Барон Фридрих Мельхиор Гримм, немецкий публицист эпохи Просвещения, критик и дипломат, многолетний корреспондент императрицы Екатерины II. Представляем вашему вниманию Эпистолярные досуги Фридриха Мельхиора Гримма.
Сочинитель должен выбирать, писать ему или жить. В европейской литературной традиции ХVІІ и ХVІІІ вв. ученый и философ предстает как человек холостой и больной [1]. Книги и научные приборы заменяют ему жену и детей; он проводит свои дни в уединении и спокойствии, вдали от общества. Страсть к учености подчиняет все прочие чувства или вовсе изгоняет их. В традиции «Новой Атлантиды» Фрэнсиса Бэкона (1621), европейская Республика словесности мыслится как братское сообщество холостяков, посвятивших себя наукам. Они поступают так же, как каббалисты, адепты тайного знания, которые должны отказаться от земной любви, дабы вступить в мистический союз с духами стихий [2]. В «Серьезных и комических увеселениях» Шарля Дюфрени (1699) ученая дама и поэт наперебой жалеют своих друзей, которые, вступив в брак, полностью утратили вдохновение:
Женатый гений – выхолощенный гений. Творения наши не безграничны: надо выбиратъ, оставить после себя детей или книги [3].
Напротив, страдания и физическая немощь, импотенция или даже кастрация могут рассматриваться как источник и необходимое условие для творчества; исследователи французской культуры ХVІІІІ в. пишут даже о своеобразном «комплексе Абеляра» [4].
Разумеется, французское Просвещение создает и совершено иной образ философа – человека одновременно дельного и светского. Новый философ пользуется всеми благами цивилизации и преуспевает в жизни, он богатеет и занимается благотворительностью, он может и хочет быть столпом общества. Но все же эти идеи, наиболее четко сформулированные в статье Сезара Шено Дюмарсе «Философ» (1730-е гг., опубл. 1743 г., включена в переработанном виде в «Энциклопедию» Дидро) [5], не могут полностью изгнать восходящий к античности, в частности к диалогам Платона, образ одинокого философа. Даже те, кто вполне разделяет вгляды Дюмарсе, как, например, Вольтер и Дидро, используют различные маски и модели поведения, варьируют литературную и эпистолярную тактику. Одеяние мученика, изгнанного и преследуемого, каждому к лицу; оно отнюдь не выходит из моды вместе с веком Просвещения, писатели ХІХ и ХХ столетий носят его как знак профессиональной принадлежности. «Несть пророчества без мученичества», – пишет Поль Бенишу [6].
Фридрих Мельхиор Гримм утверждал в своей «Литературной корреспонденции», адресованной европейским монархам: «Кто нынче из нас, мало-мальски достойных литераторов, не подвергался злобным и клеветническим нападкам, на кого не доносили правительству как на опасного сочинителя, дурного гражданина и едва ли не возмутителя покоя общественного»[7].
Великие больные: Руссо и Вольтер
Множество книг и статей посвящено недугам Жан-Жака Руссо, подлинным и мнимым, физическим и психическим [8]. Вся жизнь его, начиная с рождения, проходит под знаком смерти и страданий. «Я родился полумертвым», – пишет он в начале «Исповеди» [9]. Согласно Руссо, совершенно здоров только человек, близкий к природе. Способность мыслитъ отравляет тело. Человек, живущий в обществе, – существо больное и извращенное[10]. Чтобы защититься от окружающих, философ возводит из своих немощей стену, ограждающую его от завистников-мужчин и от прельстительниц-женщин. Жан Старобинский убедительно показывает, что природа недугов Руссо – психосоматическая. Болезнь становится для него орудием борьбы за сохранение внутренней свободы, она оберегает от всех форм зависимости. Недомогание превращается в образ жизни, делается основой облика Жан-Жака [11]. Как пишет Поль Адами, философ едва не испытывал потребность в страдании, наслаждался им, ибо Руссо полагал, что тело и душа – антиподы; когда душа блаженствует, тело мучается, и наоборот [12]. Не доверяя врачам, он сам, постоянно страдая от задержки мочи, ставил себе катетер – жуткий пример самоистязания и самоублажения.
Жан-Жак воплощает архетип больного целителя, Христа, который может облегчить страдания мира, поскольку сам испытывает их.
В полемических сочинениях ХVІІІ в. Вольтер также может представать как мессия, но чаще ему отводят иную роль – ветхозаветного пророка. Подобно Руссо, Вольтер родился полумертвым. Женевьева Арош-Бузинак [13] и Кристоф Кав [14] показывают, что Вольтер с младых ногтей поминает в письмах свои хвори; с 1760 г. болезнь становится его щитом и мечом, способом улаживать его отношения с окружающими. Последние двадцать лет жизни Вольтер описывает себя как человека, находящегося при смерти, задержавшегося на мгновение на пороге вечности или уже его переступившего. Престарелый философ не просто исхудал, он превратился в скелет, призрак, тень. Поминая в письмах телесные немощи, философ облегчает их, заклинает и побеждает, подчеркивает силу своего духа. Сетования на усиливающуюся слепоту призваны свидельствовать не только о том, что в старости, как у всех, зрение Вольтера ослабело [15], а о том, что обострился его дар провидения. Хвори помогают уклоняться от нежеланных посетителей и ненужных встреч, обеспечивают независимость и, более того, подчиняют других. Перечисляя в письмах свои недуги, фернейский патриарх требует от корреспондентов сочувствия. Любой больной, настоящий или мнимый, понуждает близких жалеть его, холить и лелеять, он может беспрестанно говорить о себе, не боясь упреков в эгоизме, и помыкать людьми.
Конкуренции в этой сфере Вольтер не терпит. «Мне кажется, что Д’Аламбер идет по моим стопам, – пишет он Екатерине ІІ 13 февраля 1773 г. – В своем последнем послании, как видно, он рассказывает Вам о слабом здоровье и скорой смерти. Нет, уж позвольте, Ваше Величество, это я – ваш больной, и мне по праву полагается опередить Д’Аламбера»[16].
Слово «больной» становится если не именем Вольтера, то, во всяком случае, его подписью. Последние десять лет жизни философ регулярно подписывается «престарелый фернейский больной», «престарелый больной юрских гор» и, наконец, «старец, едва цепляющийся за жизнь». Его послания написаны как будто из могилы или уже после кончины. Немощь «фернейского старца» превращает его в «праотца Адама», в патриарха, который делится мудростью со всем человечеством. Описание больного тела делается доказательством истинности текста.
Корреспонденты Вольтера, подражая ему, доводят до логического предела его эпистолярные приемы. В феврале 1774 г. далматинский авантюрист Степан Заннович распространяет в печати и письмах ложную весть о своей смерти. В послании к фернейскому философу от 3 февраля 1774 г. он уверяет, что их взаимная переписка навлекла на него преследования властей, разрушила его здоровье и свела в могилу. Он уверяет, что Вольтер получит письмо уже после его смерти, и это дает ему право учить патриарха: «Если мне суждено умереть, я старше всех людей на земле»[17].
Напротив, недруги Вольтера рассматривают его страдания как наказание, ниспосланное безбожнику; тело расплачивается за слова святотатца. Уже с 1761 г. появляются памфлеты, описывающие кончину Вольтера, они весьма напоминают описания мучительной смерти колдуна или алхимика, продавшего душу дьяволу [18]; подлинные и вымышленные рассказы о последних днях философа, умершего в мае 1778 г., одинаково ужасны [19].
Литературное истощение
Медицина ХVІІІ в. рассматривает образ жизни писателей и ученых как ненормальный, противоестественный [20]. Когда в марте 1760 г. Дени Дидро обращается за консультацией к знаменитому женевскому доктору Теодору Троншену, лечащему врачу Вольтера, Луизы д’Эпина, Гримма и многих других [21], светило медицины растолковывает философу, что боли его – не что иное, как профессиональное заболевание: «Ваши колики, любезный мой философ, – это спазматические колики, которым весьма подвержены сочинители». Троншен объясняет с научной точки зрения, почему недостаток физических упражнений и сидячее положение губительны и для желудка, и для нервов; он предписывает пациенту вести более активный образ жизни, избегать чрезмерных волнений, писать стоя и принимать слабительное [22]. Троншен лечит душу; тело исцелится само, вернувшись к здоровой жизни.
Лозаннский доктор, Самюэль Огюст Тиссо, исповедует те же взгляды, что и его женевский собрат. В трактате «О здоровье литераторов» (1768) [23] он доказывает, что занятие наукой неблагоприятно сказывается на здоровье. Врач и ученый, автор многочисленных трактатов и страстный читатель (его библиотека насчитывала 14 тысяч книг), Тиссо знает свой предмет не понаслышке [24]. Как он считает, болезни сочинителей происходят от двух основных причин: от усиленной умственной работы и от постоянной телесной расслабленности.
Поверхностные книги вредны лишь тем, что отнимают время и портят зрение; но те, что силой и богатством идей возвышают душу и будят мысль, истощают разум и тело. Чем сильнее их воздействие, тем губительнее последствия [25].
Тиссо исследует симптомы и причины «литературного истощения», от которого в первую очередь страдают голова и желудок: «Кто славно мыслит, скверно переваривает». Перенапряжение ослабляет нервную систему, вызывает упадок духа, потерю памяти и сна, головные боли, слепоту, колики, заболевания мочевого пузыря и геморрой. Мозг быстро стареет, мышцы атрофируются, сердце и легкие отказывают служить, все функции организма, в том числе половые, нарушаются, ухудшается качество семенной жидкости. Сидячее положение губительно для здоровья. Ночные бдения приводят к бессоннице. Люди, проводящие жизнь в окружении книг, дышат спертым воздухом. Они до такой степени забывают следить за чистотой, что вызывают отвращение. Дурная привычка читать за едой еще пуще осложняет пищеварение. И наконец, пишет Тиссо, болезни проистекают оттого, что «многие отказываются от общества, сначала в виде добровольного обета, а потом находят в том удовольствие». Одиночество рождает истому, вызывает меланхолию и человеконенавистничество. Ученые штудии вызывают те же пагубные последствия, что и онанизм, как доказывает Тиссо в трактате, посвященном этому предмету [26].
Швейцарский врач знает, что вразумить сочинителей так же трудно, как влюбленных. Но все же он советует давать передышку голове и ограничивать занятия, упражнять тело, почаще гулять на природе, не переедать, соблюдатъ диету и предпочитать воду вину. Парадокс ситуации в том, что Тиссо, доказывая, что все зло происходит от книг, стремится излечить Европу, издавая и переиздавая свои сочинения, поддерживая переписку с сотнями пациентов, в том числе с Жан-Жаком Руссо [27]. Как пишет Кристоф Калам, Тиссо «исцеляет в первую очередь рассудок, и делает это в основном с помощью писем» [28].
Писатель писем
Фридрих Мельхиор Гримм постоянно переписывался с Теодором Троншеном, своим лечащим врачом [29], и читал книги Тиссо. В «Литературной корреспонденции» он поместил изложение двух трактатов: «Народу о здоровье» и «Опыт о болезнях светских людей»[30], который можно рассматривать как продолжение «Здоровья литераторов». По мнению Гримма, первая книга, написанная человеком воистину добродетельным, переизданная 27 раз и переведенная на все возможные языки, с точки зрения медицинской науки не содержит ничего нового, но весьма полезна, ибо просвещает народ и развеивает заблуждения [31]. В 1771 г. Гримм советует ландграфине Каролине Гессен-Дармштадтской обратиться к лозаннскому врачу: «Я думаю, что если здоровье Вашего Высочества действительно требует постоянного наблюдения, то проще всего было бы провести лето в Швейцарии у Тиссо, взяв с собой небольшую свиту» [32].
Профессиональный литератор, Гримм тем не менее постоянно подчеркивает свое презрение к литературным поденщикам, подражая в этом Вольтеру [33]. Доказывая, что чрезмерное количество писателей вредно для страны, он использует образы болезни и врачей-убийц, столь часто встречающиеся у Мольера и Лесажа:
Большое число всякого рода сочинителей – знак того, что слишком много развелось людей бездельных и праздных, а это великая беда для государства, свидетельство давней и запущенной болезни. Если много врачей собралось на консилиум, значит, дела больного плохи; если всякий лезет со своим мнением, значит, больной уже при смерти [34].
В отличие от героев трактатов Тиссо, Гримм, немецкий парижанин, отнюдь не был затворником. Всю жизнь он оставался холостяком, но женщин не чурался и о привлекательности своей старательно заботился; любовное приключение с актрисой придало даже некий блеск его репутации. Почти тридцать лет он прожил со своей возлюбленной, Луизой д’Эпине. Из удовольствия, можно сказать по призванию, Гримм старательно посещал философские и литературные салоны, объезжал европейские дворы, представлялся князьям и монархам, переписывался с целым светом. Он защищал интересы энциклопедистов, «философской партии», как говорили тогда, и в то же время, умелый царедворец, умел нравиться государям. Он знал, как подольститься, подстроиться к любому собеседнику [35].
Письма помогли Гримму преуспеть, получить дворянство и разбогатеть. В начале пути его, сына скромного пастора из Регенсбурга, почитали в Париже вестовщиком и щелкопером. Эпистолярный жанр принес ему титул, награды, чины, пенсии и ренты, сделал бароном, послом, действительным статским советником, кавалером ордена Святого Владимира второй степени. Гримм вел переписку трех родов. Он прославился как автор «Литературной корреспонденции», которую писал с 1753 по 1773 г., пока не передал ее Жаку-Анри Мейстеру. Потом пришел черед активной частной переписки, в первую очередь с Екатериной ІІ; Гримм стал доверенным лицом императрицы, заменив на этом посту Вольтера и Дидро. Далее в качестве секретаря миссии (1769), затем посланника Саксен-Готского двора в Париже (1775–1792) и, наконец, полномочного посланника России в Гамбурге, Бремене и Любеке (1796–1798) он вел дипломатическую переписку.
Как уверял его заклятый враг Фрерон, Гримм разыгрывал роль апостола философии при европейских дворах. Иными словами, он совмещал обязанности советника и порученца. В качестве литературного корреспондента он рассказывал о культурной жизни Франции. Переписываясь с царицей и с немецкими князьями, он посылал в Россию и Германию коллекции картин и собрания книг. Став дипломатом, он поставлял политические сведения, а заодно и людей, желающих попасть на российскую службу. Гримм пестовал свою репутацию честного и скромного бюргера, услужливого и расторопного, на которого всегда можно положиться. Превознося себя, он нередко втаптывал в грязь других, выставляя Дидро, Руссо или аббата Рейналя прекраснодушными и опасными мечтателями [36]. Гримм стал влиятельным лицом; все, кто хотел получить доступ к российской императрице, будь то дипломаты или немецкие князья, ученые или художники, дожны были обращаться к нему. Переписка принесла ему дворянские и верительные грамоты, векселя и заемные письма [37].
Каторжная жизнь
Но переписка с императрицей, которую Гримм именовал своим «сокровищем», стала его проклятием. Проводя дни и ночи за письменным столом, Гримм подорвал здоровье. Чтобы пользоваться своим влиянием, он принужден был не выпускать перо из рук. «Я пригвожден к столу с утра до вечера, – признавался он, – я многие годы живу, как каторжный, я прикован к столу, как острожник, но я свободен в моих кандалах»[38]. Луиза д’Эпине придерживалась того же мнения: «Человек, не расстающийся с соломенным стулом, на соломенную вдову никак не похож, он изводит бумаги больше, чем кто бы то ни было, он ведет жизнь каторжника»[39]. Эпистолярный жанр вместе с чинами принес хвори. «Маленький пророк», как он себя называл, ясно предвидел свое будущее. «Моя чернильница меня убьет», «я ослеплен, раздавлен писаниной», – жаловался он в 1770-е гг. своему юному другу, графу Сергею Петровичу Румянцеву [40]. Теодор Троншен, как полагается, прописывал Гримму режим, отдых и физические упражнения, но тот, кажется, не слишком следовал его советам. Он пишет Каролине Гессен-Дармштадтской 9 августа 1769 г.:
Доверие, которое я испытываю, заставляет меня верить, что Ваше Высочество удостоило меня нескольких строк или велело написать мне, несмотря на всевозможные заботы, которые я предпочитаю всем упражнениям, прописанным Троншеном [41].
В мае 1772 г. у Гримма случается острый приступ желудочных колик. Он пользуется возможностью выставить напоказ свое эпистолярное рвение. В послании к ландграфине (Париж, 30 июня 1772 г.) он уподобляет медицинское искусство воинскому:
В ночь с 30 на 31 приключился у меня заворот кишок, да такой сильный, что после первого приступа я три часа лежал, как мертвый. За обмороком последовала война не на жизнь, а на смерть, и длилась она пять дней; но генерал Троншен маневрировал столь удачно, что поле битвы осталось за ним. И хотя мне только единожды пустили кровь и никаких медицинских снадобий я не принимал, победа так ослабила меня, что я надолго вышел из строя и не ведаю, когда вновь смогу вернуться к своим занятиям <…> [Троншен] уверяет, что я все это заработал из-за того, что вечно пишу, вечно сижу, уткнувшись носом в бумаги, живот сдавливается <…> Да к тому же переживания из-за тяжелой болезни человека, с которым меня связывает двадцатилетняя дружба [маркиза де Круасмара], немало способствовали приступу [42].
Гримм добавляет, что ощущает сильную слабость, что сон еще не наладился. Только в ноябре он почувствует себя лучше.
Лишь сейчас, Ваше Высочество, я покончил с ваннами, пахтой и постельным режимом <…> Врачи говорят, что кишечник в нормальном состоянии, что боли, которые я испытывал, зимой пропадут. Я сильно похудел, но доктора того и добивались; это действие произвели воды из Спа, которые я пил с пахтой три месяца кряду [43].
В октябре 1772 г. Гримм излагает ту же историю в письме к вице-канцлеру князю А.М. Голицыну:
В мае месяце я совсем было решил отправиться на тот свет, да повстречал на пути генерала Троншена, который не уважил моей подорожной и принудил меня воротиться восвояси <…> Если бы я всецело доверился Троншену, то тотчас бросил бы все занятия, ибо он видит причину моего недуга в сидячей труженической жизни, которую я веду многие годы. Но лучше я умру на месте, чем откажусь от славы кропать страницы [«Литературной корреспонденции»], которые удостаиваются августейших взглядов Ее Императорского Величества [44].
Как всякий больной, Гримм любит врачевать других и давать советы. В 1771 г. он пересылает ландграфине письма Троншена. 15 марта 1774 г. Гримм пишет ей из Петербурга, чтобы пожаловаться на простуду, которая на две недели лишила его счастья лицезреть Екатерину ІІ, а заодно и побеспокоиться о здоровье своей корреспондентки:
Я заклинаю Ваше Высочество со всей серьезностъю отнестись к своему здоровью, драгоценному для столь многих. Если Вы будете вести прежний образ жизни, то все кончится пагубно. Смертельно опасно писать три-четыре часа в день в послеобеденное время, предназначенное для пищеварения. На писания надо отводить утро, а в остаток дня есть умеренно, непременно потом гулять и относиться к здоровью с заботой, которая избавит его от медицинской помощи [45].
Увы, ландграфине Гессен-Дармштадтской не довелось воспользоваться добрыми советами: она скончаласъ 25 марта 1774 г.
В конце 1780-х гг. беспрестанные жалобы становятся навязчивыми: «Меня истощили каракули, которые я пишу Императрице…» [46] Для Гримма стало привычным работать ночью, превращая письма в дневник:
Даже в четыре или пять утра я не ложусь, не рассказав Вашему Императорскому Величеству о том, что произошло за день. Домашний уклад мой таков: в одиннадцать вечера все удаляются спать, тогда как хозяин, подобно филину, остается наедине со своими бумажками, перьями и чернильницей [47].
Переписка с Екатериной ІІ становится сладостной пыткой:
Для козла отпущения В. И. В. нет ничего сладостнее и ничего горше, чем чтение писем его августейшей и милостивейшей Государыни. Г-н Роджерсон [лейб-медик императрицы] говорит, что надобно два месяца путешествоватъ, чтобы выдержать десять месяцев сидячей жизни, от которой проистекает все зло [48].
В 1786 г. Гримм пишет Екатерине ІІ:
Тот недуг, которым последнее время награждает меня небо, раньше появлялся, только если я слишком долго писал; теперь же он нападает, как только я берусь за перо. Вообще пишу я стоя, сажусь повыше, пониже, расставляю или свожу руки, ища безопасную позу; как только я пишу более четверти часа кряду, я чувствую, как железная балка опускается мне поперек груди <…> и не в состоянии продолжатъ. Приходится тогда прогуливаться по комнате вдоль и поперек, отчаиваться и, когда боль проходит, удерживатъ себя от желания вновь взять в руки перо, ибо повторные приступы в сто раз хуже.
И он задает себе риторический вопрос: «Разве ты не ведаешь, что общение с богами губительно для таких, как ты, влачащих жалкое существование?» [49]
Гримм описывает те же симптомы в письме к графу Николаю Петровичу Румянцеву, брату Сергея Петровича:
Едва только я провожу небольшую толику времени за письмом, то чувствую, как поперечная балка давит мне на грудь, вызывая удушье и предсмертные муки, и тогда надо все безжалостно бросать [50].
Я падаю под тяжестью своих писаний; я запряжен в две или три повозки, меня беспрестанно тянут в разные стороны, я чувствую, что сил не хватает, всякий день ложусь в два, а то и в три часа, устал, замучился, не получаю удовольствия от того, что делаю, и не вижу ни конца, ни края [51].
Все эти письма и вызванные ими корреспонденции составляют несчастье моей жизни [52].
Я уничтожен, я выбит из строя. Вот уже неделю кряду я ложусь в четыре утра и начинаю пачкать бумагу в шесть вечера: это смерти подобно [53].
Я так вымотался, что <…> меня найдут мертвым с пером в руках [54].
К полному молчанию принудила меня боль в большом пальце правой руки, не позволяющая мне держать перо [55].
В 1787 г. Гримм глохнет и на три недели вовсе теряет слух [56]. Зрение ослабевает:
Вот уже несколько недель, как глаза отказываются видеть и понуждают меня приостановить писание, что избавляет Ваше Величество от моих бесконечных страниц вернее, чем мои угрызения и раскаяния [57].
И наконец, тяжкий удар обрушивается на него в 1797 г.: он почти слепнет, теряет зрение на один глаз. Чтобы справиться с дипломатической перепиской, он прибегает к услугам секретарей, но год спустя Павел І отправляет его в отставку. В 1800 г. Гримм подписывает письма, адресованные Румянцевым: «Umilissimo, divotissimo servo il cieco». Некогда в письмах к Фердинандо Галиани он уже прибегал к итальянской формуле вежливости «ваш покорный и преданный вам слуга», но теперь он добавляет слово «слепой».
Право на переписку
В конце жизни, покинув революционный Париж и оказавшись в эмиграции, Гримм уподобляет свое все более шаткое здоровье бедам, обрушившимся на Европу. Письма становятся последней ниточкой, связывающей его с миром, единственным средством оправдать жалованье, получаемое от русского двора. Право писать на высочайшее имя олицетворяет для Гримма право жить.
Никакая земная власть, никакие привилегии на свете, никакие должности и почести не могли бы заставить меня отказаться от права адресовать послания моей августейшей Государыне, от надежды получать знаки ее высочайшей милости так же часто, как в прошлом. Ее письма – главная опора моего существования, мои донесения – основное занятие моей жизни, которое прекратится только вместе с ней, –
писал он императрице в 1796 г., незадолго до ее смерти [58]. Известие о кончине «бессмертной покровительницы» убило его; письмо от Павла І воскресило:
Ваше Величество! Внезапно сраженный наповал смертельным ударом, я не знаю, на счастье или на горе, я воротился к жизни после девяти дней мучительнейшей агонии. При получении верительных грамот [Гримм был назначен русским посланником в Гамбурге] <…> бурное чувство признательности вырвало меня из состояния летаргии, дало мне знать, что я еще живу, и повергло к стопам В. И. В. [59]
Престарелый Гримм отчаянно борется за право лично обращаться к государю. В апреле 1801 г., видимо, еще не получив известия о кончине Павла І, он пишет князю А.Б. Куракину:
Полностью отрезанный от мира и лишенный возможности поддерживать сношения с кем бы то ни было, проводящий взаперти восемь месяцев в году, а в остальные четыре выходящий только для того, чтобы проветрить легкие, я, без сомнения, не в силах ни пользоваться правом писать письма, ни вызвать к ним малейший интерес, и все же я держусь за это право и хотел бы сохранить его до конца моей жизни, уже столь близкого [60].
Но заклинания не подействовали. Александр І, взойдя на престол, написал пару писем Гримму и забыл о существовании преданного корреспондента его покойной бабушки.
Годы сделали свое дело: Гримм, литератор и царедворец, превратился в того самого отшельника, о котором писал Тиссо. Болезни положили конец его переписке: до нас не дошло ни одного письма, написанного в 1805–1807 гг., в последние три года его жизни.
Источник: Журнальный зал «Русский журнал»
Ссылки:
1) Darnton Robert. BohПme littОraire et RОvolution. Le monde des livres au XVIIIe siПcle. Paris: Seuil, 1983; Goulemot Jean-Marie, Oster Daniel. Gens de lettres. Гcrivains et BohОmes. L’imaginaire littОraire. 1630–1900. Paris: Minerve, 1992.
2) Это требование было сформулировано в «Графе Габалисе, или Беседах о тайных науках Монфокона де Виллара» (1670), в ХVІІІ в. оно стало расхожим местом; о нем иронически упоминает Монтескье в «Персидских письмах» (1721, п. 58) или, почти серьезно, Казанова в «Истории моей жизни».
3) Dufresny Charles. Amusements sОrieux et comiques / Гd. Jonh Dunkley. University of Exeter, 1976. Р. 38.
4) Walter Eric. Le complexe d’AbОlard ou le cОlibat des gens de lettres // Dix-huitiПme siПcle (DHS). 1980. № 12. Р. 127–152; Delon Michel. Un monde des eunuques // Europe. 1977, fОvrier. Р. 79–88.
5) Le Philosophe / Ed. Herbert Dieckmann. Saint-Louis: Washington University, 1948; Launay Michel, Malhois Georges. Introduction И la vie littОraire du XVIIIe siПcle. Bordas, 1968; Sgard Jean. Trois «Philosophes» de 1734. Marivaux, PrОvost et Voltaire // Гtudes littОraires. ГtО 1991. Р. 31–38.
6) BОnichou Paul. Le Sacre de l’Оcrivain: 1750–1830. Essai sur l’avПnement d’un pouvoir spirituel laХque dans la France moderne. Jose Corti, 1973. Р. 29.
7) Correspondance littОraire (CL) / Ed. M. Tourneux. Paris: Garnier FrПres, 1877–1882 [Nendeln / Liechtenstein, Kraus Reprint, 1968]. T. VII. P. 216 (1er fОvrier 1767).
8) Borel Jacques. GОnie et folie de Jean-Jacques Rousseau. Paris: JosО Corti, 1966; Bensoussan David. La Maladie de Rousseau. Paris: Klincksieck, 1974.
9) Rousseau Jean-Jacques. Confessions, livre 1er // Rousseau Jean-Jacques. кuvres complПtes (OC). Paris: Gallimard (BibliothПque de la PlОiade), 1959. Т. 1. Р. 7.
10) «Человек мыслящий – это развращенное животное» (Rousseau Jean-Jacques. Discours sur l’origine et le fondement de l’inОgalitО parmi les hommes // Rousseau Jean-Jacques. OC. Т. 3. Paris, 1964. Р. 138).
11) Starobinski Jean. Jean-Jacques Rousseau, la transparence et l’obstacle. Paris: Gallimard, 1971. Р. 430–434.
12) Adamy Paule. Les Corps de Jean-Jacques Rousseau. Paris: Champion, 1997. Р. 551–600.
13) Haroche-Bouzinac GeneviПve. Le scОnario d’un malade: Quelques aspects du motif de la maladie dans la correspondance de jeunesse de Voltaire // Atelier d’Оcritures 2. Traumatismes: actes d’Оcritures (maladie, accident, catastrophe, suvres). UniversitО de Nantes, mars 1989. Р. 47–64; Haroche-Bouzinac GeneviПve. Voltaire dans ses lettres de jeunesse (1711–1733): La formation d’un Оpistolier au XVIIIe siПcle. Paris: Klincksieck, 1992. Р. 299–319.
14) Cave Christophe. La reprОsentation de soi comme arme de combat dans la correspondance de Voltaire, ou «Croyez-vous que je puisse tromper quelqu’un dans l’Оtat oЭ je suis?» // Voltaire et ses combats. Oxford: Voltaire Foundation, 1997. Р. 231–240. Я сердечно благодарю Кристофа Кава, который любезно прислал мне главы своей еще не опубликованной диссертации, посвященной образу авторского «я» в переписке Вольтера (Cave Christophe. La reprОsentation de soi dans la correspondance de Voltaire. UniversitО LumiПre Lyon II, 1995).
15) Необходимо с большой долей осторожности использовать письма Вольтера для исследования его физического состояния; филологический анализ позволяет скорректировать медицинский диагноз, приведенный, в частности, в книге: BrОhant Jacques, Roche RaphaСl. L’Envers du Roi Voltaire (quatre-vingts ans de la vie d’un mourant). Paris: Nizet, 1989.
16) Voltaire. Correspondance and related documents / Гd. Th. Besterman. GenПve; Oxford, 1968–1977 (далее – Best.). D18201.
17) Строев А.Ф. «Те, кто поправляет фортуну». Авантюристы Просвещения. М.: НЛО, 1998. С. 90, 380–381.
18) В народной книге о докторе Фаусте черт разрывает алхимика на куски.
19) Как известно, Вольтер умер от передозировки опиума, который он принимал, чтобы ослабить урологические боли. Теодор Троншен пишет, что философ бился в агонии, кричал, грыз пальцы и, запустив руку в ночной горшок, извлек и съел его содержимое. См.: Baecque Antoine de. La Gloire et l’effroi. Sept morts sous la Terreur. Paris: Grasset, 1997. Р. 54–57.
20) Chartier Roger. ModПles de l’homme de lettres // Lez Valanciennes. 1995. № 18. Р. 13–25.
21) Tronchin Henry. Un mОdecin du XVIIIe siПcle. ThОodore Tronchin (1709–1781) d’aprПs des documents inОdits. Paris: Plon – Nourrit; GenПve: KЯndig, 1906.
22) Diderot Denis. Correspondance / Гd. G. Roth. Paris: Minuit, 1957. Т. 3. Р. 26–28; Candaux Jean-Daniel. Consultations du docteur Tronchin par Diderot, pПre et fils // Diderot Studies. 1964. № 6. Р. 47–54.
23) В 1766 г. Тиссо сделал доклад на латыни в Академии Лозанны, через два года он опубликовал его по-французски. Вольтер внимательно читал этот трактат и другие книги Тиссо; на экземплярах, хранившихся в библиотеке Вольтера, остались его пометы. О современном значении медицинских идей Тиссо см. предисловие доктора Кристофа Дежура к изданию: Tissot S.-A. De la SantО des gens de lettres. Paris: AlexitПre, 1991. Р. 7–16.
24) Rosset FranНois. Samuel-Auguste Tissot: le docteur Оcrivain // La MОdecine des LumiПres: Tout autour de Tissot / Гds. V. Barras et M. Louis-Courvoisier. GenПve: Georg, 2001. Р. 245–259.
25) Tissot Samuel-Auguste. La SantО des gens de lettres, suivi de l’Essai sur les Maladies des gens du monde. Paris: J. Techener, 1859. Р. 22–23. Все цитаты отсылают к этому изданию.
26) Tissot Samuel-Auguste. L’Onanisme, ou dissertation physique sur les maladies produites par la masturbation. Lausanne: Chapuis, 1760 (французский перевод трактата, опубликованного на латыни в 1758 г.); см.: Tarczylo ThОodore. L’Onanisme de Tissot // DHS. № 12. Р. 79–96.
27) Rieder Philip, Barras Vincent. Гcrire sa maladie au SiПcle des LumiПres // La MОdecine des LumiПres. Р. 201–222. Авторы рассматривают письма пациентов как особый тип автобиографической прозы, исповедь, обращенную к врачу и посвященную истории жизни тела.
28) Calame Christophe. La lettre qui tue // Tissot Samuel-Auguste. De la santО des gens de lettres. Paris: La DiffОrence, 1991. Р. 10.
29) Письма Теодора Троншена к Гримму и к Луизе д’Эпине, написанные в 1759–1765 гг., хранятся во Французской Национальной библиотеке и в библиотеке г. Версаля. Они предназначались к публикации в томе неизданной переписки Гримма. Ответственный редактор этой книги, профессор И. Шлобах, прекрасный знаток творчества Гримма, скончался, не успев закончить труд.
30) KЪllving Ulla, Carriat Jeanne. Inventaire de la Correspondance littОraire de Grimm et Meister // Studies on Voltaire and the Eighteenth century (далее – SVEC). Oxford: The Voltaire Foundation, 1984. 225–227, 67–053, 70–121.
31) FОvrier 1767 // CL. Т. VII. Р. 246–247.
32) Paris, 1er juin 1771 (Grimm FrОdОric Melchior. Correspondance inОdite / Гd. Jochen Schlobach. Munich: Wilhelm Fink Verlag, 1972. Р. 133).
33) См.: Darnton Robert. Gens de lettres, gens du livre. Paris: Odile Jacob, 1992.
34) CL. Т. 5. Р. 334 (15 juillet 1763). См.: Opitz Alfred. La dОfinition de l’Оcrivain dans la CL // La Correspondance littОraire de Grimm et de Meister (1754–1813), Colloque de Sarrebruck (22–24 fОvrier 1774) / Гds. Bernard Bray, Jochen Schlobach, Jean Varloot. Paris: Klincksieck, 1976. Р. 275–285.
35) Scherer Edmond. Melchior Grimm, l’homme de lettres, le factotum, le diplomate. Paris: Calmann-LОvy, 1887; Fiette Suzanne. La Correspondance de Grimm et la condition des Оcrivains dans la seconde moitiО du XVIIIe siПcle // Revue d’histoire Оconomique et sociale. 1969. Т. XLVII. Р. 473–505.
36) Stroev Alexandre, Dulac Georges. Diderot en 1775 vu par Grimm. Deux lettres inОdites de F.M. Grimm И la princesse Golitsyna et au comte Roumiantsev // DHS. 1993. № 25. Р. 275–293; Строев А.Ф. Летающий философ (Жан-Жак Руссо глазами Гримма) // НЛО. 2001. № 48. С. 132–135.
37) См.: Stroev Alexandre. Inventaire raisonnО des lettres et des papiers de F.M. Grimm conservОs dans les archives russes. 1754–1804. Ferney: Centre international d’Оtude du XVIIIe siПcle (И paraФtre).
38) Ф.М. Гримм – Каролине Гессен-Дармштадтской, 1771, цит. по: Grimm F.M. Correspondance inОdite. Р. 11.
39) Цит. по: Cazes AndrО. Grimm et les encyclopОdistes. Paris: PUF, 1933. Р. 49–50.
40) Ф.М. Гримм – С.П. Румянцеву, б.г. [сентябрь 1775]; 16 марта 1779 // ОР РГБ. Ф. 255. Карт. 7. Ед. хр. 39. Л. 35. Ед. хр. 41. Л. 12.
41) Grimm F.M. Correspondance inОdite. Р. 96.
42) Ibid. P. 172.
43) Ф.М. Гримм – Каролине Гессен-Дармштадтской, Париж, 22 ноября 1772 // Ibid. P. 175–176.
44) Ф.М. Гримм – А.М. Голицыну, 12 октября 1772 // РГАДА. Ф. 1263. Оп. 1. Ед. хр. 1084. Л. 6 – 6 об.
45) Grimm F.M. Correspondance inОdite. Р. 183.
46) Ф.М. Гримм – Н.П. Румянцеву, Париж, 1 апреля 1786 // ОР РГБ. Ф. 255. Карт. 7. Ед. хр. 33. Л. 7.
47) Ф.М. Гримм – Екатерине ІІ, 1 (12) августа 1785 – 27 сентября (8 октября) 1785 // Санкт-Петербургский институт истории (СПИИ). Ф. 203. Оп. 1. Ед. хр. 198. Л. 108, 109.
48) Ф.М. Гримм – Екатерине ІІ, Париж, 11 (22) июля – 30 ноября (11 декабря) 1786 // СПИИ. Ф. 203. Оп. 1. Ед. хр. 198. Л. 108 об., 109 об.
49) Ф.М. Гримм – Екатерине ІІ, 20 (31) мая – 28 июня (9 июля) 1786 // СПИИ. Ф. 203. Оп. 1. Ед. хр. 198. Л. 97–97 об.
50) Ф.М. Гримм – Н.П. Румянцеву, Париж, 9 июля 1786 // ОР РГБ. Ф. 255. Карт. 7. Ед. хр. 33. Л. 15.
51) Ф.М. Гримм – Н.П. Румянцеву, [октябрь 1786] // ОР РГБ. Ф. 255. Карт. 7. Ед. хр. 33. Л. 29.
52) Ф.М. Гримм – Н.П. Румянцеву, Париж, 27 августа 1787 // ОР РГБ. Ф. 255. Карт. 7. Ед. хр. 35. Л. 5 об.
53) Ф.М. Гримм – Н.П. Румянцеву, Париж, 6 ноября 1787 // ОР РГБ. Ф. 255. Карт. 7. Ед. хр. 35. Л. 15.
54) Ф.М. Гримм – Н.П. Румянцеву, Париж, 9 февраля 1788 // ОР РГБ. Ф. 255. Карт. 7. Ед. хр. 36. Л. 1 об.
55) Ф.М. Гримм – Н.П. Румянцеву, Париж, 26 февраля 1789 // ОР РГБ. Ф. 255. Карт. 7. Ед. хр. 37. Л. 3.
56) Ф.М. Гримм – Н.П. Румянцеву, Париж, 5 мая 1787 // ОР РГБ. Ф. 255. Карт. 7. Ед. хр. 34. Л. 12-–13 об.
57) Ф.М. Гримм – Екатерине ІІ, Париж, 27 марта / 7 апреля 1788 // СПИИ. Ф. 203. Оп. 1. Ед. хр. 198. Л. 256.
58) Ф.М. Гримм – Екатерине ІІ, 10 (21) сентября 1796 // СбРИО. Т. 44. С. 796.
59) Ф.М. Гримм – Павлу І, 5 (16) декабря 1796 // РГАДА. Ф. 11. Оп. 1. Ед. хр. 1027. Л. 1.
60) Ф.М. Гримм – А.Б. Куракину, Гота, 21 марта (2 апреля) 1801 // АВПР. Ф. 1 (АД). ІV. Оп. 10. Ед. хр. 9. Л. 3.