Директор Объединенного института высоких температур академик Владимир Фортов избран новым президентом Российской академии наук (РАН). Его кандидатуру в ходе тайного голосования поддержало большинство делегатов Общего собрания РАН. На выборах он набрал 58,33% голосов (766 из 1314 делегатов). «Современный Ломоносов», как его уважительно называют коллеги, известен своими научными достижениями в области физики мощных волн в плотной плазме, а также физики экстремальных состояний вещества.

В рамках своих исследования учёный совершил экспедиции на Северный и Южный полюс. В связи с избранием академик намерен отменить кругосветное путешествие, которое состоялась бы в случае поражения на выборах. Незадолго до своего избрания Владимир Фортов дал интервью газете «Московский комсомолец».

Беседу вела Наталья Веденеева

«Надо сделать так, чтобы работающий ученый стал центральной фигурой в нашей Академии Наук, чтобы все составляющие научной инфраструктуры были бы сфокусированы на его нужды, вращались бы вокруг него, как планеты вокруг Солнца», – заявил на одной из пресс-конференций вице-президент, академик Российской академии наук Владимир ФОРТОВ. При его очень спокойной манере говорить это смелое (на фоне постоянных нападок на академическую науку) высказывание прозвучало как-то особенно убедительно.

Фортов много лет возглавляет Объединенный институт высоких температур (ОИВТ) РАН. Человек, управляющий взрывами, ударными волнами и экстремальными состояниями вещества, внушает уверенность в том, что сможет работать в не менее экстремальных условиях – в его родной Академии.

О том, что нужно изменить в Российской академии наук, какие прорывные технологии может она предложить, а также немного о детстве и юношеских годах академика мы побеседовали с Владимиром Евгеньевичем в его кабинете на Ленинском, 32, в небоскребе РАН, который в народе давно прозвали «Золотыми мозгами».

«Я в 12 лет познакомился с КГБ»

– Владимир Евгеньевич, у вас за плечами большой опыт: от младшего научного сотрудника до министра науки и технологий России (Фортов занимал этот пост с 1996 по 1998 год. – Н.В.). Вы давно занимаете пост академика-секретаря отделения энергетики, машиностроения, механики и процессов управления РАН. Много лет возглавляете ОИВТ РАН. Понятно, что все мы родом из детства, но из какого детства берутся физики такой высокой пробы?

– Про высокую пробу это вы слишком. Родился я под Москвой, в Ногинске, отец – подполковник, инженер-вооруженец ВВС, который занимался испытанием бомб, пушек, ракет в институте Минобороны. Мама у меня была учительницей средней школы. В детстве я любил смотреть на летающие самолеты. Иногда они разбивались, и остатки отвозили на аэродромную помойку. Мне с друзьями было интересно лазить по этой свалке, разглядывать искореженные части летательных аппаратов. Так, наверное, зарождался интерес к физике, технике. Кроме того, в школе была очень развита система дополнительного образования. За нами, школьниками, буквально охотились и тренеры спортивных секций, и руководители кружков. Так я занялся серьезно спортом и увлекся радиолюбительством. И это радиолюбительство привело к тому, что я в 12 лет познакомился с КГБ…

– В каком смысле?

– Мы с друзьями построили ультракоротковолновый передатчик и, не зарегистрировав, стали его испытывать. Включаем его – он передает в эфир музыку с пластинки. Мы садимся на велосипед, отъезжаем на 2–3 километра и при помощи приемника слушаем, проверяем передатчик – здорово! В момент передачи «шпионской» информации ее и запеленговали органы. Возвращаемся мы, а возле нашего передатчика стоят двое в штатском. Вызвали отца, стали разбираться, потом отпустили.

– Для школьников тех времен радиолюбительство было в новинку?

– Это вызывало большой интерес. Хорошим тиражом издавался журнал «Радио», который выписывали родители. В нем были схемы, цепи. Оттуда мы и узнали, какие детали нужны, и сделали приемо-передатчик без особого труда.

– Вы были отличником в школе?

– Я учился на «отлично», выигрывал олимпиады по математике. И все благодаря тому, что у нас в самой обычной школе была очень сильная и интересная подготовка по физике и математике. До сих пор помню своих учителей: математика И.К.Середу и физика Л.В.Сумерина. Правда, когда настало время выпускных экзаменов, я получил одну-единственную «четверку» по химии и в итоге стал серебряным медалистом. Но это произошло потому, что я… лучше понимал Периодическую систему в таблице Менделеева, чем учительница, которая у меня принимала экзамен. Мы поспорили о том, почему (….) элементы обладают разной химической активностью. Учительница считала, что только потому, что они расположены в разных колонках, а я – потому что таковы законы квантовой механики.

«Как парень с руками, ногами и головой может работать официантом?!»

– Теперь понятно, почему вы поступили в Физтех, да еще сразу на факультет аэрофизики и космических исследований.

– Надо сказать, что я особенно в Физтех не стремился. Для меня это была заоблачная вершина, Эверест. Просто время было такое – молодые люди стремились по максимуму раскрыть свои возможности в реальном деле: технике, науке, производстве, в армии и т.п. Я не мог понять, как может нормальный молодой человек, имея руки, ноги, голову, работать официантом… Те, кто балбесничал и ничего не делал, сразу становились как бы ущербными людьми, изгоями.

К моменту окончания школы я был уже мастером спорта по баскетболу и меня брали без экзаменов в несколько институтов. Но в какой-то момент я решил наудачу попробовать поступить в Физтех. Там экзамены принимали на месяц раньше других вузов. Это давало шанс в случае неудачи поступить в другое место. Спортивные заслуги и медали там не учитывались. Но мне удалось поступить без всяких предварительных натаскиваний, репетиторства и протекции. Об этом не могло быть и речи! Я решил такие сложные задачи, которые сейчас вряд ли смог бы решить.

– Ну а как определились со «взрывной» тематикой?

– Физтех был уникальным институтом, совершенно другой планетой. Со второго курса нас уже прикрепили к спецсектору Института физики Земли АН СССР. Там занимались испытаниями ядерного оружия и вместе с НИИ-1 – плазменными ядерными реакторами. Шел 1963 год, мне было 17 лет. Нам читали лекции такие академики, как Сергей Павлович Королев, Михаил Алексеевич Лаврентьев, Мстислав Всеволодович Келдыш, Яков Борисович Зельдович, Виталий Лазаревич Гинзбург.

– Кто из них запомнился вам больше всего?

– Меня особенно поразил Яков Борисович Зельдович – человек громадного таланта и бесконечной изобретательности. Если Ландау иногда сравнивают с Моцартом, то Зельдович – это Армстронг в науке: яркий, энергичный, напористый. Он создал атомную бомбу, не имея высшего образования! – такой был талантливый человек. И вот за разработку ядерного оружия ему как трижды Герою Соцтруда при жизни в родном Минске установили бюст. Приехав туда на конференцию, мы отправляемся посмотреть на изваяние в сад одного академического института. И что мы видим: стоит бюст Зельдовича, а на подиуме под ним сидят люди и пьют водку, закусывая ее колбасой, – рядом был винный магазин. Яков Борисович сначала огорчился. Но я ему сказал: «Напрасно, ведь это означает, что к вам не зарастает народная тропа». (Смеется.) Зельдович после этих слов успокоился.

– В свое время вы тоже занимались ядерной темой, точнее, ядерными ракетными двигателями. Почему остановились разработки?

– Работы по созданию ядерных двигателей остановились с началом перестройки. Сейчас мы снова возвращаемся к этой теме. Ведь ядерный двигатель будет обладать большими преимуществами по сравнению с двигателем на химическом топливе. И Россия в этом направлении по-прежнему впереди всех в мире. Когда американцы в NASA говорят о новых ракетах на ядерном топливе, они указывают на необходимость обратиться за опытом к нам.

– Так мы действительно сможем создать такой двигатель к 2030 году, как обещают нам лидеры космической отрасли, и полететь к Марсу?

– Нет, для этого потребуется еще лет пятьдесят, не меньше.

– Почему так много?

– Не хватает красивого технического решения и денег. На осуществление проекта требуется от $20 до $50 миллиардов. Кстати, американцы слетали на Луну за $24 миллиарда.

«В 96-м РАН и Миннауки воевали похлеще, чем сейчас»

– Расскажите о периоде работы министром науки и технологий России.

– К тому времени – шел 1996 год – я был председателем Российского фонда фундаментальных исследований. Однажды меня вызывают в Администрацию Президента и предлагают стать вице-премьером. Мотивация была такой: я должен был «прекратить войну», которая разгорелась тогда между Академией и Министерством науки и технологий. Шла настоящая «вендетта».

– Как сейчас или еще хуже?

– Учитывая обстановку того времени, импульсивный характер президента, «реформаторский» настрой руководства, склонность к резким радикальным переменам, – пожалуй, было хуже, чем сейчас.

Надо сказать, что я долго колебался и принял предложение только с третьего раза. В августе 1996-го меня назначили председателем Государственного комитета РФ по науке и технологиям, затем министром науки и технологий, одновременно я занимал должность заместителя Председателя Правительства РФ. Мне было лет 50 тогда – довольно молодой возраст по академическим меркам.

– Каким образом вам удалось погасить конфликт и убедить реформаторов увеличить финансирование Академии?

– Вместо конфронтации мы сели за стол переговоров. Стали вместе искать выходы. Создали совет по науке при Правительстве, где решали все сложные, конфликтные вопросы. Прекратили схоластические дискуссии об «избыточности нашей науки» и занялись делом. В результате в то сложное время – при стоимости барреля нефти в $14! – финансирование науки было увеличено в 1,8 раза, а РАН – в 2,2 раза. Был принят Закон о науке, который и сейчас защищает позиции РАН, ГНЦ и других научных структур.

«РАН должна стать генератором предложений»

– Что, по-вашему, следует предпринять сегодня для обновления современной Академии наук?

– Сейчас ситуация изменилась, у руководства страны есть четкое понимание, что мы должны переходить с сырьевого сценария развития экономики на инновационный. И у Академии наук здесь хорошие перспективы. Одной из главных функций РАН, которой от нее, кстати, давно ждут, я вижу разработку прорывных идей, мы должны стать генератором интересных предложений и масштабных проектов.

– Какие проблемы есть у современной академии?

– Сейчас общество плохо понимает роль академии, ее место в проводимых реформах и ее возможности. Это оттого, что у нас слишком пассивный стиль работы. Мы должны перейти к более активной, «агрессивной» политике, самим предлагать интересные и реализуемые проекты.

– Вы полагаете, что тогда финансисты не будут обходить академию, как это происходит сейчас?

– Думаю, что это улучшит ситуацию. Хороших, реализуемых идей на самом деле предлагается сейчас не так уж и много.

– Приведите 2–3 примера возможных реалистичных прорывных проектов.

– Один из них связан с энергетикой – это так называемые «умные сети». Сегодняшняя система электроснабжения изрядно изношена, до 60% сетей отработали свой ресурс и требуют замены. Так вот, меняя, мы предлагаем сделать ставку на новые сети, связанные с широким применением информационных технологий. Это снизит потери и увеличит надежность системы в несколько раз. Такие «интеллектуальные сети» в случае возникновения неполадок, смогут сами обнаружить аварийный участок, проанализировать ситуацию и выдать необходимые сигналы на выключение или ограничение тока.

Другая идея – «война без солдат». Сегодня солдаты часто обречены, когда попадают на поле боя. Значит, надо заменить их там роботами. Это вполне современная мировая тенденция в военном деле. Можно предложить и ряд других высокотехнологичных проектов из области современной механики, робототехники, микроэлектроники. Есть у нас разработки по созданию электромагнитного оружия. Наши специалисты в академических институтах, вузах, НИИ разрабатывают радиобомбы. Эти бомбы создают импульс электромагнитной энергии, который отключает электронику противника. Лишенный связи и навигации, он становится «слепым».

«Солнце – наша белая дыра»

– Ваша основная тема, по которой вы защищали докторскую диссертацию, касается физики плазмы. Скажите, каковы перспективы использования этого направления?

– Плазма – это четвертое состояние вещества, и оно самое распространенное в природе. Если взять всю материю Вселенной, представленную в твердом, жидком, газообразном состоянии – и плазменном, то 98% из нее окажется плазмой. Она возникает при сильном нагреве вещества, частицы при этом начинают сталкиваться, и появляются свободные электроны. Вот такая форма вещества способна проводить электрический ток, светиться. Плазма в космосе – это звезды и межзвездное вещество, на Земле – это молнии. Есть плазма рукотворная – это лампы дневного света, дуга сварки, плазменные телевизоры и т.п. Плазменные процессы – основа микро- и нанотехнологий в микроэлектронике.

Помимо уже названных примеров плазма уже активно используется в медицине: плазменной струей можно убивать бактерии, не подвергая разрушению живую ткань. При помощи плазмы можно добиться прорыва в энергетике: запустить при помощи нее термоядерный реактор и получать дешевое и чистое электричество. Еще одно направление – экологическое: если в воздухе есть заряженные частицы, их легко притянуть внешним электрическим полем. То есть сделать своеобразный плазменный «пылесос», который будет удалять радиоактивные частички.

– Кому, как не вам, специалисту по экстремальным воздействиям в космосе, лучше всех знать о черных дырах, пожирающих планеты и звезды. Их существование доказано?

– Черная дыра – это экзотический астрономический объект, у которого сильная гравитация делает невозможным выход излучения. Фотоны черной дырой не испускаются, поэтому ее нельзя обнаружить. И несмотря на то что уже имеются очень правдоподобные данные о черных дырах, стопроцентно наличие их не доказано и Нобелевская премия за это еще не присуждена.

– А белые дыры есть?

– Нет, разве что наше Солнце можно назвать такой, но это, конечно, не дыра, она светит.

«Если не выберут – уйду в кругосветку»

– Нам известно, что вы заядлый путешественник: побывали на обоих полюсах Земли, опустились на дно Байкала, под парусами пересекли Атлантику, прошли на яхте мыс Горн и мыс Доброй Надежды. Эта страсть к географическим открытиям сродни научным?

– Не думаю, вообще среди ученых мало путешественников. На мое увлечение во многом повлияла мама. Она была учителем истории, и если рассказывала что-нибудь, к примеру, о египетской культуре, она обязательно показывала карту местности, где происходили события. Меня это потрясало. Конечно, я не ищу приключений, как, к примеру, Шпаро (Дмитрий Шпаро – известный советский путешественник. – Н.В.), но если мне представилась возможность, я всегда еду. Тут еще подобралась хорошая компания: космонавт, член-корреспондент РАН Юрий Батурин, академик Александр Бугаев, член-корреспондент РАН Игорь Каляев. Вот с ними мы и путешествуем.

– Наверное, литература о путешествиях – ваше хобби? Что читаете, когда есть время?

– Я люблю и историческую литературу, и мемуары, и, конечно, записки путешественников, сделавших великие географические открытия. Знаете, в XV веке был распространен потрясающий лозунг, который звал людей в море. Звучит он в переводе примерно так: «Ходить по морям необходимо, а жить не так уж необходимо!»

– Как-то вы сказали, что если вас не выберут в президенты РАН – вы уйдете в кругосветку…

– Уйду, маршрут уже намечен. Как мы подсчитали, чтобы под парусом обогнуть земной шар, надо месяцев пять гнать изо всех сил.

ОСНОВНЫЕ ТЕЗИСЫ ФОРТОВА ПО ПРЕОБРАЗОВАНИЮ РАН

Бороться с бюрократией и коррупцией: отказ от бумажной волокиты и введение ротации кадров, предусматривающей пребывание высших руководителей на посту не более двух пятилетних сроков.

Закрепить за академией уникальный статус: создать закон об академии, передать ей в собственность все имущество.

Создать корпоративный пенсионный фонд для поддержки научных сотрудников и их вдов: деньги можно использовать с прибыли от внедрений разработок или от аренды имущества.

Полностью изменить работу РАН со СМИ: институты должны стать более открыты для общества, стараться как можно громче заявлять о своих разработках.

Источник: газета «Московский комсомолец»