Идея о том, что Россия – это не «просто страна», а целая уникальная цивилизация, есть основа российского фундаментализма во всех его видах. Об этом сегодня знают не только политики, но и подростки (спасибо Сиду Мейеру, создателю компьютерной игры «Цивилизация»). Но странным образом, большинство адептов этой концепции не понимают ее смысла и пытаются впихнуть ее в государственно-национальный шаблон.

Сергей Корнев

От редакции: Суд над поморским общественным деятелем Иваном Мосеевым фактически объявляет «незаконными» все русские региональные идентичности. Централизация достигла своего абсурдного апогея – теперь «русскими» позволено быть лишь по единому московскому шаблону. Это оправдывают «борьбой с сепаратизмом» – но на деле ликвидация многообразия русской цивилизации ведет именно к ее распаду и сжатию в пределах «Московского княжества». Републикуем статью 9-летней давности, которая тогда казалась многим «неактуальной». Просто регионалисты вновь опередили время…

Цивилизация вместо нации

Но если русские – это не «национальность», а особая цивилизация, то и Россия есть единство более высокого ранга, чем государство-нация. Значит, она по статусу сопоставима не со страной, типа Германии и Франции, а с континентом – со всей Европой как целым, или со всем Исламом, со всей Античной цивилизацией.
Цивилизации, в отличие от наций, по своему устройству многополярны, и эти полюса связаны друг с другом сложной системой горизонтальных связей, помимо какого-то единого центра – которого, кстати, может и не быть вовсе. Важнейшая особенность цивилизации – внутреннее многообразие, которая собственно и делает ее чем-то более масштабным, чем государство-нация. В этом многообразии цивилизация черпает свою силу, и именно оно составляет ее главный адаптивный ресурс. Когда один из центров цивилизации терпит поражение, на его место приходит другой, с новой версией цивилизационного проекта.
Московские идеологи любят говорить о многополярности «в мировом масштабе», но как только речь заходит о России, наступает молчание. Зная о том, что многополярность – необходимый атрибут цивилизации, им приходится изощряться. Например, они объявляют цивилизацией всю Россию как географическое понятие, включая множество малых народов, которые живут на этой территории. Формально все в порядке: в Европе четыре десятка коренных народов, а у нас – больше сотни, – да это не цивилизация, а целая планета! И вот уже все самостоятельные культуры, и даже целые цивилизации, исторически оказавшиеся в поле влияния русской, выдаются за ее собственные системные полюса. Для большей убедительности моделируется концепция «России-Евразии», где собственно русская культура сжимается до единичного атома, наряду с другими такими же. Так счастливо избегается вопрос о колоссальном потенциале разнообразия, который скрыт в этом «неделимом атоме».
Здесь не место обсуждать историю евразийской доктрины, кем и для какой цели она была создана, – важно то, во что она превратилась сегодня, – ее официозная «СНГ-версия». Кремлевское евразийство – это попытка создать такие весы, на которых стая мышей могла бы уравновесить слона, чтобы заставить его почувстовать себя мышью. Прицел этой концепции – отнюдь не уважение к культурам малых народов России, а стремление подыскать русским такую общность, в рамках которой они были бы «всего лишь национальностью», однородной массой, от имени которой могла бы «говорить и показывать» Москва.
«Потерянное многообразие» российской цивилизации они хотят списать на этнические меньшинства, и ими же ограничить поле культурной инаковости, оставив 70 регионов с преобладанием русского населения в роли культурных колоний Москвы. С одной стороны, декларируется, что Россия – страна многих народов и множества разнообразных культур. Но с другой стороны, право на разнообразие жестко ограничено этническим принципом и не распространяется на 90 процентов населения. Несколько тысяч эвенков имеют право на собственную культурную идентичность, – и это замечательно. Но почему полтора миллиона жителей Рязанской области такого права не имеют? Потому что бог дал им несчастье родиться русскими? История Рязани, как и многих других русских земель, уходит корнями в такую древность, где не было еще ни Москвы, ни России. Почему же рязанцы сами не могут говорить от своего имени, не могут влиять на общенациональный консенсус, не могут занять в нем свою собственную, уникальную, узнаваемую нишу? Куда подевались Новгород, Псков, Тверь, Ростов, Нижний, – великие, славные и непохожие один на другой центры русской земли, почему на их месте – серая обезличенная равнина? Право на существование имеет только один вариант русского, один вариант русской культуры, – тот, который все получают из Москвы.

Вопрос, которого одинаково избегают как московские западники, так и московские евразийцы: если Россия по своему потенциалу – цивилизация, то не должна ли она быть внутри себя не менее сложной и многополярной, чем любая из известных цивилизаций? Из логики этой концепции следует, что любой русский регион способен по уровню своеобразия, уникальности, по своему самосознанию дойти до уровня стран и регионов Европы. Любой может обрести собственное лицо и собственный голос. Вместо одной русской культуры и стиля жизни, могла бы существовать мощная и сложная система из 70 русских культур, столь же богатых и уникальных, из 70 русских национальных образов жизни, 70 русских идентичностей.

В силу исторических условий, цивилизация свернулась в нацию и один вариант русского подавил все остальные варианты. Некоторые из них – скажем, северорусский, или новгородский, сопротивлялись дольше других и оставили в истории значительный след. О Новгороде, из-за его прямых связей с Европой, мы еще что-то знаем, о других регионах – почти ничего. Уже в послепетровское время власти провели несколько масштабных «зачисток» в региональных архивах, с целью уничтожить все, что не укладывается в официальную версию русской истории.

Альтернативные модели русского прервали свое развитие не потому, что качественно уступают московскому, а в силу тогдашней военно-политической конъюнктуры. Все эти самобытные России – Новгородская Русь, Псковская Русь, Рязанская Русь, Тверская Русь, Северская Русь и т.д. – «свернулись» и обезличились не сами собой, а только после многочисленных военных погромов, опустошений, систематического геноцида, перемещения элиты, крепостного рабства. Наконец, после целенаправленного уничтожения религиозного, исторического и культурного наследия немосковской ориентации, проводившегося с XVI по XX век. С той же Рязанью Москва воевала несколько столетий, – дольше и кровопролитнее, чем с Чечней, – и опустошала эту землю сильнее, чем татары. Новгород был разгромлен как вражеская столица. Северская земля была укрощена во время Смуты. В Поволжье и на Урале кровавую баню устроили уже при Романовых, в ходе подавления восстаний Разина и Пугачева.

Унифицированная одинаковость России от Балтики до Тихого океана – это ни в коем случае не «естественный продукт русской души», а следствие весьма жестокой многосотлетней политики центральных властей. Новгород, Киев, Владимир, Рязань, Тверь, Смоленск и другие древнерусские города имели свои собственные иконописные и летописные традиции, языковые диалекты, особое искусство и фольклор – все это быстрыми темпами вело к возникновению России как континента, по многообразию даже превосходящего европейский. Вместо этого железом и кровью была создана унитарная система, нивелирующая все различия.

Московские конкистадоры пронеслись по русскому миру со свистом и гиканьем, вытаптывая все на своем пути, как испанцы в Америке. Это оправдывают необходимостью объединения перед лицом общих врагов. Но нужны ли такие «защитники», которые для своих страшнее, чем враги? Шведы, захватившие Новгород через полвека после Грозного, вели себя там гораздо приличнее, чем москвичи – не жгли, не насиловали, не пытали, не топили в Волхове мирных граждан. Возможно, без «объединения по-московски» внешние враги могли бы поработить Россию. Но само это «воссоединение» закончилось обращением в рабство основной массы русского населения, которая на много столетий попала под более жестокое иго, чем при татарах. А финал этой истории у нас перед глазами: вместо многополярной богатой возможностями системы мы имеем однородное обезличенное пространство, потерявшее волю к жизни и неуклонно деградирующее. Которое молча проглотило и последние московские решения о ликвидации выборности своей власти.

Возвращение русской цивилизации утраченных возможностей – соблазн, способный пробудить волю к жизни. Вместо одного полюса – 70 новых. Адепты Московии задают удивленный вопрос: «А зачем нам нужно еще 70 русских проектов, 70 новых русских культур? Разве недостаточно нынешнего музея восковых фигур?» В этом трупном вопросе выдает себя воля к смерти: с точки зрения жизни рождение нового, усложнение, разнообразие – абсолютное благо. Для нормального сознания бытие – лучше, чем небытие. Фактически, этот вопрос звучит так: «Зачем вам быть вообще? Ваша роль – поставлять нам ресурсы и свежую кровь. В качестве полноценного субъекта истории вас не нужно, вы нам будете мешать, вы отодвинете нас в сторону».

Чтобы вернуть себе человеческое достоинство, русские, живущие в регионах, должны обрести собственное лицо и построить там, где они живут, полноценную жизненную среду. В каждом регионе это придется делать по-своему. Это проект способен породить множество новых сфер приложения жизненной энергии, индивидуальных и командно-корпоративных.

Делегирование смысла

Господство московской власти не ограничивалось только политическими и административными функциями, но всегда выливалось в претензию на абсолютный духовный авторитет. От подчиненных окраин требовалось не только делегирование власти, но и «делегирование смысла». Уничтожался не только политический сепаратизм, но и самобытные культурные традиции, местное историческое предание, само право на какую-то собственную мысль и моральную автономию. Никакого независимого от Центра нравственного авторитета быть не могло. Центр и только он имел право судить о смысле и предписывать его всем. Им мало было навязать «вертикаль власти»: они хотели, чтобы на посылках у власти служила «вертикаль совести». Уже со времени Никоновских реформ пирамиду власти поддерживает «пирамида смысла», столь же централизованная и бюрократически управляемая. Опасаясь, что любой независимый от власти источник мысли выльется в оппозицию и сепаратизм, власти желали, чтобы в стране существовала только одна мера человеческого достоинства: близость к центральной власти.

Возмездием за эту «монополию на смысл» стала абсолютная творческая стерильность центральной власти, которая способна лишь распределять смысл, но не способна производить его самостоятельно. Подавив самостоятельность на периферии, Центр и сам начал уклоняться от ответственности за смысл – сам стал его «делегировать». Он стремится отсылать к внешнему источнику смысла, представляя себя его слугой. Этим внешним источником смысла может быть все что угодно: марксистская идеология, «мировое сообщество», «антитеррористическая коалиция». Центр желает представить свою власть как служение этому навязанному извне смыслу и именно этими полномочиями «наместника» оправдывает подавление периферии и требует от нее очередных жертв.

Со временем эта привычка к делегированию смысла стала главной опорой гиперцентрализма. Показательный пример – культурно-информационная сфера. Жизнь огромного континента сведена к одной географической точке, а все остальные новости жизни и события культуры высвечиваются лишь в той мере, в какой они признаются достойными внимания в этой точке. Регионы обречены видеть друг друга и Россию через посредничество Москвы и глазами Москвы. В наше время, с развитием региональных СМИ и интернета, это диктуется уже не столько техническими причинами, сколько установкой сознания в самих регионах. Большинство местных лидеров, журналистов, деятелей культуры воспринимают мир через призму «внутренней Москвы», засевшей в их сознании и превратившей их во «внутренних лимитчиков». «Демосковизация» должна произойти не только на общественном и экономическом уровне, но и на уровне человеческих душ – как отказ от делегирования смысла некоему отчужденному «Центру».

Целый континент отказывается от самого главного измерения человеческой жизни, соглашается смотреть на мир чужими глазами, принимать как чужие мысли о нем как свои. С философской точки зрения это делегирование смысла равносильно отказу от жизни – делегированию самой жизни. Для множества людей в регионах это отнюдь не метафора: «лучшие» моменты их жизни, бедной возможностями, состоят из того, что они сопереживают эмоциям ничтожных «телезвезд» или подражают им.

Делегирование смысла – это добровольное принятие своей второсортности. В ее основании лежит «комплекс ханского ярлыка», – подобно тому, как князья не считали себя «настоящими», пока не получали подтверждение своих прав от хозяев Орды. Впоследствии этот принцип распространился на все стороны русской жизни. Теперь из Орды получают в том числе и собственную идентичность в качестве «русских», и право судить об этой идентичности. Теперь и «культура» – не то, в чем люди живут, не то, что составляет их жизненную среду, а то, что нужно воспринимать пассивно, что показывают по телевизору из Москвы или привозят откуда-то издалека.

Делегирование смысла – ущербная стратегия еще и в экономическом смысле. В экономике образов главный источник богатства – контроль над стандартами. Именно здесь пролегает черта между успешными и неуспешными регионами, между эксплуататорами и эксплуатируемыми. Навязать другому свои стандарты – значит украсть у него капитал разнообразия и расширить пространство для своего собственного. Это исключено, только если стандарты – результат «горизонтального» взаимовыгодного соглашения между равными партнерами. Отказываясь в пользу Москвы от права на оформление русского самосознания и культуры, регионы заведомо обрекают себя не только на культурную, но и на экономическую ущербность. А соглашаясь на культурную унификацию в масштабе всей страны, они урезают капитал разнообразия русского пространства и связанные с ним экономические возможности. Это как раз и есть причина того, что в России процветает только Москва: она монополизировала и уже вычерпала ту нишу в экономике образов, которая отведена под «единый русский бренд». Другим регионам в эту нишу уже не протиснуться – для всех она слишком мала. Им придется создавать собственные ниши – с другими русскими брендами.

Противоположность делегированию смысла – духовная суверенность. Это вера в себя, в свои принципы, желание стоять на собственных ногах, думать собственной головой, опираться на собственный разум. Это желание превратить в средоточие вселенского смысла именно ту землю, на которой человек живет, не нуждаясь в «удаленном посреднике» для общения со своим Богом. Это когда люди понимают, что они живут не на «забытой Богом окраине» некого «Центра», а в Новгороде, Туле, Рязани, Красноярске, которые составляют сердцевину Русской земли и не нуждаются в каком-то подтверждении или удостоверении своего права на смысл.

Транс-регионализм

Русский цивилизационный потенциал может раскрыться только при развитии регионального самосознания. Это именно та точка, где политика и культура неотделимы друг от друга.

С точки зрения культуры, ликвидация однородности русского пространства – безусловное благо. Какой прок в том, что некое стандартизированое «культурное наследие» занимает ареал, где могла бы развиваться сотня самобытных культурных комплексов? Есть сферы деятельности, в которых стандартизация только на пользу: грамматика, техника, правила дорожного движения и т.п. Культура как целое не относится к их числу. Здесь разнообразие – всегда плюс, а размер ареала ничего не значит. Население Древней Греции составляло от силы 5 миллионов человек и было разделено на множество враждующих городов-государств. Расцвет этой цивилизации длился всего несколько столетий. Но ее вклад в развитие человечества не меньше, чем вклад огромных Китая и России, которые занимают по пол-континента и существуют тысячелетиями. Древние Афины по количеству жителей уступали небольшому областному центру средней полосы. Почему же мы не видим такого культурного взрыва в Воронеже или Брянске? Заметим, что условия, в которых жили древние афиняне, тоже не были тепличными: как раз в эпоху расцвета они вели непрерывные войны, в ходе которых не раз терпели поражения, видели свой город разрушенным в руках врага и т.п.

Дело не в том, что древние греки были талантливее русских и китайцев, а в том, что их система была нацелена на умножение различий, на дифференциацию, что позволяло при малой численности населения добиться высокого качественного разнообразия – максимума человеческой субстанции, если учитывать не только количество, но и качество. И наоборот, культурная политика России, Китая и большинства модернистских стран нацелена на стандартизацию, на убывание человеческой субстанции и заполнение ареала безликими массами. Школьный учебник и центральное телевидение навязали культурную однородность целому континенту. Он стал провинцией двух городских центров – Москвы и Петербурга. Огромное количество энергии и таланта народов России не может найти применение в этой замороженной и бедной возможностями системе. «Культурное единство» такого рода – это «единство» пустыни, «единство» выжженной земли.

Регионализм – это построение сложной многополярной системы там, где сегодня простирается плоская равнина. Регион определяется как самостоятельная система, достаточно масштабная, чтобы вместить в себя человеческое существование во всей его сложности, причем самобытным, непохожим на другие регионы образом. Но в то же время – система достаточно компактная, чтобы в максимальной степени избежать повторения, умножения тождественных количеств, простого расширения ареала. Система настолько сложная и богатая возможностями выбора, чтобы внутри нее можно было провести дифференциацию вплоть до каждого индивида. Регион не может быть просто культурной областью – но обязательно экономическим и общественно-политическим единством. Регион необходимо связан с определенным ландшафтом – физико-географическим и историко-культурным, без врастания в который формирование полноценного человека невозможно. Так определяемый регион в разные исторические эпохи имеет разный масштаб. В античном мире это были отдельные города-полисы с прилегающей округой. В Европе это провинции масштаба Шотландии, Прованса или Каталонии. В домосковской Руси – крупные княжества: Новгородская, Псковская. Владимиро-Суздальская, Рязанская, Смоленская, Северская земли.

Только став разными, уникальными, непохожими друг на друга, регионы, города и отдельные люди, в них живущие, наполнят смыслом свое существование. Только так они могут укрепить единство страны, потому что перестанут быть ненужными копиями друг друга и превратятся в дополняющих друг друга партнеров. Никаких одинаковых регионов, никаких одинаковых городов, никакой одинаковой эрзац-культуры, никаких стандартных индивидов, никаких копий и повторений, – только уникальное, непохожее, обладающее собственным неотчуждаемым местом в жизни. Требуется восстановить полноценную среду человеческого существования, где нет повторения, одинаковости, нет «масс», нет голых количеств, а есть только качества, разное, дополняющее друг друга.

Расхожая ошибка состоит в том, будто регионализм ведет к культурной изоляции регионов и их замыканию в самодовольной «самостийности». На самом деле культурная дифференциация – это феномен границы, она невозможна на изолированном острове, она нуждается в партнере, притом в партнере ином, отличном, не похожем. Культурная дифференциация регионов немыслима без культурного обмена, без напряженного внимания друг к другу, без прямых контактов. Дифференциация влечет за собой умножение культурного обмена между регионами хотя бы уже потому, что им в этой ситуации есть чем обмениваться, есть чем друг друга заинтересовать. Модель изоляции отвечает именно современному положению дел, когда в сфере информации и культуры доминируют потоки типа «Центр-Периферия». Прямые культурные связи регионов в этих условиях лишены смысла – чем обмениваться, если они все одинаковым образом запрограммированы из Центра? Культурная унификация ведет, таким образом, к разобщенности регионов, к тому, что людям в Мурманске не интересно, что происходит в Саратове, – они уверены, что ничего интересного там нет, а все новое, даже родившись в глубинке, придет к ним из Центра разжеванное и обработанное.

Однообразие в разделенности должно уступить место единству в различии. Именно непохожесть и уникальность сделает регионы России нужными и незаменимыми друг для друга во всех сферах – экономике, культуре, политике. С точки зрения политики, регионализм у многих вызывает сомнения – опасения за «единство державы». Причина в том, что сегодня за регионализм принимают некую неудобоваримую смесь из провинциализма и сепаратизма. Для большей ясности имеет смысл добавить к этому термину приставку «транс-», призванную подчеркнуть его направленность именно на сетевое сотрудничество и взаимодействие регионов, которые не хотят, чтобы их и далее «разделяли» между собой и централизованно «властвовали». Существо транс-регионализма не в «самостийности», не в «отделении» регионов от Москвы, а в их воссоединении, в строительстве действительно общерусского пространства – культурного, информационного, экономического, политического – которое ныне не существует и подменяется Москвой в едином лице. «Отделяться» регионам не от чего, они уже и так отделены друг друга властью посредника – им нужно решать как раз обратную задачу, задачу воссоединения помимо посредника, «по ту сторону Москвы».

Кремлевские политики конструируют карманный «региональный сепаратизм», чтобы потом «ожесточенно» с ним бороться и иметь повод для «укрепления властной вертикали». На самом деле местные самостийные князьки – это верные слуги Москвы и ее копия в миниатюре, часто – ухудшенная. И Центр, и нынешние региональные власти – препятствие для подлинного объединения русского пространства. Власть Центра держится на разобщенности регионов. Все организовано так, что он вклинивается в их взаимные экономические, культурные, общественные отношения в качестве необходимого посредника. В результате межрегиональные отношения тотально завязаны на Центр. Регионы, фактически изолированные друг от друга, вынуждены иметь дело с чиновничьей инстанцией, выступающей от имени целого, но от этого целого почти не зависящей. Чтобы победить эту ситуацию, нужен не «сепаратизм», не изоляция регионов, а налаживание прямых горизонтальных связей между ними. Возрастание плотности прямых межрегиональных контактов сделают единство страны более прочным, а присутствие Центра менее необходимым. «Центром» в такой системе станет соединенная воля регионов, а не надстроенная над ними и отчужденная от них администрация.

Источник: журнал «ИNАЧЕ»