В формате «Трибуны» предлагаем вашему вниманию мнения экспертов об актуальных проблемах образования и науки. В данном материале авторы проекта высказали свою точку зрения о том, насколько научны социологические опросы.

[table "55" not found /]

Есть несколько отдельных историй про то, что такое научность и что такое опрос. Сначала следует различать социологические опросы и опросы общественного мнения. Опросы общественного мнения – это некая технология сбора информации о том, что люди готовы сказать, что они говорят вслух. При этом понятно, что люди могут врать, ошибаться, считать нужным сказать не совсем то, что думают, и так далее. Но это так называемое декларируемое общественное мнение, которое более или менее самоценно, то есть постороннему человеку, интервьюеру, люди готовы сказать, что они будут голосовать за того-то, что они так-то любят президента, что они так-то относятся к полиции и так далее. Это важно, и дает возможность для сравнения: в этой области столько-то людей утверждают, что они любят российскую полицию, а в этой столько-то.

Наряду с различением социологических опросов и опросов общественного мнения, есть еще три разных ответа на вопрос о том, насколько научны социологические опросы, в зависимости от того, как мы понимаем научность.

Первый вариант, когда наука – это исследования для фундаментальных результатов, а не для прямых распределений. Утверждение, что в Москве полиции доверяют 80% населения, а в Санкт-Петербурге, предположим, 60%, никакого отношения к науке, конечно же, не имеет. Никакого академического вывода, позволяющего производить какие-то научные знания, на этом основании сделать нельзя. И в этом плане большая часть публикуемых опросов общественного мнения в России, да и во всем мире, – это, конечно, никакая не наука. Это опросы общественного мнения и презентация некоторой картинки.

Вторая история, пересекающаяся с первой, – это вопрос о том, насколько они качественно сделаны. Здесь есть качественная выборка, то есть опрошенные люди, которые репрезентируют генеральную совокупность, например, «все население», «предприниматели», «избиратели» и так далее, в зависимости от того, кто нас интересует. Опрашиваемые, например, не пытаются нам выдать мнение предпринимателей или мнение избирателей за мнение всего населения. Есть масса технических аспектов, но в плане качества выборок подавляющее большинство крупных российских полстерских компаний, таких как Левада-Центр, ФОМ, ВЦИОМ и так далее, опросных фабрик, делают вполне научные, если говорить о качестве, опросы.

И наконец, есть еще одна история – это вопрос интерпретации. Дело в том, что когда люди в анкете, как говорил Крыштановский, «что-то наотвечали», это нужно каким-то образом интерпретировать. Что имели в виду люди, когда говорили, что они, например, доверяют полиции, или собираются проголосовать за Алексея Навального? Тут возникает масса технических тонкостей. Например, мы задавали вопрос «За кого вы собираетесь голосовать?» только тем, кто собирается идти на выборы или всем? Для электоральной социологии – это две принципиально разные картины. Мы задаем вопрос о доверии полиции только тем, кто с ней сталкивался или всем? Это тоже дает принципиально разную картину. Например, мы интерпретируем: «доверие полиции» — это означает, что люди считают, что она хорошая, считают, что она не нанесет им лично ущерба или имеют в виду что-то другое? Проблема социологических опросов состоит в том, что мы не можем дать широкий контекст вопросу, который задается респонденту. Мы вынуждены разово, узко его сформулировать и не всегда понимаем, что именно человек имеет в виду, отвечая на него. Задайте сами себе вопрос, «что вы имеете в виду, выбирая один из двух вариантов?»: «я считаю, что полиция, скорее, защищает меня» или «я считаю, что полиция, скорее, представляет опасность». Предположим, вы, отвечая на этот вопрос, имеете в виду некоторый баланс сил, а кто-то другой предполагает, что даже небольшая угроза со стороны полиции гораздо страшнее, чем угроза со стороны преступников, потому что полиция защищена законом. А кто-то третий просто ненавидит людей в серой форме (теперь уже почти в черной). Реконструировать эти контексты мы не можем. И работа по поддержанию качества, отслеживанию всех этих контекстов, в России поставлена очень плохо. В этом плане подавляющее большинство российских опросов общественного мнения, точнее выводов, которые делаются на их основании, более или менее ненаучны.

[table "56" not found /]

Представьте на секунду ситуацию, в которой астрология – это единственная возможная «методологическая база» астрономии или алхимия – химии. И даже не «методологическая база», а просто главный посредник между наукой и миром. У науки (в нашем мысленном эксперименте у астрономии) уже есть свой язык, которым она невероятно гордится, свои модели мышления о космосе и свои гипотезы, но нет (и, допустим, в принципе не может быть) никаких телескопов. Сформулировав некоторые предположения, астроном должен передать их человеку в высоком колпаке со звездами, который путем полумистических контактов с миром – вроде камлания на Большую Медведицу – выдает некоторый «эмпирический материал».

В описанном мной мире звездочеты будут всеми силами герметизировать свою специальность, делать ее непрозрачной с двух сторон – не только со стороны астрономов (настаивая на том, что правильно организованное камлание есть единственное условие истинности их научных предположений), но и со стороны обывателей (которые периодически норовят покамлать сами, без помощи квалифицированных специалистов, ритмично бьющих в бубен репрезентативности). Выгоды подобного посреднического положения трудно переоценить! Для астронома астролог – существо неприятное, но необходимое. Ведь он всегда «в контакте с миром» и, в отличие от астронома, эту Большую Медведицу «собственными глазами видит» каждый день. Для обывателя астролог и есть подлинный астроном. Поэтому от лица представляемой им науки он иногда берет «левые» заказы – покамлать за здоровье государя, за победу на скачках, за счастье новорожденного.

Единственное, что может угрожать положению звездочета – это конкуренция со стороны обывателей, которые не верят в то, что за спиной астролога стоит астроном. Они небезосновательно воспринимают астрологию как самостоятельную практику камлания, не имеющую прямого отношения к науке. С внутренней конкуренцией звездочеты уже как-то научились справляться. Например, одни в качестве бренда и конкурентного преимущества используют свое стремление к добру и веру в необходимость улучшения мира, вторые – умение красиво камлать на публике, третьи – особую близость к духам звезд. Но вот с конкуренцией со стороны обывателей справиться сложнее, особенно если те – не дай Б-г! – начнут камлать за победу на скачках и предскажут результат забега точнее, чем профессиональные астрологи. Без всякого бубна репрезентативности.

Что делать в описанной мной вселенной астрономам? То, что они делали и до этого – совершенствовать язык своей дисциплины. Тем же, кто не может не заглядывать в «эмпирическое окно» по долгу службы или по призванию свыше, придется осваивать камлание и бубен самим, без помощи посредников-астрологов. И да, чуть не забыл: никогда не камлать на победу в азартных играх.

[table "57" not found /]

Надо начать с того, что то, что у нас называется социологическими опросами, к социологии имеет весьма опосредованное отношение, и их корректнее разделять на разные группы. Первая — это электоральные опросы (то, что проходило сейчас в массовом порядке, когда выборы в разных регионах России сопровождались исследованиями, направленными на прогнозирование явки и доли политического участия в выборах). Такие опросы распространены во всем мире. Кроме того, есть так называемые социальные обследования (social survey), и слово «обследования» в данном случае специально употребляется в противовес к «исследованиям». У обследований всегда есть заказчик, какая-то социальная проблема, и основная задача специалиста, проводящего обследования, дать аналитический материал для людей, принимающих те или иные решения. В социальных обследованиях заказчиком выступает какая-то государственная структура, некоммерческая организация, поднимаются социальные вопросы. И третья группа – это маркетинговые исследования с конкретным бизнес-заказчиком, интересующимся ёмкость рынка, портретом потребителя продукции, эффективностью рекламной кампании и т.д.

Еще раз повторю, все это к социологии имеет только косвенное отношение: некоторые из тех людей, которые проводят подобные опросы, когда-то получили институционально социологическое образование, или пишут книги по социологии, или проводят уже социологические исследования. В качестве яркого примера можно назвать Пола Лазарсфельда, американского социолога, который еще в 30-х годах прошлого века говорил, что наука делается не в аудиториях, а в бизнесе. Сотни социальных обследований, маркетинговых опросов и т.д. Но социологом он стал не потому, что он эти обследования проводил, а потому, что он выстраивал теоретические конструкты, в том числе, по электоральному поведению. В чем, кстати говоря, ему помогал его ближайший друг и коллега Роберт Мертон. Важно понимать, что теоретические конструкты не имеют отношения к конкретным распределениям ответов и проблеме того, угадал ли кто-то выбор избирателей или промахнулся.

Если мы ведем речь не о социологии, а о массовых опросах, то лучше говорить не об их научности или социологичности, а об их валидности и надежности. Это не значит, что массовые опросы не могут быть научными, там тоже есть свои экспериментальные планы, гипотезы, исследовательские затруднения и проблемы. Например, экзит-полы можно проводить научным методом, а можно, следуя политической конъюнктуре, выполнять некоторый внешний заказ. Основным критерием научности или ненаучности социальных обследований, маркетинговых исследований, экзит-полов, электоральных опросов является не то, что их проводит уже зарекомендовавшая себя организация (нельзя сказать, что если опрос проводит «Фонд Общественное Мнение», Левада-Центра или ВЦИОМ, то это автоматически научно, а если волонтеры, то нет), а то, проводится ли в процессе таких исследований регистрация параданных, или сопутствующих основным распределениям данных.

В экзит-полах опросные центры должны регистрировать помимо того, за кого человек проголосовал, время, когда он ответил, точку, в которой он стоял (очень важно, какие потоки людей прошли мимо, и им не задали вопросы); из УИКа бывает несколько выходов – это одна ситуация; из вышедшей пары отвечает на вопрос только один человек – другая ситуация и так далее. Все эти ситуации нужно регистрировать, они и называются параданными. Какая-то незначительная часть параданных регистрируется и сейчас, например, количество отказавшихся ответить (эти данные помогают взвесить полученное распределение голосов). Но подавляющее большинство параданных пропускается опросными центрами. Поэтому я бы не слишком нагнетал ситуацию с критикой научности социальных обследований как таковых. Открытый вопрос – есть ли там наука? Другими словами, если центры, проводящие экзит-полы, начнут регистрировать сопутствующие данные, разбираться, как они коррелируют между собой, тогда опрос имеет шанс стать научным. Тогда у нас появляются дополнительные аргументы, чтобы отстаивать ту или иную точку зрения по поводу правильного или неправильного прогноза. Когда же сопоставление прогностических данных основано только на том, что опрос провел «Левада-Центр», ВЦИОМ или еще кто-то, это всего лишь политические спекуляции.

Я только отчасти согласен с разговорами о том, что «социологи» провалились, ведь те люди, которые проводят опросы, могли бы дискредитировать опросную науку, опиниологию, как говорил великий Ландберг, не тем, что они ошиблись в прогнозировании, а тем, что они не регистрирует параданные, не проводят научные исследования, а лишь прикрываются наукой, как некоторым легитимирующим их деятельность статусом, и вслед за политическими спекуляциями создают политические артефакты.

[table "58" not found /]

Социологические опросы — один из основных инструментов современной количественной социологии. Это отточенный в методологическом отношении инструмент (конечно, если используется с соблюдением соответствующих процедур), и ставить его научность под сомнение бессмысленно и наивно. Но, как и у всякого научного инструмента у него есть свои границы, собственно, эти границы и делают науку наукой. И с этой точки зрения я бы отметил несколько вещей. Во-первых, там, где речь идет о сциентизированных количественных исследованиях в современном смысле слова, решающим является повторяемость, а не исключения. Всякий раз, когда данные социологов расходятся, например, с результатами голосований, всегда находится кто-то, кто угадал правильно. Так вот, все эти угадывания никакого значения не имеют — сначала продемонстрируйте их повторяемость — пусть и с отклонениями, но именно повторяемость. А так можно и к гадалке сходить, да и в спортивных тотализаторах всегда кто-то выигрывает — к науке это отношения не имеет. Второе: ошибаться в науке нормально, тем, кто хочет безошибочности лучше к пророкам обращаться. Важно разобраться в причинах ошибки — вот и все. С этим, правда, у количественной, опросной социологии есть проблемы — она ведь не занимается причинами, тут нужны другие инструменты исследования.

Теперь в более критическом ключе два замечания. С одной стороны, надо понимать, что предметная категоризация, используемая в соцопросах — это некоторая воплощенная форма прагматики заказчика, как правило — прямое продолжение административно-управленческой логики политических сил. Социология же и рождалась как орудие управления современным обществом — далеко она от этого не ушла, разве что наряду с административно-политическим управлением сегодня все больше решает задачи управленческого воздействия на рынок — в форме маркетинговых исследований. Поэтому тут всегда есть разрыв между навязанной оптикой и реальными процессами и событиями. Это не повод, чтобы отказывать социологии в научности, но есть пространство для критического взгляда на всю эту научную аппаратуру в целом. С другой стороны, есть целый пласт внутренних методологических проблем проведения опросов, которые хотя бы в общих чертах хорошо бы представлять, прежде чем критиковать их результаты. Связано это с тем, что в самой процедуре опроса — начиная с формы вопроса и заканчивая фигурой интервьюера — неизбежно присутствует деформация реальности «как-она-есть-без-этого-опроса». Опросы не просто являются инструментом манипулирования как результат (само предъявление цифр, очевидно, кого-то поднимет с дивана, а кто-то на нем так и останется, хотя утверждал интервьюеру обратное), но и фактором деформации и трансформации в ходе самого исследования. Методологически можно и нужно стараться минимизировать эту деформацию, но исключить ее полностью никогда, видимо, не получится. Говоря совсем банально — социальное исследование меняет реальность, но не так, что результат такого изменения фиксируется опросом. Так что неожиданности здесь всегда возможны.

Источник: ПостНаука