии и называть ее англоязычной философией. Но это очень несправедливо по отношению к бедным немецким профессорам, штампующим страницы напыщенной прозы в том, что Бернард Уильямс назвал «стилем, [который] пытается заранее устранить все мыслимые недоразумения, неверные толкования или возражения, включая те, которые могут возникнуть только у злонамеренных или клинически буквалистов».
Нет, в наши дни – и по иронии судьбы для традиции, которая гордится своей беспощадной мыслью и жесткой точностью – аналитическая философия по сути является просто вибрацией. И как со всеми вибрациями, ясно, кто принадлежит, а кто нет. Как человек, работающий в аналитической традиции, я точно знал, что такое «литература» и какие материалы мне следует читать для своего исследования.
Несмотря на то, что «смысл жизни» является темой , над которой, по мнению нефилософов, работают философы, на самом деле это была очень маргинальная тема в аналитической философии. Конечно, интерес к этой проблеме никогда полностью не угас, и время от времени какой-нибудь старый философ — почти всегда это был старый философ, который имел надежное профессиональное положение и репутацию и, следовательно, мог позволить себе писать о смысле жизни — писал небольшую статью об этом. Но на протяжении почти всего прошлого столетия это было не то, над чем кто-либо работал, прежде чем получить постоянную должность.
Однако в последнее время наблюдается некое возрождение интереса к этой теме в аналитической философии. За последние 15–20 лет было опубликовано все больше и больше статей и книг. Работа начала объединяться в нечто, приближающееся к узнаваемому подразделу дисциплины. Одной из основ аналитической работы является различие между смыслом жизни и смыслом в жизни. Вопросы о смысле жизни относятся к вопросу о том, имеет ли смысл человеческая жизнь как таковая или имеет ли его вселенная. Это целостный тип вопроса. Смысл жизни, с другой стороны, относится к «индивидуалистическому» вопросу о том, как, где и могут ли люди найти смысл в своей собственной жизни.
Консенсусное мнение заключается в том, что эти два вопроса принципиально различны и теоретически разделены — вы можете иметь осмысленную жизнь в бессмысленной вселенной, и наоборот. Насколько прочно это разделение, я не совсем уверен, но это не имеет значения для наших текущих целей. Сейчас главное в том, что в этом различии мы можем сказать, что мой кризис смысла и мой исследовательский проект были о смысле жизни — том самом, о чем писали и говорили аналитические философы.
Вот история о Шерлоке Холмсе, в которой сюжет вращается вокруг собаки, которая не лает, когда ей следует. И по мере того, как я читал все больше и больше аналитической философии о смысле жизни, я продолжал натыкаться на эту нелающую собаку. Я провел много времени за чтением, делая заметки, пытаясь понять, с чем я борюсь. Чем больше я пытался, тем меньше я понимал.
В конце концов я понял, что там нет ничего . Я пытался понять отсутствие. В аналитической литературе о смысле жизни удивительно мало устойчивых взаимодействий с нигилистическими или скептическими беспокойствами о ценности. Основная версия этого беспокойства очень проста: это беспокойство о том, что ничто не ценно. Можно подумать, что это довольно важное беспокойство, которое следует учитывать, размышляя о смысле жизни, — нигилизм — это очень распространенная вещь. Не то чтобы вам нужно было поддерживать нигилизм, но вам, по крайней мере, нужно было серьезно заняться причинами, по которым люди становятся нигилистами. Аналитические философы справлялись с этим беспокойством, предполагая, что оно отсутствует.
Например, Вольф, старейшина этой области, предлагает теорию о том, что «осмысленность заключается в активном участии в проектах или деятельности, представляющих ценность». Она признает угрозу нигилизма и соглашается с тем, что ее теория «была бы полностью разрушена, если бы выяснилось, что проектов или деятельности, представляющих ценность, вообще не существует». Ее ответ заключается в том, чтобы назвать это «догматом веры», согласно которому существует различие между стоящими и бесполезными проектами. И, как и все догматы веры, это говорит только тому, кто уже верит.
Эта точка зрения предполагает, что смысл жизни — это реализуемое и иногда фактически реализуемое свойство индивидуальной жизни.
Вот еще один пример. Аарон Смэтс утверждает в книге «Благосостояние, смысл и ценность» (2017), что: «жизнь человека имеет смысл в той мере, в какой она способствует благу». Он, естественно, видит, что у нигилистов могут возникнуть проблемы с этим объяснением, но он сразу же отметает этот вопрос: «Я просто отмечу, что не вижу убедительных причин серьезно относиться к нигилизму… Больше ничего нельзя сказать в пользу объективной ценности. Я признаю, что объяснение благого дела для нигилистов неактуально. Пусть так и будет».
Эти примеры наводят на размышления, не более того. Но за ними стоит важное объяснение. Пренебрежение скептическими и нигилистическими переживаниями о смысле жизни не случайно. Скорее, это необходимое выражение дебатов, как они оформлены и ведутся.
Философы, работающие над смыслом жизни, любят кейсы . Они выявляют парадигматические примеры осмысленной жизни, а затем используют их, чтобы сделать выводы о необходимых и достаточных условиях для проживания осмысленной жизни. Таддеус Метц ясно говорит об этом в начале своей книги «Смысл жизни» (2013): «Я, как и большинство в этой области, беру конкретные образцовые примеры великого смысла, которые были реализованы такими людьми, как Мандела, Мать Тереза, Эйнштейн, Дарвин, Пикассо и Достоевский». Вольф также говорит о «Ганди, возможно, или Матери Терезе, или Эйнштейне, или Сезанне» как о «парадигмах осмысленной жизни» и использует эти кейсы, чтобы выдвигать аргументы и утверждения о смысле жизни.
Этот метод использования парадигматических случаев тесно связан с одним из основополагающих предположений аналитического проекта. Вольф ясно излагает это предположение, когда описывает то, что она точно называет «стандартным взглядом» на смысл жизни. Как она выразилась, стандартный взгляд утверждает, «что осмысленность — это понятная черта, которую следует искать в жизни, и что она, по крайней мере, иногда достижима, но не везде гарантирована». Другими словами, этот взгляд предполагает, что смысл жизни — это реализуемое и иногда фактически реализуемое свойство индивидуальной жизни.
Мы можем видеть, почему метод и предположение идут вместе. Когда вы используете парадигматические случаи осмысленной жизни, чтобы думать о смысле, вы принимаете на себя обязательство по утверждению, что люди могут и иногда действительно живут осмысленной жизнью. С этой точки зрения метод генерирует предположение.
И если мы посмотрим на это с другой стороны, использование метода является выражением предположения и объяснением того, почему первое так широко принято. Если вы предполагаете, что смысл жизни — это то, что иногда фактически реализуется в индивидуальных жизнях, имеет смысл попытаться найти примеры тех жизней, в которых он реализуется, чтобы затем вы могли начать определять некоторые общие черты осмысленных жизней.
Проблема в том, что метод и предположение глубоко ошибочны. Чтобы понять почему, рассмотрим кризис смысла самого Льва Толстого:Среди забот о хозяйстве, которое в то время занимало меня очень много, мне вдруг приходил в голову вопрос: «Хорошо, у тебя будет 6000 десятин в Самарской губернии и 300 лошадей; что тогда?» И я совершенно терялся и не знал, что думать. Как только я начинал думать об образовании моих детей, я спрашивал себя: «Зачем?» Или я размышлял о том, как народу достичь благосостояния, и вдруг спрашивал себя: «Какое мне до этого дело?» Или среди мыслей о славе, которую мне приносят мои произведения, я говорил себе: «Хорошо, ты будешь знаменитее Гете, Пушкина, Шекспира, Мольера, знаменитее всех писателей на свете — ну и что?» И я решительно не находил ответа.
Давайте теперь представим, что друг Толстого, действующий из лучших побуждений, знакомит его с современной литературой о смысле жизни. Литература скажет ему: «Лео, все в порядке. Мы тебя поняли. Твоя жизнь, как видишь, — это парадигматически осмысленная жизнь. Так что, во-первых, не беспокойся о том, что она бессмысленна. На самом деле, это сама модель осмысленной жизни. А потом, если хочешь узнать больше, ну, из твоей жизни и из других парадигматических случаев осмысленной жизни, мы можем рассказать тебе (на каком-то уровне абстракции), что требуется для того, чтобы прожить осмысленную жизнь».
Толстой вряд ли найдет что-либо из этого полезным. Его проблема как раз в том, что он считает свою жизнь бессмысленной, поэтому теория смысла, построенная на предположении, что его жизнь имеет смысл, в лучшем случае является для него шуткой.
яговоря о Толстом, я говорю и о себе. Я обратился к аналитической философии с надеждой, рожденной отчаянием. Я жаждал чего-то, что помогло бы мне справиться с моим кризисом, чего-то, что облегчило бы боль. Я ничего не нашел. Предположение, которое позволило аналитическому философу продолжать, было точным местом моих кризисов.
Имеет ли что-нибудь значение? Это то, что Толстой и я оба хотим знать. И аналитические философы не просто отказываются отвечать на этот вопрос – они даже не могли его задать, потому что их проект начался только с предположения, что вещи имеют значение. Какая нам от этого польза?
Это проблема для аналитического спора. Философы, работающие в этой традиции вопросов смысла жизни, явно стремятся решать экзистенциальные вопросы о смысле жизни и улавливать и рассматривать человеческий опыт поиска смысла. Поэтому даже чисто на их условиях тот факт, что они предполагают скептические и нигилистические опасения и переживания, является проблемой.
Программы по философии сокращаются, и я готов поспорить на зарплату штатного профессора, что грядут еще большие сокращения.
Аналитический спор берет что-то из экзистенциальной заботы – вопрос, который для многих людей был буквально вопросом жизни и смерти – и умудряется быть слепым к большей части их опыта. Он берет один из самых глубоких вопросов, которые могут задать люди, и превращает его в обсуждение личных предрассудков и случайных убеждений (также называемых «интуициями») группы людей, которые были социализированы подобным образом. И в этом отношении он не является исключением. На самом деле это симптом и иллюстрация чего-то гораздо большего и более важного, чем группа ученых, которые что-то неправильно понимают в одном локальном споре.
Вспомните храмы Древней Греции. Когда-то они были полны крови и дыма. Это были места, где приносились в жертву живые существа, где новички проходили инициацию с помощью пугающих эзотерических ритуалов, где странные песнопения смешивались с криками боли и экстаза. Сегодня они являются туристическими достопримечательностями.
Дисциплина академической философии подобна греческим храмам. Ее практикующие — смотрители, которые бродят по пустым комнатам, красят стены и моют пол, пока все здание рушится вокруг них.
На общем уровне наблюдается множество признаков снижения жизнеспособности. Daily Nous, популярный блог о профессиональной философии, имеет категорию под названием «Сокращения и угрозы программам по философии», которая сама по себе поучительна — в 1960 году в ней не было бы необходимости. Записи в этой категории свидетельствуют о том, что программы по философии в Соединенном Королевстве и Соединенных Штатах регулярно находятся под угрозой закрытия. Сокращается все больше программ, и я готов поспорить на годовую зарплату штатного профессора, что грядут еще большие сокращения.
Сокращение программ является естественным отражением того факта, что люди не хотят изучать философию. Философские степени в США либо скромно выросли, либо стабилизировались по сравнению с 2017 годом, но значительно упали по сравнению с 2010 годом. Если расширить этот период примерно до последних 20 лет, то доля философских специальностей в процентах от степеней бакалавра осталась примерно стабильной – но только потому, что она и так была низкой, между 0,4 и 0,6 процента. Это важные доказательства, но они вторичны. Они являются симптомами и проявлениями чего-то гораздо более важного, а именно внутреннего упадка и внутренней смерти.
Посмотрите на слова, которые произносят профессиональные философы. Посмотрите, сколько сможете, на страницы таинственных журналов, заполненных запутанными спорами о том, сколько трамваев могут танцевать на кончике иглы. Загляните в классы, наполненные атмосферой скуки и тщетности. Поговорите с молодыми философами, молодыми практиками дисциплины, теми, кто должен быть полон любви и восторга к философии, и вместо этого увидите их разочарование и их цинизм.
Я был одним из этих молодых философов. Я пришел к философии, как и многие другие молодые люди, как и многие мои современники, как и многие мои студенты на протяжении многих лет. Нами двигала глубокая и подлинная потребность, потребность, которая всегда была у людей, — потребность осмыслить свою жизнь, потребность утешиться в своих страданиях, потребность испытывать благоговение перед вещами, которые больше нас самих, потребность испытать истинное, хорошее и прекрасное. Мы жаждали мудрости, проблесков идей и людей, которые позволяли нам верить, что в людях есть что-то очень прекрасное, и что мы можем законно стремиться жить способами, которые это развивают и выражают.
Это то, чего мы жаждали. То, что мы нашли, было совсем другим. Джефф Дайер хорошо выразился в Out of Sheer Rage (1997):Пройдитесь по университетскому кампусу, и вы почувствуете почти осязаемый запах смерти, потому что сотни ученых заняты убийством всего, к чему прикасаются. Недавно я встретил одного ученого, который сказал, что преподавал немецкую литературу. Я был ошеломлен: подумать только, этот человек, который всю жизнь проработал в университетах, преподавал Рильке.
Рильке! О, это было слишком тяжело. Вы не учите Рильке, хотел я сказать, вы убиваете Рильке! Вы превращаете его в пыль, а затем отправляетесь на конференции, где собираются десятки других ученых-гробовщиков с явным намерением убить Рильке и превратить его в пыль. Затем, как часть сокрытия, публикуются доклады конференции, пыль бальзамируется, и прежде чем вы это осознаете, литература становится огромным кладбищем пыли, пыльным двором могил.
Я узнаю этот гнев. Он все еще злит меня сейчас, когда я думаю о глубине, красоте и боли человеческой потребности, и о том, как ее удовлетворяют пыльные профессора, играющие в свои маленькие игры. Но гнев — это не то место, из которого легко жить; и он не самый плодородный. Со временем гнев отступил, и его заменило что-то, что ощущалось как моральный вызов. Если академическая философия действительно была такой ужасной (а так и было), то не должен ли я попытаться предложить альтернативу?
Философия тоже когда-то была жива, почти ужасающе. Почему же еще человек по имени Сократ решил с радостью пойти на смерть, а не предать ее? Можем ли мы снова оживить ее, вернувшись к видению того, как греки занимались философией?
Нет. Философия была жива для древних, потому что это была форма – которую им нужно было изобрести – которая подлинно выражала некоторые очень глубокие и постоянные человеческие потребности. Способ реанимировать философию, снова наполнить ее жизнью, жизненной силой и срочностью – это не копировать старую форму. Чтобы философия стала живым существом, чтобы была изобретена форма, которая говорит с людьми сегодня, ей нужно вернуться к потребностям, которые форма когда-то содержала и удовлетворительно выражала.
Я оставил академическую деятельность летом 2022 года. С тех пор я занимаюсь философией в мире.
Как? У меня нет никаких предположений, в которых я уверен. Я с подозрением отношусь к любой большой программе здесь, потому что вся суть живой формы — возможно, самой жизни — заключается в том, что ее рост должен быть — в значительной степени — незапланированным, она должна развиваться органически, она должна расти и меняться в ответ на потребности и контекст, в котором она вообще впервые появляется на свет.
Вместо программ и манифестов позвольте мне предложить два основных принципа, которыми я руководствовался в своих экспериментах.
- Принцип 1: Если мы пытаемся создать (или заново открыть) философию, которая является жизненно важным ответом на подлинную человеческую потребность, то давайте отправимся туда, где есть человеческая потребность. Давайте вернемся в мир, к современным эквивалентам греческой агоры, давайте заниматься философией в местах и с людьми, где мы не защищены — и не мумифицированы — сложными условностями и запутанными правилами института академической философии.
- Принцип 2: Если мы пытаемся создать (или заново открыть) форму философии и деятельность философствования, которая является живой, то нам самим нужно быть живыми, и наша жизнь должна быть в форме. Это не означает исповедальную или автобиографическую философию (хотя она может быть и ею, если захочет). Это означает скорее… на самом деле, нет. Вам нужно решить, что это значит.
Я подкрепил свои слова делами. Я ушел из академии летом 2022 года. С тех пор я занимаюсь философией в мире. Я делаю это с людьми и для людей, которые действительно борются с философскими вопросами — не как с теоретическими головоломками, а как с вещами, имеющими значение в их жизни. В этой деятельности у меня есть проблески живой философской деятельности, и этих проблесков достаточно на всю жизнь.
ИСТОЧНИК: Aeon https://aeon.co/essays/on-breaking-philosophy-out-of-the-seminar-and-back-into-the-world