Для того чтобы описать советский образ жизни эпохи «развитого социализма» многим авторам требуются десятки, а то и сотни страниц. Дмитрий Травин в очерках новейшей истории России делает это намного лаконичнее. Его «Один день Дениса Ивановича», выступающий в «Очерках» в качестве их первой главы дает объемное представление о той эпохе даже тем, кто тогда еще и не жил. А сам двухтомник- книга для учителя, безусловно, один из лучших в этом жанре.
Первого Дениса Ивановича придумал Михаил Восленский – автор знаменитой «Номенклатуры» [41, с. 533–560]. В ту пору, когда писалась эта книга, жизнь рядового советского человека была хорошо известна каждому, а вот жизнь высокопоставленного работника нуждалась в описании. Однако сегодня, через много лет после гибели советской системы, нуждается в описании как раз таки быт простолюдина. Поэтому наш Денис Иванович по сравнению с героем Восленского резко потерял в социальном статусе.
Повседневная жизнь советского человека
Реформы, проведенные в нашей стране в 80-90-х гг., сильно изменили повседневную жизнь человека. Сегодня порой даже трудно представить себе, как отличается мир 2000-х гг. от мира дореформенного. Мы иначе работаем, иначе отдыхаем, иначе передвигаемся по городу и миру, иначе приобретаем товары и в общем-то даже иначе мыслим. Многие моменты сегодняшней жизни трудно понять вне сравнения с тем, откуда мы вышли. Попробуем же в общих чертах реконструировать один день советского человека начала 80-х гг.[1]
Как начинается утро
Денис Иванович проснулся утром в маленькой двухкомнатной квартирке, принадлежавшей его родителям. Впрочем, слово «принадлежавшей» вряд ли можно употребить применительно к жилью советской эпохи. Квартиры в СССР были государственными. Граждане не могли стать их собственниками, не могли передавать их по наследству. Они лишь прописывались (регистрировались) властями на той жилплощади, которая бесплатно предоставлялась государством.
В этой квартирке были прописаны отец и мать Дениса, он сам с женой и двое его детей. Малыши подрастали, и с каждым годом теснота ощущалась все больше. Однако найти выход из положения Денис Иванович не мог. Купли-продажи жилья в СССР не существовало, поскольку не существовало права собственности. Для улучшения условий требовалось, как говорилось тогда, «встать на очередь».
Они стояли в этой очереди уже несколько лет, благо число квадратных метров на человека у них было меньше установленной государством нормы[2]. Однако дефицит жилья оказался столь силен, что получить новую квартиру в обозримой перспективе Денис даже не надеялся. «Скорее, родители помрут и освободят вторую комнату, чем очередь дойдет до нас, – с грустью подумал он. – Однако к тому времени вырастут и женятся дети, появятся внуки. От тесноты, видимо, мы не избавимся никогда».
Денис знал, что очередь порой можно было обойти. Например, если ты принадлежишь к партийно-хозяйственной номенклатуре, т.е. к начальству, управляющему страной, городом или хотя бы заводом[3]. Или если ты – герой минувшей войны. Но ни у самого Дениса, ни у его отца никаких особых заслуг, званий и должностей не было. А потому бесплатность жилья, о которой так любили писать в советских газетах, оборачивалась его недоступностью.
Кстати, о газетах. Денис взял свежий номер «Правды», которую он обязан был выписывать как член коммунистической партии. Прессу доставляли рано утром, к завтраку. Почта работала хорошо, стабильно. Однако читать было практически нечего. Тоненькая газетка из двух-трех листов наполнялась преимущественно государственной пропагандой. «В “Правде” нет известий, а в “Известиях” нет правды», – шутили друзья Дениса Ивановича.
На случай, если какие-то непоседливые журналисты захотели бы, помимо пропаганды, дать конкретные информативные материалы, причем расходящиеся по идейной направленности с генеральной линией партии, существовала цензура, контролирующая содержание газет, журналов и телевизионных передач. Все «лишнее» без сожаления вычеркивалось «ответственными работниками» из статей и вырезалось из кинопленок[4].
Получить альтернативное мнение и более широкую информацию можно было, лишь послушав на коротковолновом приемнике зарубежные радиостанции «Свобода», «Голос Америки», «Немецкая волна», Би-би-си. «Есть обычай на Руси ночью слушать Би-би-си», – такой была еще одна распространенная шутка. Впрочем, разобрать, что говорили эти «голоса», Денису Ивановичу удавалось далеко не всегда, поскольку советская власть использовала специальные «глушилки», которые создавали шум на соответствующей волне.
Просмотр газеты занял минут пять – больше не требовалось. Жена за это время даже не успела приготовить завтрак. Чтобы скоротать время, Денис стал помогать малышам собираться в школу. На детях была строго обязательная, форменная одежда, унылость которой скрашивали лишь ярко-красные и столь же обязательные пионерские галстуки. Пионерами становились все, за исключением отъявленных хулиганов (да и тех рано или поздно протаскивали в ряды «юных ленинцев»)[5].
Никакой убежденности в верности коммунистическому пути не было ни у самого Дениса, ни у его детей, но демонстрация преданности властям стала для старых и малых своеобразным ритуалом. А кроме того, все понимали, что, отказываясь от такой демонстрации, можно осложнить себе жизнь. Например, ребенка не примут в хорошую школу и тем более в хороший университет или институт. Впрочем, размышлять об этом у Дениса Ивановича уже не было времени. Надо было завтракать и бежать на работу.
Завтрак, как всегда, оказался сытный, но не отличающийся разнообразием. Ведь импортных продуктов в холодильнике – за небольшим исключением – никогда не водилось[6]. Советские импортеры могли приобретать товары практически лишь в других социалистических странах, да и то в малых количествах. Свежие овощи шли из Болгарии, консервы – из Венгрии, лекарства – из Польши. Мебель, которой была обставлена их квартира, изготовили в Чехословакии. Но за всю свою жизнь Денис мог вспомнить лишь несколько случаев, когда держал в руках итальянский, французский или шведский товар.
Одежда, которую он натянул на себя перед выходом на работу, была вся отечественная. Друзья, отоваривавшиеся у фарцовщиков импортными вещами, полученными от моряков, плававших за границу, часто посмеивались над неприхотливостью Дениса и над его мешковатым видом. Однако к спекулянтам ходить он побаивался. Проблема состояла не только в чрезвычайно высоких ценах на заморские диковинки[7]. Страшнее материальных потерь оказывались моральные издержки. Хорошо запомнился случай, когда на партийном собрании дело чуть не дошло до исключения из КПСС коллеги, пойманного милиционерами при покупке джинсов на черном рынке. И дело было даже не только в нарушении закона. Считалось, что коммунист не имеет права соблазняться такими проявлениями буржуазной культуры, как модные импортные вещи. Сколько гадостей тогда наговорили про коллегу на партсобрании! Он потом с инфарктом слег.
Кроме фарцовщиков, существовали еще маклеры, помогавшие (за соответствующее вознаграждение) разным людям обмениваться услугами или приобретать эти услуги за деньги[8]. Порой в роли такого рода маклеров могли выступать государственные служащие, распоряжавшиеся каким-нибудь товаром, не имевшимся в свободной продаже. Делали они это не столько ради денег, сколько ради знакомств с другими такими же, как они, влиятельными лицами. Например, тот, кто работал директором рыбного магазина, мог обеспечивать нужных ему людей дефицитными продуктами по низким государственным ценам[9]. Но среди его знакомых не было деканов престижных факультетов университета. А ведь сыну директора требовалось срочно стать студентом, поскольку, в противном случае, его забрали бы в армию на два года[10]. В таких ситуациях маклер через целую цепочку своих личных связей сводил директора с деканом, и студенческое место обменивалось на регулярные поставки рыбы к столу ученого мужа.
Если бы Денису Ивановичу удалось вклиниться в подобную цепочку обмена услугами, он, наверное, смог бы приодеться или даже поменять свою квартиру на другую – большей площади. Но, увы, ни он, ни его жена не «сидели» ни на каком дефиците и не представляли для маклеров никакого интереса. Размышляя об этих вещах, Денис вышел на улицу и отправился на работу. Своей машины у него не было. Хотя с тех пор, как Советский Союз по итальянским технологиям построил завод в Тольятти, легковой автомобиль стал все чаще входить в семью простых граждан, подобное удовольствие по-прежнему оставалось остродефицитным. Иномарок не было вообще. Лишь очень богатые и регулярно ездящие за границу люди вроде известного артиста Владимира Высоцкого могли привезти себе «тачку»[11]. Государство же торговало лишь «Волгами», «Жигулями», «Москвичами» и «Запорожцами». Для их приобретения надо было, как и в случае с жильем, выстаивать долгую очередь. Причем машины не распределялись бесплатно, а, напротив, продавались по ценам, существенно превышающим издержки производства. Поэтому ни сам Денис Иванович, ни его друзья своих автомобилей не имели. Во всем окружении нашего героя нашлась бы, возможно, лишь пара дальних знакомых, обладавших подобной роскошью.
В этой ситуации имелись определенные преимущества. Советский город практически не знал, что такое дорожная пробка. Всегда можно было сравнительно точно рассчитать, как быстро ты доберешься до нужного места. Однако, если человек не был достаточно богат, чтобы брать такси (весьма дорогое в сравнении со средней зарплатой), поездка в часы пик становилась сплошным мучением. «Маршруток» практически не существовало. Весь общественный транспорт был унифицирован. Для каждого его вида устанавливался единый, невысокий тариф.
Денис с разбега впихнул свое тело на заднюю площадку автобуса. Сила и здоровье позволили ему это сделать, но несколько хрупких женщин так и остались стоять на остановке, надеясь, что со следующим автобусом им повезет больше. Впрочем, и нашему герою вскоре пришлось не сладко. На крутом повороте «пол-автобуса» бросило на него так, что перехватило дыхание. Денис подумал, что с удовольствием платил бы в три раза больше за транспорт, в котором людей было бы хоть в два раза меньше, но государство подобного выбора ему не предоставляло. Счастье еще, что ехать было не очень долго: в те годы многие люди получали от государства квартиры неподалеку от своих предприятий.
Рабочий день
Но вот, наконец, Денис Иванович добрался до своей работы. Главное было вовремя успеть пройти через проходную, чтобы охранники не зафиксировали опоздания. А дальше в течение всего рабочего дня человек мог не перетруждаться. Зарплата нашего героя практически никак не была связана ни с качеством его собственного труда, ни с результатом деятельности предприятия в целом. Как бы он ни волынил, как бы часто ни прерывался на перекуры, никто не мог его ни уволить, ни наказать рублем.
Возможностью бездельничать на предприятии пользовались постоянно. Кто-то из друзей Дениса любил регулярно брать больничный под малейшим предлогом. Кто-то приходил на работу поддатый и тоскливо слонялся по помещению без всякой пользы для производства[12]. Кто-то перекуривал чаще, чем трудился. Кто-то регулярно отпрашивался по неотложным делам – забрать ребенка из школы, навестить больного, встать в очередь за дефицитом (и заодно приобрести его для начальника)[13]. Раз в неделю к ним приходил лектор из общества «Знание», занимающегося коммунистической политической пропагандой, и тогда они на целый час абсолютно официально прерывали работу, чтобы «обогатиться знаниями».
Некоторые знакомые Дениса на предприятии сидели на «сдельщине» (сдельной оплате труда). Чем больше они сдавали изготовленной продукции, тем больше должны были им заплатить за труд. Однако даже сдельщики не стремились перетруждаться, не стремились демонстрировать свою способность перевыполнять установленные нормы выработки, поскольку много заплатить предприятие то ли не могло, то ли не хотело. Если начальство видело, что работник слишком легко справляется с заданием, нормы выработки увеличивались. И бедолаге приходилось корячиться больше за те же самые деньги, что и вчера[14].
Что же касается самого Дениса Ивановича, то он имел фиксированный оклад, и даже премия его не зависела ни от каких обстоятельств. Получая расчетный листок, он уже много лет обнаруживал, что специально вознаграждается за экономию электроэнергии, но каким образом ему удавалось обеспечивать эту экономию, оставалось загадкой. «Они делают вид, что нам платят, – шутили друзья, намекая на властей предержащих, – мы делаем вид, что работаем». Сколько при этом зарабатывали сами власти предержащие, Денис толком не знал. Догадывался, что побольше, чем он, но размышлял на эту тему крайне редко. Демонстративной роскоши в СССР не существовало. Пожалуй, единственное, что заметно отличало начальство от рядовых граждан, – это служебный автомобиль с шофером, предоставлявшийся даже не очень большим «шишкам», поскольку сами они своих машин не имели (за исключением таких «фанатов» вождения, как Брежнев), да и не рвались лично крутить баранку[15]. Но никто не видел особняков номенклатуры, а по телевизору, естественно, не показывали никаких фильмов о «хозяевах жизни» с Рублевского шоссе под Москвой. Своих личных вилл они не имели. Пользовались государственными дачами, которые, правда, сохранялись за ними фактически на протяжении всей жизни, поскольку послушного работника из рядов номенклатуры уже не исключали[16].
Время от времени народу показывали партийных лидеров, стоящих на трибуне Мавзолея или посещающих какой-нибудь завод, однако их старомодная неброская одежда никак не навевала мысли о социальном неравен- стве[17]. Поэтому Денис Иванович был озабочен не сопоставлением своих доходов с доходами начальства, а тем, какую работу ему лично приходится делать за зарплату. Он знал, что не переломится от возложенных на него скромных обязанностей, и такое положение дел вполне устраивало нашего героя.
Кстати, если бы он вдруг ушел в длительный запой и в конце концов оказался уволен, нетрудно было найти такую же работу на соседнем предприятии. У проходной любого завода страны всегда висело объявление с длинным списком требующихся ему работников различных специальностей. Дефицит рабочей силы был столь же острым, как дефицит жилья, автомобилей и многих других товаров. Особенно сильно, как это ни парадоксально, не хватало тружеников низкой квалификации. Поэтому осенью Дениса часто вообще снимали с рабочего места и отправляли перебирать гнилой картофель на овощебазу, где добровольно вообще никто не хотел вкалывать[18]. Кстати, в зарплате наш герой не терял даже при переборке картофеля, хотя, казалось бы, для своего предприятия он в тот момент вообще ничего не делал.
Заметим попутно, что когда Денис был студентом, то его в сентябре на целый месяц снимали с занятий и отправляли собирать картошку в деревню, поскольку и там не хватало работников. Или, точнее, работники-то имелись, но трудно было найти тех, которые еще не спились[19].
Впрочем, и в городе было много спившихся, совершенно деградировавших людей. Однако тех, кто баловался бы наркотиками, Денис Иванович никогда не встречал. Слышал, что такие существуют, но в его окружении наркоманов не имелось. Даже тогда, когда он был студентом и жил в студенческой общаге, где нравы царили чрезвычайно вольные.
Вспоминая о своей студенческой молодости, Денис Иванович вяло «отбарабанил» полдня на рабочем месте, и вот настал час обеда. Впрочем, целый час ему обедать никогда не доводилось. Минут сорок он вынужден был проводить в огромной очереди, начинавшейся еще перед дверями заводской столовой. Кормили там сытно, дешево, но невкусно. Выбор блюд был небольшим. Да и к тому времени, когда очередь подходила к окну раздачи еды, самое вкусное уже заканчивалось. Денис Иванович выбирал из того, что имелось в наличии, и садился за столик, который, как правило, уже оказывался завален грязной посудой, оставшейся от тех людей, что поели раньше. Уборщицы работали столь же неторопливо, как сам Денис.
Прежде чем начать есть, надо было тщательно протереть алюминиевые ложку и вилку маленькой бумажкой, которая заменяла остродефицитные салфетки. В принципе, посуду в столовой мыли, но, тем не менее, после протирки на бумажке всегда оставался широкий грязно-жирный след. Ножей в столовой не было вообще, и если Денису доставался к обеду кусок мяса (чаще к тому времени, как подходила очередь, имелись лишь «тощенькие» котлеты из сделанного, как правило, на основе хлеба фарша, рыба и что-нибудь вегетарианское), он вынимал из кармана предусмотрительно заготовленный складной перочинный ножик. Тот, кто был не столь запаслив или равнодушен к правилам хорошего тона, сдирал зубами мясо прямо с большого куска.
После обеда Денис Иванович заглянул в туалет, где использовал утреннюю газету «Правда». Туалетная бумага в СССР относилась к числу самых остродефицитных товаров. И уж во всяком случае в общественных уборных ее не было никогда. Все необходимое требовалось приносить с собой[20].
Справив нужду, наш герой неспешно отправился вновь на свое рабочее место. По дороге заметил, как над заводской оградой пролетали казенные доски, которые перекидывал некий пролетарий. С той стороны ограды их наверняка подбирал кто-то из его друзей или родственников. Денис не один заметил это воровство, но так же, как и прочие, он никак не прореагировал. Ему было глубоко плевать, воруют на предприятии стройматериалы или нет. Ни его зарплата, ни даже зарплата директора не зависела от масштаба хищений.
Более того, Денис Иванович даже сочувствовал вору. Он понимал, что тот готовится к дачному сезону. Надо строить сарай на своем земельном участке или, возможно, ремонтировать дом, а стройматериалов не достать. Не так давно Денис пытался купить у предприятия эти самые доски, но выяснилось, что продать их ему оно не имеет права. Воровать наш герой не решился и лишь наблюдал, как они постепенно гниют в углу заводского двора под дождем и снегом. «Пусть хоть кому-то достанутся», – подумал Денис и прошел мимо[21].
После работы
«Отбарабанив» на рабочем месте еще четыре часа, наш герой совсем собрался уж было домой, да парторг напомнил ему об очередном партсобрании. Такие мероприятия проводились ежемесячно. На сей раз обсуждали Продовольственную программу, разработанную властью для преодоления все нарастающей нехватки качественных продуктов. В специально подготовленной к собранию самодельной стенной газете на большом листе бумаги были приклеены вырезки из «Правды» с основными положениями этой Программы.
Денис, как и весь зал, практически не слушал докладчика, вяло бубнившего что-то насчет того, какую заботу о народе проявляет «наш дорогой Леонид Ильич Брежнев». Партсобрание являлось ритуалом, через который все коммунисты должны были проходить, но суть которого никого не интересовала. Все понимали, что от принятия нереализуемой программы положение дел не улучшится. Денис уже знал ходившую среди его друзей шутку: теперь вместо мясной вырезки будем есть. газетную вырезку из текста Продовольственной программы.
Сидеть на партсобрании требовалось минимум часа полтора. От нечего делать Денис Иванович стал обдумывать грядущий отпуск. Ему очень хотелось поехать за границу, где он ни разу еще не был. В СССР ни за какие деньги человек не мог просто так взять и отправиться в Европу. У граждан даже загранпаспортов на руках не было. Для путешествия требовалось специальное разрешение, которое давала комиссия районного комитета партии. Ее задача состояла в том, чтобы проверять сознательность будущих путешественников: не поддадутся ли они на буржуазную пропаганду, не станут ли изменниками родины? Однако поскольку объективных критериев для выводов о благонадежности человека в 99% случаев не имелось, проверяющие могли отказать в выезде под любым надуманным предлогом. В большинстве случаев так и получалось.
Как-то раз Денис уже пытался пройти через эту комиссию для поездки в Чехословакию. Ему задали вопросы о содержании последней речи Леонида Ильича и о том, кто возглавляет чешских коммунистов. Ответить было легко, но при рассказе о Брежневе Денис, очевидно, не выказал должной почтительности. Он не понравился комиссии, и один из ее членов задал тогда третий вопрос: «А в СССР Вы все места уже осмотрели?» Естественно, выяснилось, что не все. «Ну вот попутешествуйте пока в нашей стране, а потом уж проситесь за рубеж»[22].
После этого Денис Иванович вступил в партию, чтобы не думали, будто он несознательный. Особых привилегий это ему не дало. Ведь в КПСС состояло 18 млн человек, и на такую массу народа никаких дефицитных благ не хватило бы. Значительная часть членов партии (особенно из числа интеллигенции) становилась коммунистами просто потому, что иначе не могла бы заниматься любимым делом и уж точно не могла бы продвинуться выше определенной ступеньки по служебной лестнице в своей специальности[23].
Денис Иванович не рассчитывал на карьеру, но зато мог, став коммунистом, надеяться на снисходительность комиссии. Конечно, его не отпустили бы в Италию или во Францию – в капиталистические страны вообще проникал лишь очень узкий круг желающих, – но с Чехословакией или Польшей, как знал Денис по опыту друзей, особых проблем теперь не должно было возникнуть.
Съездить за рубеж ему хотелось не только для того, чтобы посмотреть мир, но и ради приличных товаров, которые можно было оттуда привезти. Появлялась возможность разжиться, например, джинсами, не прибегая к услугам фарцовщика. Жена очень просила обеспечить ее колготками[24]. Детям же можно было привезти необычные игрушки. Денису Ивановичу приходилось слышать о том, какие удивительные конструкторы делают для малышей в других странах, и о том, как не похожи забавные зарубежные зверюшки на нашу привычную мягкую игрушку[25]. Однако видеть своими глазами ничего из этого пока не доводилось. Кроме того, поездка в Прагу давала возможность пополнить домашнюю библиотеку. Друзья рассказали ему о магазине, который так и назывался – «Советская книга». Там можно было легко приобрести все новинки художественной литературы, изданной в Москве и Ленинграде, тогда как в самих этих городах даже классика, не говоря уж о модных писателях, оказывалась для рядового покупателя практически недоступна. Дефицит.
Советские магазины были буквально завалены теми книгами, которые власть считала нужным издавать: от сочинений Маркса, Энгельса, Ленина и Брежнева до тоненьких агитационных брошюрок и книг авторов, занимавших высокие посты в Союзе писателей. Тиражи печатной продукции не имели никакой связи со спросом на нее. Поэтому регулярно магазины вынуждены были уничтожать тонны книг, альбомов, плакатов, продать которые не было никакой возможности[26].
Однако если вдруг на прилавке появлялся томик Анны Ахматовой или интригующего английского детектива, за ним мгновенно выстраивалась километровая очередь, причем последним никогда не хватало. Сложилось даже такое выражение «выбросить на прилавок» – товар появлялся внезапно и расхватывался мгновенно, так что фраза «лежать на прилавке» прижиться никак не могла[27]. А вот в Праге многое, бывшее у нас дефицитом, в магазинах именно лежало и своим изобилием манило советских туристов.
Теоретически невозможность приобрести книгу в магазине можно было восполнить с помощью библиотеки. Денис Иванович часто слышал, как советская пропаганда расписывает возможности, созданные государством для чтения всех граждан, в том числе тех, которые не могут себе позволить покупать книги по причине нехватки денег или же потому, что живут в отдаленных районах страны.
В значительной степени красивые слова о распространенности массовых библиотек действительно отражали реальность. Их было много, и книги поступали туда в огромном количестве. В детстве, когда Денис лишь начинал свое знакомство с классикой, он без труда находил на библиотечных полках произведения Пушкина, Толстого, Шекспира, Бальзака. Не встречал никаких трудностей и тот, кто любил читать официальных советских авторов – секретарей Союза писателей, лауреатов Ленинских и Государственных премий.
Однако, как только наш герой захотел почитать писателей «неофициальных» – Пастернака, Цветаеву, Булгакова – так сразу возникли сложности. Возникли они и при попытке найти доступ к лучшим зарубежным детективам, к книгам мастеров западной фантастики, к новейшим переводам культовых латиноамериканских писателей. Они регулярно поступали в библиотеки, они не были запрещены, они не считались опасными для советского режима. Однако тиражи этих книг в сравнении с имевшимся на них спросом были столь ничтожны, что каждый раз Денис получал от библиотекаря отказ: все на руках у читателей, когда появятся – не знаем[28]. Таким образом получалось, что единственный способ найти книгу без нервотрепки – приобрести ее за границей. От размышлений о будущих поездках Денис перешел к воспоминаниям. В ожидании заграницы он неплохо поездил по СССР. Путевки были недороги. Даже отдых на Байкале почти уложился в его не столь уж значительные отпускные. А ведь дотуда сколько на самолете надо лететь! Сравнительно дешевый транспорт позволял советским гражданам спокойно путешествовать по стране. Правда, жить во время таких поездок зачастую приходилось не в отелях, а на туристических базах в многоместных номерах без всяких удобств. Отдых в хорошей гостинице представлял собой дефицит, как и многое другое из услуг советского сервиса.
Дефицитом могли стать также железнодорожные или авиабилеты. Как правило, это происходило летом, т.е. в период массовых отпусков, когда все снимались со своих насиженных мест и отправлялись отдыхать. Особенно трудно было вернуться с юга в крупные города в последние дни августа, когда профессора и учителя торопились на работу, а школьники со студентами – на учебу.
Даже Денису, несмотря на его боязнь иметь дело с фарцовщиками, приходилось порой приобретать место в поезде нелегально. Проводник, например, мог провезти безбилетного пассажира, положив полученные от него деньги себе в карман. Естественно, в таких путешествиях всегда имелся большой риск, поскольку контролер запросто имел право снять безбилетника с поезда,
причем никто отданную проводнику сумму возвращать не стал бы. Оставалось надеяться на «честность» проводника, т.е. на то, что он делится полученными от «зайцев» деньгами с бригадиром и с проверяющими работниками[29].
За размышлениями партсобрание наконец-то подошло к концу. Денис отправился домой. На улице уже стемнело, причем от тусклого, скупого фонарного света город казался еще более мрачным. Нельзя сказать, что власти его не освещали. Электроэнергия в СССР была дешевой, и на фонари никто не скупился. Однако отсутствие частных кафе, магазинов, ресторанов, банков, отсутствие конкуренции, отсутствие стремления привлечь клиента оборачивались отсутствием яркой, светящейся рекламы, которая, как знал Денис из западных кинофильмов, придает особый облик мегаполисам Европы и Америки. Кроме того, на улицах советского города света было меньше еще и по причине меньшего числа машин, разгоняющих мрак своими фарами. В Москве и Ленинграде не имелось практически никакой подсветки памятников и крупных, значимых зданий.
Гулять вечером по такому городу Денис не любил. Причем вовсе не потому, что это было опасно. Уличную преступность власти, в основном, держали под контролем. Однако во время прогулки некуда было зайти выпить кофе, поболтать с друзьями. Кофеен практически не существовало вообще[30], а у входа в ресторан часто можно было обнаружить очередь из людей, ждавших, когда освободится хоть одно место за столиком. Порой швейцару просто давали взятку за то, чтобы он пустил внутрь с холодной, мокрой от дождя улицы. Правда, цены в ресторанах были невысокими, и, если посчастливилось попасть внутрь, удавалось наесться и напиться вволю. Впрочем, напивались, как правило, в пивных барах, куда попасть было легче и где мужики оттягивались после нудного рабочего дня.
Однако таких грязных забегаловок с тараканами и лужицами пролитого пива Денис Иванович не любил, а потому после работы всегда стремился поскорее попасть домой. Примерно так же вело себя подавляющее большинство советских граждан. Вечернее общение вне стен родной квартиры было, в основном, уделом пьяниц, встречавшихся у пивного ларька или распивавших бутылку дешевого вина прямо на улице, а также в подъездах домов. Приличной публике подобало сидеть дома или же ходить в театр, кино, филармонию.
Вечер трудного дня
В этот вечер Денис Иванович устремился к дому. Там его встретила жена, успевшая после работы отстоять несколько длинных очередей в магазине и купить к ужину свежих продуктов. Особенно порадовал знаменитый индийский чай со слоном на этикетке. Обычно достать его не удавалось и пить приходилось грузинский или краснодарский, где вместе с листками чая, почти не дававшими аромата, были намешаны палки, представлявшие, по всей видимости, кусочки веточек. Значительную часть своих сил жена Дениса Ивановича растрачивала на то, чтобы тем или иным образом доставать нужные семье товары. Без модной одежды или без книг можно было обходиться, но как обойтись, например, без нормального чая?[31]
Впрочем, оказалось, что жена не купила чай в магазине, а приобрела вместе с продуктовым набором, распространяемым у нее на работе. Трудилась она на оборонном предприятии, где людей старались снабжать дефицитом, минуя обычные магазины. В СССР была распространена практика специальных распределителей продуктов, с помощью которых при всеобщем дефиците власть умудрялась подкармливать те слои населения, которые считала особо важными.
Самые лучшие распределители, конечно, были у самих представителей власти. Наиболее известный находился в Москве на улице Грановского[32] – там отоваривались работники высшего аппарата партии и государства. Примерно такого же рода распределители имелись и в других городах для местного партийного начальства. Что же касается предприятий, то и там все наиболее дефицитное доставалось начальству, а также работникам снабжения и столовых, которые, по примеру директоров магазинов, могли тем или иным образом обменивать доступный им дефицит на другие престижные блага[33]. Впрочем, и рядовым труженикам кое-что временами перепадало: «оборонщикам» побольше, а врачам, учителям, библиотекарям – совсем крохи.
Тем не менее, если эти люди жили в Москве и Ленинграде, положение с продуктами оказывалось еще сравнительно сносным. В конце 70-х – начале 80-х гг. оно постепенно ухудшалось, однако основные продукты питания тем или иным путем все же можно было приобрести[34].
Гораздо труднее жилось обитателям «глубинки», где магазины зачастую просто пустовали и никаких спецраспределителей не имелось вообще[35]. Выход из положения нашли в так называемых «колбасных электричках». Несколько человек, работавших вместе, сговаривались и посылали гонца в крупный город с относительно приличным снабжением. Тот с утра садился в электричку, за несколько часов добирался до цели, шел в магазин и закупал колбасу (а также иные продукты, которые удавалось достать) на всех своих коллег разом. Те в это время за него работали. К вечеру гонец возвращался домой и наделял пославших его людей приобретенными дефицитами[36].
Кто-то из остряков даже сочинил на эту тему анекдот в виде загадки:
– Что такое: длинное, зеленое, пахнет колбасой?
– Электричка.
Денису, к счастью, не приходилось кормить семью столь замысловатым способом, поскольку он жил в крупном городе. К ужину незамысловатый набор продуктов благодаря усилиям жены всегда имелся.
Ужинать сели перед телевизором. В этот вечер показывали очередную серию фильма про разведчика Штирлица, и практически весь город замер перед экранами. Посмотреть кино на видео было невозможно по причине полного отсутствия такового. Поэтому Денис Иванович, как и большинство советских граждан, всегда внимательно следил за программкой. Любимого фильма можно было ждать месяцами или даже годами. А потому, когда его, наконец, демонстрировали телезрителям, люди стремились отложить всякие прочие дела.
Вообще же программа была довольно скудной. Смотреть можно было всего лишь три канала – два московских и один местный – да и то не целый день. Большую роль в эфире играла партийная пропаганда, подаваемая в той или иной форме. Немало было всяких передач, почти не имеющих зрителей, но демонстрируемых по каким-то мало понятным государственным причинам. Рейтингов популярности никто не считал. Различного рода телевизионных шоу не существовало вообще. Зато не было и жалоб граждан на подрыв морали и нравственности. Все сомнительное вообще не допускалось, а из зарубежных фильмов бдительные цензоры просто вырезали любые сцены с намеком на секс и с демонстрацией обнаженного тела.
Тем не менее, почти каждый художественный фильм становился событием, своеобразной отдушиной. Событием становился и показ спортивных состязаний. Мужчины внимательно следили за футболом или хоккеем. Женщины приникали к экрану при трансляции фигурного катания. Однако показывали, в основном, лишь соревнования с участием советских спортсменов. Проследить, скажем, за чемпионатом Италии по футболу наш зритель не имел никакой возможности.
В этот вечер семья с удовольствием наблюдала за очередными приключениями штандартенфюрера Штирлица и стала обсуждать планы на завтра. Наступал выходной. Можно было съездить за город, погулять на природе. Пригородный лес был сравнительно чистым, промышленность еще не научилась производить большое число различных видов бумажной и полиэтиленовой упаковки, способной загадить все вокруг. На природу выезжали с бутербродами, с термосом. Порой с бутылочкой водки, но ее, опустевшую, стремились увезти обратно, чтобы сдать в приемный пункт за деньги.
В лес очень хотелось, но, поскольку своей машины у Дениса Ивановича не было, такой выезд семья позволяла себе не часто. Трястись в переполненной электричке было тяжело. Поэтому вместо прогулки решили сходить в кино, благо неподалеку от дома демонстрировали новый французский фильм.
Зарубежное кино было отдушиной и в то же время душевной болью для Дениса. Он любил смотреть на красивые парижские бульвары, на обилие ярких автомобилей, проносящихся по улицам французских, немецких, итальянских или американских городов. Он восхищался просторными квартирами, в которых обитали герои фильмов. Он мысленно покупал товары, которые в изобилии лежали на прилавках запечатленных на пленке магазинов. Он мечтал когда-нибудь завалить ими жену, детей, старых родителей, всю жизнь проживших в бедности.
Сидя в кино, Денис Иванович непроизвольно сравнивал унылый советский быт с ярким зарубежным. И точно так же сравнивали вместе с ним десятки миллионов зрителей разных возрастов. Ведь кинотеатры в СССР были главной общедоступной формой отдыха. Они имелись повсюду – в больших городах и в крохотных поселках. Их стремились строить чуть ли не в каждом новом микрорайоне. Огромные залы вмещали в себя сотни людей. По сути дела, каждый новый импортный фильм становился событием. Впечатления о нем оседали в сознании всего советского общества – или, по крайней мере, той его немалой части, которая хотела тем или иным образом развлекаться.
Когда-то широкое распространение кино задумывалось в качестве инструмента коммунистической пропаганды. И долгое время советские фильмы выполняли возложенную на них функцию. Среди тех картин, которые смотрели в молодости родители Дениса, не было ничего «крамольного». Однако как только в 70-е гг. на экран стали выходить западные триллеры, мелодрамы и комедии, отражающие жизнь общества потребления, пропаганда обернулась контрпропагандой. Люди видели, что можно жить совсем не так, как живут они в СССР, и новые, неожиданные мысли надолго застревали в мозгах, уже не восприимчивых к официальной коммунистической идеологии.
Лежа в своей кровати, Денис Иванович вспоминал последний просмотренный им фильм с Жан-Полем Бельмондо и размышлял о том, в какой унылой стране довелось ему жить. Денис не был инакомыслящим. Он долго гнал от себя всякие сомнения. Он вообще не лез в политику. Он просто хотел ярких красок в жизни. Но в этот вечер наш герой вдруг понял, что яркие краски несовместимы со всем тем, что окружает его с детства. И засыпая, он невольно подумал: «Как было бы хорошо, если б хоть что-то у нас изменилось».
Ссылки:
[1] Описание дня Дениса Ивановича, естественно, придумано автором на основе собственных воспоминаний о той эпохе, а также бесед с друзьями, коллегами, родственниками, но в сносках приводятся ссылки на некоторые публикации с фактами и комментариями аналитиков.
[2] «Москва перенаселена, и скученность ужасная, и длиннейшие списки очередников, куда заносят лишь тех, у кого жилплощадь меньше 5 кв. метров на человека» [41, с. 311].
[3] «Дома для номенклатуры воздвигает специальное строительно-монтажное управление. Дома эти – не типовые скоростройки, которые стали сооружаться при Хрущеве и получили в народе выразительное название “хрущобы”. Это солидные и изящные строения с мягко скользящими бесшумными лифтами, с удобными лестницами и просторными квартирами. Расположены комплексы этих домов на Кутузовском проспекте, в районе Кунцева или Новых Черемушек. Стоят такие дома и поодиночке, вкрапленные среди других зданий в центральных, но тихих переулках столицы: например, знаменитый дом на улице Грановского напротив кремлевской столовой или дом на улице Станиславского» [41, с. 309].
[4] Профессор Борис Фирсов, возглавлявший в первой половине 60-х гг. ленинградское телевидение, вспоминал о том, как во время острой, дискуссионной передачи «Литературный вторник» ему позвонил из Москвы председатель комитета по телевидению и радиовещанию Н. Месяцев. Фирсов пишет: «…он спросил меня, что я думаю о передаче. Мой ответ был скорее одобрительным. И тем не менее, он предложил отключить передачу от Москвы, не прекращая трансляции в Ленинграде» [269, с. 439]. Фирсов отказался это делать и был вскоре снят с работы. Понятно, что при таком подходе властей практически в ста процентах случаев сами руководители СМИ цензурировали деятельность подчиненных, а потому прямых конфликтов начальников с журналистами фиксировалось не так уж много: все понимали заранее, что можно, а что нельзя.
Тележурналист Владимир Мукусев вспоминал, как даже в начале перестройки, когда он делал телевизионный мост «СССР – США», ему приходилось сталкиваться с дозированием информации: «Соединенные Штаты смотрели этот телемост в прямом эфире… В СССР телемост шел в записи, заново смонтированный после цензурной правки. Мне как режиссеру этой программы принесли стопку бумаг с расшифровкой отснятого материала. Синим карандашом было подчеркнуто то, что я обязан был вырезать. Кто был цензором телемостов, я не знаю до сих пор» [171, с. 56].
[5] «Принимали нас в пионеры почти всем классом, было нам по девять лет, и согласия у нас никто не спрашивал. А просто объявили, что такого-то числа будет прием в пионеры и примут самых достойных. В назначенный день нас повели в Музей Революции, благо он был за углом, на улице Горького. Выстроили в одном из залов, торжественно внесли знамя, и каждый из нас должен был произнести клятву перед знаменем» [25, с. 89].
[6] Один крупный российский менеджер вспоминал, что лишь в конце 80-х гг. он впервые услышал, что существует такой популярный фрукт – киви. А ведь этот человек в советское время был очень образованным представителем интеллигенции [280, с. 186].
[7] Президент РФ Дмитрий Медведев вспоминал о временах своего детства: «И вот там (в Краснодарском крае – Д. Т.) я впервые услышал про “Райфлы”, “Ливайсы” и про то, сколько это стоит. В Краснодаре цены были совсем другие, чем в Питере или Москве. Там уже в начале 70-х джинсы стоили 150–200 рублей… Для меня это вообще были какие-то фантастические деньги, как и для моей семьи, потому что отец тогда получал 300–350 рублей, а мать или не работала, или, когда работала, получала какие-то крохи» [230а. с. 149–150].
[8] Диссидент и «отсидент» Валерий Ронкин вынужден был в 1976 г., вернувшись из ссылки, обменять свою ленинградскую квартиру на жилплощадь в городе Луге Ленинградской области, поскольку ему запрещалось как «опасному элементу» жить в «столицах» и в населенных пунктах, расположенных на расстоянии меньше чем сто километров от них. Обмен потребовал доплаты. «Но платить всю требуемую сумму мы боялись – Вовка (сынишка – Д.Т.) был маленький, с яслями надо было ждать очереди, иногда пару лет, и, следовательно, Иринка (жена – Д.Т.) не могла бы устроиться на работу. В этих условиях нужно было иметь какой-то запас. Все это я честно поведал обменщику. “Дайте еще сто рублей, и я устрою вашего ребенка в ясли”. Сто рублей мы ему дали, и Вовка получил место в яслях» [216, с. 376–377].
[9] Вот как описывал увиденное им в одном из крупных московских продовольственных магазинов ведущий обозреватель «Литературной газеты» Анатолий Рубинов: «В кабинет к директору знаменитого магазина попасть оказалось, однако, не так просто. Не обращая внимания на ожидающих, в тесную приемную входили ярко одетые люди… Известные личности весело прошмыгивали за дверь, из кабинета доносилось потом оживление, которое возникает, когда встречаются радующиеся друзья. Потом динамик звал Таню или Маню. Маня или Таня вбегали в хорошо накрахмаленном халате и тут же выходили с посетителями, беседуя тоже по-свойски, как любящие друг друга родственники. Опытные посетители объясняли: пошли в подвал – гастрономический или кондитерский» [218, с. 124].
А что же тем временем происходило в кабинете директора? Об этом журналист узнал, когда сам туда попал и пронаблюдал визит очередного просителя: «Гость внятным шепотком просил рыбки красненькой, какой-нибудь икорки, конфеток поприличнее.» [218, с.125].
Но почему же директор магазина удовлетворял просьбы посетителей? Да потому, что они, в свою очередь, могли его самого или кого-то из его знакомых чем-нибудь ублажить. В присутствии журналиста директор поговорил по телефону с известным кинодеятелем, а затем позвонил кому-то другому и предложил билеты на модный в те годы и почти недоступный для простых граждан фильм «Крестный отец» [218, с. 125].
[10] Уже в то время многие молодые люди не хотели служить в армии, где царили дедовщина и откровенное издевательство. Рассказывали множество историй об армейских нравах. Например, такую – привезенную с военных сборов будущим журналистом Игорем Свинаренко:
«Помню, был у нас во взводе здоровенный курсант по фамилии Автократов, – с филфака. Так в день на него тратилось пять-шесть пар сапог, а ходил он все равно в кроссовках. Происходило это так. Шагает взвод куда-нибудь по своим делам, а навстречу офицер.
Стоять! А ну ты, который в кроссовках, бегом ко мне!
Автократов подбегает и пытается доложить.
Молчать! – орет офицер. – Кто старший? Немедленно послать кого-нибудь бегом за сапогами для этого клоуна!
Комвзвода пытается что-то объяснить, но офицер ничего слушать не желает.
Приносят сапоги. Автократов пытается их обуть, но икры у него такие толстые, что в голенища не лезут. Офицер достает ножик и распарывает казенную кирзу. Автократов обувает наконец эти опорки, на которые наползают распоротые голенища. Вид не очень уставной.
Гм… Обувай обратно кроссовки. А что же ты сразу не сказал? Только обмундирование испортили» [120, с. 30–31].
[11] «Высоцкий, заработав во время гастролей в Америке и Канаде приличную сумму, покупает себе новый “шоколадный” “Мерседес”. Это вторая машина подобной марки у Высоцкого, до этого он ездил на “Волге”, “Жигулях”, “БМВ”. Но с тех пор, как в народе пошли разговоры о многочисленных “Мерседесах” в коллекции Леонида Брежнева, Высоцкий тоже решает не отставать от моды» [210, с. 258]. Как видим, мода на столь необычный товар задавалась не просто богатыми людьми, а самим генеральным секретарем ЦК КПСС.
[12] Из воспоминаний журналиста Игоря Свинаренко: «Жил я тогда, как и заметная часть советского народа, по такой схеме: с утра на работу, в 11.00 опохмелка, далее трудишься, а в 18.00 – в магазин, и вперед. Потребление шло так часов до двух-трех ночи. С походами за водкой к таксистам и в ресторан, – ларьков же не было круглосуточных» [120, с. 79].
[13] Вот весьма характерная картина очереди середины 70-х гг. Она подана в юмористическом ключе, но люди того времени смеялись над подобным юмором именно потому, что он отражал реалии советской жизни, хотя порой в несколько гипертрофированном виде: «Стою в очереди, читаю журнал. На моей руке чернильный номер – 1358 (то есть впереди стоит 1357 человек – Д.Т.). Эх, думаю, журнала мне будет маловато. Надо было Большую Советскую энциклопедию с собой взять, томов восемнадцать. Девушк, чо дают, подлетает ко мне всклокоченный парень. Джинсы, сквозь зубы цежу я. Луи? Милтонс. Отрезные? Прямые. Халтура-а-а, разочарованно тянет парень, но, тем не менее, тоже встает в очередь» [205, с. 111].
[14] А вот как вспоминает журналист Геннадий Красухин свою трудовую молодость на заводе. «Мне обычно выписывали по 10 нарядов в месяц. Более опытным – по 15–20. Но и я, и бывалые радиомонтажники не спешили закрывать (подписывать у мастера) все наряды. Откладывали незакрытыми на следующий месяц. А закроешь все – и не миновать тебе урезывания суммы: специальный отдел на заводе следил за твоим заработком. Много заработал в этом месяце – в следующем норма оплаты будет снижена!» [125, с. 166].
[15] Журналист Игорь Свинаренко вспоминает об одном своем знакомом, который «.как раз в 84-м вступил в партию и немедленно пошел на заметное повышение. Его тут же стал возить шофер на казенной “Волге”, в том числе и на обкомовскую промтоварную базу за дешевыми импортными шмотками» [120, с. 100].
[16] «Есть ли у завсектором (ЦК КПСС – Д.Т.) собственная дача? Иметь ее не принято, так же как частную автомашину. Формального запрета нет, но это рассматривается как вольнодумство, как неуверенность в своем номенклатурном будущем. Поэтому дачу завсектором приобретет, но на имя родителей, а автомашину запишет на взрослых детей или на брата» [41, с. 315–316].
[17] Вот какую информацию о своих доходах дал в мемуарах генерал Юрий Чурбанов – зять Леонида Ильича Брежнева, занимавший во времена правления тестя пост заместителя министра внутренних дел: «Должностной оклад заместителя министра внутренних дел, я уж не говорю – первого заместителя министра – порядка 550 рублей. Выплата за генеральское звание – 120–130 рублей. Плюс – выслуга лет. На момент увольнения у меня выслуга составляла 29 с хвостиком, то есть я расписывался в ведомости за 1100 рублей. Нам с женой, которая тоже работала и имела оклад 250 рублей, вполне хватало. Кроме того, как член коллегии я имел талоны на питание» [284, с. 54]. Оклад жены примерно соответствовал средней по стране зарплате, так что информация Чурбанова дает неплохое представление о соотношении доходов рядовых граждан и высокопоставленных руководителей. По оценке Восленского, «завсектором ЦК получает фактически 1154 рубля в месяц – почти в пять раз больше, чем среднестатистический рабочий или служащий» [41, с. 283].
[18] О том, как выглядели овощебазы к середине 80-х гг., вспоминает мэр Москвы Юрий Лужков, который тогда начал заведовать этим хозяйством: «Склады превратились в склепы, содержимое которых не хранилось, а уничтожалось. Гниющие овощи затем развозились по государственным магазинам, где покупатели могли лишь возмущаться, глядя на почерневшую морковь, вялую зелень и гнилую картошку. Продавцы магазинов, торгуя гнилыми овощами, часто повторяли одно и то же: “Не нравится – не ешьте”» [280, с. 71–72].
[19] «Была мокрая, поздняя осень, и хозяйство, взявшее на себя морковную специализацию, явно не справлялось с уборкой. На помощь прислали, естественно, горожан, в данном случае сотрудников одного из научно-исследовательских институтов. Доценты и кандидаты с остервенением выцарапывали, выковыривали из земли ножичками и вилочками морковки.» [145, с. 293–294]. Присылать ученых и студентов на уборку оказывалось проще всего, поскольку они были наиболее очевидными «бездельниками», т.е. их не требовалось отрывать от станка, на котором даже в период уборки урожая должна была производиться важная продукция.
[20] Диссидент Владимир Буковский описывает в мемуарах почти анекдотическую историю одних своих знакомых: «Однажды я неожиданно застал их в ожесточенном споре. Вся семья, включая старую бабку, спорила о Ленине. У каждого было свое представление о том, чего же хотел Ленин, во что верил и какие принципы исповедовал. Но что меня больше всего поразило – они цитировали Ленина, и каждая цитата опровергала другую. Такой эрудиции я в них не предполагал. Ленина они не любили, семья была верующая, и никогда раньше не замечал я, чтобы их интересовали взгляды Ильича. На следующий день зашел я к ним опять – и опять застал их в споре о Ленине. Что за черт, какая их муха укусила? И так недели две. Я уж стал из терпения выходить:
очем ни заговорю, их все на Ленина сносит.
Внезапно все разъяснилось анекдотическим образом. Оказалось, что за отсутствием туалетной бумаги снесли они в туалет Полное собрание сочинений Ленина. Естественно, каждый из них видел разные страницы этого собрания, с различными статьями, а иногда и разных периодов, и, конечно, они не могли прийти к единому мнению, что же он проповедовал» [25, с. 97–98].
[21] Журналист Отто Лацис однажды описал, как попросил колхозных рыбаков на Дальнем Востоке продать ему кетовой икры. В поселковом магазине не было ничего, кроме хлеба, чая и сахара, а кушать очень хотелось:
«– То есть как это продать? – грозно обернулся ко мне мастер. – Как это я могу продать колхозное имущество? Вы что обо мне думаете?.. Не продам. Угостить – другое дело.
Деревянной лопаткой, которой помешивал икру, мастер опрокинул на лист пергамента розовую горку, какая только умещалась на ладони, – килограмма полтора. Через пять минут мы с попутчиками, рассевшись вокруг стола, таскали столовыми ложками икру и запивали чаем» [140, с. 322].
[22] Журналист Геннадий Красухин вспоминает, как в 1972 г собирался поехать с женой в ГДР в составе туристической группы Союза писателей: «Старые большевики – члены выездной комиссии – наотрез отказывались рекомендовать жену к поездке, хотя вместе с ней был на заседании заместитель главного редактора журнала “Пионер” (потом редактор легендарной “Учительской газеты”) Владимир Федорович Матвеев. “Работает она у нас, – объяснял комиссии Матвеев, – деньги получает по договору. Вот и договор”, – показывает. “Но это же нештатная работа!” – устанавливают старики. “Полуштатная”, – поправляет Матвеев. “Все равно. Она не работает в штате, – говорит комиссия. – Рекомендовать к поездке не можем”» [125, с. 457–458].
[23] Очень откровенно рассказывает об этом известный тележурналист Владимир Мукусев: «Я вступил в партию из карьерных (именно карьерных, а не карьеристских!) соображений. И сегодня глупо это скрывать. Тогда действовала система, при которой нельзя было занять следующую ступеньку в иерархической лестнице, не будучи членом партии. Что это означало для меня? Возможность работать еще больше. Например, разве смог бы я… поехать в Афганистан, если бы не был членом партии? Конечно, нет. Кстати, такая ситуация была не только у нас в редакции – везде» [171, с. 136].
[24] Те, кто имел возможность часто выбираться за рубеж, неплохо знали, где, что и как следует приобретать с наибольшей выгодой. «В Югославии дешевый мохер, в Болгарии можно купить замшевую куртку, в ГДР следует покупать обувь “Саламандер”… А в Венгрии лучше всего купить “феррарку” – шерстяную кофточку, на которой написано “Феррара”, “Стар”, “Лорд”, но все равно она называлась “феррарка”» [219, с. 234].
[25] Когда известный советский танцовщик Рудольф Нуреев впервые оказался в Париже, значительную часть заработанных на гастролях денег «он потратил в роскошном магазине игрушек “Ле Нэн Блё” (“Голубой гном”) на улице Сент-Оноре. Там он играл с самым дорогим электрическим поездом, который в конце концов и купил. Соловьев (другой ведущий солист балета Кировского театра – Д.Т.) радовался этому приобретению не меньше Рудольфа; оба сидели почти всю ночь, глядя, как поезд бежит вверх, вниз, поворачивает по игрушечной колее, которую они разложили на полу в своем номере» [239, с. 156].
[26] Вот, например, история, относящаяся к 1974 г. «Московский книжный магазин № 170 за одну расчистку складов уничтожил 153 189 изделий, главным образом нарядно напечатанных на добротной, чуть ли не атласной бумаге цветных плакатов. Например, плакат “Поднимай стекло в таре подъемником”» [218, с. 174]. Сегодня, наверное, даже трудно представить себе, зачем вообще потребовался такой плакат и кто его должен был читать.
[27] Естественно, это касалось не только книг, но и всякого товара, который нельзя было купить свободно. Порой его «выбрасывали» даже не на прилавок, а где-то посреди улицы. Вот, например, воспоминания журналиста Анатолия Рубинова о проблемах, возникших в Москве со стиральным порошком: «Помню, как у станции метро “Коломенская” остановился грузовик и с него сверху вниз стали продавать пестрые коробки так, как продают сейчас яблоки на осенней ярмарке. Брали по десять коробок, по двадцать. Вагоны метро от “Коломенской” до “Сокола” запахли “Лотосом”, лиц многих пассажиров было не видно – их заслоняли красивые коробки» [217, с. 17].
[28] Специалисты разъясняют, что происходило в недрах библиотек, куда читатель не имел доступа. «В лучшем случае библиотекарь выстраивает из претендентов на них (на книги – Д.Т.) многомесячную очередь, а чаще всего эти книги оказываются в закрытой части фонда, которая составляет в библиотеках разных регионов от 30 до 70 процентов всего абонемента. Эти книги либо вообще не доходят до читателя, либо же выдаются особо доверенным, знакомым. Ясно, что такая выдача ничего общего с “обслуживанием читателей” не имеет – это неформальный канал получения книг. Сплочение группы “своих”. Присваиваемый закрытый фонд как бы становится заменой домашнего книжного собрания библиотекаря, его друзей» [68, с. 15].
[29] Вот зарисовка из лета 1978 г. «В Ленинграде опять проблема – билетов на Москву нет. Пока, заняв очередь, я раздумываю, что делать, появляется парень (поездной электрик) и предлагает желающим поездку без билета: “Деньги – мне”. Несколько человек собираются вокруг него. Я раздумываю – снять меня с поезда за безбилетный проезд проще простого, но все-таки решаю рискнуть и подхожу к электрику. От очереди отделяются еще три парня, и мы всей толпой шествуем к поезду. Там нас распихивают по вагонам, вместе со мной в купе для проводников оказываются и молодые парни. В вагон зашли контролеры, заглянули в проводницкое купе, посмотрели на нас, о чем-то поговорили с проводником и ушли» [216, с. 387].
[30] В самой известной ленинградской кофейне при ресторане «Москва» (носившей неформальное прозвище «Сайгон») собиралась городская богема. Любопытно, что посидеть в этом кафе было в принципе невозможно, поскольку там имелись лишь стоячие места. Общение и потребление кофе происходило стоя. Естественно, подобный «отдых» люди выбирали не от хорошей жизни, а потому, что фактически не существовало иной возможности встречаться.
[31] Певец и композитор Андрей Макаревич рассказывает, как однажды в молодости сделал ремень для своей гитары из ремня от отцовского протеза: «. очень уж мне нравилась эта кожа, ничего подобного нигде нельзя было взять. Я вообще не устаю удивляться, как же быстро человек привыкает к хорошему – ведь ничего нельзя было купить, кроме товаров, необходимых для кое-какого поддержания жизни на биологическом уровне. Все остальное можно было только – достать. Или – нельзя достать. Чаще второе» [150, с. 51].
[32] При столовой ЦК КПСС на улице Грановского имелся буфет, который, по существу, являлся хорошо оборудованным продовольственным магазином [41, с. 305].
[33] По своему образу жизни, работники, контролировавшие дефицит, приближались к элите общества, даже если это были простые продавщицы – хамоватые и необразованные. «Сидеть на дефиците» было престижнее, чем стать профессором или руководителем средней руки. Вот, например, зарисовка на этот счет, сделанная журналистом Анатолием Рубиновым: «На лучших местах в самых престижных домах творческой интеллигенции – в Центральном Доме литераторов, в Центральном Доме работников искусств, в Центральном Доме кино – всегда в центре, всегда на самом виду сидят прикинувшиеся благородными колбасницы, галантерейщицы, обувщицы, ювелирши, молочницы – конечно, не из тех, кто разносит молоко по домам, а из тех, кто торгует редким в ту пору швейцарским сыром со слезой. Сила их – в дефиците. Чем меньше в магазинах колбасы и галантереи, обуви и сыра, тем выше их могущество» [219, с. 231].
[34] Как ухудшалось положение в Москве, описывает Анатолий Рубинов. «Например, на Кутузовском проспекте был магазин “Вологодское масло”. Задумывали его как магазин, в котором будет продаваться лучшее на свете вологодское масло, которое, по слухам, мажет на хлеб вся заграница. Возможно, заграница и мажет. Но сначала масло пропало в Вологде (сначала вологодское, а потом и всякое другое), а потом вологодское масло исчезло в “Вологодском масле”, а вскоре и всякое другое. Дирекции магазина пришлось переделывать вывеску. Оттого что публика смеялась и писала в книгу жалоб: “Да какое же это “Вологодское масло”, когда кругом один маргарин, да и тот “Солнечный”» [219, с. 250].
[35] Вот какую картину обнаружил в 1979 г. заместитель министра внутренних дел СССР Юрий Чурбанов, когда заехал в маленький, рядовой магазинчик в узбекском городке Газли: «И что же мы видим? Мяса нет, продуктов раз-два и обчелся, даже сигарет, я помню, не было, только махорка, это сейчас махорка стала мечтой курильщиков (написано в самом конце перестройки – Д.Т.), а по тем временам отсутствие сигарет в магазине – уже ЧП. Спрашиваю у девушки- продавца: “Почему же даже сигарет нет?” Она отвечает: “Что привезут с базы, то и продаем”. Тем временем к магазину стали стекаться местные жители, собралась толпа порядка 150–200 человек. Поздоровавшись, спрашиваю, как они тут живут, какие у них есть вопросы. И тут одна женщина, по характеру, видно, бойкая особа, говорит: “Товарищ генерал, вас здесь обманывают, пускают пыль в глаза, с продуктами у нас плохо, мяса мы не видим, на рынке оно стоит дорого, молока тоже нет”» [284, с. 8]. Заметки высокопоставленного чиновника, зятя генерального секретаря ЦК КПСС, особенно ценны, поскольку у него никак не имелось оснований очернять эпоху Брежнева. Судя по всему, он действительно видел в Газли эту убогую картину, весьма характерную для маленького советского городка рубежа 70–80-х гг.
А вот что написал в 1981 г. крупнейший специалист по сельскому хозяйству Геннадий Лисичкин о перспективах сельской жизни: «Итак, принимая решение поехать на работу в деревню или просто оставаясь там жить, надо прежде всего отдавать себе отчет в том, что какие бы деньги вы здесь ни зарабатывали, кормиться из магазина будет просто невозможно. В лучшем случае там можно покупать хлеб, соль, сахар, кое-что из круп. Но так и до язвы желудка можно дожить, если не вложить свою долю в подъем сельского хозяйства» [145, с. 272–273].
Вот характерный анекдот того времени:
Как у вас в Тамбове с мясом?
С мясом-то хорошо. Вот без мяса плохо!
[36] Сколько мяса вывозилось из Москвы этими несчастными гонцами, вынужденными мотаться за тридевять земель, чтобы накормить семью, посчитали уже в период перестройки. Вот что написал в своих мемуарах экономист Г. Попов, ставший в конце 80-х гг. председателем Моссовета: «По данным статистики, москвич съедал за один год 148 кг мяса. Немыслимое количество. По нашим подсчетам, он больше ста килограммов не ел. Значит, по меньшей мере треть мяса, которое в Москву поступало, развозилось потом по окружающим областям» [203, с. 96–97].
А вот любопытное свидетельство женщины, которая жила в Полтаве в середине 80-х гг.: «Как-то раз, взглянув на витрины, заваленные большими говяжьими ушами и хвостами, я спросила у продавца: “А кто съел то, что посредине?” Опасливо оглядываясь по сторонам, он поднял указательный палец кверху: “Москва”» [82, с. 96].