11.01.2013

В сентябре 1909 года Зигмунд Фрейд и Карл Юнг, учитель и ученик, основавшие две разные школы исследования человеческой психики, читали лекции в университете Кларка в Америке.

Сон среди океана

На обратном пути, на борту парохода среди океана, Юнгу приснился судьбоносный сон: он в незнакомом двухэтажном доме, который тем не менее его дом. Верхний этаж обставлен прекрасной мебелью в стиле рококо. Юнг спускается на первый этаж, там – средневековая обстановка. Дальше он видит дверь, за ней лестницу, ведущую в подвал, спускается в него и понимает, что это римское время. Наконец, обнаруживает еще один спуск и попадает в пещеру с низким сводом. Там кости и черепки – остатки примитивной культуры. «Я нашел там два очень древних полуистлевших человеческих черепа – и в этот момент проснулся».

Психоаналитики в этом долгом плавании понемногу анализировали друг друга. Юнг рассказал это сон Фрейду, и тот «больше всего заинтересовался двумя черепами. Он постоянно возвращался к ним, уверяя, что я должен обнаружить связанное с ними желание. Что я о них думаю? Чьи они?» Юнг раздражен вопросами учителя, говорит, что понимает, куда он клонит с этими вопросами к тому, что Юнг кому-то должен желать смерти. Толкование, которое он сам дает своему сну, отсылает в подземелье бессознательного.

Во второй половине 1909 года, после возвращения из Америки, переписка Фрейда и Юнга наполняется мифологическими сюжетами. Юнг начнет писать книгу «Метаморфозы и символы либидо» и по мере писания все глубже погружается в глубинные слои бессознательного, которые выражаются в сознании в виде мифологических сюжетов. Отправной точкой «Метаморфоз» стали сны и фантазии американской студентки мисс Миллер, которая переживала довольно невинные эротические приключения, которые потом отражались в ее снах, мечтаниях, стихах и комментариях к ним. Анализируя фантазии мисс Миллер, Юнг все глубже вникал в мифологические сюжеты, а толкуя их с точки зрения психоанализа, все дальше отходил от изначальной концепции Фрейда.

Духи и аналитики

Собственно, между ними и изначально была пропасть. Фрейд был твердым позитивистом, а Юнг верил в духов. Еще в юности он имел опыт общения с ними. Защищенная им в Цюрихском университете диссертация называлась «К психологии и патологии так называемых оккультных феноменов». Но сами эти феномены для него не были вовсе «так называемыми», для него они были реальностью. В его биографической книге «Воспоминания, сновидения, размышления» есть эпизод, относящийся к концу марта 1909 года, когда Юнг был в Вене в гостях у Фрейда. Юнг спросил мнение Фрейда об экстрасенсорном восприятии и парапсихологии. Фрейд заявил, что эти вопросы бессмысленны. При этом проявил такой поверхностный позитивизм, что Юнг едва сдержался. Дальше:

«Но в тот момент, когда я выслушивал его аргументы, у меня возникло странное ощущение, будто моя диафрагма вдруг сделалась железной и раскалилась докрасна, она, как мне показалось, даже стала светиться. И в этот миг из находившегося рядом книжного шкафа раздался страшный грохот. Мы оба в испуге отскочили — показалось, что шкаф вот-вот опрокинется на нас. Я, опомнившись, сказал Фрейду: «Вот вам пример так называемой каталитической экстериоризации». «Оставьте, – разозлился он, – это совершеннейшая чушь». «Нет, профессор, – воскликнул я, – вы ошибаетесь! И я это вам докажу: сейчас вы услышите точно такой же грохот!» И действительно, как только я произнес эти слова, из шкафа снова раздался грохот. До сих пор не понимаю, откуда взялась моя уверенность. Но я был убежден, что это произойдет. Фрейд ошеломленно посмотрел на меня».

Этот случай весьма впечатлил Фрейда. Через несколько дней он пишет Юнгу письмо, в котором рассказывает, что после его ухода обследовал все шкафы и нашел, что в одной комнате «треск раздается беспрерывно, там, на дубовых полках книжного шкафа, стоят две тяжелые египетские стелы, и с этим, следовательно, все ясно. Во второй, где мы с Вами все это слышали, потрескивания очень редки». Что было «ясно» Фрейду, не очень понятно. Но он замечает, что сперва «хотел увидеть в этом доказательство того, что частые шумы слышатся только в Вашем присутствии». А дальше все сводит на шутку: его доверчивость исчезла вместе с волшебством присутствия Юнга. «Лишенная нечистой силы мебель предстает моим глазам, как когда-то, после ухода богов Греции, поэту предстала обез-боженная природа».

Продолжая письмо, Фрейд вдруг углубляется в кабалистику цифровых совпадений, которая мучила его после того, как он в 1899 году закончил свою этапную книгу «Толкование сновидений». Он тогда думал, что должен умереть в 61 или 62 года (умрет в 83), и эти цифры ему все время навязчиво подвертывались. Прежде чем дать рациональное объяснение этому, Фрейд замечает: «Вы снова найдете подтверждение еврейской природы моей мистики». А может, действительно в этой природе все дело.

Юнг вспоминает такой случай: «Фрейд сказал мне: «Мой дорогой Юнг, обещайте мне, что вы никогда не откажетесь от сексуальной теории. Это превыше всего. Понимаете, мы должны сделать из нее догму, неприступный бастион». Он произнес это со страстью, тоном отца, наставляющего сына: «Мой дорогой сын, ты должен пообещать мне, что будешь каждое воскресенье ходить в церковь». Скрывая удивление, я спросил его: «Бастион – против кого?» – «Против потока черной грязи, – на мгновение Фрейд запнулся и добавил, – оккультизма». Я был не на шутку встревожен – эти слова «бастион» и «догма», ведь догма – неоспоримое знание, такое, которое устанавливается раз и навсегда и не допускает сомнений. Но о какой науке тогда может идти речь, ведь это не более чем личный диктат».

Это было уже в 1910 году, когда Юнг, работая над «Метаморфозами», с головой погрузился в оккультизм всемирной мифологии. Он говорит: «К «оккультизму» Фрейд, по-видимому, относил абсолютно все, что философия, религия и возникшая уже в наши дни парапсихология знали о человеческой душе. Для меня же и сексуальная теория была таким же «оккультизмом», то есть не более чем недоказанной гипотезой». И признается: «Многое еще не было доступно моему пониманию, но я отметил у Фрейда нечто похожее на вмешательство неких подсознательных религиозных факторов».

Что за «религиозные факторы»? Юнг делает вид, что не понимает. А между тем учитель выражается ясно: сексуальная теория – бастион против оккультизма, то есть – языческой нечисти, которая может захлестнуть мир иудеохристианской культуры. Фрейда, конечно, трудно заподозрить в какой-либо ортодоксии, но то, что он всю жизнь оставался в лоне иудеохристианской культуры, – это факт. Юнг другое дело. Ему еще в детстве было видение, что Бог испражняется на церковь («поток черной грязи»), и кусок фекалий проламывает ее крышу. Бог, который испражняется на церковь (здание, но и учреждение), – это, конечно, не иудеохристианский Бог, это какой-то похабник языческий.

Бог Отец и Бог Мать

Но именно с ним имел дело Юнг, человек, в котором Фрейд видел своего сына, продолжателя своего дела. И обманулся. Когда в 1911 году он прочел первую часть «Метаморфоз и символов», он рассердился, но пытался еще делать вид, что ничего особенного не случилось.

Но когда осенью 1912 года вышла вторая часть «Метаморфоз», Фрейд испытал культурный шок. И дело тут, конечно, не просто в сексуальной теории, дело в понимании божества. Обобщенно говоря, для Фрейда Бог – это отец, для Юнга же – мать. Отсюда и все противоречия. Ведь мать – это жизнь, которая все породила. Но эта богиня в иудеохристианской культуре подавлена (как и сексуальность). Конечно, мы ей все поклоняемся. И Фрейд тоже: его поиск подавленной сексуальности, высвобождение и переключение ее на себя (перенос) – это заклинание Песни песней: «Встань возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!» Но все-таки для еврея, выросшего в традиционной семье, Бог Мать – это уж слишком.

Как раз в то время, когда Юнг писал свои «Метаморфозы», Фрейд писал книгу «Тотем и табу» (вышла в 1913 году). Там, как известно, Фрейд фантазирует о том, что религия пошла оттого, что сыновья жестокого ревнивого отца, присвоившего себе всех женщин племени, однажды собрались, убили и съели его, а женщин (матерей) поделили по определенному закону. Вывод такой: «В Эдиповском комплексе совпадает начало религии, нравственности, общественности и искусства в полном согласии с данными психоанализа, по которым этот комплекс составляет ядро всех неврозов, поскольку они до сих пор оказались доступными нашему пониманию. Мне кажется чрезвычайно удивительным, что и эта проблема душевной жизни народов может быть разрешена, если исходить из одного только конкретного пункта, каким является отношение к отцу».

Можно сказать, сравнительно традиционный взгляд. А у Юнга в «Метаморфозах» (глава «Жертва») читаем: «Человек оставляет мать, источник libido, побуждаемый вечной жаждой вновь отыскать ее и через нее получить обновление; таким образом он совершает круговорот свой, чтобы вновь вернуться в лоно матери. Всякое препятствие на пути его жизни, угрожающее его подъему, обладает призрачными чертами страшной матери, парализующей его жизненную бодрость изнуряющим ядом тайно оглядывающейся тоски; каждый раз, как ему удается превозмочь эту тоску, – он обретает вновь улыбающуюся мать, дарующую ему любовь и жизнь; это картины, созданные предугадывающей глубиной человеческого чувства, но они до неузнаваемости искажены постоянно движущимся вперед поверхностным развитием человеческого духа».

Собственно, это комментарий на вагнеровскую интерпретацию истории Зигфрида, пораженного копьем Хагена («Превратившееся в бога смерти старое солнце, одноглазый Вотан убивает сына; и снова подымается солнце, вечно обновляясь»). А вот митраистские и христианские аспекты того же самого: «Представляется весьма вероятным, что жертва быком в культе Митры означает также жертву, приносимую матери, посылающей смертельный страх. Так как и в этом случае противоположный смысл слов «убивай умирая» является действительным, то жертва есть оплодотворение матери; хтонический демон-змея пьет кровь, то есть libido (семя) героя, совершающего кровосмешение. Этим поддерживается бессмертие жизни, ибо она, подобно солнцу, вновь порождает и героя. Теперь уже нетрудно, благодаря всему вышеизложенному, увидать и в христианской мистерии человеческую жертву или жертву сына матери».

Национальность невроза

После выхода «Метаморфоз» Юнг в кругу Фрейда был объявлен сумасшедшим и антисемитом. Ну сумасшедший – понятно, а антисемит почему? Скорей всего потому, что в этом кругу к вопросам национальности относились почти невротически. Тут были всякие фантазии. Например, венгерский психоаналитик Шандор Ференци (его настоящая фамилия Френкель) в письме к своему учителю Фрейду говорит (намекая на Юнга), что шизофрения «очевидно, является нормальным состоянием нордического человека, который еще не сумел до конца перерасти последнюю фазу Ледникового периода». О, как приложил. В общем, Юнга немного притравливали, и это его доставало. 10 ноября 1913 года в письме к шведскому аналитику Паулю Бьеру он написал: «До сих пор я не был антисемитом, но отныне я им стану, я уверен». Но, кажется, так и не стал. Трудно стать явным антисемитом, когда твои начинания финансируют представители семейства Рокфеллеров, как это было в случае Юнга.

Психоанализ возник в еврейской среде. Это медицинский факт. И сам основатель, и большая часть его пациентов и учеников – интеллигентные евреи, которые претерпевали кризис идентичности в условиях ассимиляции европейской культурой. Разрыв с традицией выражался в болезненных состояниях, всякого рода неврозах. И Фрейд нашел язык для разговора об иудеохристианском Боге в ситуации, когда люди в него уже не верили, а Бог все еще продолжал действовать изнутри потерявшего веру человека. Психоанализ – это своего рода богословие. Но и сакральная процедура: исповедь пациента и последующее объяснение аналитиком того, что происходит с человеком, в котором действует Бог его предков. Происходит примерно то же самое, что происходило с Иовом: он мучается, не понимая – почему. И вот эти мучения (скажем, невроз) Фрейд старался снять, находя корень проблемы в душе пациента, доводя до сознания причину его страданий.

Но Фрейд прекрасно понимал, что в любой момент кто-нибудь может сказать, что он лечит еврея, а не человека вообще, что он имеет дело со специфически еврейскими проблемами. Вот почему он так дорожил учениками-арийцами вроде Юнга. И так бесился, когда тот придумал какой-то свой психоанализ. 8 июня 1913 года Фрейд написал Ференци: «По поводу семитизма: действительно, имеются существенные отличия от арийского духа. Мы убеждаемся в этом каждый день. Да, у них вполне могут быть различные мировоззрения и различное искусство. Но не должно быть особой арийской или еврейской науки. Результаты должны быть одинаковыми». И дальше возмущается: «Вы слышали, что в Америке Юнг провозгласил, что психоанализ является религией, а не наукой. Это отражает наше глобальное различие. Но в данном пункте еврейский дух, к сожалению, не может к нему присоединиться».

Ну не может и не надо. В конце концов, если человек объявляет свой метод ненаучным, о чем тут спорить. Хотя справедливости ради стоит признать, что, благодаря своим новым методам (пусть ненаучным), Юнг достиг понимания многих вещей, которые так и остались недоступны классическому фрейдовскому психоанализу. Но достиг он этого несколько позже. А в 1913 году – да, были некоторые основания считать его сумасшедшим. Ибо «Метаморфозы» все-таки довольно невнятная книга. В ней Юнг собрал множество сюжетов и откомментировал их с точки зрения своего модифицированного психоанализа, но – он еще не имел метода, который впоследствии свяжут с его именем.

Гости из бессознательного

Работая над своими «Метаморфозами», Юнг, по всей видимости, потревожил какие-то существенные слои бессознательного. И вот началось… Разрыв с Фрейдом в начале 1913 года, уход из университета (а еще раньше из клиники). Три года он не мог читать научные книги, не мог заниматься наукой (но принимал пациентов). Его все время преследовали кошмарные сны и видения наяву. Например, в октябре 1913 года он увидел поток, захлестнувший Европу, и трупы в нем, потом все это превратилось в море крови. Видение длилось около часа. Юнг вспоминает: «Мне стало дурно, и я стыдился». Через две недели видение повторилось, и голос сказал: «Смотри, так будет». В дальнейшем кошмар повторялся в разных вариантах, пока не началась Первая мировая война.

Когда накатят такие видения, поневоле задумаешься над тем, как это возможно. Юнг знал, что видения приходят из глубин подсознания, которое наполнено мифологическими образами, и хотел понять мир, из которого они являются. Собственно, у него и не было другого выхода, поскольку он чувствовал, что сходит с ума. Для начала он попытался найти в своем детстве причину того, что с ним происходило теперь. Но это ничего не дало. И тогда он сказал себе: «Раз уж я ничего не знаю, все, что мне остается, – это просто наблюдать за происходящим со мной». То есть дал полную свободу своим бессознательным импульсам. Стал, как в детстве, играть в кубики, строил дома из песка. Прерывался только на сон, еду и прием пациентов.

Из его «Воспоминаний» не очень ясна последовательность событий, но можно понять, что во время игры мысли Юнга прояснялись, затем возникал поток фантазий, которые он тщательно записывал, не понимая их смысла. В сущности, он ставил над собой эксперимент и в его ходе использовал технику «активного воображения».

Иначе говоря, Юнг позволял содержаниям бессознательного, лежащим сразу же под порогом сознания, проникать в сознание. Не препятствовал видениям, как бы они ни были нелепы и ужасны, свободно разворачиваться, следил за ними, все записывал, даже не понимая их смысла. А параллельно все-таки толковал их, хотя и не всегда удачно. В общем, это был рискованный опыт, напоминающий какой-то психоз. Поначалу Юнг побаивался приходящих фантазий, поскольку как врач знал, что дело может обернуться полным безумием. На всякий случай держал под рукой заряженный револьвер, чтобы покончить с собой в случае, если почувствует, что уже безвозвратно сходит с ума.

Но вскоре у Юнга появляется гуру. Симпатичный старик с рогами быка и крыльями зимородка. Он впервые явился во сне. Юнг назвал его Филемоном. Он научил Юнга важным вещам: «Филемон и другие образы фантазий помогли мне осознать, что они, возникнув в моей психике, созданы тем не менее не мной, а появились сами по себе и живут своей собственной жизнью. Филемон представлял некую силу, не тождественную мне. Я вел с ним воображаемые беседы. Мой фантом говорил о вещах, которые мне никогда не пришли бы в голову. Я понимал, что это произносит он, а не я. Он объяснил, что мне не следует относиться к своим мыслям так, будто они порождены мной. «Мысли, – утверждал он, – живут своей жизнью, как звери в лесу, птицы в небе или люди в некой комнате. Увидев таких людей, ты же не заявляешь, что создал их или что отвечаешь за их поступки». Именно Филемон научил меня относиться к своей психике объективно, как к некой реальности».

В ходе этого эксперимента Юнг понял, что образы, являющиеся из бессознательного, не зависят от «я» человека, которому они являются. С ними можно обращаться как с существами, обладающими собственной субъективностью. Отсюда и вытекают открытия, которые сделал Юнг. Если в период писания «Метаморфоз» он обращался с материалом бессознательного скорей теоретически, имел дело с чужими описаниями (мифами, фантазиями пациентов), то теперь он на собственном опыте пережил вторжение бессознательного. И не только не был им поглощен (как, скажем, Ницше), но в какой-то степени сам им овладел и стал различать его структуру. Именно в эти годы появляются термины: «личное бессознательное» и «коллективное бессознательное». А также – представления об «аниме», «тени», «персоне», «Самости», «архетипах». Все это было пока еще смутно, но это было именно то, что отличает аналитическую психологию Юнга от психоанализа Фрейда.

Метаморфоза Зигфрида

12 декабря 1913 года, в самом начале эксперимента, в декабре, когда давление бессознательного стало нарастать, Юнгу приснилось, что он погружается в темные глубины, путешествует по ним, находит камень, приподнимает его, видит труп белокурого юноши с окровавленной головой и скарабея, потом из воды поднимается солнце. Сновидец хочет положить камень на место, но не успевает: поток прорывается наружу и это – кровь. Тут очевидны солярные символы «Метаморфоз», но главное – снята какая-то пробка. Упругая струя бьет из щели, Юнгу тошно. А 18 декабря ему снится следующее:

«Я оказался где-то в горах с незнакомым темнокожим юношей, по-видимому, дикарем. Солнце еще не взошло, но на востоке уже посветлело, и звезд не было видно. Внезапно раздался звук трубы – это был рог Зигфрида, и я знал, что мы должны убить его. Как только он появился из-за поворота, мы выстрелили – и он упал лицом вниз – навстречу смерти. Мучимый раскаянием и отвращением к себе – ведь я погубил нечто столь величественное и прекрасное, – я бросился бежать. Мною двигал страх, что убийство раскроется. И тут обрушился ливень, и я понял, что он уничтожит следы преступления. Итак, я спасен, и жизнь продолжается. Но невыносимое чувство вины осталось».

Проснувшийся Юнг пытается понять, что это значит, но не может. Хочет заснуть и слышит голос: «Ты должен понять это, должен объяснить это прямо сейчас!» Впадает в панику. Голос произносит: «Если ты не разгадаешь сон, тебе придется застрелиться!» Револьвер в ящике, но стреляться страшно. «Лихорадочно перебирая в уме все детали сна, я вдруг понял его смысл. Он был о событиях, происходивших в мире. Зигфрид, думалось мне, является воплощением всего того, чего хотела достичь Германия, – навязать миру свою волю, свой героический идеал — «Воля пролагает путь». Таков был и мой идеал. Сейчас он рушился. Сон ясно показывал, что героическая установка более недопустима, и Зигфрид должен быть убит».

Юнг толкует этот сон как «сознательный отказ от героической идеализации». Это, может, и верно, но, во-первых, как мы ниже увидим, убить в себе белокурую бестию не так уж легко. А, во-вторых, тут есть еще одно интересное обстоятельство. Дело в том, что первой пациенткой Юнга, которую он лечил методом психоанализа, была девушка из Ростова-на-Дону Сабина Штильрейн. Начал в августе 1904 года, еще до знакомства с Фрейдом, потом консультировался с ним. Сабина, как водится при анализе, влюбилась в своего врача. Еще неопытный Юнг вступил с ней в связь, что привело к скандалу, разразившемуся как раз перед поездкой Юнга и Фрейда в Америку, с которой начинается настоящий текст. Собственно, этот скандал и был первой трещиной в отношениях двух аналитиков.

Сабина хотела родить от Юнга ребенка. Но не простого. Их сын должен был стать спасителем человечества, поскольку соединил бы в себе лучшие черты арийцев и евреев. После скандала 1909 года любовные отношения вроде прекратились. Девушка окончила университет, сблизилась с Фрейдом, стала членом Венского психоаналитического общества. В 1911 году написала статью с характерным названием «Разрушение как причина становления» и послала ее Юнгу со словами: «Дорогой мой! Получи дитя нашей любви, статью, которая и есть твой маленький сын Зигфрид». Когда летом 1912 года она вышла замуж за русского врача Павла Шефтеля, Фрейд сказал: «Теперь я могу вам признаться, что мне вовсе не нравилась ваша фантазия родить нового Спасителя от смешанного арийско-семитского союза. Во время своей антисемитской фазы Господь не случайно дал ему родиться от благородной еврейской расы». А когда Сабина забеременела, написал: «Если ребенок окажется мальчиком, пожалуй, я бы хотел, чтобы он превратился в стойкого сиониста. В любом случае он должен быть темноволосым, хватит с нас блондинов».

Сабина родила девочку. Это случилось 17 декабря 1913 года. А в ночь на 18 декабря Юнг убил блондина Зигфрида. Кажется, еще никто не обратил внимания на это значимое совпадение. Или – синхронию, как будет впоследствии называть такие знаковые события Юнг. Интересно, что в одном из своих последних писем к Сабине он написал: «Любовь С. к Ю. дала возможность последнему осознать то, что ранее он лишь смутно подозревал, – силу бессознательного, которая формирует судьбу, силу, ведущую к событиям величайшего значения». Сабина будет расстреляна нацистами в августе 1942 года в Ростове. Она как бы предчувствовала свой трагический конец, когда создавала статью «Разрушение как причина становления» и писала о ней Юнгу: «Мне было трудно, но нет ничего невозможного, если это делается ради Зигфрида… Это исследование значит для меня много больше, чем жизнь, поэтому я так боюсь».

Одержимость Вотаном

Проведя себя через опыт, описанный выше (в главке «Гости из бессознательного»), Юнг нашел способ понимать массовые социально-политические процессы, которые были столь характерны для ХХ века. Откроем, например, его статью 1936 года «Вотан». Начало идиллическое: немецкая молодежь с рюкзаками, костры в день летнего солнцестояния, дионисическое опьянение, поэзия Ницше, пробуждение национального духа. С поражением в мировой войне все это мутирует в толпы голодных, странствующих по Германии в поисках работы. И вот явление Гитлера: тысячи марширующих, одержимых божеством, которого Юнг идентифицирует как Вотана. При этом отмечает, что «надо было бы вместо Вотана сказать о furor teutonicus («бешенстве тевтонов»)». Но в таком случае получится, что эти «люди находятся в состоянии «помешательства». А так мы можем упустить ценную характеристику феномена в целом, т. е. драматический аспект Одержащего и Одержимого, что является наиболее выразительной частью немецкого феномена».

Это будет ясней, если иметь в виду, что Вотан не просто какое-то околонаучное понятие, но буквально дух, который является примерно как духи во время спиритических сеансов, а также тех опытов с «активным воображением», о которых речь была выше. Просвещенческая наука, на которую опирается Фрейд, конечно, не может допустить никаких духов, ну и что? Духи все равно действуют в нас и через нас. А когда дух овладевает массами, его действие становится подчас чудовищным. Русская революция это уже показала, теперь Юнг наблюдает нечто похожее в Германии, где народ одержим Вотаном.

«Вотан – это основополагающая характеристика немецкой души, иррациональный, психический ее фактор, действующий как циклон на высокое давление цивилизации и сметающий ее прочь. Почитатели Вотана, несмотря на всю их эксцентричность и причуды, похоже, оценивали эмпирические факты более верно, чем поклонники разума. По-видимому, все до одного забыли, что Вотан представляет первобытный немецкий фактор и что он – самое точное выражение и неподражаемая персонификация основного человеческого качества, которое особенно характеризует немца». Словом, «можно говорить о некоем архетипе «Вотана». Как автономный психический фактор Вотан порождает эффекты коллективной жизни людей и в соответствии с этим также раскрывает свой характер».

А сконцентрирован этот характер в вожде. Через два года после выхода «Вотана» Юнг даст интервью американскому журналисту Никербокеру, которое называется «Диагностируя диктаторов». О Гитлере там сказано: «Для всякого немца Гитлер является зеркалом его бессознательного… Он рупор, настолько усиливающий неясный шепот немецкой души, что его может расслышать ухо ее бессознательного. Он первый человек, который поведал каждому немцу, какой тот все время представляет и видит в своем бессознательном судьбу Германии… Власть Гитлера не политическая, она магическая».

В свое время Юнг позволил бессознательному овладеть собой в лабораторных, так сказать, условиях. Почувствовал на себе силу архетипов, понял их как потоки, которые подхватывают человека и несут к неким целям. Среди прочего он осознал в себе специ-фическую архетипику немецкого народа и попытался ее преодолеть. Юнг думал, что убил в себе Зигфрида. В этом можно усомниться (архетипы не умирают), но во всяком случае он лучше многих других понял немцев вообще и в частности – Гитлера. Стоит послушать, что Юнг о нем говорит: «Он подобен человеку, который внимательно прислушивается к потоку внушений, нашептываемых голосом из таинственного источника, и затем действует в соответствии с ним… Его голос есть не что иное, как его собственное бессознательное, в которое немцы спроецировали самих себя; это бессознательное семидесяти восьми миллионов немцев. Это то, что делает его могущественным».

Направление на Восток

Итак, мы выслушали Юнга. А теперь послушаем Вотана. В конце интервью Юнг вдруг говорит: «Но теперь оставим это в стороне, и позвольте мне объяснить, в чем заключается мое лечение… Когда мой пациент действует под властью высшей силы, силы в нем самом, подобно голосу Гитлера, я не рискую приказывать ему не подчиняться своему голосу. Он не послушает меня, если я рискну приказать… Единственное, что я могу предпринять, это попытаться, интерпретируя голос, побудить больного вести себя с меньшей для него самого и общества опасностью… Поэтому я полагаю, что в этой ситуации единственный путь спасти демократию на Западе… не пытаться остановить Гитлера… Его голос говорит ему объединить всех немцев и вести их к лучшему будущему… Невозможно удержать его от осуществления этих намерений. Остается лишь надеяться повлиять на направление его экспансии. Я предлагаю направить его на Восток… Послать его в Россию. Это логичный курс лечения для Гитлера».

Не слишком ли дорогой курс? А как быть с миллионами русских, которые погибнут в этой войне? Обратим внимание: с того момента, как Юнг начинает объяснять курс лечения, он будто преображается, с ним явно что-то происходит. Что именно? Аналитику ясно, что в коллегу вселился Вотан. Юнг теперь одержим не хуже Гитлера: ясновидит и бредит. Он уже выше сообщил Никербокеру свое идиотское убеждение, что ленивый славянский мужик не встает по утрам, спит весь день. Но теперь, целиком проникшись Вотаном, доктор вещает что-то совсем уже людоедское. И как в воду глядит: нездоровая жажда натравить Гитлера на мужика (навязчивая идея Юнга напасть на Россию) будет в точности удовлетворена через три года (конечно, в день летнего солнцестояния).

Вряд ли какой-нибудь Черчилль читал это интервью, но ведь и он тоже видел спасение Запада в направлении Гитлера на Советский Союз. И, конечно, работал над этим. Европа не раз применяла юнговский «курс лечения», поскольку он вытекает из содержимого коллективного бессознательного Запада. Мы знаем примеры крестовых походов, нашествия поляков в Смутное время, нашествия Наполеона. И идеологии здесь ни при чем. В бессознательном нет идеологий, там есть только так или иначе оформленное либидо, психическая энергия, которую надо направить на Восток, чтобы она не взорвала Европу. Вотан все повторяет устами Юнга: «Я предложил бы послать его в Россию. Там много земли».

Будучи одержим, Юнг не видит Вотана в себе. Но прекрасно видит его в других. Сразу после окончания войны появилось интервью, в котором Юнг говорит: «Для психолога ясно одно, а именно – то, что он не должен следовать широко распространенному сентиментальному разделению на нацистов и противников режима. У меня лечатся два больных, явные антинацисты, и тем не менее их сны показывают, что за всей их благопристойностью до сих пор жива резко выраженная нацистская психология со всем ее насилием и жестокостью».

Юнг явно хочет внушить победителям, что он не такой, что он еще накануне Первой мировой войны убил в себе Зигфрида, что в его снах нет ни капли Вотана. Но мы знаем, что это не так. Раз побежденные демоны могут вернуться. Никто никогда и ни от чего не застрахован.

Источник: «Политический журнал»