Продолжение разговора о 126 декабристах Льва Усыскина и Ольги Эдельман – кандидата исторических наук, ведущего специалиста Государственного архива РФ.

Читайте также начало беседы: Революция декабристов. Понимание XXI века

– Теперь совсем из другой области вопрос. Про Сибирь. Я отталкиваюсь от представлений, вынесенных из школы или, допустим, из любимого мною фильма Мотыля. Что мы помним: «сто двадцать пять в Сибирь сослал и пятерых повесил».

– Сто двадцать шесть – всего. Из них пятеро казнены, а сто двадцать один – сослан.

– Они там мучились на каторжных работах, потом жили на поселении вплоть до амнистии Александра II. Дальше идут странные рассказы про их семейную жизнь – на самом деле, туфта. В том плане, что нет в них ничего такого, что очень сильно выбивается из традиции – после, допустим, супруги А. Остермана, которая по своей воле поехала за ним очень далеко в 1741 году и так далее. Собственно, это и все. На этом осведомленность кончается. Хотя, если представить себе дикий кадровый голод, испытываемый Россией тогда в целом и в управлении Сибирью в частности – то закрадывается подозрение, то эти люди как-то были там правительством использованы.

– Во-первых, были разные условия ссылки, разные градации приговора. Для основной массы декабристов, осужденных всерьез, прошедших через каторгу и потом «обращенных на поселение», конечно, участие в администрации было совершенно исключено, за этим тщательно следили.

– Для всех так было?

– Нет, там же были и сосланные без лишения чинов и дворянства. Например, Александр Николаевич Муравьев, один из основателей Союза Благоденствия, он просто приехал в Сибирь и сразу поступил на службу. Ему это запрещено не было. И служил усердно и потом еще крестьян освобождал, реформу проводил своими руками.

– А те, кого жестко наказали? Чем они занимались там?

– Занимались они – кто чем. Кормились тоже кто чем, в зависимости от ситуации. Потому что приговор, как вы помните, лишал их всех прав состояния, в том числе и имений. В плане имущественных отношений они рассматривались как бы как умершие (прямо так и говорил Николай I), то есть, родственники наследовали их имения и так далее. Дальше все зависело от родственников, потому что были декабристы, которым родственники, используя все возможности, слали в Сибирь деньги, посылки, целые обозы посылок, а были декабристы, у которых родственники были просто очень бедными и ничего присылать не могли, и таких было очень много, на самом деле. И были драматические случаи, когда родственники полностью отказывались от человека, и, хотя сами они были вполне благополучными, декабрист оставался без копейки, родня воспользовалась возможностью наследовать его имение и сделать вид, что такого человека больше нет. В этом смысле присутствие жен было принципиально, потому, что на них не распространялся запрет вести переписку и получать посылки. Декабристам же запрещена была переписка с родственниками.

– Да? Я не знал.

– Да, они были без права переписки. В принципе, Николай хотел, чтобы они полностью исчезли. А женам-то неприлично запрещать писать письма! И они переписывались не только со своими родственниками, но и с родственниками осужденных товарищей мужа. Они всех этих несчастных без права переписки между собой распределили – кто за кого пишет письма – и регулярно писали родственникам, поддерживали эту связь. И это помогало очень существенно. И пока они жили все вместе на каторге, которая, в общем, была довольно условной, они так вот держались друг за друга, помогали друг другу. У них была артель – то есть, нечто вроде кассы взаимопомощи. Причем организованная очень тактичным образом, потому что сначала они пытались просто давать деньги или что-то покупать, богатые товарищи помогали бедным, но очень быстро они поняли, что так нельзя, потому что это создает неизбежные перекосы, сложности в отношениях между ними. И они все это дело обезличили: создали артель, в которую кто сколько мог, тот столько и вносил, но потом материальную помощь получали не от конкретного товарища, а из артели. Это смягчало отношения.

Вообще, возможно, это как раз функция дворянской культуры, которой были лишены последующие поколения революционеров, но декабристы как-то фантастически сумели организовать свою жизнь в этом замкнутом, ненормальном мирке без обычных для подобных сообществ бесконечных склок, дрязг, ссор. Того, что сопровождало всегда политическую ссылку.

– Правда, уводили друг у друга женщин.

– Ну, тем не менее, мы не знаем ни одного случая, когда бы это стало основанием для смертельной вражды или еще чего-то подобного.

– А вы сказали, что каторга была достаточно условная?

– Понимаете, им тоже повезло. Иногда страхи правительства, какие-то опасения, случайно хорошо срабатывают в гуманном направлении. Первых нескольких человек, которых отправили в Сибирь (там Волконский был, Давыдов, Трубецкой), их стали рассылать, как любых ссыльнокаторжных, по небольшим горным заводам. И они попали в настоящие рудники с настоящими каторжниками. Это было ужасно. Но, по счастью, они так прожили одну зиму всего. Потому что дальше Николай I спохватился: как же так, я, своими руками, эту заразу вольнодумства (тогдашний термин!) сейчас рассею по всей Сибири! А Сибирь-то далеко, управлять ей трудно, что там происходит, мы в Петербурге толком не знаем… что ж мы делаем!.. И он быстренько распорядился переиграть, и всех осужденных на каторгу декабристов собрали в одном месте. К тем, кто получил менее строгий приговор и сразу отправился на поселение, это не применялось, и их сразу разослали по медвежьим углам. А вот самых главных декабристов собрали в одной тюрьме. Сначала в Чите, им там было очень тесно, там просто не было подходящего помещения для полусотни узников. К 1830 году построили тюрьму в Петровском заводе и перевели их туда. Так что они жили вместе, и это их спасало. Но в Петербурге, когда все это планировали, плохо зная Сибирь, как-то не сообразили, что в Чите есть относительно пригодная тюрьма, но нету никакого предмета каторжных работ. Ну, нету. Равно как и в Петровском заводе. Поэтому каторга выродилась в некоторую фикцию, декабристы там овраг все время засыпали безнадежный и говорили, что рады возможности прогуляться и заняться нетяжелой физической работой. В общем, там не было никаких рудников, на которые декабристов можно было бы законопатить.

– Получается, Николай все-таки считал, что декабристы опасны именно своими идеями? Притом, что вы же раньше говорили, что их идейный багаж правительством всерьез не слишком воспринимался, и не это им ставилось в вину…

– Любой правитель понимает, что если ты берешь бунтовщика, отправляешь его в то место, которое толком не контролируешь, то есть опасность, что он там кого-то сагитирует. Не столь важно, какие у него идеи, важно, что совсем не хочется получить бунт в этом отдаленном месте, где у тебя служат одни инвалиды, и новости из которого ты получишь лишь к следующему сезону. Знаете же известную историю о том, что в Петропавловске-Камчатском о вторжении Наполеона в Россию и об изгнании Наполеона из России узнали в один и тот же день: два пакета с сообщениями встретились в дороге и добрались разом. С другой стороны, есть множество вещей, которых мы не знаем и вряд ли когда-нибудь, за неимением источников, узнаем. Например, мы привыкли считать, что содержание декабристов в одной сибирской тюрьме есть результат чистой правительственной глупости: ах, испугались вольнодумства и собрали осужденных в одном месте. Но мы же не знаем, кто подсказал Николаю I эту идею и чем он при этом руководствовался? Может быть, это был какой-то добросердечный человек, условный Александр Христофорович Бенкендорф (я не о нем конкретно, а о нем как об условном образе), который как раз сообразил, что именно этим он спасет несчастных (среди которых были его бывшие товарищи, добрые знакомые, дальние родственники) от того, чтобы быть рассеянными по всяческим горным заводам и отданными в полную власть местных мелких сатрапов. Мы уже до этого никогда не докопаемся, но возможно за тем, что выглядит глупостью, стоит какое-то намерение, и необязательно злое. Известно же, что человек, посланный Николаем I на должность коменданта Нерчинских рудников, он должен был следить за государственными преступниками, как официально называли декабристов, и он выбирал место для тюрьмы в Петровском заводе, – Лепарский – он, честно исполняя свои обязанности, в то же время к декабристам доброжелательно относился и пользовался разными бюрократическими лазейками, чтобы как-то несильно их притеснять. На что мог – смотрел сквозь пальцы, что мог – устраивал ко всеобщему удовольствию. В общем, не так много было зверей, жаждавших крови.

– Хорошо. Теперь про жизнь на поселении. Что они там делали, чем занимались?

– На поселении они оказались в очень разных условиях. Это зависело и от материального достатка человека, и от места, куда его отправили. Больше повезло тем, кто попал в более или менее крупные сибирские города, где было какое-то местное образованное общество. Потому что самый гиблый вариант (впрочем, мало кому выпавший, хлопотами родственников в Петербурге ссылку в самые худшие места заменяли на более сносную) – это какое-нибудь полукочевое поселение, например, в Якутии, которое в столице назначалось просто потому, что была такая точка на карте, обозначавшая как бы населенный пункт. А приезжая на место, декабрист обнаруживал, что там живут исключительно сибирские, как тогда говорили, инородцы, что там нет русского населения с понятным бывшему дворянину бытом, нет хотя бы какой-то крестьянской избы, где бы можно было обитать. Что в этом месте и живут-то только зимой, а летом уходят на другое место, потому что таковы их сезонные хозяйственные работы и пр. Вот там были все шансы быстро погибнуть, но из подобных мест декабристы довольно быстро выбирались, они начинали писать прошения, хлопотать, и их переводили. Но в обычных сибирских городах и селах многие декабристы в итоге довольно хорошо вписались в местную жизнь и в немногочисленное местное общество. Даже если речь шла о каком-то крупном селе, где, естественно, было в основном крестьянское население, несколько чиновников вроде урядника, и, может быть, кто-то из купцов, то мы знаем много декабристов, которые вполне успешно прижились, женились на местных женщинах, занимались сельским хозяйством, пытались вокруг себя какую-то жизнь обустроить, скажем, организовать школу для крестьянских детишек. Им, понятно, запрещено было заниматься преподаванием, но на это власти смотрели сквозь пальцы, потому что там вообще никаких школ не было вовсе. Декабристы оставили в Сибири по себе добрую память, в Сибири к ним относятся совершенно по-особенному. И когда попадаешь туда, скажем, на сибирскую декабристскую конференцию, где собираются сотрудники из многочисленных декабристских музеев со всей Сибири – попадаешь в совсем особый мир.

– То есть?

– Ну, вот мы с вами обсуждаем вопрос, что хотели декабристы, какие у них были идеи, конституционные проекты и так далее. Сибиряков же 14 декабря интересует слабо. Для них декабристы начались с приезда в Сибирь. Потому что каждый из них оставил после себя заметный след, до сих пор ощущаемый. И когда сибирские исследователи, краеведы, сотрудники местных музеев делают доклады про декабристов, это часто сообщения на совершенно поразительные темы. Например, жил декабрист в неком селе, выучил грамоте десятка два-три крестьянских ребятишек. А дальше прослеживается история семей, родов, пошедших от каждого из этих ребятишек. Каждый грамотный мальчик в силу этого выскочил уже на иной социальный уровень, занял какое-то место в сельской администрации (писарем, допустим, стал) или поехал дальше учиться, потом своим детям дал образование. В общем, прослеживается история родов, в которых потом были, например, директор местной гимназии, инженер, еще в XIX веке там же построивший мост через реку (между прочим, целый до сих пор), – и так вплоть до нашего времени. То, что декабрист когда-то обучил мальчика грамоте и дал ему такое мощное конкурентное преимущество, весь это род вывело на другой уровень. И род этот состоит уже много поколений из врачей, агрономов, инженеров. И они очень хорошо помнят, откуда все пошло. Иначе говоря, на самых разных уровнях декабристы стали такими катализаторами просвещения, культуры. В самых разных отношениях. Скажем, те, кто занимался сельским хозяйством, выписывали семена новых для той местности сортов растений. До сих пор под Красноярском в деревне, где жил декабрист Спиридов, культивируется картошка, называемая «спиридовка». Он эту картошку туда завез. В городах же они становились – как Волконские для Иркутска – своего рода культурными центрами. Местные власти опять же сквозь пальцы смотрели на то, что жена декабриста живет в губернском центре, хотя, в общем, это запрещалось. Под разными предлогами – необходимость посещения врача и т.п. – они добивались этого разрешения. Дальше ее дом становится главной гостиной города. Потому, что она же дама из столичного общества! Ей родственники фортепьяно прислали! Помните, знаменитая история, когда Мария Николаевна Волконская, уезжая в Сибирь, прощалась в Москве с Зинаидой Волконской, был музыкальный вечер, и Мария Николаевна просила играть еще и еще, потому что в Сибири больше никогда не услышит музыки. Зинаида велела тайком привязать к ее возку клавикорды, сделала такой подарок. Вот у Волконской в Иркутске была музыкальная гостиная. К декабристам приходили из столиц литературные новинки. У них была культура светского разговора, музыкальных вечеров, домашних спектаклей. Это все становилось событиями для местного общества. И, несмотря на то, что они были государственными преступниками и женами государственных преступников, получалось, что горизонтальные, сословно-корпоративные связи сильнее правительственных запретов. Декабристок же все называли «княгинями», хотя формально они уже этого титула не имели. Там, в Сибири, более значимым становилось, что это человек из столичного общества, из хорошей семьи, образованный, воспитанный, чем то, что он – осужденный. Там осужденных – вся Сибирь, это никому не интересно. Сосланного не могли включить в состав администрации, но многие декабристы становились уважаемыми фигурами в местном обществе.

– То есть, мало декабристов сослал Николай в Сибирь – сослал бы в два раза больше, глядишь, и Сибирь бы сейчас выигрышней смотрелась…

– Смотрите, вот в Сибири сейчас думают о местной истории – любому месту ведь важна своя история, так? А сибирская история – это что? Сплошная ссылка и каторга. Получается, что декабристы – это самый светлый момент, на который можно опереться, который имеет смысл вспоминать. Соответственно, в селах, где жили когда-то декабристы, сейчас существуют их музеи, причем совершенно поразительные. Часто это сельский музей, который делается силами местных школьников и считается школьным. Я видела два или три таких музея, они очень хорошо сделаны, они интересные, живые. Они, конечно, не столько и не только музеи декабристов, это, скорее, местные музеи с набором всевозможных старинных предметов, каких-нибудь замков или сеялок XIX века, но это фокус местной культурной жизни, вокруг которого происходят разные мероприятия. Для Сибири декабристы – до сих пор очень важный культурообразующий элемент.

– Это я понимаю: скажем, в советское время бесчисленные ленинградские музеи-квартиры Ленина – это были неплохие экспозиции, посвященные тому, как жил нижний средний класс на рубеже веков.

– Но эти музеи-квартиры Ленина никогда не были местом, где проводятся костюмированные рождественские балы для школьников с уроками этикета, а все остальное время собирается клуб местных пенсионеров. В Сибири все это концентрируется таким образом.

– Примеров хочется.

– К сожалению, уже покойный, очень яркий человек, директор и создатель музея декабристов в Иркутске Евгений Александрович Ячменев – он добился того, чтобы дома Трубецких и Волконских стали не частью краеведческого музея, а самостоятельными музеями декабристов – имел не только историческое, но и музыкальное образование. Он сделал дом Волконских совершенно волшебным местом: музыкальные вечера с действующим роялем Марии Николаевны! Причем он сделал это место самой почетной концертной площадкой Иркутска, для местных артистов большая честь там выступить. Когда приезжал президент, его водили туда, а не куда-то еще. Там у них был восстановлен зимний сад Марии Николаевы, в доме зрели лимоны; при музее была конюшня и свой конный выезд! Были лошадки, которые заодно участвовали в программах лечения детей-инвалидов с помощью верховой езды. Это мои впечатления десятилетней давности, с тех пор я там, к сожалению, не бывала, наверное, сейчас что-то изменилось, в других руках это неизбежно, но тогда все это производило сильное впечатление. Или, скажем, музей декабристов в Минусинске. Сотрудницы оттуда рассказывали о своей работе (это тоже лет десять назад я слушала). Понятно, что в маленьком городе невозможно привлечь людей постоянной экспозицией, ее один раз посмотрят, дальше неинтересно, надо что-то придумывать. Так вот, это они в своем музее устраивали рождественские костюмированные балы для школьников и клуб для пенсионеров. Помню их очень трогательный рассказ о том, как для того, чтобы напоить чаем пенсионеров, на что в музейном бюджете денег, конечно, не было, они на своем музейном огороде (ведь там старинный дом – это дом с усадьбой, с огородом) выращивали огурцы-помидоры, что-то консервировали и подавали на стол, а что-то продавали на рынке и выручали денежку на этот самый чай для пенсионеров. А еще в одном сибирском городке существовал, и я надеюсь, и сейчас существует клуб для школьников, которые ежегодно воспроизводили переход декабристов из Читы в Петровский завод – такой туристический поход с заходом в села, разговорами про декабристов, помощью разным бабушкам по хозяйству: кому дров наколоть, кому что… В общем, там память о декабристах очень живая, а их мемуары разбирают на школьных уроках истории. Не худшее чтение.

Источник: журнал «Гефтер»