Мария Бочкарева, с ее трагической судьбой – одна из самых загадочных фигур отечественной истории ХХ века. И самых спорных тоже. Женщина, принимавшая участие в бурных политических событиях переломного периода в истории нашей страны, имевшая встречи с известными политическими лидерами, прожившая, наконец, жизнь, редкую по разнообразию и богатству ощущений.

С. В. Дроков, кандидат исторических наук, ведущий аналитик ЗАО «Прософт»

Конец 1950-х… В московский троллейбус, с немногочисленными пассажирами, тяжело поднялась небольшого роста плотного телосложения пожилая женщина. Короткая стрижка седых волос, мешковатое пальто, разношенная обувка – все как у других. Кроме одного – гордой осанки и уверенного взгляда. Опустившись на сидение, женщина устало оглянулась вокруг, а затем засмотрелась на поток спешащих куда-то машин.

Как часто бывало в московском транспорте, среди пассажиров зашел разговор о жизни. Говорили свободно – время страха за свои слова постепенно забывалось. «Да-а, – протянула женщина, вступая в беседу, – так ли было в семнадцатом году!» «Да откуда же Вы знаете – что и как было?» Распрямив плечи и вздернув подбородок, она заявила: «Знаю, я – Бочкарева!» Но троллейбус доехал до конечной остановки, надо было выходить. Пассажиры, недоуменно посмотрев на старушку, поспешили к выходу. Дождавшись, когда все выйдут, не спеша, с достоинством, неизвестная москвичам Бочкарева выплыла на тротуар[i][i]…

О целом ряде женщин волею судьбы сыгравших заметную роль в российской истории практически мало что известно. Главная причина этого заключается в сложившейся вековой традиции отводить для женщины место кухарки, воспитательницы детей и наложницы в «крепком тылу» мужчины. Отсюда то общественное изумление и неприязнь к отступнице от признанных догм и запретов. На такую смотрят как на диковинку, с усмешкой покручивая палец у головы и… со временем забывают. Ведь приговор общества суров и обжалованию не подлежит – что с бабы возьмешь?

В периоды исторических потрясений часто появляются неординарные исторические натуры. Для их действий открывается широкий простор. Во все века сила призыва «За веру и Отечество!» поднимала из самых глухих уголков необъятной России ее верных сынов и дочерей, и направляла их туда, где решалась судьба Отчизны.

Все тяжелые испытания и невзгоды, выпавшие на долю россиян в годы Первой мировой войны, Октябрьского переворота 1917 года, Гражданской войны и строительства «социализма», как в капле воды, отразились в судьбе неграмотной крестьянки…

Казалось бы, на фоне всеобщего развала от женщины уместнее было бы ожидать применения «природного оружия» – слез и истерики, но она берет в руки ружье, одевает военную форму. В момент сдвига моральных ценностей родилась особая от праздной толпы порода людей. «Бочкаревские дуры»[ii][ii] не собирались побеждать немцев в кровавых боях, для этого их было слишком мало. А как сказала одна из них: «Когда после боев повезут по всей России искалеченных женщин-доброволиц, тогда, может быть, опомнится русский солдат, вернется в свою часть дезертир и русская армия до конца исполнит свой долг»[iii][iii]. Для оценки подобного исторического явления важно понять внутренний мир его участников – добровольных смертниц.

Судьба Бочкаревой типична для большинства женщин-солдат ее батальона. Но как организатор она обладает большим жизненным опытом. Этот опыт помогал настойчиво добиваться поставленных целей, сознания принятых обязательств, требовательной оценки своих возможностей. Сказать, что она переродилась в мужчину, значит недопонимать роль женщины в обществе, что, впрочем, зависит от персонального мировоззрения.

Не стоит также анализировать каждый поступок Марии. Намного важнее понять принципиально новую эволюцию «женской доли», явное отсутствие в этом схематичной логики. Следует помнить ответ Иисуса Христа на вопрос Апостолов для чего среди них Мария Магдалина: «Когда вы сделаете женское как мужское, внутреннюю сторону как внешнюю, и внешнюю сторону как внутреннюю, и верхнюю сторону как нижнюю, многое как одно и одно как многое, тогда вы войдете в Царствие»**. Сделать внутреннее как внешнее, а внешнее как внутреннее означает познание великой тайны мужского и женского. Распределение между ними ролей замкнет горизонт мысли в рамках безысходной предрешенности греха…

13 мая 1918 г. в одном из американских тихоокеанских портов с трапа парохода «Шеридан» сошла на берег необычно одетая женщина. В армейских бриджах, заправленных под краги, эпостасом медалей за отличную боевую службу, среди которых ярко выделялись, позвякивая, Георгиевские кресты – гостья произвела фурор. Эмигрантская газета «Русский голос» писала: «С большим трудом ей удалось ускользнуть от большевистских лап… Благодаря содействию сторонников правительства Керенского, ей удалось бежать по Сибирской железной дороге во Владивосток, переодетой сначала крестьянкой, а затем мужчиной. Госпожа Бочкарева стала известной после того, как организовала батальон, состоявший исключительно из женщин… «Я сформировала «Женский батальон», чтобы бороться за спасение России от тевтонского нашествия… Российский народ послушался обещаний самозванцев и забылся в опьянении. Но он пробудится и жестоко расправится с действительными врагами»…»[iv][iv]

Журналистка Кириенко, описывая свою встречу с Марией Леонтьевной Бочкаревой в нью-йоркском отеле, отмечала: «Госпоже Бочкаревой на вид лет тридцать-тридцать шесть. Тип женщин из центральных губерний России. Круглое, полное, почти мужское лицо, несколько грубоватые черты. Остриженные волосы. Держится по военному – выправкой и движениями. Носит форму подполковника в «хаки». На плечах погоны с просветами и тремя звездочками. На ногах американские военные ботфорты». «Нельзя ли узнать цель Вашего приезда в Америку?», – задала вопрос Кириенко. «Я приехала сюда по делу чрезвычайной важности. В чем оно, сейчас не могу сказать, но о нем узнают через несколько дней…»[v][v]

Кем же была Маруся Бочкарева и почему ее личность вызвала столь неожиданный интерес? Неужели так сталось, что молитва ее матери перед почерневшими от времени ликами Святых в убогой лачуге под Томском, осеняла, спасала и помогала в трудные минуты?

Богородице Дева, радуйся! Благодатная Мария, Господь с Тобою, благословенна Ты в женах и благословенен плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших. Доченька, Маруся! Как изболелась душа моя по тебе, исстрадалась. Где ж носит тебя, жива ли? Как сейчас помню лицо твое в слезах, как просила дозволения уйти в солдатки. Прости, что в сердцах накричала, слово страшное вырвалось, мол, дочерью не будешь. Коса твоя, что ты отрезала, в сундуке лежит и как хлыст она для меня напоминанием. Отсекла ты долю бабью тяжелую, да ярмо себе на шею повесила. Не поймет тебя свет белый, затопчет…

Сколько подобных этой, перед затопленной лампадкой, под скрип половиц и скрежет сверчка, было произнесено молитв?! Молились матери… И не важно в бриллиантах или с единственным стертым трудом и временем медным обручальным кольцом, складывались персты для поклона перед Господом и Пресвятой Богородицей. Молились за единственных, своих.

«Хочу Вам сообщить, – писала мне москвичка Галина Васильевна Моисеева, – что со слов моей мамы, ее сестра Татьяна Игнатьевна Цыпкина служила в Женском батальоне смерти. Сколько времени прослужила она там неизвестно, так как в 1918 г. она встретилась с Викентием Осиповичем Ермушом – комиссаром бронепоезда имени III-го Интернационала. Впоследствии он стал ее мужем, уговорив выйти из батальона. И в 1918 г. она вступила в большевистскую партию… Знаю, что Татьяна какое-то время работала в Смольном. По характеру она с детства была озорной, смелой, решительной, в разговоре порой резкой. Всегда хорошо одевалась, причесана, хорошо готовила, и обладала прекрасным голосом – контральто»[vi][vi].

В гостеприимном доме москвички Анны Соломоновны Рацер-Жегаловой неспешный рассказ шел о Марии Илларионовне Можаевой, 1885 г. р. – «Где-то в двадцатых годах моя мама работала в организации под названием ЦЭРЭК делопроизводителем. Было такое управление судоходства по морям и рекам. – Вспоминала Анна Соломоновна. – И вот, однажды, к ней прислали безработную машинистку-курьера Можаеву. Мама очень ее жалела и всячески помогала. Мне самой было тогда восемь лет… Жила она где-то в Калашном переулке, на Никитской, в маленькой комнатке, на первом этаже. Нас удивляло, что одевалась она в военную форму цвета хаки: гимнастерка, юбка, сапоги. Стрижка – полька. У нее, по ее рассказам, ничего больше и не было, так как родители погибли в Казани. Несколько позже мы узнали, что она служила солдатом «летучего батальона смерти». Во время НЭПа торговала с лотка пирогами на углу Сретенских ворот и Большой Лубянки. Все получалось у нее нескладно: от голода съедала почти весь свой товар. Где-то в 1935–1936 гг. ее арестовали, и она исчезла. Мама пыталась что-либо узнать, но, увы!

В 1941 г. из лагерей и тюрем выпустили много народу, в том числе и Можаеву… В 1946 г., уже после ее прописки в Москве в старой квартире, ее вновь арестовывают, опечатывают комнатку в коммуналке и вывозят весь скарб. В 1963 г. Мария Илларионовна меня разыскала и пришла в гости. Мама уже умерла. Она сообщила, что ей дали по реабилитации новую квартиру, но материально было плохо… По ее рассказам, она работала в Магадане на поселении и ухаживала за свиньями. Точно не помню когда, в 1966 или 1967 г., мне позвонили из больницы и сказали, что звонят по ее просьбе, так как она умирает»[vii][vii]. Так закончилась жизнь солдата «летучего батальона смерти».

А вот письмо из «казенного дома» от омича Юрия Анатольевича Якунина. В ходе большой работы по реабилитационным делам он выявил документы с поистине детективной завязкой. В сентябре 1919 г. на станции Шумиха была задержана пассажирка, не имевшая пропуска. В дамской сумочке сохранилось лишь удостоверение, выданное Комиссией попечения о пленных и раненых в Латвии. По нему следовало, что Евдокия Алексеевна Соколова едет из Риги к месту жительства в Томск. О себе она рассказала чекистам, что в 1914 г., после отправки мужа – офицера Дрогобужского полка – Александра Соколова на германский фронт, добровольно поступила на военную службу: конную разведку 2-го Сибирского полка. За беззаветную храбрость была награждена Георгиями всех степеней и произведена в прапорщики. Муж Евдокии погиб под Варшавой в 1915 г., а сама она, в том же году, раненой угодила в немецкий плен, из которого бежала вместе с двумя русскими офицерами.

Правда, если эта часть ее рассказа излагалась последовательно, то о фактах своей последующей биографии она сообщила противоречивые сведения. Вначале Евдокия утверждала, что родилась в поместье дворянина, полковника А. М. Артемьева в Томской губернии, затем изменила место рождения на Варшаву, а отца – на полковника А. Б. Гудовича. Чем и навлекла на себя подозрения чекистов в причастности к колчаковской разведке, с последующим направлением в концлагерь на два года[viii][viii]. Далее следы Е. А. Соколовой потерялись…

Не менее любопытна история женщин-морячек. 30 июня 1917 г. начальник Кольского района и отряда судов обороны обратился в Петроградский комитет кружка «Русские женщины сплотитесь» с письмом, где писал: «Для обслуживания береговых учреждений Кольской морской базы и различных жизненных потребностей необходима женская организованная артель в 100–150 человек… Жалование всем при бытовом помещении и столе матросской порции 90 рублей в месяц»[ix][ix].

На следующий день Комитет кружка подал прошение главнокомандующему П. А. Половцеву с просьбой разрешить «составить морскую женскую команду для похода в окопы, обслуживания кораблей, тыловых работ, словом, туда, где нужна будет ответственная и необходимая для чести и пользы дорогой Родины работа»[x][x]. Генералу уже приходилось принимать строевые смотры женщин-солдат, о чем писал в своих воспоминаниях: «Потеха замечательная. Хорошо отчеканенный рапорт дежурной девицы один чего стоит, а в казармах «штатская одежда» и шляпки с перьями, висящие на стене против каждой койки, производят оригинальное впечатление. Зато строевой смотр проходит на 12 баллов. Удивительные молодцы женщины, когда зададутся определенной целью»[xi][xi]. Видимо в предвкушении очередной «потехи» Половцев дал согласие женщинам примерить матросскую робу, гюйс и беску.

12 июля по флоту и морскому ведомству за подписью А. Ф. Керенского был объявлен приказ № 397 об организации Первой морской женской команды при Морской учебно-стрелковой команде в городе Ораниенбауме, численностью в 150 человек. После прохождения строевого обучения предполагалось отправить эту команду для обслуживания береговых учреждений Кольской морской базы. Тем же приказом предписывалось принимать «женщин с крепким здоровьем, ввиду особенностей зимней службы в арктическом климате»[xii][xii]. Набралось всего 35 человек. Поэтому морской министр приказал морскую женскую команду расформировать, а «записавшихся же в нее считать кандидатками на соответствующие их специальностям обязанности, если таковые могут быть применены к морскому ведомству, предоставив им поступать по вольному найму на освобождающиеся вакансии»[xiii][xiii]. 15 августа 1917 г. этот батальон был фактически расформирован.

Но «мужики в погонах и лампасах» просчитались. Не учли извечного тяготения второй половины рода человеческого ко всему новому. На этот раз – брюкам клеш и бескозыркам. 22 августа Комитет «Русские женщины сплотитесь» обратился в Главный морской штаб за разъяснением, какие должности по вольному найму могут замещаться доброволицами? Потребовал также признать необходимым «оставление за доброволицами права ношения форменной одежды, так как лишение таковой вызовет среди них справедливое чувство обиды, так как все поступившие в команду были обнадежены как в этом отношении, так и в смысле дальнейшей службы»[xiv][xiv].

Через день пришло решение Главного морского штаба: «Желающим из принятых в команду женщинам отправиться в распоряжение начальника Кольской базы для службы по вольному найму. Желающих отправить по месту назначения, удовлетворив проездными бланками и кормовыми по положению. Ввиду состоявшегося переобмундирования их в матросскую форму и невозможности самим приобрести необходимые платья, взамен старого и распроданного, разрешено выданное им по положению обмундирование, включая и первый срок – не отбирать»[xv][xv].

Но радость женщин от ношения морской формы была недолгой. 10 сентября Главное управление по делам личного состава уведомило начальника Морской учебно-стрелковой команды о необходимости переобмундирования доброволиц, отправляющихся на Кольскую базу, в армейскую форму, а «выданное им матросское обмундирование отобрать, за исключением сапог и белья»[xvi][xvi].

Из числа записавшихся в сентябре в Морскую женскую команду (35 человек) в распоряжение начальника Кольского района отправилось… 6 человек. Остальные – в Женский военный союз и Комиссию по трудовой женской повинности. Самый дальний «морской поход» оставшихся в Ораниенбауме морячек исчислялся несколькими десятками метров по побережью Финского залива. Итого 6 против 29. Первоначальные намерения женщин, образовавших морскую команду (помните, «для похода в окопы, обслуживания кораблей…») как-то сами собой поутихли. Более того, обустроенная твердь под ногами показалась перспективнее для «ответственной и необходимой для чести и пользы дорогой Родины работы».

Оставшиеся в Ораниенбауме 29 женщин снимать форму и уезжать на места «трудовой женской повинности» особо не торопились. Они заручились поддержкой Центрального Комитета Всероссийского военного флота (Центрофлот), который 14 сентября ходатайствовал перед руководством Морской учебно-стрелковой команды: «Входя в тяжелые исключительные условия некоторых лиц женского батальона, находящихся при стрелковой команде, Центрофлот считает своим нравственным правом предоставить им временно пока находиться на своем старом месте и пользоваться всеми видами довольствия, вплоть до ношения временно матросской формы, не чиня никаких препятствий»[xvii][xvii].

Тем временем, революционные идеи о всеобщем братстве, выразительные слова (и не только) на публичных митингах будущего деятеля международного женского движения А. М. Коллонтай настолько воодушевили некоторых матросок, что их высокий покровитель вскоре вынужденно призвать к порядку: «Независимо от сего объявить лицам женского батальона, что Центрофлот, беря их под некоторое свое покровительство, уверен в том, что со стороны лиц женского батальона не будут повторяться случаи некорректного поведения, позорящие форму и достоинство матроса. При повторении же позорных деяний Центрофлот лишает их своего попечительства»[xviii][xviii].

…Нечто похожее наблюдалось поначалу и в сухопутных женских частях. Зарубежная гостья вспоминала: «Ничто так не будоражило общественный интерес во время Великой войны как Батальон смерти, сформированный русскими женщинами. Слыша о нем так много еще до отъезда из Америки, я решила, что по приезду в Россию, первым моим делом станет посещение батальона. В течение 6 месяцев я наблюдала за любопытным движением, разделившем его на два враждующих лагеря. Их лидер Леона Бочкарева получила небольшие побои и находилась в госпитале. Избитая, непонимающая, она заявляла: «Не желаю связываться с бабами! Я не верю им». Если бы она знала, какое значение имеет секс…

Недалеко от Смольного института находился вербовочный пункт. Это стало местом, где я приобрела первых друзей среди женщин-солдат. Невысокая коренастая девушка с коротко стриженными черными волосами стояла, неуклюже держа большое ружье со штыком. Она по-военному окликнула меня: «Стой! Кто идет?» Я поняла, что эта девушка часовой и объяснила цель своей миссии. Внутри пункта на стульях в коридоре сидела небольшая группка из двенадцати девушек. На них были надеты странные одежды: одна в бальных туфлях и легкомысленном корсаже, другая во французских туфлях на высоком каблуке и еще одна в коричневых туфлях на кнопках и зеленых чулках – единственная универсальная схожесть друг с другом в коротких прическах и наличии мужских штанов…»[xix][xix]

24 октября 1917 г. батальон получил приказ из штаба Петроградского военного округа – прибыть со станции Левашово, что по Финляндской железной дороге, на Дворцовую площадь столицы. Когда командир батальона штабс-капитан Лосков узнал, что он вызван для охраны Временного правительства, то увел женщин в казармы. Лишь часть 2-ой роты, где-то около 130 человек, приехавшая в Питер раньше, приняла все-таки участие в защите «последнего оплота самодержавия». Она занимала оборону на первом этаже дворца от главных ворот до Миллионной улицы. После выстрелов с Петропавловской крепости, крейсера «Аврора» и небольшой перестрелки, эта рота выслала парламентариев и заявила о желании покинуть позицию. Личный состав был разоружен и… изнасилован. Никакого участия в «дворцовой истории» Мария Бочкарева не принимала[xx][xx].

Из интервью Бочкаревой: «Наш отряд уехал на фронт, а 29 числа прибыл на позицию. Хочу сказать честно, что мы были встречены солдатами с удивлением и даже враждебностью. Они никак не ожидали, что у русской женщины окажется больше храбрости, больше любви к родине и больше понимания истинной свободы, которую мало завоевать, но надо еще и защищать, чем у них, среди которых развелось много трусов и предателей. Ни в одной из воюющих армий не было женских батальонов, кроме русской, и это лучше всего доказывает, какой развал внесли враги свободы в когда-то доблестные наши войска. Мы дошли до того, что женщина должна была идти впереди и показывать всем мужчинам-воинам, как надо защищать родину и свободу. Какой позор!

В подтверждении этого расскажу о нашем боевом крещении. В ночь с 7 на 8 июля 1917 г. полк должен был наступать на фронте Сморгон-Крево. Работа артиллерии быстро уничтожила немецкие проволочные заграждения и окопы. По первому приказанию женский батальон безудержно ринулся вперед на первую линию германских окопов. К нашему ужасу, среди солдат что-то произошло. Часть пошла вперед, большинство же повернулось к врагу спиной. Отчаянные призывы и увещевания женщин успеха не имели. В этот момент неприятель осыпал нас тяжелыми снарядами. Женский батальон и верные долгу солдаты, тем не менее, пошли вперед и завладели двумя линиями окопов. В общей сумятице мы сбились с пути. Вместо того чтобы следовать за полком, мы взяли вправо, и попали на место, усиленно обстреливаемое немцами. Вблизи виднелся Новоспасский лес. Батальон рассыпался цепью и пробрался в него. Призывы на помощь не действовали на трусов. Солдаты отвечали, что боятся леса, так как там могут быть немцы. В этом первом бою мы потеряли около 30 убитыми и до 70 ранеными женщин-солдат»[xxi][xxi].

Слово «война» женского рода, но то, что стоит за ним – далеко не женское дело… Почему же при каждом новом витке истории как в русской карточной игре Акулька разыгрывается именно Дама? Мария Леонтьевна Бочкарева – организатор Женского батальона смерти, Георгиевский кавалер. За свою жизнь имела несколько кличек: «Манька», «Бук», «Яшка», «вражина». За каждой стояла пусть небольшая, но созвучная движению времени и душевному порыву, история.

В 1905 г. на посиделках без долгих ухаживаний к ней посватался Афанасий Бочкарев. 22 января в метрической книге Вознесенской церкви появилась запись: «Первым браком Афанасий Сергеев Бочкарев, 23 лет, православного вероисповедания, проживающий в Томской губернии, Томском уезде, Семилужской волости, деревне Большое Кусково» взял в жены «девицу Марию Леонтиеву Фролкову, 18 лет, православного вероисповедания, проживающую в Томской губернии, Томском уезде, Ново-Кусковской волости, поселке Ксеньевском»[xxii][xxii]. Чтобы встать под венец Марии понадобилось к своим шестнадцати приписать два года – случай довольно прозаический в простых крестьянских семьях. Первое супружеское лето они встретили, работая в иркутской конторе по укладке мостовой, получая семьдесят копеек в день. Там Мария и получила первую кличку «Манька», слыша со всех сторон смех и издевательства.

Афанасий запил, не желая терпеть мучительные побои и унижения, женщина сбегает в Сретинск. Нанимаясь прислугой, она и не подозревала, что попала в услужение в публичный дом. Ее гражданским супругом стал Янкель Гершев Бук, 23 лет, отсидевший срок в Иркутской тюрьме и занимавшийся карточным шулерством, воровством и грабежами. Тем не менее, молодые сошлись.

Пожалуй, Яков стал той настоящей любовью Марии, к которой она стремилась всем сердцем. Открыли мясную лавку, где она стала первой женщиной-мясником, получив кличку «Бук». Но семейная жизнь продолжалась всего три года. В один из майских вечеров 1912 г. Бука вновь посадили в тюрьму. Открыто называя себя гражданской женой, с неимоверным трудом, Мария добивается свидания с любимым в Иркутском централе. Более того, решает отправиться с ним по этапу в ссылку, для чего самоарестовывается.

Этап околоточных каторжников двинулся в мае 1913 г. Среди документов на административно-ссыльного Янкеля Бука сохранились постановления Якутского губернатора И. И. Крафта от 15 июня 1913 года о назначении Бука на жительство в село Павловское Якутского округа и от 14 июля того же года, переназначавшее Якова на жительство в Якутск, без выдачи казенного пособия. В архивном деле проходит упоминание и о Бочкаревой. Так, по агентурным данным, прибыв в Якутск 14 июня, Яков тут же развернул прежнюю деятельность – скупает и перепродает вещи, а съезжая с квартиры учителя Темкина дочиста ее обкрадывает. На другой день, после кражи, к учителю явилась Мария Леонтьевна с требованием отдать забытые при «переезде» две новые шляпы[xxiii][xxiii]. Из-за отсутствия улик возбуждать уголовное дело не стали…

В августе 1914 г. пришел приказ о мобилизации на фронт. Услышав призыв на защиту родины, Бочкарева разрывает все отношения с карточным шулером: «Мое сердце стремилось туда – в кипящий котел, принять крещение в огне, закалиться в лаве. Дух жертвоприношения вселился в меня. Моя страна звала меня». И из Томска посылает телеграмму императору с просьбой разрешить завербоваться в солдаты. К всеобщему удивлению, получает высочайшее согласие.

Настал день, когда Бочкарева, надев праздничное платье, отправилась к командующему 25-м Томским резервным батальоном, который зачислил Марусю в вольнонаемные солдаты. По неписаному правилу, среди русских солдат, существовало правило давать друг другу клички, на вопрос, как назвать ее, Мария, вспомнив о Буке, ответила – Яшка.

Февральским днем 1915 г. полк получил назначение следовать в Полоцк в распоряжение 2-ой армии генерала В. И. Гурко. Уже на третий день после прибытия солдаты пошли в наступление, потеряв двоих убитыми и пятерых ранеными. Ночью немцы предприняли газовую атаку. Яшка на руках выносила однополчан. За «выдающуюся доблесть, проявленную в спасении многих жизней под огнем» она получила свою первую награду. Особенно ей запомнился день 15 августа 1915 г. – самый кровавый бой, когда позиции переходили из рук в руки. За «храбрость при обороне и наступлении, за оказание помощи, несмотря на ранение, на поле битвы» Маруся представляется к высшей солдатской награде кресту Св. Георгия 4-й степени.

Она оказалась храбрым солдатом: ходила в штыковые атаки, выносила раненых с поля боя, сама была несколько раз ранена и контужена. За боевое отличие получила полный бант Георгиевских крестов и ряд медалей. Яшке присвоили звание младшего, затем старшего унтер-офицера. На Юго-Западном фронте в мае-июле 1916 г. отличилась во время «Брусиловского прорыва» австро-венгерского фронта. Генерал А. А. Брусилов лично вручил ей награду.

1917 год. Яростное выступление Бочкаревой против братаний на передовой и агитации за начало Гражданской войны едва не стоило ей жизни. На этом митинге она познакомилась с председателем Государственный думы М. В. Родзянко, приехавшим на фронт. Дальше события разворачивались стремительно. Идея организовать батальон возникла у Бочкаревой на собрании солдатских депутатов в Таврическом дворце – женский батальон мог бы послужить примером воинской доблести и чести всему фронту. Бочкарева обсуждает свой проект с генералом Брусиловым, получает аудиенцию у А. Ф. Керенского.

Выступление Марии 21 мая 1917 г. в Мариинском дворце с призывом к гражданкам России организовать батальон для «поднятия духа армии и просветительно-агитационной работы» можно смело считать датой создания 1-го Петроградского женского батальона. «Граждане и гражданки! – Призывала Яшка. – Наша мать погибает. Наша мать – Россия. Я хочу ей помочь. Я обращаюсь к женщинам, чьи сердца как кристалл, а души чисты и возвышенно бьются. Рядом с такими женщинами – примерами самопожертвования, вы, мужчины, выполните свой долг в этот суровый час испытаний до конца!»[xxiv][xxiv] Желающих завербоваться в армию питерских женщин было так много, что выделенного помещения в Доме инвалидов не хватало. Поэтому Бочкарева получила здание Коломенского женского института. Свыше двух тысяч заявлений легло на стол учредителям батальона. Потом женщины прошли медосмотр. Начались учения…

Вставали в 5 утра и до 9 часов вечера обучались на плацу. Короткий отдых и простой солдатский обед. Батальон состоял из четырех рот, по 280 штыков в каждом; пулеметной команды, команды пеших и конных разведчиков, команды связи и саперной, хозяйственной части, нестроевой роты, лазарета и полкового штаба. Всего насчитывалось около тысячи женщин-ударниц, 12 офицеров-инструкторов и 3 унтер-офицера.

Корреспондент газеты «Биржевые новости», посетивший казармы, отмечал в июне 1917 г.: «Бросается в глаза интеллигентная внешность солдат. Еще бы: в составе батальона до 30% курсисток (есть бестужевки) и свыше 40% со средним образованием… Всюду звенящим металлом звучит команда организатора батальона – унтер-офицера Бочкаревой. Она мелькает, как метеор, перебегая от одного взвода к другому, и вся горит огнем вдохновившей ее идеи…»[xxv][xxv] Наконец, долгожданный день отправки на фронт настал. 21 июня 1917 г. батальон в новом обмундировании, в приподнятом настроении выступил в полном параде на площади перед Исаакиевским собором. В гробовом торжественном молчании раздалось имя Бочкаревой, и она вышла вперед. Генерал Л. Г. Корнилов, от лица фронтового командования, вручил ей револьвер и саблю с золотым эфесом. «Вы заслужили это оружие – не опозорьте его», – сказал он. Военный министр Временного правительства Керенский пристегнул погоны поручика к кителю, произведя ее в это воинское звание.

Делегацию от женских организаций возглавляла известная поборница равноправия, вождь суфражисток англичанка Э. Панкхерст. «Эти женщины-ударницы, – отметила она в интервью, – за пять недель превратились в настоящих солдат. Над ними много смеялись, но когда увидели, что они сделали, насмешки перешли в удивление, удивление в восторг. Русские женские ударные батальоны – явление очень значительное. Русские женщины пошли спасать свою Родину. Несомненно, они – больше патриоты, чем мужчины, и в Учредительном собрании русская женщина будет играть заметную роль»[xxvi][xxvi].

Знаменитой американской корреспондентке Греете Дорр удалось сопровождать батальон до места назначения. Вот, что она писала в 1917 г. в своих еженедельных отчетах: «…Женщины носили обмундирование и экипировались точь-в-точь как солдаты-мужчины. Обмундирование состояло из однотипных брюк цвета хаки, свободных гимнастерок с ремнями и высоких фуражек с козырьками. На ногах – высокие ботинки, на плечах – винтовки и защитное снаряжение: противогазы, траншейные лопаты и другие принадлежности. Несмотря на бритые головы, они представляли собой весьма притягивающей образ, схожий с милыми, чистенькими, здоровыми мальчикам. Они были строго вымуштрованы и дисциплинированы, и не пропускали, не откозыряв, ни одного офицера полка.

…До наступления восьми часов вечера я была на Варшавском вокзале, невольно приняв участие во враждебной встрече Женского батальона. По крайней мере, две трети толпы, заполонившей вокзал, состояла из членов ленинской фракции большевиков. Их прислали туда для того, чтобы разбить дисциплинированный строй женщин-солдат, и, по возможности, вовсе сорвать отправку. Поначалу эти подстрекатели-эмиссары германского Кайзера стали кричать проклятия в адрес батальона Бочкаревой. Прекрасно понимая моральный настрой женщин, идущих в окопы на смену дезертирам, ленинцы прилагали неимоверные усилия к сбою марша шеренг, а в последний момент штурмовали вокзал в надежде создать невыносимую ситуацию. В отсутствии чего-либо схожего с полицейской властью, они преуспели в нагнетании нервозной и опасной обстановки, как для женщин-солдат, так и их плачущих матерей и сестер, пришедших проститься. Но женщины-солдаты сохраняя превосходную дисциплину во всем этом, медленно продвигались вперед через толпу к перрону.

…Это был конец моих мытарств, в дальнейшем уже никто не подвергал сомнению мое право оставаться с батальоном. По предложению адъютанта я рассталась с нью-йоркской шляпкой, и тут же сменила ее на белую косынку медсестры Красного Креста. Одетая таким образом, я всеми воспринималась уже как член персонала лагеря. Поезд отряда состоял из одного второго и пяти четвертого классов вагонов. Первый вагон, исключая купе, зарезервированного для размещения офицеров, был заполнен военными и госпитальными запасами. В других вагонах, с примитивно оборудованными трехуровневыми деревянными полками, размещался рядовой состав полка.

Я получила место в купе второго класса, вместе с начальником, ее адъютантом и знаменосцем, крупной, спокойной крестьянкой по фамилии Орлова. Роскошь нашего купе ограничивалась диванными полками без постельного белья или шерстяных одеял. Полки служили местами для сидения днем и сна ночью. Конечно, у нас была незначительная автономия в сравнении с другими, но это единственное бытовое отличие. Что касается продовольствия, все мы столовались одинаково, и надо признаться, будь здоров как хорошо. Друзья полка загрузили поезд хлебом, маслом, фруктами, консервированными вещами, выпечкой, шоколадом и другими деликатесами. Так же у нас имелся суррогатный чай и много сахара. Наше купе было загружено продуктами, цветами, знаменами, оружием, походными чайниками и разнообразными вещами настолько, что мы с трудом перемещались и всегда извинялись за вынужденную ходьбу по ногам друг друга.

…Чем дальше мы уезжали от Петрограда, точки соприкосновения России с западной цивилизацией, тем очевиднее вырисовывались картины ужасного положения империи. Нарастающие изменения на вокзальных станциях все больше напоминали нам о распространяющемся развале армии. Солдаты, встречавшие наш поезд, носили униформу, но сами давно позабыли о выправке и армейской доблести. Они сутулились подобно преступникам, были грязны и неопрятны, их глаза полны пустой дерзостью. Отсутствие дисциплины и субординации отняло у них былую мужественность. Новости о Женском батальона привлекли этих людей подобно рою пчел. Они прижимали свои небритые лица к окнам, выкрикивая фразы, словно попугаи, наученные немецкими шпионами. «А кто это тут сражается за проклятых капиталистов? Кто борется за английских кровососов? Мы не боремся». И женщины, с блеском презрения в глазах, отвечали: «Именно поэтому мы здесь. Ступайте домой, трусы, не мешайте бабам сражаться за Россию!»

Напоследок, когда иссякали мелкие колкости «мирной» пропаганды, мужчины обычно переходили к личным оскорблениям, но женщинам был отдан строгий приказ, не отвечать. Когда же раздался мат, солдатки просто закрыли окна. Никакому фактическому насилию никто не подвергался. При необходимости сойти с поезда за горячей водой или чаем, покупки продовольствия или газет, они так бесстрашно шли сквозь толпы, что мужчины расступались, глумясь и рыча, но оставались в стороне.

Чувствовалась какая-то неописуемая тревожность во время путешествия к абсолютно неизвестному месту назначения, о котором знает единственный человек из всей команды. Прежде всего, странное ощущение, что вы видите доброволиц, отринувших последние остатки защиты и охраны, во имя собственной погибели, жаждавших встречи со смертью, смерти в бою с иностранным противником, первых в мире женщин добровольно идущих к такому концу своей жизни. И каждая счастлива, а единственное опасение состояло в том, что батальон не отправят сразу на передовую линию фронта»[xxvii][xxvii].

Генерал А. И. Деникин вспоминал: «Что сказать про «женскую рать»?.. Я знаю судьбу батальона Бочкаревой. Встречен он был разнузданной солдатской средой насмешливо, цинично. В Молодечно, где стоял первоначально батальон, но ночам приходилось ему ставить сильный караул для охраны бараков… Потом началось наступление. Женский батальон, приданный одному из корпусов, доблестно пошел в атаку, не поддержанный «русскими богатырями». И когда разразился кромешный ад неприятельского артиллерийского огня, бедные женщины, забыв технику рассыпного боя, сдались в кучку – беспомощные, одинокие на своем участке поля, взрыхленного немецкими бомбами. Понесли потери. А «богатыри» частью вернулись обратно, частью совсем не выходили из окопов…»[xxviii][xxviii]

Большевистский переворот вынудил батальон оставить фронт. Поздней осенью 1917 г., сразу же после приезда в революционный Петроград, Бочкарева была арестована и посажена в подвал Смольного. Утром ее известили о предстоящем свидании с Лениным и Троцким. В светлой комнате оба большевистских лидера выразили свое восхищение ее военной карьерой и рассказали о целях пролетарской революции, свершенной для простых рабочих и крестьян. «Я не против ваших прекрасных планов для будущей России, – заявила в ответ Мария, – но в настоящий момент вы призываете солдат бросать фронт и поэтому разваливаете страну… Это – война! Я – солдат и знаю, что говорю, а вы – нет!»[xxix][xxix]…

После освобождения из-под ареста, она решила вернуться домой, в деревню Тутальскую, между станциями Тайгой и Новониколаевском, но в пути около Челябинска была выброшена солдатами-большевиками из вагона. Чудом осталась в живых, лишь повредила себе ногу.

…Среди сорока арестованных находилась полураздетая женщина. Когда их вывели для расстрела в поле и построили в шеренгу, она, опустившись на колени, стала молиться, прижав образок к груди. Слова поддержки старого генерала, принять смерть как подобает русскому офицеру, помогли смертнице подняться с колен и сказать: «Все в порядке – я погибну как герой!»

Внезапно, из оцепления вышел солдат и, встав перед женщиной, медленно спросил: – Ты Яшка? – Да! Но откуда ты знаешь меня? – отвечала смертница. – Да как мне не знать тебя, если ты на своих плечах вынесла меня раненого во время наступления! Меня зовут Петр. За что хотят расстрелять тебя? – взволновано задал вопрос солдат. – Потому что я офицер! – ответила Яшка. Тогда солдат, взяв за руку Марию, встал к ней в строй и заявил. – Расстреливайте меня первого! Она спасла мне и многим солдатам жизни. Весь корпус знает Яшку! Она простая крестьянка, как и я и не занимается политикой! На лобном месте развернулся митинг: одни – за расстрел, другие – за то, чтобы разобраться. Комитет постановил увести Бочкареву с расстрела к начальнику штаба[xxx][xxx]. Позади грохнули залпы…

…Начало 1918 г. Председатель Петроградского Георгиевского комитета генерал Аносов телеграммой вызвал Марию Бочкареву в Петроград и поручил установить нелегальную связь с генералом Л. Г. Корниловым. Одетая в платье сестры милосердия, с подложными документами, Бочкарева через Царицын пробралась в Новочеркасск, а оттуда, по поручению Корнилова, отправилась в Соединенные Штаты просить помощи для борьбы против власти Советов[xxxi][xxxi].

«Я была свободной! Это было 18 апреля 1918 г., когда я покидала русскую землю впервые в своей жизни. Под американским флагом, на американском транспорте, я направлялась в сказочную страну – Америку, неся в груди обращение русских крестьянских солдат к союзникам – помогите России освободиться от германского ярма и обрести свободу в обмен на пять миллионов жизней, что она принесла в жертву за вашу безопасность, безопасность ваших свобод, сохранив ваши дома и жизни!»[xxxii][xxxii]

Не зная, что генерала Корнилова убили в апреле под Екатеринодаром, Мария выполнила его приказ. Вскоре она уже была в Нью-Йорке, а затем и в Вашингтоне, где в конце мая добилась приема у госсекретаря Р. Лансинга и министра обороны У. Беккера. С Лансингом она передала для В. Вильсона свой солдатский оберег – образок Святой Анны. Президент нашел время отблагодарить за подарок письменно. Он написал: «На днях госсекретарь передал мне образок Святой Анны, о чем Вы великодушно просили. Он рассказал, что Вы пронесли образок через все испытания в армии и, что он для Вас дорог; я очень тронут и благодарен за Ваше желание сделать мне подарок. Я сохраню его среди наиболее интересных подарков как свидетельство Вашей дружбы»[xxxiii][xxxiii].

10 июля 1918 г. Мария Леонтьевна получила аудиенцию у президента Северо-Американских Соединенных Штатов. Беседа началась довольно сухо, как вдруг, женщина, не дожидаясь перевода ее слов, перешла к описаниям страданий русского народа, порабощенного большевиками. Выражение ее лица постоянно менялось; опустившись на колени и протянув руки к президенту, она стала умолять о помощи России, продовольствии, войсках. Потрясенный Вильсон, с мокрыми от слез щеками, вскочил и помог подняться Марии и заверил ее в немедленной помощи[xxxiv][xxxiv]. По отзыву свидетеля беседы, секретаря Р. Бейкера, зрелище было изумительное…

Последние сведения о пребывании Марии в США датируются 17 июля 1918 г., когда она встретилась с группой сенаторов и опять настойчиво просила об отправке военной экспедиции в Россию. Бочкарева массу времени уделила выполнению еще одной своей цели: «…мне нужны деньги, много денег, 50000! В Петрограде в больницах страдают 30 женщин-инвалидов. Они единственные бесстрашные героини из моего батальона. Для них мне нужны эти деньги. Вот мне предлагают дать свои мемуары для «Ивнинг Мэйл». Быть может, соглашусь. Поймите, мне нужны 50 000!»[xxxv][xxxv]

Приглашение написать биографию М. Л. Бочкаревой от американской суфражистки Грееты Дорр получил выходец из России Исаак Дон Левин, тогда молодой журналист, хорошо знавший русский и английский языки. Он познакомился с Марией 1-го июня в номере отеля. «Я увидел женщину, выглядевшую на несколько лет старше своего возраста, крепкого телосложения, с сильным характером. Она не обучалась в школе и с большим трудом научилась читать и писать свои имя и фамилию; но как же она одержима талантом, столь неприсущим среде русских крестьян! Ее речь была необычайно грамматически верной, яркой, а иногда сопровождалась эпическими особенностями при рассказе»[xxxvi][xxxvi].

Вскоре Мария получила приглашение на ленч в дом бывшего президента Америки Теодора Рузвельта. Он являлся спонсором-издателем ведущего иллюстрированного «Столичного журнала». Рузвельт заключил контракт на выпуск воспоминаний Яшки частями.

Из помпезных, с патриотическими митингами США Бочкарева отправилась в Англию. Она была убеждена, что только решительная интервенция спасет Россию от распространения большевизма. В августе 1918 г. Маруся прибыла в Лондон. До сих пор остаются невыясненными обстоятельства ее знакомства с британским военным министром У. Черчиллем. Тем не менее, с его помощью ей удается получить аудиенцию у короля Георга V.

«В половине августа месяца 1918 года секретарь короля приехал на автомобиле и вручил мне бумажку, в которой говорилось, что король Англии принимает меня на 5 минут… – вспоминала позднее Бочкарева на допросах. – …Вошла в зал, и через несколько минут распахнулась дверь, и вошел король Англии. Он имел большое сходство с царем Николаем II. Я пошла навстречу королю. Он мне сказал, что он очень рад видеть вторую Жанну д’Арк и как друг России «приветствую Вас как женщину, которая много сделала для России». Я в ответ ему сказала, что я считаю за великое счастье видеть короля свободной Англии. Король предложил мне сесть, сел против меня…Король сказал мне: «Вы русский офицер». Я ему ответила, что да, король тогда сказал, что Ваш прямой долг через четыре дня поехать в Россию, в Архангельск, и я надеюсь на Вас, что Вы будете работать. Я сказала королю Англии: «Слушаюсь!»[xxxvii][xxxvii]

27 августа 1918 г. Мария Бочкарева вернулась в Россию вместе с британскими союзническими войсками. А уже 29 числа выступила на митинге на Соборной площади в Архангельске. «Я – русская крестьянка и солдат Мария Леонтьевна Бочкарева – по просьбе солдат и крестьян поехала в Америку и Англию для того, чтобы просить у них военной помощи для России. Союзники поняли наше несчастье, и я вернулась сюда с союзными войсками, которые пришли только для того, чтобы помогать выгнать нашего общего смертельного врага-немца, а не вмешиваться в наши внутренние дела…»[xxxviii][xxxviii]

Не получив ожидаемой поддержки в создании женских отрядов, она уезжает в Шенкурск, пытаясь привлечь сторонниц из деревень. В донесениях офицеров отмечалось: «Крестьяне этой волости… о митингах Бочкаревой отзываются неодобрительно и говорят, что если она явится вторично, то ее убьют»[xxxix][xxxix].

Спустя какое-то время, Яшка появилась у союзнического штаба. Один британский лейтенант, вступивший с ней в беседу, затем вспоминал, как Бочкарева докучала ему, показывая шрамы от ранений. Он удивлялся, что кому-то пришла в голову идея обращаться к ней не иначе как «мадам». Другой американский офицер писал еще жестче: «Однажды, прогуливаясь по улице Шенкурска, со мной поравнялась одна из майоров батальона смерти, с горящим взором. Где майор достала широченные штаны, вместившие ее громадный зад, я не знаю. Мужеподобная девчонка весила где-то 250–300 полных фунтов, жевала табак, курила пачками сигареты и напивалась не меньше мужика, валявшегося под столом. Я был парнем не из робкого десятка, но когда увидел это приведение, идущее по улице с сияющим взором, то перешел на другую сторону»[xl][xl].

В конце концов, Бочкарева добилась аудиенции у Главнокомандующего вооруженными силами союзников генерала В. Э. Айронсайда, осматривавшего Двинский фронт. Со слезами на глазах она рассказала ему, что за верную службу Временное правительство Северной области ничем ей не помогает. Не умея читать и писать, она не может даже обратиться за помощью. Айронсайд, оценивший ее романтическую фигуру, «с поседевшими волосами, выглядевшую старше своего возраста. Ее широкое безобразное рябое лицо и коренастая фигура выдавали восточное происхождение»[xli][xli], – проявил сочувствие и направил к генералу В. В. Марушевскому для назначения в Архангельск.

Результатом встречи с генералом стал его приказ от 27 декабря 1918 г. за № 100. «26-го сего декабря ко мне явилась, прибывшая из Шенкурска, г-жа Бочкарева, одетая в офицерскую форму кавказского образца, с офицерскими погонами… Г-жа Бочкарева предложила мне свои услуги в работе по организации армии. Я не беру на себя обязанности оценить те заслуги, которые г-жа Бочкарева оказала в деле формирования русской армии и полагаю, что ее работа для Родины, а также пролитая ею кровь будут оценены и Центральным правительством, и русской историей. Я, лишь считаю своим долгом заявить, что в пределах Северной области, слава Богу, уже наступило время для спокойной созидательной Государственной работы и полагаю, что привлечение женщин к военным обязанностям, несвойственным их полу, лежало бы тяжким укором и позорным клеймом на всем населении Северной области. Предлагаю г-же Бочкаревой снять военную форменную одежду…»[xlii][xlii]

Приказ Марушевского, видимо, повлиял на Временное правительство Северной области, которое в апреле 1919 г. постановило ежемесячно выдавать Бочкаревой 750 рублей, правда, сделав оговорку – «до выезда в Сибирь»[xliii][xliii]. Скорому выезду поспособствовала Карская экспедиция, снаряженная Комитетом Северного морского пути, с целью исследования условий вывоза из Сибири сырья и продовольствия для европейской России. Речной караван оказался совершенно неприспособленным к приему пассажиров. Помимо неудобства от их присутствия на судах, главное заключалось в необходимости обеспечения продовольствием. Поэтому стоимость недельного пайка для одного пассажира была установлена в 205 руб.

В августе генерал-губернатор Северной области распорядился предоставить Марии Леонтьевне бесплатный проезд на пароходе «Колгуев» до устья Оби и выдать тысячу рублей. Летом 1919 г. Яшка отправилась домой, надеясь доплыть до Томска, а оттуда по реке Томь или по железной дороге – до станции Тутальская. В воспоминаниях британского офицера проходит упоминание о его случайной встрече с Марией на пароходе Карской экспедиции: «С ними была известная Яшка Бочкарева – полная и энергичная женщина, организатор Женского батальона смерти; в отличие от остальных, сохранившая в себе прекрасное настроение и бодрость духа, готовая на любую работу…»[xliv][xliv]

19 октября экспедиция прибыла в Томск. Застав родителей в бедственном положении, Бочкарева решает просить отставку и пенсию у адмирала А. В. Колчака. 10 ноября в Омске состоялась ее встреча с Верховным правителем России: «Я вошла в кабинет Колчака и там увидела – Колчак вел разговор с генералом Голицыным – Главнокомандующим добровольческими отрядами. Когда я вошла, то Колчак и Голицын оба встали и приветствовали меня и сказали, что обо мне много слышали и предложили сесть. Колчак стал мне говорить – Вы просите отставку, но такие люди как Вы сейчас необходимо нужны. Я Вам поручаю сформировать добровольческий женский санитарный отряд – (1-й женский добровольческий санитарный отряд имени поручика Бочкаревой). Он говорил, что у нас много тифозных и раненых, а рук, которые бы ухаживали за больными – нет. Я надеюсь, что Вы это сделаете. Я предложение Колчака приняла»[xlv][xlv].

Бочкарева за два дня сформировала в Омске отряд из двухсот человек, зачисленных к добровольческой дружине Святого Креста и Зеленого знамени. Но Колчак со штабом, под ударами Красной армии, оставил столицу «белой Сибири». Передав санитаров врачу госпиталя, Мария, после безуспешной попытки встретиться с адмиралом, возвращается в Томск. «Я прожила в Томске при белых 5 дней, – рассказывала на допросах Бочкарева, – потом пришла советская власть. Я явилась к коменданту города Томска, сдала ему револьвер, рассказала, кто я и что делала у белых; предлагала свои услуги советской власти. Комендант сказал, что он в моих услугах не нуждается, а когда понадобится, то он за мной пошлет. Комендант взял с меня подписку о невыезде из города и меня отпустили; сказали, что арестовывать не будут.

Я жила дома, скинула военную форму, одела женское платье и решила больше ничего не делать, и стала с сестрой шить на солдат шинели. На Рождество в 2 часа ночи, около Старого собора, я была арестована, позже посажена в Томскую тюрьму, откуда меня перевели в Красноярск…

Виновной перед советской республикой себя признаю. В том, что я сочувствовала Колчаку и белым и формировала добровольческий женский санитарный отряд, выступала сама с агитацией и не препятствовала пользоваться моей фамилией как средством агитации для добровольческих формирований»[xlvi][xlvi].

В заключении к окончательному протоколу допроса от 5 апреля 1920 г. следователь отметил, что «преступная деятельность Бочкаревой перед РСФСР следствием доказана… Бочкареву как непримиримого и злейшего врага рабоче-крестьянской республики, полагаю передать на распоряжение начальника особого отдела ВЧК 5-й армии». 21 апреля 1920 г. вынесено постановление: «Для большей информации дело, вместе с личностью обвиняемой, направить в Особый отдел ВЧК в г. Москву»[xlvii][xlvii]. 15 мая это постановление было пересмотрено и принято новое решение: Марию Леонтьевну Бочкареву – расстрелять.

Но расстрел миновал Марию и на этот раз. Как ни странно, помог мандат за подписью Ленина, выданный американскому журналисту Исааку Дон Левину. Не получив личной аудиенции у вождя мирового пролетариата (а только письменные ответы на вопросы), журналист добился разрешения совершить «путешествие» по Сибири. Всеми силами он старался разыскать Бочкареву, и случай помог ему вызволить ее из застенков палачей.

Вместе с Исааком Мария отправилась в Харбин, где встретилась с однополчанином вдовцом, ставшим ее супругом. Сменив фамилию, Бочкарева до 1927 г. проживала на КВЖД, пока не разделила участь русских семей, которых насильственно депортировали в советскую Россию. Всю силу неистраченной материнской любви она отдала сыновьям своего мужа. Слезами омыла их гибель в годы Великой Отечественной войны…

[i] [i] Из личного архива автора (Интервью старшего научного сотрудника, кандидата исторических наук Института российской истории РАН В.И. Миллера).