Тезисы доклада на конференции Русской антропологической школы РГГУ и Крымского геопоэтического клуба «Власть Маршрута: путешествие как предмет историко-культурного и философского анализа».
Вадим Штепа
В отличие от уважаемых предыдущих докладчиков, я позволю себе сосредоточиться не на теории путешествия, но на его исторических практиках. Успешное историческое путешествие, на мой взгляд, это создание новых цивилизаций. В этом маршруте время и пространство словно бы сливаются воедино.
Исходной точкой такого путешествия является некая цивилизация, которая саму себя полагает «вечной», но деятелями новой эпохи уже начинает рассматриваться как устаревшая и сковывающая.
Здесь архетипический пример – Римская империя, которая столетиями строилась на контрасте между «вечным городом» и окружающей его безликой «провинцией». Поэтому, кстати, выглядит некорректным объединение Древней Греции и Рима в «единую» античную цивилизацию. Гиперцентрализм Римского мегаполиса принципиально отличал его от многополисной эллинской античности.
Но затем «многополисность» возвращается: начало новой европейской истории и становление современных наций (французы, итальянцы, испанцы и т.д.) – это своего рода «исход из Рима». Дальнейший символический «исход из Рима» стал глобальным – когда европейским пассионариям стало тесно в масштабах и канонах «Старого Света», они отправились строить свою утопию в «Новом».
* * *
Домосковская Русь (Гардарика) по своей многополисности напоминала античную Элладу. Последующий москвоцентризм фактически был преемствованием архетипа Римской империи, неслучайно именно в эпоху становления Московского царства в нем возникает доктрина «Третьего Рима».
В России состоялось несколько исторических попыток «исхода из Третьего Рима». Первая была мотивирована консервативно – ее воплощали собой староверы, для которых этот «Третий Рим» утратил свою религиозную идентичность. Вторая, петровская, напротив, была модернистской – однако подражание европейским империям того времени вряд ли можно назвать открытием действительно новой цивилизации. Московско-петербургское «раздвоение» чем-то напоминало римско-константинопольское. Затем большевики парадоксальным образом воссоздали однополярность «Третьего Рима» в образе столицы «Третьего Интернационала».
Современная Россия – одна из самых централизованных стран, с попыткой реставрации «третьеримской» доктрины, чем и объясняется наблюдаемый рост клерикализма и изоляционизма. Но российский гиперцентрализм неизбежно проигрывает регионализму как новому глобальному тренду.
В сетевом обществе все регионы становятся равноправными кластерами, а постиндустриальная экономика более не нуждается в гигантских «городах-заводах», возникавших в индустриальную эпоху. В современной Европе многие креативные сообщества предпочитают экологически чистые небольшие поселения – сети информационных коммуникаций существуют повсюду, но делают уже излишними офисные столпотворения.
На то, что количество жителей далеко не всегда связано с качеством, обратил внимание автор книги «Креативный город» Чарльз Лэндри: «Некоторые думают, что чем больше город, тем он важнее, и что самые крупные по численности населения города исторически являются самыми важными. Это уже неверно. Города с самой большой численностью населения – такие как Сан-Пауло, Мехико, Дакар и другие – не являются самыми важными городами планеты. Цюрих – очень маленький, но очень важный город. Франкфурт – очень маленький (меньше миллиона жителей), но очень важный город. Необязательно быть большим, чтобы быть важным. Это просто мания величия».
«Глобальная деревня», пришествие которой в эпоху интернета пророчил Маршалл Маклюэн, осуществляется в том числе и буквально. Характерный пример – штаб-квартира такой гигантской глобальной корпорации, как Microsoft, расположена не где-нибудь в Нью-Йорке или Лос-Анжелесе, а в лесном городке Редмонд у канадской границы, с населением всего 50 тыс. человек. Знаменитая «Кремниевая долина» также являет собой не агломерацию мегаполисного типа, но скорее децентрализованную сеть небольших калифорнийских городов.
Сегодня в Северной Америке и Западной Европе фактически происходит процесс постиндустриальной дезурбанизации. Конечно, исчезают не города как таковые, но крупные мегаполисы все более утрачивают свою роль культурного авангарда. Наиболее авангардными, напротив, выглядят проекты нового брендинга регионов и малых городов. Это иногда выглядит как новая эпоха «географических открытий» – только уже не в экстенсивном, а в интенсивном смысле: пробуждение (или даже создание «из ничего») культурной и мифологической специфики различных земель, что резко повышает их туристическую и инвестиционную привлекательность. Фактически уже можно говорить об «исходе» креативного класса из мегаполисов – его представители предпочитают создавать новые территориальные бренды.
Культура мегаполисов все более смещается в азиатско-тихоокеанский регион (Гонконг, Шанхай, Сингапур и т.д.), где она отражает продолжающуюся там урбанизацию индустриальной эпохи. Большинство цифровой техники в мире физически собирается именно в азиатско-тихоокеанских мегаполисах, тогда как «софт» для нее пишут в таких «глобальных деревнях», как Пало-Альто или Санта-Клара.
Новейшая российская дилемма – развитие либо по европейско-американскому (постиндустриальному) типу, либо по азиатско-тихоокеанскому (индустриальному). Но вероятно, в различных российских регионах будут доминировать различные типы. Также можно заметить, что наблюдаемый экстенсивный рост московского мегаполиса, в отличие от азиатско-тихоокеанских, не приводит к какому-то взрывному индустриальному развитию. Скорее, в данном случае наблюдается просто самоцельная консервация имперского гиперцентрализма, у которого не осталось никаких иных исторических смыслов, кроме контроля за сырьевыми ресурсами других регионов.
* * *
Американские «пионеры», открывшие «Новый Свет», открыли и новый смысл путешествия – стремление перебраться в края, свободные от прежних властей и стереотипов, и основать там новую цивилизацию, построенную на новых принципах. В целом им это удалось. США и поныне остаются весьма децентрализованной федерацией, где у различных штатов различные законы, а власть своего города или штата важнее для граждан, чем персонаж, заседающий в Белом доме.
В «Старом Свете» подобные смыслы были скорее исключением. Даже вольные русские казаки и поморы, уйдя в Сибирь и на Аляску, не основали там новых стран. Имперский архетип «Третьего Рима» довлел над ними сильнее…
А может быть, это произошло потому, что движение на Восток, «встречь Солнцу» – это символ движения в прошлое, к «истокам», тогда как на Запад, «вместе с Солнцем», это движение в будущее?
Снять это противоречие позволит один транспортный проект, который действительно можно назвать «проектом века». Речь идет о проекте «Берингов мост», который обсуждался еще в начале прошлого столетия, но затем был остановлен его бурными событиями и «железным занавесом». Сегодняшние технологии уже позволяют строить мосты гораздо протяженнее 82 км – таково расстояние между Аляской и Чукоткой. Если этот мост будет возведен, он будет означать символическое стирание границы между «Востоком» и «Западом». Но возможно, его строительство тормозится именно потому, что менталитет современного человека до сих пор не готов к такой мировоззренческой революции…
А если вновь совершить исторический экскурс, то российский исход из мегаполиса в начале ХХ века подстегнула именно революция. Розанов в Сергиевом Посаде, Волошин в Коктебеле, Игорь Северянин в Эстонии, Репин в Терийоки… Десятки самостоятельных региональных правительств означали попытки основать новую реальность на дистанции от «столиц». В целом это был трагический опыт, потому что имперская традиция России заставляла их чувствовать себя «на окраине», а не «в центре событий». Во многом по причине этой неизбывной «провинциальности» провалился и российский «парад суверенитетов» 1990-х годов.
Кстати, здесь любопытно отметить антиномию с немецкой историей. Самых значимых немецких философов можно назвать «провинциалами» – Кант, Ницше, Хайдеггер. Хайдеггер даже написал эссе «Почему мы остаемся в провинции?» Столичным (берлинским) философам оставалось лишь интерпретировать их идеи. Современный европейский регионализм идет дальше – он отвергает само понятие «провинция» как символ чего-то вторичного и зависимого от имперских столиц. По существу, «столицами» и субъектами прямого диалога становятся все регионы и города, жители которых осознают и заявляют собственную уникальную идентичность.
Сегодняшние московские интеллектуальные дискуссии, где продолжается имперская инерция противопоставления «столицы» и «провинции», подчас странным образом напоминают безвыходно ходившие по кругу дебаты ровно столетней давности о богоискательстве, богостроительстве и т.п. Но прошло лишь несколько лет – и актуальными для общества оказались совсем другие вопросы…
«Провинциалы» в России все еще стремятся в Москву, но затем некоторые из них совершают и дальнейший «исход». Причем чаще всего это не просто смена одного мегаполиса на другой – многие находят себя в самых разных регионах, преимущественно европейских, но, судя по ЖЖ-сообществу «Пора валить?», выбор глобален и иногда парадоксален. Исход из мегаполиса – рискованный и непредсказуемый маршрут. С точки зрения мегаполиса – это «дауншифтинг», с точки зрения исходящего – в «дауне» остается сам мегаполис, где количество взяло верх над качеством.
Источник: «Русский Журнал»