Ян Махонин взял интервью у женщин, чьи судьбы оказались так или иначе связаны со страшнейшей ядерной катастрофой XX века. В этом номере предлагается беседа с врачом-лаборантом и участницей ликвидации последствий аварии на ЧАЭС Калерией Алексеевной Вишняковой.
— Кем вы работали, когда случилась авария на Чернобыльской АЭС?
— Я в это время заведовала клинико-диагностической лабораторией медсанчасти № 9 в Дубне.
— Вы имели отношение к радиационной медицине?
— Нет, я была гражданским врачом. В середине августа мне позвонил начальник медсанчасти и сказал, что нужен врач в Чернобыль, в командировку.
— Про аварию вы на тот момент уже знали?
— Да, конечно. Поскольку я была заведующей, а врачи, которые работали в лаборатории, отказались ехать, вынуждена была поехать я. Но, конечно, совершенно добровольно. Я решила, что раз они не едут, кто-то должен поехать.
— Вы знали, какие риски связаны с поездкой в Чернобыль?
— Риски я себе представляла, но в деталях я их не знала. Мой муж работал в ОИЯИ, мы с ним поговорили и решили, что раз я поеду заниматься своей работой, всё правильно. И я действительно взяла с собой свой микроскоп. Полетела сразу в Киев, в аэропорт Борисполь, там мне сказали идти в здравпункт аэропорта, где я вскоре дождалась машины. Но повезли меня не в Припять — медработники размещались в разных бывших пионерских лагерях вокруг Припяти. Меня привезли в один из них, где я должна была жить, а на следующий день сказали, где должна работать. И еще мне дали двух лаборантов из других городов. Каждое утро мы ездили, обычно на «рафиках», в другой лагерь, где оборудованы рабочие места. Это было не стационарное место, а небольшие палатки, которые когда-то принадлежали пионерскому лагерю, в них раньше продавали мороженное. Там имелось электричество и всё необходимое оборудование. На этой же территории был стационарный корпус, где мы питались, ну и снова возвращались в эту же палатку, где работали с восьми утра до восьми вечера в течение четырех недель.
— В чем состояла ваша работа?
— Туда приходили сотрудники автотранспортных предприятий, мы забирали у них кровь, сразу на месте считали и давали отчет заведующему здравпунктом.
— Когда вы приехали, гигиенический контроль был налажен?
— Нет. Чего не было, того не было. Дозиметры нам не давали, сказали: «Вам не нужно, так работайте». Спецодежда была не у всех. Мы спросили, положена ли нам спецодежда, и получили ответ: «Да надоели вы нам, ходите в своей одежде!» Когда я вернулась, я эту одежду на всякий случай просто выкинула. Мы занимались своей работой изолированно от всего остального. В другом здании, например, находилась бактериологическая лаборатория, где врач была тоже из нашей медсанчасти, она приехала со своими лаборантами. Вечерком встречались, где-то там, на полянке, посидим, поговорим… А в общем-то, работали напряженно, потому что целый день надо было обрабатывать всех, кто к нам приходил.
— Сколько человек в день вы осматривали?
— Это зависело от графика транспортников. Они приходили к нам в течение всего дня — кто утром, кто после обеда, кто к концу рабочего дня. Мы никогда никого не ограничивали, они приходили, когда им было удобно.
— Какое было в среднем состояние людей, которых вы осматривали?
— Критических случаев, чтобы очень низкие лейкоциты, у меня не было. Мы делали общий анализ крови: это лейкоциты, эритроциты, гемоглобин, тромбоциты. Основным показателем был скрининговый тест на лейкоциты — это самый ранний показатель получения дозы. Если были сомнения, мы им говорили прийти еще раз, чтобы исключить, что человек просто что-то съел, не выспался. Но были люди, которых приходилось отстранять от работы, иногда только на время.
— У вас через некоторое время должна была сложиться картина о рисках, которым подвергаются ликвидаторы аварии. Какая она была?
— Система работала хорошо, но… не все люди правильно оценивали обстановку. Очень многие не считали нужным носить респираторы, наступать на дезинфицирующий раствор, когда входят в помещение или выходят из него. И был еще один момент. В окрестностях Чернобыля очень красивые леса, хвойные и лиственные. Я до этого этот регион Украины не посещала, там просто великолепные места! Асфальтовые дорожки мыли несколько раз в день, смывали с них радиоактивность, и по ним можно было ходить. Но многие люди, особенно местные, заходили отдохнуть в этот лес. А там ветер поднимал радиоактивную пыль. И еще: народ оттуда приносил красивейшие грибы, которыми хвастались даже перед врачами. Парадоксов было очень много.
— Как же до них не доходило, что это опасно?
— Они просто теряли контроль над собой, и к нашим замечаниям не очень прислушивались. Особенно те, кто выехал из Припяти. Как пример могу привести поведение моих коллег врачей, с которыми мы жили в общежитии. Одна из них очень хотела сохранить какие-то вещи из своей квартиры. Она их принесла, подносила к дозиметру, и он зашкаливал. Она их стирала, еще раз замеряла, и так восемь раз. Люди никак не могли понять, что это опасно. Многие же всё там бросили, и материальная ситуация была сложна и без аварии и помимо зоны. Так что находились такие феноменально спокойные люди. Другая доктор похвасталась, что у нее есть большая коллекция репродукций из «Огонька», и сказала, что обязательно их вывезет. В зону, в свои квартиры, забрать какие-то вещи, ходили многие, были лазейки.
— Вы вели с людьми профилактические беседы?
— Я считала, что это было бы неприлично — советовать что-то своим коллегам, докторам. А на остальных просто не хватало времени, мы беспрерывно работали. Перекинуться словом я могла, но на большее не оставалось времени. А водители, с которыми мы работали, — народ своеобразный. Радиация? Не видно, не слышно, без запаха и вкуса… чего опасаться? Многие из них делали себе сами самогон, считая, что это им поможет. Я помню, ходили продавцы из окрестных деревень и предлагали эти трехлитровые банки мутной жидкости.
— Вы можете оценить риски, которым вы подвергались?
— Я до сих пор не могу сказать, насколько это было опасно. Потому что измерительных приборов не было. Конечно, там была и пыль, и вода грязная, но всё же мы соблюдали элементарные санитарные нормы, мыли руки, стирали одежду… Но это всё витало в воздухе, и от этого не спастись. И от людей тоже можно было нахвататься радиации. Транспортники получали большие дозы, потому что с бетономешалками постоянно ездили в зону и обратно, подвергались самому большому риску.
— Вы как-нибудь пострадали от пребывания в 30-километровой зоне?
— Да, конечно, я там заработала проблемы со здоровьем. Хотя и была максимально осторожна. Дозиметров нам не давали ни при въезде, ни при выезде. Через месяц после возвращения у меня обнаружили опухоль. Я обследовалась в клинике в Москве, а когда вернулась в Дубну, начальник медсанчасти дал мне направление в Москву на операцию. В первый день я не могла попасть в больницу, потому что был страшный снегопад, а на следующий день меня положили, я побыла одни сутки, и мне там не понравилось. Там были больные с разными диагнозами, и раз врач делает разные операции, а не одного типа, — это большой риск. Врач может ошибиться, потому что делает не одно и то же, и результат может быть не такой. Поэтому я позвонила одной своей знакомой, и она помогла устроить меня в Институт проктологии. Меня очень быстро обследовали и через десять дней сделали операцию. Она, в принципе, была удачная, возврата не было. Но кроме этой злокачественной опухоли у меня было еще 12 полипов. Они еще не переродились, были меньше, чем тот большой, но они были, в разных местах. В институте меня оставили под наблюдением, я ездила туда много лет, и это меня спасло.
— Можете рассказать про коллег из Дубны, которые участвовали в ликвидации Чернобыльской катастрофы?
— Я хотела бы напомнить о судьбе Ирины Алексеевны Никаноровой. Она была бактериологом, мы одновременно оказались в Чернобыле, работали вместе до этого и после этого. К сожалению, она недавно скончалась. Мы с ней почти одновременно приехали в Дубну, только она — в бактериологическую лабораторию. Так получилось, что наши мужья тоже работали всю жизнь вместе. Поэтому у нас были такие тесные связи. У них там была своя программа — я, правда, почти не ходила в эту лабораторию, но мы встречались на пятнадцать-двадцать минут, там была такая площадка, где кино показывали. Мне даже кино смотреть не хотелось, но мы так… немножко пообщались — и расходились.
— В Чернобыле пользовались «лепестками», разработанными в ЛНФ ОИЯИ?
— Этих «лепестков» было очень много — на дороге, вокруг остановочных пунктов. Их, видимо, давали тем, кто ехал в зону. И люди, воспользовавшись ими, бросали их где попало. Вот это меня всегда поражало. Зачем бросать их на дорогу, на остановке? Ну, положите вы их хотя бы в урну — ведь в них еще содержится радиация, они становятся источником облучения! Их было очень много, они валялись повсюду.
— За время, проведенное вблизи Чернобыля, у вас была возможность расслабиться, отдохнуть душой?
Раз нас пригласили на пристань, которая называлась «Белые пароходы». На речке Припять стояло несколько легких судов, была сделана большая сцена, и приезжала Алла Борисовна Пугачёва, она давала концерт, помню ее до сих пор, в ее шапочке… Это было поздно-поздно ночью, мы потом свою машину искали в темноте.
— Можете оценить, какую роль сыграл ОИЯИ в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС?
Помимо тех, кто помогал на месте, в основном из дозиметристов, из ОИЯИ прибывали также ученые, которым мы всё рассказывали, и, насколько я знаю, они потом обобщали эту работу, и у них было много диссертаций на эту тему.
— Как развивалась помощь государства пострадавшим в Чернобыле?
— Сначала мне дали инвалидность, но по общему заболеванию. И тут я как-то столкнулась с юристом Союза «Чернобыль» Вячеславом Викторовичем Китаевым, он всем очень помогал. Когда я к нему приехала, он мне сказал, что мне положена инвалидность по Чернобылю. И если наши медики отказывают, он к ним приедет и разберется. Только после его звонка мне выдали удостоверение, что моя болезнь связана с Чернобылем, и на ее основании — льготы. Но в то время с моей поездки и последующей операции прошло уже лет шесть-семь. Всей этой информации не было в открытом доступе — надо было каким-то образом узнавать и бороться за свои права. Люди, возглавлявшие ВТЭК в дубненской медсанчасти, всё это знали. Но не то, чтобы активно помогали, а наоборот, активно отказывали. Когда я оформлялась в центральном отделении, меня с удивлением спрашивали: «Почему вы к нам так долго не шли?»
— Почему дубненская комиссия отказывалась помогать?
— Непонятно. Я думаю, всё упиралось в какую-то мзду, деньги, наверно, выводились.
— А как они смотрели вам в глаза? Они же знали, что вы из-за Чернобыля переболели…
— Просто смотрели. Это трудно понять, но такое есть.
— Сейчас с этим уже всё в порядке?
— Не совсем. Я сейчас вынуждена ездить в Москву, у меня проблемы со зрением, и мне там нужны процедуры, лечение. Но чтобы это было бесплатно, мне нужно иметь удостоверение ветерана атомной промышленности. А у меня его нет. Кто-то его получал, но это всё как-то так сепаратно было. Также сейчас идет борьба за то, чтобы легализовать все годы. Учреждения, которые этим занимаются, говорят, что это должны не люди приходить и просить, а чиновники, которые этим занимаются, должны, наоборот, просто сказать человеку. И не дожидаться, когда он придет выяснять, есть ли у него на это право или нет. Даже спустя 36 лет после аварии это не заработало.
— То есть еще есть, над чем поработать?
— Безусловно. Хотя я не уверенна, что это поможет. Денег нет. То есть деньги, конечно, есть, но есть категории, о которых больше заботятся, а есть категории, которые уходят на второй план. Сейчас, конечно, всё внимание сосредоточенно на инвалидах Великой Отечественной войны, которых осталось уже очень мало. С этим всё в порядке, они и должны быть на первом месте. Но «чернобыльцы» одно время хотя бы были на слуху. Давали путевки и даже компенсацию за путевки. Но опять же — я пару раз пропустила эту компенсацию, потому что надо было в определенное время подавать документы, а никто не сказал, в какое время. И эти деньги куда-то утекали. Потом появились «афганцы», участники чеченских событий, льготных категорий много. И на этом фоне наши льготы постепенно снижают. Раньше «чернобыльцам» было положено 17 бесплатных соток. А сейчас, когда я плачу налог на землю, мне говорят, что мне положено только 6 соток. Раньше было бесплатное протезирование зубов, сейчас за деньги. Давали на протез слухового аппарата, теперь тоже сказали «нет». Раньше катаракту можно было оперировать бесплатно, по квоте, сейчас квот для «чернобыльцев» нет. Их можно получать разве что просто как пенсионеру, но это не всегда получается.
— Давайте поговорим о ваших корнях. Кем были ваши родители?
— Семья у меня была очень простая и закрытая. Потому что оба моих родителя числились в списках «врагов народа». Маминого отца в 1938 году забрали, и концов не найти. Он неучтенная жертва Большого террора. Я очень хорошо помню, как мама переживала. Его арестовали вместе со старшей дочерью, маминой сестрой. Через сколько-то лет, когда ей разрешили писать письма, оказалось, что она проработала десять лет на шахте в районе Караганды, без права переписки. Она там осталась, потому что дома ее, естественно, ждал позор, это было ужасно. В Северном Казахстане она поселилась в какой-то маленькой деревне. Когда ее младшая сестра кончила сельскохозяйственный институт и узнала, что ее старшая сестра живет там, она взяла распределение в какой-то колхоз где-то поблизости. А когда старшей сестре позволили передвигаться, младшая сестра взяла ее к себе, и они всю оставшуюся жизнь жили вместе.
— А дедушка с отцовской стороны?
— Папин отец был священником, в Ивановской области, в городе Шуя. В 1929 году, когда шли самые страшные гонения на священнослужителей, его сбросили с колокольни. Об этом мне сказала папина сестра, уже очень-очень пожилая. Их семья очень пострадала. Два папиных брата пропали в Гражданскую войну, один служил на стороне белых, другой — на стороне красных, и их судьбу мы тоже не знаем. Во всяком случае, моих родителей считали «врагами народа», и они должны были сидеть тихо, что называется, «не высовываться». Их могли репрессировать в любой момент. Поэтому моя семья была очень тихая, спокойная: учились, работали — и всё. И когда я в 1954 году кончала институт, я для себя решила, что выберу себе самую дальнюю точку по распределению, во-первых, чтобы посмотреть страну — тогда же туризма не было, — и, во-вторых — чтобы посмотреть, на что я способна, что я смогу.
— Куда вас распределили?
— На Дальний Восток, в город Свободный, тот самый, где сегодня строят космодром. То есть в Свободном находилось управление железной дорогой, на которую я распределилась. От Свободного прямо на север идет ветка, до войны эти отрезки будущего БАМа по-разному назывались. Тот, на котором работала я, назывался Амурская железная дорога. И вот посередине этой ветки, далеко за Уралом, была маленькая станция, где как раз открылась больница, и там я работала. На Амурскую железную дорогу нас ехало по распределению больше десяти человек молодых врачей. Мы вместе раздобыли билеты, это тогда было очень сложно, и почти на каждой станции этой ветки выходил кто-нибудь из наших сокурсников. Потом мы с ними некоторое время поддерживали связь, пока всё это не заглохло. Мне там очень понравилось: маленький поселок, маленькая станция, молодые доктора, молодая больница… Мы могли развиваться самостоятельно.
— Вы там наткнулись на лагеря ГУЛАГа?
— В 1954 году на Дальнем Востоке сплошные лагеря были. Я знала, что они где-то там есть, но от того места, где я работала, это уже далеко. Но среди людей, с которыми я контактировала, было очень много бывших узников лагерей. Рядом с поселком, где я работала, находилась машинно-тракторная станция. Почти все ее работники остались там после отсидки в лагерях. Собственно говоря, кто из простых рабочих поедет в такую глушь? Но даже когда я в 1956 году вернулась в Дубну, я тут наткнулась на остатки лагерей.
— Где именно?
— Там, где сейчас Лицей Кадышевского, начиналось ограждение из колючей проволоки. Репрессированных уже не было, но на набережной вдоль Волги, там, где сейчас заасфальтированная дорога с яблонями, стояли длинные деревянные бараки для заключенных. Я туда ходила по вызову к больным, там были длинные коридоры и по сторонам — маленькие комнатки, в которых была кровать, маленький столик, печка, за печкой — умывальник и маленькая вешалка. Всё. В марте 1956 года, когда я приехала, контингент заключенных уже выводился. Но дети этих людей оставались жить в Дубне. А те, кто сейчас живут на Большой Волге, в старых домах, — это всё дети и внуки заключенных, которые строили канал.
— Как вы зажили в Дубне после возвращения с Дальнего Востока?
— В 1955 году мой муж Владимир Васильевич Вишняков окончил факультет ядерной физики МГУ, его распределили в Дубну, и он жил здесь в общежитии. Тогда я еще работала на Дальнем Востоке. Так мы какое-то время пожили отдельно, а когда в марте 1956 года ему дали комнату в коммунальной квартире, я к нему приехала. Тогда еще не было города Дубна, институт еще не был рассекречен и медсанчасти не было. Меня оформили как врача здравпункта филиала медсанчасти № 12, которая была в Москве. Самостоятельная медсанчасть была образована уже после марта 1956 года, когда был создан Институт ядерных проблем, и уже потом был основан город Дубна. В медпункте, включая меня, было три врача. Позже была создана медсанчасть № 9, в которой я проработала вплоть до 1986 года.
— После поездки в Чернобыль и последующего лечения вы еще вернулись на работу?
— С того момента, как я сделала операцию (мне тогда было 55 лет), я решила уйти на пенсию. Я рассталась с работой, занялась домом и семьей. Льгот никаких я не получала, о Союзе «Чернобыль» я тогда ничего не знала. Потом меня попросили помочь в Совете ветеранов. Был дефицит, нужно было выживать, и мне предложили у них поработать, за что выделялась обувь, одежда, талоны на продукты. Ну и потом меня попросили вернуться на один месяц в мою лабораторию — некому было работать. Я уже думала, что я всё забыла, что не смогу работать, все свои учебники я уже раздала. А в итоге проработала еще двадцать лет.
— За месяц, проведенный в Чернобыле, вы серьезно расплатились. Не жалеете, что поехали туда?
— Нет, чего не жалею — того не жалею. В конце концов, кто-то должен был это сделать.
ИСТОЧНИК: Троицкий вариант https://trv-science.ru/2023/02/kto-to-dolzhen-byl-poexat/#lightbox-gallery-0/5/