Государство хорошо умеет управлять физическими объектами. Нефизические объекты оно пытается держать в  рамках с помощью физических методов. Что такое цензура? Это тот же вариант управления информационным потоком, но методами физического порядка. Однако это очень затратный метод, как и глушение чужих радиопередач, хорошо работающий исключительно в случае закрытых систем.

Георгий Почепцов

В 1922 г. за границу философскими теплоходами и поездами (их было не один, а несколько) из Советской России было выслано более двухсот человек. Это была упреждающая высылка потенциально опасных людей, чтобы не тратить усилий на борьбу  с ними в информационном или интеллектуальном пространстве. При этом следует признать, что этим людям в определенном смысле повезло, дома их жизнь могла закончиться намного хуже, что и произошло впоследствии с некоторыми оставшимися. При этом мы не говорим о потере уровня интеллектуального и информационного в стране, а именно о принципиальной невозможности, точнее, неспособности государства быть адекватным подобным вызовам.

Государство может победить в физической войне, но не интеллектуальной. Оно хорошо управляет демонстрациями и парадами, которые его славят, но слабо может остановить протестные акции, которые выходят против него, поскольку оно не умеет разговаривать с отдельным конкретным человеком, а только с невидимыми массами. Государство оперирует «проспектами», но ничего не может против «переулков».

Производство интеллектуального продукта требует большого разнообразия, которого стараются не допустить тоталитарные государства. Современные государства уделяют большое внимание именно производству интеллектуальной продукции. Они делают это в том числе за счет увеличения уровня разнообразия в своей стране, например, так, как это происходит в США или в Японии.

Мы рассмотрим два типа объектов, производимых и воспроизводимых в обществе, которые связана либо с резким уменьшением разнообразия, либо с его резким увеличением. Такой переход от нормы к не-норме всегда носит искусственный характер.

Подобные мегаобъекты (мегасобытия) характеризуются рядом характеристик:

— они слабо предсказуемы по своему появлению и окончанию,

— человек принимает их безропотно,

— они сверхэмоциональны, вызывая автоматическое реагирование.

Другими словами, перед человеком оказывается сверхбольшое событие, которое нельзя адекватно интерпретировать, которое несомненно может нести или уже несет опасность, которое втягивает в себя любого.

Советский Союз, если его инструментарий оценивать в целом, всегда работал на уменьшение разнообразия. С одной стороны, это в принципе облегчало управление. С другой, закрытое государство делало все, чтобы в информационном или виртуальном пространстве функционировал только позитив о нем.

Центральной идеологией при этом становятся технологии превращения человека, условно говоря, в физический объект. Можно вспомнить следующие варианты уничтожения многообразия коммуникативного поведения:

— современный: облегчение подключения массового сознания к информационному мейнстриму, как правило, телевизионному;

— тоталитарный 1: сокращение неправильных информационных потоков за счет наказания или страха наказания репрессиями;

— тоталитарный 2: убирание неподчиняющихся в лагеря, где они начинают выживать, то есть существовать по принципам физических объектов.

Первый советский лагерь Соловки изымал на некоторое время людей, представляющих потенциальную опасность для государства. Через него прошел Д. Лихачев [1 — 2], его посещал М. Горький, которого власти пытались убедить, что коррекция поведения там ведется хорошо. Правда, группа заключенных, не имея возможности ничего рассказать писателю, сидели перед ним, якобы читая газеты, но держали их при этом перевернутыми.

Психолог Бруно Беттельгейм (см. о нем [3]) оставил четкие правила того, как технологии концлагеря превращают человека именно в физический объект ([4], см. также [5]). Все направлено на то, чтобы кардинально изменить картину мира человека, начиная с первого шока от ареста или первого наказания за неповиновение.

По поводу травмы, шока Беттельгейм пишет: «Внезапные личностные изменения связаны с травматическими воздействиями. Первый такой шок человек получает при аресте, второй при крайне жестком обращении с ним. Они могут сочетаться, а могут быть разделены во времени. Транспортировка в лагерь также является инициацией в мучения. Восприятие же травматической ситуации зависит от личности человека, от его социального происхождения и политических взглядов. Также важно был ли уже опыт отсидки за уголовные или политические преступления».

Беттельгейм спасался в лагере тем, что пытался проанализировать эту систему, начиная с инициации, которая существует во всех первобытных обществах.

В концлагере была выработана очень четкая система «ломки» сознания заключенного. Вот ее некоторые правила [5]:

— заставить человека заниматься бессмысленной работой;

— ввести взаимоисключающие правила, нарушения которых неизбежны;

— ввести коллективную ответственность;

— заставить людей поверить в то, что от них ничего не зависит;

— заставить людей делать вид, что они ничего не видят и не слышат;

— заставить людей переступить последнюю внутреннюю черту.

К сожалению, с этими правилами или с их вариантами можно  встретиться не только в концлагере. Правило 4, например, иногда действует в избирательных технологиях, когда пытаются оставить дома тех, кто хотел бы проглосовать за альтернативную власти кандидатуру.

Правило 2 лежит в основе идеи Г. Бейтсона [6]. Он со своими коллегами  предложил подобную модель для объяснения шизофрении, когда человеку нужно подчиниться противоположным приказам. В своей статье, посвященной индивидуальному и массовому поведению в экстремальных ситуациях, первым среди трансформации именно массового поведения Беттельгейм ставит регрессию к детскому поведению [7]. Все действия охранников были направлены именно на это, поскольку они занимали позицию взрослого человека, управляющего детьми, которые не имеют права на свободное поведение. Беттельгейм суммирует: «Заключенный достигает окончательной стадии приспособления к ситуации лагеря, когда он меняет свою личность настолько, чтобы воспринять ценности гестапо как свои собственные». И еще один интересный вывод о концлагере: «это была лаборатория гестапо для развития методов по превращению свободных граждан в рабов, которые во многих отношениях перенимали ценности своих хозяев, в то время как сами они думали, что следуют своим собственным жизненным целям и ценностям».

Это очень сильное высказывание, которое в той или иной степени может переноситься и на сегодняшний день. Единственное возражение может состоять только в том, были ли эти методы сознательно имплементируемыми, или это был все же случайный процесс. Беттельгейм в лагере как бы разделил свое сознание на два «я»: одно подчинялось всему происходящему, другое — он хотел сохранить нетронутым. Беттельгейм говорит все же о сознательно выстроенной системе концлагеря. Ср., например, следующее его высказывание о процессе инициации: «Цель такой начальной массовой травматизации — сломать сопротивление заключенных, изменить если не их личности, то хотя бы поведение. Пытки становились все менее и менее жестокими по мере того, как заключенные прекращали сопротивляться и немедленно подчинялись любому приказу эсэсовцев, каким бы изощренным он ни был. Несомненно, «инициация» была частью хорошо разработанного плана» [4]. И еще: «Кроме травматизации, гестапо использовало чаще всего еще три метода уничтожения всякой индивидуальной автономии. Первый — насильственно привить каждому заключенному психологию и поведение ребенка. Второй — заставить заключенного подавить свою индивидуальность, чтобы все слились в единую аморфную массу. Третий — разрушить способность человека к самополаганию, предвидению и, следовательно, его готовность к будущему». Беттельгейм выстраивает модель системной, а не случайной трансформации сознания человека, попавшего в заключение. В результате этой трансформации габлюдается вариант стокгольмского синдрома, коглда заключенный переходит на ценности  того, кто содержит его в заключении. Для него это является единственным путем к выживанию.

Д. Лихачев в своей книге «Воспоминания» [8]: «Одна из целей моих воспоминаний — развеять миф о том, что наиболее жестокое время репрессий наступило в 1936–1937 гг. Я думаю, что в будущем статистика арестов и расстрелов покажет, что волны арестов, казней, высылок надвинулись уже с начала 1918 года, еще до официального объявления осенью этого года «красного террора», а затем прибой все время нарастал до самой смерти Сталина, и, кажется, новая волна в 1936–1937 гг. была только «девятым валом»… Открыв форточки в своей квартире на Лахтинской улице, мы ночами в 1918–1919 гг. могли слышать беспорядочные выстрелы и короткие пулеметные очереди в стороне Петропавловской крепости. Не Сталин начал «красный террор». Он, придя к власти, только резко увеличил его, до невероятных размеров. В годах 1936-м и 1937-м начались аресты видных деятелей всевластной партии, и это, как кажется, больше всего поразило воображение современников. Пока в 20-х и начале 30-х годов тысячами расстреливали офицеров, «буржуев», профессоров и особенно священников и монахов вместе с русским, украинским и белорусским крестьянством — всё казалось «естественным». Но затем началось «самопожирание власти», оставившее в стране лишь самое серое и безличное, — то, что пряталось, или то, что приспосабливалось. Пока же в стране оставались мыслящие люди — люди, обладавшие своей индивидуальностью, умственная жизнь в ней не прекращалась — ни в тюрьмах и лагерях, ни на воле. Чуть-чуть захватив в своей молодости людей «серебряного века» русской культуры, я почувствовал их силу, мужество и способность сопротивляться всем процессам разложения в обществе. Русская интеллигенция никогда не была «гнилой». Подвергнувшись «гниению», только ее часть начала участвовать в идеологических кампаниях, проработках, борьбе за «чистоту линии», и тем самым перестала быть интеллигенцией. Эта часть была мала, основная же уже была истреблена в войне 1914–1917 гг., в революцию, в первые же годы террора».

Лагерь вводит свои правила путем шока. Кроме официальных правил, существуют и неофициальные. Кстати, Лихачева удивило, что Солженицын, расспрашивая его, никак не мог понять, что на Соловках не было противопоставленности уголовных и политических заключенных [9]. К Солженицыну много претензий у разных людей. Например, см. критику подсчета жертв репрессий в [10]. Кожинов так же восстает против подсчетов о жертвах у Антонова-Овсеенко [11]. Своя среда имела свои коммуникативные правила. Лихачев вспоминает о роли мата в лагере как разделителя на своих и чужих [12]: «Я тоже оказался чужим. Чем я им не угодил? Тем, очевидно, что ходил в студенческой фуражке. Я ее носил для того, чтоб не били палками. Около дверей, особенно в тринадцатую роту, всегда стояли с палками молодчики. Толпа валила в обе стороны, лестницы не хватало, в храмах трехэтажные нары были, и поэтому, чтобы быстрее шли, заключенных гнали палками. И вот, чтобы меня не били, чтобы отличиться от шпаны, я надевал студенческую фуражку. И действительно меня ни разу не ударили. Только однажды, когда эшелон с нашим этапом пришел в Кемь. Я стоял уже внизу, у вагона, а сверху охранник гнал всех и тогда ударил сапогом в лицо… Ломали волю, делили на «своих» и «чужих». Вот тогда и мат пускался в ход. Когда человек матерился – это свой. Если он не матерился, от него можно было ожидать, что он будет сопротивляться».

Мат — это небольшой маркер. Но он делает тебя таким, как нужно. Если этого маркера нет, о тебе следует задуматься. Как и, например, фашистское приветствие в обыденной жизни Германии. В статье «О психологической привлекательности тоталитаризма» Беттельгейм напишет [13]: « Фашистское приветствие – столь малозначительная, но оказывающая такое воздействие на людей деталь системы, – касалось лишь внешнего поведения, как и настенная карикатура на Гитлера или, скажем, в других обстоятельствах – на Сталина. Они приобретали чудовищную важность лишь потому, что всякий день и час сознательной жизни напоминали нонконформисту о его неспособности жить в согласии со своими ценностями. При всей психологической грубости подобных механизмов вряд ли кто станет отрицать их высочайшую эффективность. Были нити и потоньше. Столь мощная сила контроля извне возобновляла в человеке детские взгляды и чувства. Только в детстве другие люди – родители – обладают подобным могуществом ввергать нас в безнадежные внутренние конфликты, если наши желания расходятся с их собственными. Вначале ребенок, как и нонконформист, противится контролирующей его силе. Но она столь же велика, сколь и притягательна (в конце концов, ничто так не удается, как успех!), и чем господство над ребенком успешнее, тем большей привлекательностью оно обладает, в конце концов усваиваясь в качестве сверх-Я. Стоит на минуту задуматься о системе воспитания в стране перед приходом Гитлера к власти, о системе, в которой ребенка всюду видят, но никогда не слышат, и мы легко поймем особую притягательность гитлеровского режима для немецкого юношества. Почти в любом обществе дети страдают от принудительного воздействия взрослых. Тоталитарная система делает юношей и девушек свободными, убеждая их высказываться во весь голос, следить за родителями и сообщать, если они не повинуются законам системы. Не забудем, что тоталитарные системы обычно возникали в обществах с жесткой иерархической организацией – если и не собственно феодальных, то по крайней мере патерналистских.

Глава государства, органы исполнительной власти (скажем, полиция), армия, учителя выступали мощной заменой родительского образа или, точнее, суррогатом сверх-Я. Суррогатами сверх-Я служили представители власти, которые психологически отождествлялись с родителями и повеления которых воспринимались поэтому как усвоенные родительские приказы. Нередко даже в концлагере вера во власть и справедливость полиции была настолько сильна, что заключенные не хотели признавать несправедливость своего наказания. Они заставляли себя найти хоть какую-то собственную вину. Внутреннее желание опеки со стороны сверх-Я очень велико, и чем слабее «я», тем это желание сильнее. Поскольку же в тоталитарных системах самыми могущественными заместителями сверх-Я служат вожди и их представители, короче говоря – система как таковая, добиться одобрения можно только отождествившись с системой. Подчиняясь приказу извне, чувствуешь себя свободным от вины, а потому – в безопасности».

Всё это также в чем-то описывает как советскую, так и постсоветскую ситуацию, поскольку и в том, и в другом случае сохраняется мощнейшая зависимость каждого от  власти.

Беттельгейм представил нам систему превращения человека в физический объект, который не представлял опасности для власти, его поведение, как и его мышление, при этом полностью теряло разнообразие.

Одновременно на эту проблему можно посмотреть и с точки зрения смены идентичности, которая имеет место в данном случае в очень интенсивной форме. Менее интенсивные примеры это создание советской и постсоветской идентичности, создание идентичности военнослужащего из новобранца, создание европейской идентичности в результате студенческих обменов по программе Эразмус (о последнем варианте см. работы К. Митчелл [14 — 15]).

Сталин жестко вводил новую идентичность, уничтожая тех, кто мог этому сопротивляться. На это работали школы и вузы, литература и кино, — все, гдке можно было применить идеологический инструментарий. Интеллигенция в этом плане интересна тем, что в ее основе всегда есть «ген» неподчинения, поскольку ее профессиональтная дейтельность как раз и направлена на инновации, то ли в искусстве, то ли в науке, то ли в технике.

Г. Павловский, правда, считает, что интеллигенция могла быть носителем памяти (а значит, и иной картины мира) и в сталинское время [16]: «В защиту Сталина скажу, что он строил массового человека, а рядом с ним возникло такое оригинальное сословие, как советская интеллигенция, которая жила по несколько другим законам. Она рассматривалась как некий носитель образов русской освободительной культуры, носитель памяти. Конечно, перестроенной под идеологию, но идеология не так сильно, как сегодня считается, препятствовала памяти, потому что в сталинский культурный массив включались и Ключевский, и Карамзин. Сегодня, в последние лет тридцать, советскую интеллигенцию размололо окончательно, и мы имеем дело просто с единой массой людей. Она уже не может быть носителем памяти, она привыкла только переживать потрясения, выживать в этих потрясениях и искать защиты у одного человека. Отношение к Ельцину раньше было такое же, как к Путину сейчас, а перед этим подобное отношение было к Горбачеву – просто когда защитник оказывается неспособным защитить, он превращается во врага».

Есть ли у человека возможность сопротивления этому давлению? Жесткому давлению в концлагере, конечно, нет. Жесткому давлению в допросах 1937 года — тоже нет. В Грузии даже тех, которые подписывали без сопротивления, все равно избивали потом, говоря, что думал, что сможешь уйти от этого…

Э. Юнгер, которого в свое время обвиняли в том, что он придал привлекательность нацизму, есть интересный текст под названием «Уход в лес», отобращающий идеологию сопротивления власти. Вот, что, к примеру, он пишет о тех, кто дает 2 процента голосования против 98% согласных с властью [17]: «Само намерение этого человека, скорее всего не так уж исключительно; его могут разделять многие, которых наверняка гораздо больше упомянутых двух процентов избирателей. Режиссеры же данного процесса наоборот стремятся убедить его, что он очень одинок. И это еще не всё – большинство к тому же должно производить на него впечатление не только своим числом, но и знаками своего морального превосходства».

И еще: «Достаточно, если мы предположим в городе с десятью тысячами жителей существование сотни человек, решивших добиться свержения власти. Тогда в миллионном городе окажутся десятки тысяч Ушедших в Лес, если мы воспользуемся этим термином, не вдаваясь пока в его значение. Это огромная сила. Ее достаточно даже для свержения могущественных тиранов. Диктатуры не только несут угрозу другим, но и сами находятся под угрозой, поскольку их насильственное развертывание в свою очередь возбуждает глубокую антипатию. В подобном положении боеготовность ничтожных меньшинств способна внушать опасения, особенно если они смогли разработать собственную тактику». Этим он объясняет постоянное разрастание полиции.

И вот его мнение по поводу власти: «К характерным чертам нашего времени относится сочетание значительности сцен с незначительностью исполнителей. Это всего заметнее по нашим великим мужам; складывается впечатление, что речь идет о типажах, которых в любом количестве можно встретить в женевских или венских кофейнях, в провинциальных офицерских столовых, или в каких-нибудь сомнительных караван-сараях. Там, где помимо голой силы воли встречается еще сила духа, можно заключить, что перед нами уже устаревший материал, как, например, Клемансо, которого по поговорке можно назвать «крашенным в пряже». Самое мерзкое в данном спектакле – это сочетание подобного ничтожества с чудовищной функциональной властью. Это мужи, перед которыми трепещут миллионы, от решений которых зависят миллионы».

То есть Юнгер создал определенную поэму, посвященную сопротивлению, способности человека не идти за толпой, а иметь свое понимание происходящего. И это, следует честно признать, дано немногим.

У Беттельгейма была еще одна интересная работа, посвященная роли фантазии, детских сказок для детей [18 — 19]. И получается, что и на фантазию мы можем посмотреть, как на вариант создания многообразия. Это мир, в котором даже больше ходов, чем в действительности, чем их позволяет иметь власть, тем более власть стремящася к единообразию.

Сказки помогают развитию детей. Структура сказки, по его мнению, соответствует мышлению ребенка, содержание — задачам развития ребенка. Он пишет в своей книге, разбирая «Красную шапочку [18]: «Сказка содержит в себе убежденность в своем месседже, поэтому ей не надо подталкивать героя к конкретному способу жизни. Нет необходимости рассказывать, что сделает Красная шапочка или каким будет ее будущее. В соответствии с ее опытом, она сможет решить все это сама. Знание жизни и опаcности того, что могут принести ее желания, получает каждый слушатель». В предисловии к книге Беттельгейм говорит о месседже сказки: борьба неизбежна, но если ты не боишься неизвестности, ты победишь.  И именно этого нет в современной литературе для детей. Зло и добро представлено в сказках конкретными фигурами, в современной литературе зло отсутствует в такой ипостаси. Добро и зло не смешивается, как у взрослых, есть четкая поляризация, как она есть в детском мышлении.

О сказке «Джек и бобовое зерно» он говорит в отдельном разделе книги: «Важные элементы этой волшебной сказки появляются во многих вариантах по миру: кажущийся глупым обмен, предоставляющий магическую силу; волшебное зерно, из которого вырастает дерево до небес; великан-людоед, которого обманывают и грабят; курица, которая несет золотые яйца или золотой гусь; музыкальный инструмент, который говорит. Их комбинация в рассказ, подчеркивающий желательность социального и сексуального самоутверждения пубертального мальчика, и глупость матери, которая преуменьшает это, делают «Джека и бобовое зерно» такой значимой волшебной сказкой». Беттельгейм дальше рассуждает с позиции психоаналитика, которую мы можем принять, а можем и нет: «Если до сих пор мама (корова в метафоре сказки) давала все, что требуется, а больше не делает этого, ребенок естественно обращается к отцу, представленного человеком, которого он встречает по дороге, предполагая, что отец предоставит ребенку магически все, что ему требуется. Лишенный магической «поддержки», которая до этого была ему обеспечена и которую он рассматривал как свои непререкаемые «права», Джек более чем готов обменять корову на любое обещание магического решение вместо тупика, в котором он оказался. Это не просто мать, которая поручает Джеку продать корову, поскольку она больше не дает молока, Джек также хочет избавиться от «неправильной» коровы, которая его не удовлетворяет. Если мать не дает молока и заставляет изменить ситуацию, тогда Джек готов поменять корову не на то, что хочет Мать, а на то, что представляется ему более желанным. Посылаемый на встречу с миром означает конец детства. Ребенок тогда начинает долгий и сложный процесс превращения во взрослого. Первым шагом на этой дороге становится отказ от внешних решений всех жизненных проблем.  Полная зависимость должна быть заменена на то, что ребенок может сделать сам, по своей инициативе».

Это психоаналитическая интерпретация перехода ребенка в статус взрослого. Мы же повторим свой вывод из особенностей сказочного дискурса: там имеет место гораздо больше вариантов сюжетов, чем есть в обычной жизни. И жизнь как раз выступает в функции уничтожения этого многообразия, но до этого обучение опасности этого многообразия дают как раз сказки. Интересно и то, что по сути сказочная модель мира, где наяву и во плоти представлены и герои, и злодеи, практически повторена в  пропагандистской модели тоталитарного государства. Как это ни удивительно, эта детская модель навязывается взрослым, тем самым происходит их регресс в детское состояние.

В своей книге «Просвещенное сердце» Беттельгейм обращает внимание на такие черты современного нам мира [4]: «Неясная самоидентификации, ограничение самостоятельности вызываются в современном массовом обществе разными моментами, включая следующие: (1) человеку стало труднее вырабатывать свои собственные стандарты, а значит, и жить по ним. Ведь, если возможен огромный выбор стилей жизни, значит, чей-то один стиль не так важен, и нет смысла ему следовать; (2) иллюзия большей свободы позволяет удовлетворять самые вредоносные желания; (3) затруднение в разумном выборе на свое усмотрение из большого числа предлагаемых вариантов; (4) система воспитания и образования почти не предоставляет примеров и руководств по правильному отношению к удовлетворению естественных потребностей и инстинктов. Не научившись самостоятельно регулировать их удовлетворения, человек попадает под механизмы решения этих проблем, принятые в данном обществе. Например, став зависимым от общественных моделей интимной жизни, человек не сможет почувствовать свою уникальную индивидуальность в отношениях любви».

Много — это не всегда хорошо. Реально оказалось, что человек не в состоянии оперировать с выбором из слишком большого числа возможностей (см. работы Б. Шварца на эту тему [19 — 21]).

Ф. Степун уже сотню лет назад подмечал то обилие информационных и виртуальных объектов, что наступит в наше время, а также негативные последствия этой множественности. Например, рассуждая о творчестве Бунина он отмечает следующее [22]: «В современной, в особенности в современной европейской культуре, всего много: мыслей, теорий, чувств, страстей, опыта, планов, знаний, умений и т. д., и т. д. Но всем этим своим непомерным богатством современный человек в современной культуре всё же не устроен. Скорее наоборот — всем этим он расстроен, замучен, сбит с толку и подведен к пропасти. Исход из лжи и муки этого, разлагающего жизнь богатства, в котором мысль неотличима от выдумок, воля от желаний, искусство от развлечений, рок от случайностей и нужное от ненужностей, возможен только в обретении дара различения духов, т. е. в возврате к той подлинности и той первичности мыслей и чувств, которыми держится и которым служит искусство Бунина».

Это наш мир, в котором одновременно с возрастанием объемов информации  и как следствие его возник феномен неразличимости правды и лжи. Кстати, есть кибернетическое требование, чтобы субъект управления имел не меньшее разнообразие, чем его объект. Вероятно, по этой причине советские и постсоветские системы управления страной не срабатывают. Они не могут управлять разнообразием, поскольку сами остались на старом, недостаточном для управления уровне. Степун попадает в Германию в результате особого «внимания» Ленина. В. Кантор, исследователь творчества Степуна, цитирует решение В. Ленина по поводу всех интеллектуалов, выступающих против советской власти. Ленину не понравился сборник статей «Освальд Шпенглер и Закат Европы», который открывался статьей Степуна, другими авторами были С. Франк и Н. Бердяев [23]): «Сборник, культуртрегерский по своему пафосу, вызвал неожиданную для их авторов реакцию вождя большевиков:

Н.П.Горбунову. С е к р е т н о. 5. III. 1922 г.

т. Горбунов. О прилагаемой книге я хотел поговорить с Уншлихтом. По-моему, это похоже на “литературное прикрытие белогвардейской организации”. Поговорите с Уншлихтом не по телефону, и пусть он мне напишет секретно, а книгу вернет. Ленин”. И 15 мая, т.е. спустя два месяца, в Уголовный кодекс по предложению Ленина вносится положение о “высылке за границу”. В результате секретных переговоров между вождем и “опричниками-чекистами” (Степун) был выработан план о высылке российских интеллектуалов на Запад. Так антишпенглеровский сборник совершенно иррациональным образом “вывез” его авторов в Европу из “скифского пожарища”[24].

Степун уехал поездом Москва — Берлин, а не пароходом [25]. В своих воспоминаниях «Бышее и несбывшееся» он напишет об этом отъезде: «Разрешалось взять: одно зимнее и одно летнее пальто, один костюм и по две штуки всякого белья, две денные рубашки, две ночные, две пары кальсон, две пары чулок. Вот и все. Золотые вещи, драгоценные камни, за исключением венчальных колец, были к вывозу запрещены; даже и нательные кресты надо было снимать с шеи. Кроме вещей, разрешалось, впрочем, взять небольшое количество валюты, если не ошибаюсь, по 20 долларов на человека; но откуда ее взять, когда за хранение ее полагалась тюрьма, а в отдельных случаях даже и смертная казнь» [26].

Жесткое время порождало жесткие решения. Но они скорее требовались для спасения режима, а не для спасения страны. В статье Степуна, как и в других статьях сборника, сегодняшними глазами нельзя найти ничего такого, что вызывало бы такой гнев вождя, а тем более высылку. Но была  выработана целая система с классификацией интеллигенции. Ее построил Ф. Дзержинский, выслушав вождя [27]: «Надо всю интеллигенцию разбить по группам. Примерно: 1) Беллетристы; 2) Публицисты и политики; 3) Экономисты (здесь необходимы подгруппы: а) финансисты, б) топливники, в) транспортники, г) торговля, д) кооперация и т. д.); 4) Техники (здесь тоже подгруппы: 1) инженеры, 2) агрономы, 3) врачи, 4) генштабисты и т. д.); 5) Профессора и преподаватели; и т. д., и т. д. Сведения должны собираться всеми нашими отделами и стекаться в отдел по интеллигенции. На каждого интеллигента должно быть дело. Каждая группа и подгруппа должна быть освещаема всесторонне компетентными товарищами, между которыми эти группы должны распределяться нашим отделом. Сведения должны проверяться с разных сторон, так, чтобы наше заключение было безошибочно и бесповоротно, чего до сих пор не было из-за спешности и односторонности освещения. Надо в плане далее наметить очередность заданий и освещения групп. Надо помнить, что задачей нашего отдела должна быть не только высылка, а содействие выпрямлению линии по отношению к спецам, т.е. внесение в их ряды разложения и выдвигание тех, кто готов без оговорок поддерживать Совет. власть».

И пошла действовать целая система избавления от оппонентов. Причем высылаемые еще не понимали, как далеко может пойти новая власть в своем стремлении избавиться от них [28]: «После высылки первой группы инакомыслящих 29 сентября 1922 года, которую многие восприняли как разовую акцию устрашения, наступила некоторая пауза. Некоторые «кандидаты на высылку» просили оставить их в России, заменить высылку за рубеж ссылкой в отдаленные регионы страны. Николай Бердяев, отец Сергий Булгаков, Юлий Айхенвальд, Николай Лосский, Абрам Каган, Сергей Трубецкой, Семен Франк, еще десятки таких, как они, не хотели уезжать. Некоторые писали прошения о замене высылки возможностью жить и работать в России. Чекисты готовы были пойти на такое «смягчение мер». Но Ленина это категорически не устраивало. Он отправил руководству ГПУ раздраженную записку «О результатах высылки интеллигенции»: «Будьте любезны распорядиться: вернуть мне все приложенные бумаги с заметками, кто выслан, кто сидит, кто (и почему) избавлен от высылки?». И, по ознакомлении с запрошенными бумагами, нашел аргументы об «избавлении от высылки» недостаточными: «Продолжать неуклонно высылку активной антисоветской интеллигенции за границу». (Тем же, кому удалось все-таки умилостивить власти и остаться, уже по прошествии нескольких лет предстояли в лучшем случае лагеря, в худшем — смертная казнь).

Второй «философский пароход» отплыл от берегов Невы 16 ноября 1922 года. Затем высылки — групповые и индивидуальные — продолжились, и понятие «философский пароход» стало собирательным». Государство более эффективно может работать с людьми, но не с мозгами. Поэтому высылка оказалась работающей, поэтому тех, кто не уехал в последующие годы ждала более серьезное наказание: арест и расстрел, которые  также являются снова скорее физической работой с телом, а не с мозгами. Государство успешно выстраивает парады и демонстрации в свою честь, характерной особенностью которой является бессловесность массы. Все были обязаны выражать свой восторг молча. В конце Берия отменил ношение портретов членов политбюро. А так возникала зеркальная двойственность происходящего: те, кто стоят на трибунах, видят идущих внизу … самих себя, только в качестве портретов.

Физическое событие красиво эстетически, поскольку является своеобразной управляемой политической геометрией, нарушить которую не дано никому. Она повторялась из года в год, символизируя вечность позади и вечность впереди. Советское в этот момент отождествлялось с прекрасным. Протестное физическое событие всегда неэстетично на экранах телевизоров. Никто не идет, чеканя шаг. Толпа движется с дырами и провалами в своих рядах.  И только бравая милиция-полиция в своих шлемах, словно средневековый рыцарь, готова победить этого многоголового «дракона».  Если действие власти всегда выстроено симметрично, то протестная деятельность всегда асимметрична. Чего стоит только одиночный человек с плакатом, ведь все проходящие мимо понимают, что он не сможет сделать ничего против громадья власти. И только физические события, которые конструируються одновременно и властью, и оппозицией, внушают опасность, поскольку никто не знает, куда и почему все это может повернуть.

К числу таких физических событий принадлежал и ГКЧП. А. Проханов вспоминал [29]: «Незадолго до августовских событий у меня в гостях побывал один видный американский политолог из RAND Corporation, который в ходе нашей беседы нарисовал схему, как можно передать власть от Горбачева Ельцину, — через создание чрезвычайного нелегитимного органа власти, который выведет ситуацию в стране из конституционного, правового поля. Именно эту функцию и выполнил ГКЧП». Как и А. Проханова, автором «Слова к народу» от имени ГКЧП называет сам себя и А. Невзоров. В его интервью можно прочесть следующее [30]: « Я был на стороне ГКЧП. Я был гекачепистом. Более того – одним из авторов этого весёлого, но совершенно бредового начинания. Очаровательного, но шизофренического. Я сочинял «Слово к народу», я был очень во многие вещи посвящён, я дружил с Язовым, Крючковым и всей этой публикой, которая взялась всё это осуществлять”. И еще важный ответ на вопрос о танках: «Да какие это были танки! Без боекомплектов, без солярки, с расхристанными узбеками в экипаже, не знающими, куда их гонят» (см. также хоронологию «путча» в [31]).

А. Фурсов добавляет свою критики определенной неадекватности произошедшего путча [32]: «Если ты собираешься брать под контроль страну, нужно было арестовать оппонентов, взять аэропорт, почту, телеграф – ничего этого не было сделано. Кроме того, по целому ряду косвенных свидетельств создается впечатление, что ГКЧП был провокацией. Там было два элемента: кто-то хотел спасти Советский Союз, а кто-то воспользовался этим как провокацией для того, чтобы его быстрей разрушить. Это такая же история, как события 1993 г., когда мы рассуждаем о том, что бы было, если победили Руцкой и Хасбулатов. А там тоже была провокация ельцинская. Представим, что это была действительно серьезная схватка, и представьте себе у власти Руцкого и Хасбулатова. Я не уверен, что это было бы намного лучше, чем Ельцин. Проблема заключается в том, что в конце 1980-х правящий слой Советского Союза сгнил. Он деградировал, и в этой ситуации борьба противников Советского Союза, тех, кто работал явно на разрушение Советского Союза, и тех, кто им противостоял, к сожалению, это была схватка скелетов над пропастью. Схватка очень гнилых управленцев, которые лишены были стратегического видения и думали только о тактике. Увы, это был закономерный результат».

Это провал путча  для одной его концепции, по которой власть должна была вернуться назад. Но это выигрыш путча для другой концепции, которая представляется большому числу экспертов более правильной, путч должен был, наоборот, обрубить все возможные пути для поврота назад.  Вспомним, правило М. Фридмана, которое приводит в своей книге «Доктрина шока» Н. Кляйн, в соответствии с которым социосистема обязательно вернется в исходное состояние, если не будет шока [33]. ГКЧП и было таким шоковым событием, направленным не на возврат к прошлому, а на уничтожение прошлого. Физического порядка объекты, с которыми оперирует государственное управление, легче принимают форму, нужную конструкторам для программирования реакции населения. Это связано с тем, что у этих объектов резко ограничено разнообразие. Объекты человеческой природы другие.

Обратные процессы расширения многообразия дают творческий взлет. Именно так произошло с феноменом серебряного века в России. Были раскрыты пути для любых вариантов порождения смыслов. Писатели, художники, композиторы были объединены в единые кружки, хорошо знали друг друга, не существоало границы не только между ними и читателями, слушатели, зрителями, но и между искуссством России и Запада. Не было никакого ощущения отстатвания, которое сопровождает нас многие последние десятилетия.

Из письма Степуна сестре хорошо можно увидеть это «буйство» смыслопорождающих машин в этот период [35]: «Конечно, и у нас в старой Москве враждовали друг с другом, но совсем иначе – горячей, откровенней, убежденней и объективней. В известном смысле все-таки – не за страх, а за совесть. Московская жизнь 1910–1914 годов, главными узловыми станциями которой были: Московское Психологическое общество и Общество Вл. Соловьева, Редакции – “Пути”, “Весов”, Мусагета, “Софии” и “Русской мысли” и “Малый Художественный и Камерный Театры” – представляется мне и по своей объективной художественной значительности, и по своей напряженности и подлинности какой-то затонувшей Атлантидой. Бывал я в немецком, очень дружественно к нам расположенном и милом обществе, – и все чаще вспоминал Мусагетские вечера, заседания Религиозно-Философского Общества и “Пути” в особняке Маргариты Кирилловны и испытывал сосущее душу одиночество»

В своих воспоминаниях «Бывшее и несбывшееся» он оценивает эти русские издательства в противовес западным следующим образом [35]: «Все эти издательства и журналы, не исключая даже и последних, не были, подобно издательствам Запада, коммерческими предприятиями, обслуживающими запросы книжного рынка. Все они осуществлялись творческим союзом разного толка интеллигентских направлений с широким размахом молодого, меценатствующего капитала. Поэтому во всех них царствовала живая атмосфера зачинающегося культурного возрождения. Редакции «Весов» и «Мусагета», «Пути» и «Софии» представляли собою странную смесь литературных салонов и университетских семинарий. Вокруг выдающихся мыслителей и выдвинувшихся писателей здесь собирался писательский молодняк, наиболее культурные студенты и просто интересующаяся московская публика для заслушивания докладов, горячих прений по ним и ознакомления с новыми беллетристическими произведениями и стихами». Но это разнообразие не удалось удержать в мирной форме. В результате оно привело к революциям и тоталитаризму в разных странах. Сильные политические игроки смогли обыграть всех, завьрав власть не на время, а на вечность.

В. Кантор пишет в работе «Артистическая эпоха и ее последствия (По страницам Федора Степуна)» о зарождении этого типа политики [36]: «Тенденция вмешательства актерства в “действительную жизнь” чувствовалась многими. Напомню, что Ленина, Муссолини и Гитлера называли поначалу шутами, клоунами, актерами, их перевороты (успеха которых они сами не ожидали), оказавшиеся революциями, выглядели поначалу в глазах обывателей как злодейские буффы, а в глазах сторонников как “мистерия-буфф” (В.Маяковский). Как говорил один из персонажей “Белой гвардии” М.Булгакова — “кровавые оперетки”. Таким революционное действо и виделось мирному жителю Российской империи, а руководители революции — “опереточными злодеями”: характерно, что Питирим Сорокин называл Троцкого “театрализованным разбойником”. Сталин свою партийную кличку “Коба” взял в честь романтического разбойника, мелодраматического героя одного из грузинских романов, т.е. играл роль, актерствовал. Интересно и то, что победившая тоталитарная диктатура, уничтожая и изгоняя поэтов и мыслителей, принимала актеров, а актеры шли на сговор с тоталитаризмом».

Получается, что разнообразие художественное дало путь политическому однообразию, которое в страхе стало «закрывать» и художественное, и политическое многообразие. Под видом новых смыслов пришли смыслы-вирусы, которые на следюущем витке остановили все эти процессы расширения разнообразия. Сегодня разнообразие пытаются создать искусственно, преследуя чисто экономические цели. Возник термин «креативный класс» (Р. Флорида). Япония считает, например, что больше не сможет оставаться замкнутой страной, усиливая свои международные и межкультурные контакты.Это ведет к защитным механизмам в виде толерантности, политкорректности.

. Д. Дондурей увидел не только экономический интерес в появлении «сложного» человека [37 — 38]. Он говорит: «Инновации — это когда один человек взял и придумал идею. Человек, придумывающий, мыслящий, творящий априори — СЛОЖНЫЙ. Потребность в креативных людях, в «акторах» (созидателях) у нас исчезла. Они сегодня «неформат». Наряду с коммерциализацией культуры у такого человека есть еще один сильный противник. Это телевизор, которому нужен наркозависимый поставщик рейтингов, нужен НЕсложный человек. Тот, кто всегда живет с включенным теликом. Важно понимать, что новые ресурсы, новые системы, безусловно, будут обслуживаться новыми мотивациями, которые связаны не только с развлекательным культурным миром».

Со сложным человеком государству жить сложнее, но он принесет в мир гораздо больше. В результате государство только выиграет. Если нельзя такой проект запустить в больших масштабах, он должен быть допущен экспериментально, чтобы получить в результате или американскую Силиконовую долину, или советские атомные города.

Сегодняшние технологии странным образом тормозят многообразие и творческий характер. Современное кино рассчитано на 12-летних, что резко обедняет и сюжет, и проблематику. Видеоигры ведут к потере интереса к чтению, поскольку они более интерактивны, чем книга, следовательно, идет процесс исчезновения книги — основного интеллектуального канала.

Сегодня государство настраивает лишь машины уменьшения разнообразия, получая более легко управляемое пространство. И это говорит о том, что оно прямо или косвенно боится своих граждан. Сильное государство должно не бояться сильных граждан, поскольку именно они смогут усилить его еще больше, только не в плане силы физической, а силы интеллектуальной.

Источник: RELGA.RU

Литература

1. Академик Д.С. Лихачев.
2. Лихачев Д.С. Соловки: человек в пограничной ситуации

3. Беттельгейм Бруно

4. Беттельгейм Б. Просвещенное сердце // www.opentextnn.ru/man/?id=4019
5. 6 ужасных правил нацизма: как переплавить личности в биомассу
6. Bateson G. a.o. Toward a theory of schizophrenia  // solutions-centre.org/pdf/TOWARD-A-THEORY-OF-SCHIZOPHRENIA-2.pdf
7. Bettelheim B. Individual and mass behaviour in extreme situations// www.brown.uk.com/brownlibrary/BET.htm

8. Лихачев Д. С. Воспоминания. Глава Красный террор// www.e-reading.club/chapter.php/1010738/21/Lihachev_-…

9. Лихачев Д.С. Соловки 1928 — 31// www.ruthenia.ru/folktee/CYBERSTOL/GULAG/Lichachev.ht…

10. Пучков Д. (Гоблин) Солженицын был лжецом! Интервью

11. Беседа с Вадимом Кожиновым // kozhinov.voskres.ru/articles/pereplet.htm
12. Лихачев Д. В лагере тех, кто не матерился, расстреливали первыми. Интервью

13. Беттельгейм Б. О психологической привлекательности тоталитаризма

14. Mitchell K. Student mobility and European identity: Erasmus study as a civic experience?

// Journal of Contemporary European Research. — 2012. — Vol. 8. — I. 4

15. Mitchell K. Rethinking the ‘Erasmus effect’ on European identity

// Journal of Common Market Studies. — 2015. — Vol. 53. — I. 2

16. Павловский Г. Наша реальность для нас является порнографической. Интервью

// seledkagazeta.ru/news/341/17/nasha-realnost-dlya-nas-yavlyaetsya-pornograficheskoj

17. Юнгер Э. Уход в лес// www.geopolitica.ru/sites/default/files/ernst_yunger_…

18. Bettelheim B. The uses of enchantment. — New York, 1989
19. Orde vom H. Children need fairy tales

//www.br-online.de/jugend/izi/english/publication/televizion/26-2013-E/vomOrde_bettelheim_engl.pdf

19. Schwartz B. The paradox of choice. Why more is less. — New York, 2004
20. Schwartz B. a.o. Doing better but feeling worse: a paradox of choice

// www.swarthmore.edu/SocSci/bschwar1/Choice%20Chapter….;

21. The paradox of choice // en.wikipedia.org/wiki/The_Paradox_of_Choice
22. Степун Ф. Встречи. — Мюнхен, 1962
23. Освальд Шпенглер и закат Европы // www.magister.msk.ru/library/philos/shpngl04.htm
24. Кантор В. Степун в Германии // magazines.russ.ru/vestnik/2001/3/kan.html
25. Философский пароход

26. Степун Ф. Бывшее и несбывшееся (фрагмент о высылке 1922 г.)// www.ihst.ru/projects/sohist/document/deport/stepun.h…

27. Дзержинский Ф.Э. Письмо И.С. Уншлихту с директивами В.И. Ленина о принципах составления списков интеллигенции для высылки за границу// www.alexanderyakovlev.org/fond/issues-doc/1019502

28. Кантор Ю. Высылать за границу безжалостно // www.rg.ru/2012/11/13/parohod.html
29. Проханов А. «Цветной» ГКЧП о сговоре советской верхушки с Западом. Интервью http://dynacon.ru/content/articles/6672/
30. Невзоров А. ГКЧП — это были старенькие дети. Интервью// www.fontanka.ru/2015/08/19/135/

31. «Путч»: как это было // www.km.ru/front-projects/gkchp/putch-kak-eto-bylo
32. Андрей Фурсов об ошибках ГКЧП // cont.ws/post/111875
33. Кляйн Н. Доктрина шока. — М., 2009
34. Кантор В. Степун в Германии // magazines.russ.ru/vestnik/2001/3/kan.htm
35. Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. — Т. 1. — Нью-Йорк, 1956
36. Кантор В. Артистическая эпоха и ее последствия (По страницам Федора Степуна)

// magazines.russ.ru/voplit/1997/2/art29635-pr.html

37. Дондурей Д. Национальная безопасность зависит и от культуры. Интервью// www.rg.ru/2009/10/07/kult.html

38. Дондурей Д., Серебрянников К. В поисках сложного человека// www.rg.ru/2009/10/07/kult.html