Психофизиолог Ольга Сварник — о том, без чего не обойтись хорошему ученому и как вернуть студентам тягу к знаниям
О желании стать ученым
Я всегда хотела быть биологом. В детстве коллекционировала кузнечиков, мух, бабочек, черепа мелких грызунов. Все, что было живым — и не очень.
Особенно меня привлекал мозг. В средней школе мне подарили книгу «Мозг, разум, поведение» — красочную, в мягкой обложке. До сих пор помню, как рассказывала подруге о крысах с имплантированными электродами, которые нажимали на педали, а потом умирали от истощения.
О выборе психологии
На третьем курсе университета, когда я изучала биотехнологии, мне в руки попалась «Теория обучения» Джеймса Макконнелла. Это научно-фантастический рассказ о профессоре психологии.
Однажды он идет на лекцию и думает о том, как вдолбить бестолковым первокурсникам теорию обучения. Но вместо аудитории профессор оказывается в какой-то комнате и вскоре сложным образом приходит к пониманию, что его похитили инопланетяне. Но главное — он с ужасом осознает, что похитители проводят с ним те же самые эксперименты, которые он проводил с крысами у себя в лаборатории. Помещение, в котором находится профессор — это ящик Скиннера, где нужно нажимать на педальку, чтобы получить кусочек белковой пищи. А следом — выбирать из двух дверей: за одной — удар током, а за другой — положительное подкрепление в виде изображения Мэрилин Монро.
Психолог думает: «Но я же гораздо разумнее, чем мои крысы. Должен быть какой-то способ продемонстрировать это исследователям». И он понимает — такого способа нет.
В этом рассказе меня поразили две вещи. Первая — то, что я хочу изучать, может быть названо психологией. На Западе нейронаука возникла от психологов, в России же исследования мозга вышли из физиологии. Это интересный исторический поворот.
А еще меня увлек вопрос: можно ли по поведению понять, что кто-то разумен? Ответ на него должна была дать психология. Поэтому я бросила биотехнологии и отправилась в Штаты изучать психологию.
О разнице между американским и советским образованием
Первое — выбор. У студентов нет обязательных наборов предметов, но есть кластеры. Например, если кластер посвящен гуманитарным предметам, то можно выбрать между французским языком и историей искусств. Необходимость выбора на любом этапе и абсолютно индивидуальная траектория каждого студента были для меня в новинку.
И второе — в Америке не нужно запоминать, а в России это основа образования. Зато на Западе всех ужасно интересует, что конкретно ты думаешь, например, о работе мозга. Не надо запоминать, что говорил конкретный ученый, но надо учиться аргументировано доносить свою точку зрения, которая может быть основана на имеющихся знаниях о точках зрения других.
Вот главная разница — между запоминать и воспроизводить и высказывать собственную точку зрения. Сегодня можно найти любую информацию — кто и что думал — за пару секунд. А вот выработать собственное понимание, все время непрерывно размышлять — наши студенты к этому абсолютно не готовы.
Студенты говорят: «Мы не знаем. Да вы нам скажите, что — мы запомним». Они не понимают, что абсолютно любую информацию можно найти разом — и это огромная проблема на мой взгляд. Например, магистранты получают второе или третье образование, но их по-другому учили. Они готовы запоминать кучу информации, но ради чего — неизвестно.
О преемственности в науке
Считается, что традиция советских научных школ — единственно возможная передача образа мышления. Я реже встречаю людей, которые думают, что школы на самом деле задают рамки, за которые человек не может выйти.
Может быть, это палка о двух концах. С одной стороны, невозможно не учить молодежь. Она должна перенимать образ мыслей и научные подходы. Но с другой стороны, она строит вокруг себя забор. Получается, что все, кто работает внутри одной парадигмы, считают, что те, кто думает иначе, просто ошибаются.
Какой здесь баланс и как его достигнуть, я не знаю. Но думаю, что, если человек не просто впитывает знания на ранних этапах своего научного онтогенеза, а впитывает критически и все время проверяет собственные гипотезы, придумывает собственные исследования — это, на мой взгляд, более важно.
Люди хотят понять, как работает окружающий мир, найти ответы. А если все будут воспроизводить ответы других — вероятно, это не самый оптимальный путь. Я понимаю, что всегда рождаются люди, которые непрерывно думают и размышляют. Их мало — но может быть этого количества вполне достаточно, чтобы двигать науку вперед.
Мы до сих пор не знаем, как работает мозг. Посмотрите на страницу нерешенных проблем нейронауки. Я за ней наблюдаю лет 15. Она меняется: что-то складывается в крупные блоки, что-то — в мелкие. Но страницы «решенные проблемы нейронауки» нет.
Мозг так устроен, что мы не можем решить проблему внимания без того, чтобы сразу не решить другие проблемы. Получается, мы двигаемся по протоптанным дорожкам, находимся в ловушке полученных знаний. Есть предположение, что раз в 25 лет одна и та же идея возвращается в науку на новом витке. Любая «новая» идея уже была кем-то высказана или опубликована. И все остается на прежнем месте.
О мышлении исследователя
Исследования — краеугольный камень науки. Их невозможно придумывать в вакууме. Даже если человек не знает, к какой парадигме, школе или образу мысли он принадлежит, он все равно чем-то пользуется. Как говорил Поппер, невозможно что-то исследовать, если у вас нет какой-то гипотезы.
Как научить молодежь не просто впитывать нужную парадигму с нужными гипотезами, а думать в эту сторону? Я пока выхода не вижу. Надо искать новые подходы. Один из них — больше внимания уделить научным исследованиям: дизайну, методологии, — как их нужно строить.
Ученый постоянно крутит в голове, как выстроить эксперимент. Я не имею в виду обязательно науку — это могут быть поиски закономерности движения автобусов на дороге. Нужно взять одну группу измерений и сравнить ее с другой с помощью конкретного метода. Это навык, с помощью которого можно критически относится к исследованиям. Что для ученого, несомненно, важно.
Когда я говорю о том, что надо готовить исследователя, я имею в виду человека, который генерирует хорошие эксперименты и сразу видит, как можно проверять гипотезы. Я замечаю, что в науке люди не очень понимают, зачем нужны гипотезы. Они просто говорят: «а давайте еще вот это посмотрим». И большая часть людей так и движется — от одного «посмотрим» к другому.
О любопытстве в образовании
Любопытство — ключевой навык.
Несколько лет назад я заметила публикации о том, что система вузовского образования в России гасит любопытство у детей из хороших школ. Они быстро теряют интерес к программам высшего образования, а вскоре и вовсе из них уходят. Любопытство, поддерживаемое и всячески пестуемое в школах, сталкивается с традиционными формами образования — дети теряют интерес. У высшего образования должны быть средства, чтобы пробуждать любопытство.
Может быть, каждый предмет должен выстроен быть как самостоятельное исследование? Преподавать химию не как набор известных фактов, которые нужно запомнить, а как исследования, которые студент сам должен придумать и провести, чтобы в итоге найти, как может выглядеть какое-нибудь вещество?
Тут же возникает вопрос: как выстраивать такой процесс. Очевидно, он должен быть существенно дороже. Но мне кажется, это интересная идея — учить через исследования. Это должно стать краеугольным камнем образования: не задавать рамки, а постоянно побуждать искать альтернативы.
Ольга Евгеньевна Сварник — декан и один из преподавателей нового Факультета наук о жизни в Московском институте психоанализа. Здесь студенты уже с первого курса учатся анализировать поведение людей, работать с данными об активности мозга, проводить эксперименты. Узнать подробнее о двух актуальных направлениях обучения — нейробиологии и биоэкологии — можно на сайте Факультета.
О балансе между преподаванием и исследованиями
Студентам нравится, когда им преподают исследователи. Может быть, им просто импонирует, что ученый оставил свой кабинет, чтобы с ними поговорить. Иногда ученые, вылезая из своих кабинетов и начиная преподавать, оказываются как преподаватели не самыми лучшими. Не могут объяснить свой предмет, на что жалуются студенты.
Мне же кажется, что преподавать должны именно люди из лаборатории. Человек, который занимается наукой, вынужден следовать за своим любопытством и следить за новой литературой в своей области. Он не пересказывает учебник, а дает студентам современный срез научного знания.
Учебник — это первое, от чего нужно избавиться.
Как появляется новая информация о мозге? Сначала в научных статьях, потом она перекочевывает в специализированные учебники (где, например, можно прочитать об объемной передаче или о распространении потенциала действия во все стороны, а не только по аксону), потом в менее специализированные. Дальше — в СМИ, которые, как правило, работают как испорченный телефон.
Возьмем, например, учебник «Мозг, разум, поведение». В нем рассказывается про нейроны, но последней информации не найти. Если мы берем учебники более широкой тематики — как, например, «Общая биология», — то в нем будут довольно смешные вещи, которые в науке встречались лет 50 назад. А в школьных учебниках до сих пор написано, что мозг состоит из пяти частей, каждая из которых отвечает за свои функции. В них фигурирует понятие неокортекс, которое в современной научной литературе уже не встречается.
Новая информация медленно доходит до школьных и университетских учебников. Чем шире учебник, тем в большей степени он отстает от реальности. Это справедливо практически для всех предметов.
Однажды я разговаривала с нобелевским лауреатом Джеральдом Эйдельманом, длительное время руководившим исследовательским институтом в Калифорнии. В 2008 году он прилетал в Москву.
Я ему задала вопрос, который меня все время волновал. Весь процесс образования заключается приблизительно в следующем: отучившись в школе, человек приходит в университет и ему говорят: «Забудь все, что ты знал до этого, потому что все это слишком большое упрощение, все работает по-другому, и все гораздо сложнее».
Потом он приходит на работу в лабораторию и ему говорят: «Ой, что ты! Это все позавчерашний день. Нет, это все забудь. Теперь все еще сложнее». Мы все время находимся в ситуации, когда нам говорят забыть, что мы уже выучили. Как же быть?
Эйдельман подумал и сказал: «Так может, в этом и есть отбор?». Люди, которые в состоянии отбросить рамки или предыдущие знания, отбираются как люди, способные двигают науку вперед. Я подумала: ну да, действительно. Проблема не в образовании — так работает отбор.
Может, нам действительно не нужно много любопытствующих и пластичных умов. Но вдруг нужно? Но вдруг в этом прорыв будет? Не знаю…
О прекрасных ученых в плохие времена
Нестандартные люди все время появляются — и меня это совершенно поражает. В 90-е я как аспирант получала 500 рублей. Была такая стипендия. Но студенты все равно шли в науку. У меня сложилось впечатление, что число приходящих в науку студентов — это константа. Ничего не способно его изменить.
Но условия, в которые попадают эти люди, не позволяют им надолго задерживаться в науке. И они уходят. В несвободной стране любопытство затоптать сложно, а вот массовости ждать не приходится.
Ценность человека кроется в свободе выбора. Она делает из него генератора прогресса и будущего — «человека играющего», как у Стругацких. Но все это очень далеко от реальности. Если изменить подходы к образованию, то это приведет нас к новому миру. Миру, в котором люди стремятся к познанию, а не к уничтожению себе подобных. И не как существование ради идеи, которая требует убить все живое. А как удовольствие от генерации идей, знания и размышлений.
Это и есть светлое будущее. Как у Стругацких.
ИСТОЧНИК: Постнаука https://postnauka.org/talks/157349