В ноябре этого года группа преподавателей МГУ обратилась с открытым письмом к президенту, выступая против массовых увольнений в вузе. Ректор Виктор Садовничий отрицает обвинения, а Роструд начал проверку. Еще раньше о массовых увольнениях заговорили в РГГУ. Что стоит за «преподавательскими чистками», «Огонек» спросил директора Института развития образования НИУ ВШЭ Ирину Абанкину.
Беседовала Мария Портнягина
– С начала учебного года появлялись сообщения, что по вузам идет сокращение сотрудников. Инцидент в МГУ, получается, сделал ситуацию публичной, о ней заговорили. Но что на самом деле происходит в вузах? Почему увольняют преподавателей?
– Это связано с требованиями по повышению эффективности вузов, а также с повышением оплаты труда преподавателей. Обязательства взяты серьезные: к 2018 году надо повысить зарплаты вузовских сотрудников до двух средних по региону. Что сейчас происходит? Доценты в регионах получают около 16-18 тысяч рублей, профессура – 20-25 тысяч. В крупнейших городах зарплата приближается к 40 тысячам рублей, хотя есть отдельные университеты, где профессора имеют по 60 тысяч рублей. Но в целом не выходит даже на уровень средней зарплаты по региону, а ведь через пять лет надо будет платить двукратную. Например, сейчас средняя зарплата в Москве где-то 54 тысячи рублей, а если использовать предложенную схему, то у профессора она должна быть 110 тысяч рублей – цифра пока абсолютно недостижимая. К тому же идет региональная дифференциация. Университеты сконцентрированы в крупных городах, так, в столице работает четверть всех преподавателей страны и средняя зарплата там выше в два раза, чем по регионам. Поэтому финансовая нагрузка окажется неравномерной. Значит, нужно нивелировать эту разницу за счет федерального бюджета (вузы у нас на 95 процентов финансирует центр). По нашим расчетам, потребуется дополнительное увеличение расходов на фонд оплаты труда профессорско-преподавательского состава на 30 процентов. А за счет чего – здравоохранения, культуры, обороны? Неудивительно, что начался процесс оптимизации. К тому же Минобрнауки заявляет, что соотношение числа преподавателей к количеству студентов надо менять с нынешнего фактического 1 к 9 на 1 к 12. Если учесть демографическую ситуацию, то сокращение штата вполне предсказуемо. Многие университеты не ждут прихода 2018-го и процесс оптимизации начали уже сейчас. И это, как видим, вызывает серьезное напряжение в преподавательской среде.
– Кто из преподавателей оказывается в зоне риска?
– Сокращение коснулось в первую очередь совместителей и почасовиков, освободившиеся средства будут перенаправлены на зарплату сотрудников, имеющих полную нагрузку в вузе. Это этап относительно безболезненной оптимизации, какие-то вузы его прошли, в некоторых он еще идет, и скорее всего в ближайшее время завершится. Но для многих университетов этот резерв сокращения может оказаться недостаточным. Что дальше? Особенно остро этот вопрос станет перед вузами, которые ведут серьезные исследования. В МГУ, в частности, несколько тысяч только научных сотрудников, которые не всегда, а чаще вообще не занимаются преподавательской работой, а есть корпус преподавателей, которые, наоборот, почти не ведут научной деятельности. Для современных университетов такое разделение не особенно продуктивно, но такая ситуация сложилась в нашей системе высшего образования: университеты – это такие трансляторы образовательных программ, а фундаментальными исследованиями занимаются академические или отраслевые институты. Поэтому дальше, вероятно, произойдет пересмотр трудовых контрактов с учетом вклада сотрудника в общие показатели университета. В вузах профессуре, научным работникам устанавливают критерии результативности: по ведению студентов, диссертациям, публикациям, патентам, внедрению новых образовательных программ, привлечению внебюджетного финансирования, по участию в конкурсах на гранты. Но кто-то лучше преподает, у него высокая нагрузка и не остается времени на науку. А кто-то ведет исследования. Здесь начинается зона конфликтов. В нашем вузе серьезные требования по научным публикациям: от каждого нужно 3-4 работы в рецензируемых журналах, в том числе зарубежных. Если преподаватель их не выполняет, то ему могут предложить перейти в категорию, например, научно-технического персонала. С этих сотрудников публикаций не требуют, но и обязательств по повышению зарплаты перед ними нет.
– Это исключительно российское положение дел?
– Повышением эффективности вузов занимаются во всем мире. В условиях финансового кризиса и с учетом того, что отдача от высшего образования снижается, идет серьезное сокращение бюджетных расходов на него. В Америке, например, этот вопрос широко обсуждается под лозунгом «Дорогое и ненужное». Сокращение преподавательского корпуса – серьезная проблема в Европе. Вспомните забастовки в Великобритании, Франции, ведь не только студенты отстаивают свои права, но и преподаватели. Они не хотят мириться с введением дифференцированной системы оплаты труда. В Китае введены жесткие ограничения по возрасту преподавателя. После достижения пенсионного возраста ты обязан уйти на покой. Никто не преподает в 70, 80 лет. У нас же по многим вузам средний возраст профессуры больше 60 лет, по некоторым больше 70. Хуже всего положение в МАРХИ: средний возраст – 72 года. Привычно говорится о старении педагогических кадров в школах, но в вузах эта ситуация намного серьезнее. Да, есть вузы, где это показатель – 43-46 лет, к ним относится и ВШЭ. Но у нас молодой состав потому, что и сам вуз достаточно молодой. Хвастаться такой позицией трудно. Вот будь нам 200 лет… В Китае жесткость этой политики связана именно с тем, чтобы предоставить рабочие места молодым. Это скорее административное решение, чем отбор по качеству: молодежь все же не может сравниться с профессорами по числу публикаций, по патентам, защитившимся аспирантам и докторантам. У нас же проблема в том, что пенсионная реформа не принесла результатов, преподаватель не может безболезненно уйти на пенсию.
– Значит, на все проблемы нашей высшей школы накладывается еще и поколенческая?
– В начале 2000-х существовали опасения, что между старшим поколением преподавателей и совсем молодым нет прослойки 40-летних. Молодежь, если и вела занятия в вузах, то имела еще другую работу, посвящать себя только преподаванию эти сотрудники не хотели. Но кризис вытолкнул специалистов из коммерческой сферы в образование и науку, и разрыва не случилось. Сейчас преподавателей можно разделить скорее по режиму работы. Одни, чтобы обеспечить себе достойный доход, набирают нагрузку в нескольких вузах. Эта беготня, конечно, подрывает возможность профессионального роста, ведет к выгоранию: в таком режиме трудно отследить, что нового есть в твоей сфере, какие появляются методики, программы, исследования. Другие преподаватели в дополнение к преподаванию часто имеют свое дело. Тех, кто бы сочетал и преподавание, и занятие научной работой в одном университете, немного. Молодежь привлечь на полную нагрузку непросто, оплата труда преподавателя все еще низкая. Школы, к слову, по этому показателю заметно опередили вузы.
– При всем этом предложенные критерии эффективности предполагают, что сотрудник должен состояться и как преподаватель, и как исследователь.
– Да, и здесь возникают сложности. У нас много преподавателей, которые с 1980-1990-х годов ничего не публиковали. Даже в своих университетских журналах. При этом есть установка государства, чтобы публикации российских исследователей составляли 2,5 процента от всех научных публикаций в мире. Это примерно 148 тысяч публикаций в год. На самом деле это немного. У нас тысячи университетов, в которых работают тысячи профессоров и преподавателей, на вуз при таком подсчете приходилось бы примерно 150 публикаций. Да, не все могут публиковаться на английском языке в международных журналах. Допустим, выделим 300 вузов, преподаватели которых в состоянии это делать. Тогда получается около 500 публикаций на такой вуз. 1500-2000 сотрудников в таких вузах есть, значит, каждый преподаватель должен публиковать раз в три года статью в международном журнале. Это совсем невысокие требования. Однако мы с ними не справляемся. Мы в ВШЭ стараемся, но имеем примерно 300-400 международных публикаций в год. Любой средний европейский, а уж тем более американский университет, и это не говоря о топовых вузах, выпускает по 3-4 тысячи публикаций в год. Разница на порядок больше.
– Что мешает?
– Очень низкие требования внутри коллективов к самим себе, к организации и качеству работы. К тому же наши преподаватели очень мало реализуют международных образовательных и научных проектов. Наше партнерство с иностранными коллегами – это зачастую знакомство с опытом друг друга. А надо быть в курсе актуальных исследований в своей области. Наши же преподаватели часто оказываются вне научного мейнстрима. Сказывается и низкая мобильность преподавательских кадров. Для наших преподавателей сложно уехать временно поработать за рубеж, надо, чтобы руководство вуза согласилось отпустить, нашло замену, имело гарантии, что он вернется. Это всегда некоторое напряжение. Если университеты на это идут, то скорее это опыт взаимного приглашения. Но и пригласить к себе зарубежного преподавателя с комфортными условиями проживания и с сопоставимой оплатой сложно. К тому же в нашей стране признаются диссертации и дипломы всего около 120 университетов. Это удивительно, когда их десятки тысяч. Были взяты только топовые. И над нами даже подтрунивают зарубежные коллеги: из этих прославленных университетов, говорят, к вам никто не поедет.
– Каково отношение наших преподавателей к приезжим коллегам, ведь возникает не только разница в оплате труда, но и репутационная конкуренция?
– Несомненно. Ведь есть разница в самих типах образовательных программ, особенно если речь идет о магистратуре и аспирантуре. Иностранные преподаватели работают, как правило, по авторским программам, построенным на результатах их исследований. Они и магистрантов набирают с таким расчетом, чтоб подключить их к своим исследовательским проектам. Те должны работать не с учебниками, а с результатами, полученными в лаборатории. Читать учебники можно и дома, не обязательно для этого поступать в вуз. Преподаватель не должен пересказывать чужие труды. Для наших преподавателей это, конечно, непривычно, у нас распространено разжевывание чужих трудов. В высшем образовании у нас до сих пор доминирует патерналистская модель. Доля самостоятельной работы студента очень невелика.
– Преподавателей также упрекают в том, что они оторваны от реальной профессиональной практики…
– Действительно, многие преподаватели нигде, кроме своего же вуза, и не работали. Но эта проблема есть во всем мире, когда выпускники остаются работать, образуется замкнутость системы и происходит потеря качества преподавания. Западные университеты, например, вводят позицию профессора-практика: приглашают человека, который получил признание в своей отрасли, он на взлете карьеры и готов преподавать, ему это интересно, это новый поворот профессионального развития, но у него нет академических статусов, диссертации, публикаций, зато есть востребованный опыт. У нас в вузы приходят, как правило, пенсионеры, то есть не на взлете карьеры, а, скажем так, при уходе в отставку. Или чиновники, которые понимают, что не всю жизнь будут чиновниками, поэтому еще на своих постах стремятся защитить диссертации, иметь публикации, педагогический стаж, читают открытые лекции. Но это скорее приобретение знаков отличия, чем качественная работа. Поэтому так важно сохранить в вузах лучших преподавателей и заниматься реформированием высшего образования продуманно.
Источник: журнал «Огонёк»