В 1987–1991 годах крупнейшей стройкой в Советском Союзе был не БАМ и не газопровод в Сибири, а самый большой в мире синхротрон – ускоритель протонов, сооружавшийся глубоко под землей в Протвино, научном городке возле Серпухова на юге Московской области.

Жорес Медведев

Близилась к завершению первая очередь проекта, включавшая кольцевой туннель длиной 21 километр, примерно равный по размерам кольцевой линии Московского метро. Однако в отличие от простого по конструкции туннеля метрополитена подземный коридор для синхротрона был наполнен сложнейшей физической аппаратурой, так как разгон протонов в массивной центральной вакуумной трубке из нержавеющей стали должен был производиться двумя тысячами сверх­проводниковых магнитов, каждый из которых был длиной 6 метров, весил много тонн и располагался по отношению к своим соседям с точностью до нескольких микронов.

В Серпухове вошел в строй специальный завод, изготовлявший эти магниты. Для поддержания в туннеле во время опытов температуры, близкой к абсолютному нулю, здесь же возводился крупнейший в мире криогенный завод по производству жидкого гелия с проектной мощностью 30 тысяч литров в час. До этого рекорд, занесенный в Книгу Гиннесса, принадлежал США. Американский криогенный завод, построенный в 1980 году для обслуживания самого большого ускорителя протонов в штате Иллинойс, длиной около 6 километров, производил только 4500 литров жидкого гелия в час.

Строительство синхротрона в Протвино началось в 1987 году, а ввод первой очереди был намечен на 1993 год. Согласно проекту (уже строился туннель) предусматривался также и двадцатикилометровый синхротрон, но разгонявший протоны в противоположном направлении. В 1995 году, когда ожидалось окончание второй очереди, соединение двух колец синхротронов превращало их в гигантский коллайдер – прибор для сталкивания протонов, разгоняемых в каждом ускорителе до энергий в 3 триллиона электрон-вольт. Одновременно с этим в 1990 году были начаты работы по возведению электронно-позитронного линейного коллайдера длиной 20 километров. Все эти мощные приборы предполагалось объединить в одну сложную систему с тем синхротроном диаметром 236 метров и общим весом электромагнитов 20 700 тонн, который уже работал в Протвино с 1967 года.

Старый протоновый синхротрон обеспечивал энергию разгона частиц в 76 миллиардов электрон-вольт и был лидером в исследованиях элементарных   частиц   в   течение   нескольких   лет,   до   постройки   в 1970-х годах в Западной Европе (Женеве) и в США ускорителей, способных к разгону частиц до энергий в 400 – 500 миллиардов электрон-вольт. В 1993 году советские физики надеялись вернуть себе мировое лидерство в этой важнейшей области фундаментальной науки.

Чем длиннее и мощнее строящиеся физиками линейные и кольцевые ускорители и коллайдеры, тем больше можно открыть субатомных элементарных частиц и античастиц, проверить различные варианты теорий природы материи, электромагнитных сил, космологии. Советский Союз лидировал в этой области трижды: в конце 1930-х годов (ленинградский циклотрон с мощностью разгона частиц в 25 миллионов электрон-вольт), с 1957 по 1959 год, после постройки в Дубне синхрофазотрона с энергией ускорения протонов в десять миллиардов электрон-вольт, и с 1967 года, когда стал функционировать синхротрон в Протвино. Созданный расположенным в Серпухове Институтом физики высоких энергий, он входил в систему институтов могучего атомного ведомства – Министерства среднего машиностроения. Минсредмаш имел достаточно средств для нового сверхмощного синхротрона. Для сооружения ускорителя в Протвино только в 1987 году выделялся один миллиард рублей, почти половина годового бюджета всей Академии  наук  СССР.

Синхрофазотрон в Дубне, тоже финансировавшийся Минсредмашем и стоивший полмиллиарда рублей, имел длину вакуумной камеры около 500 метров и магнит весом в 36 тысяч тонн. Он также вошел в Книгу рекордов. Какова могла быть конечная цена полностью завершенного нового проекта в Протвино, пока не сообщалось. Однако Департамент энергии в США, начавший в 1990 году строительство в Техасе еще более длинного ускорителя – суперсинхротронного коллайдера с длиной вакуумной трубки 84 километра и мощностью ускоре­ния протонов 20 триллионов электрон-вольт в каждом из противоположных направлений, оценил свой проект в 8,25 миллиарда долларов («The Scientist», 8 July, 1991). Это строительство по плану должно завершиться в  1999 году.

Таким образом, Институт физики высоких энергий в Серпухове мог рассчитывать на шесть лет монополии в триллионном диапазоне энергий ускорения протонов. Не сомневаясь в успехе проекта, известного как «Ускорительно-накопительный комплекс протонов», или УНК, институт начал в 1989 году заключать контракты на совместные исследования с американскими и европейскими физиками. На строительстве УНК уже было занято более 30 тысяч человек.

Однако в 1991 году сборка сверхточного 21-километрового прибора вышла из графика, а в 1992-м практически остановилась, так как финансировавший проект Минсредмаш СССР исчез вместе со всеми другими союзными ведомствами. Институт попытался найти иностранных спонсоров – по подсчетам экспертов, завершение всех работ требовало не более 400–500 миллионов долларов, правда, при сроке ввода уже лишь в 1997 году. Но и сегодня богатые спонсоры не появились. Незавершенный ускоритель можно в буквальном смысле словасчитать похороненным глубоко под землей.                               .     .

УНК не был, конечно, единственной потерей «большой» науки, как сейчас принято обозначать фундаментальные исследования, которые требуют для завершения сотни миллионов или миллиарды долларов и потому реализуются по специальным решениям правительств и парламентов, часто на основе межгосударственных соглашений. В об­ласти теоретической физики в Европе наиболее известными центрами «большой» науки являются Европейский центр ядерных исследований (ЦЕРН), созданный в 1952 году в Женеве и объединивший в последующем усилия ученых и финансы семнадцати стран, и его социалистический партнер и соперник – Объединенный институт ядерных исследований (ОИЯИ) в Дубне, финансирование которого осуществлялось странами – членами СЭВ.

В Дубне, первом советском городе науки, расположенном в живописном месте на берегу Волги в 130 километрах к северу от Москвы, вся жизнь 60 тысяч жителей определялась ОИЯИ. В нем непосредственно работало более 20 тысяч человек, семь тысяч из них были физиками и математиками. До 1956 года Дубна оставалась засекреченным городом Минсредмаша, построенным, как и все секретные атомные и ракетные города СССР, в конце 1940-х – начале 1950-х годов трудом заключенных. Это были люди обычно с 20–25-летними сроками заключения, что позволяло дольше сохранить секреты местонахождения возводившихся объектов. В 1956 году по инициативе Игоря Курчатова Дубну рассекретили и превратили в международный институт ядерной физики. Первоначально участниками – основателями института были СССР и его восточноевропейские союзники по СЭВ. В дальнейшем к ОИЯИ присоединились Вьетнам, Куба, Монголия и Югославия.

В октябре 1991 года, когда я посетил Дубну и познакомился с некоторыми из шести входивших в институт лабораторий, признаки кризиса уже отчетливо проявлялись. Гостиница для иностранных ученых оказалась почти пуста, и большая часть уникальных огромных физических приборов (циклотроны, синхротроны, нуклеотрон и импульсный быстрый реактор, генерирующий мощные пучки нейтронов) были остановлены. И это при том, что институт в прошлом лидировал в искусственном синтезе трансурановых элементов. В природе до настояще­го времени найдено только 94 элемента. Последний – плутоний – удалось, однако, синтезировать в реакторах раньше, чем он был найден в виде следов в урановой руде. Следующие за плутонием элементы, видимо, можно получить только искусственно в особых реакторах при экспериментальных взрывах термоядерных устройств или с помощью бомбардировок других элементов в ускорителях тяжелых ионов.

До элемента под номером 101 все были открыты в США, а 102-й и 103-й обнаружены почти одновременно в США (Беркли) и в Дубне. Но на номере 104 дубнинские ученые вышли вперед, и этот элемент был назван курчатовием. К 1987 году они после нескольких лет усилий смогли синтезировать уже и элемент 110. Главным его свойством является нестабильность – атомы распадались за одну сотую долю секунды. Но он все же стабильнее элемента 109, единственный атом которого был синтезирован в Дармштадте в 1982 году. Предполагалось, что с дальнейшим увеличением атомного веса будет нарастать и стабильность, но проверку гипотезы о возможности иметь сверхтяжелый транс­урановый стабильный элемент осуществить не удалось. Распался СЭВ, и многие члены-основатели перестали платить деньги в бюджет ин­ститута.

В 1991 году объединенная Германия прислала взнос бывшей ГДР в «твердых» немецких марках, а Чехословакия вместо денег – 30 автомобилей. Благодаря обмену марок на рубли на Московской валютной бирже ОИЯИ в 1991 году еще как-то держался, сократив штат научных работников с 7 до 6 тысяч. Следующий год оказался труднее. Хотя Германия опять уплатила свою часть в сумме 5 миллионов немецких марок, советский взнос поступил не полностью. Страны СНГ не отказывались от членства, но не имели денег. В 1993 году институту предложили закрыть половину лабораторий и сократить научный персонал до двух тысяч человек. Город науки попадает, таким образом, в безвыходное положение, так как альтернативных источников работы здесь нет ни для ученых, ни для технического персонала и рабочих высшей квалификации, чьим трудом создавались и модернизировались многие сложнейшие приборы, задействованные в экспериментальных мастерских ОИЯИ.

Саморассекречивание атомных городов России

Проблемы Протвино или Дубны достаточно тяжелы и, очевидно, неизбежны при новых реальностях. Ясно, что Россия сегодня не может поддерживать сложную научную инфраструктуру бывшей супердержа­вы, нацелившуюся на первые места в главных направлениях научных исследований.

Особую тревогу вызывает судьба ученых. Они в открытой части советской ядерной империи были все же относительно свободными людьми: посещали международные конференции, печатались и в СССР, и за границей, находили удовлетворение в творчестве. Теперь же они вынуждены уезжать для работы по контрактам за границу. Только из Института физики высоких энергий в Серпухове более 70 исследователей направились в Женеву, Стаяфорд, Брукхейвен, в Германию, туда, где есть действующие ускорители и коллайдеры. Но сложившееся поло­жение тем не менее не вызывает большой озабоченности в мире. США и Западная Европа больше опасаются перемещения российских ученых-атомщиков из засекреченных «атомградов».

В Советском Союзе со времен Сталина существовала самая высокая степень засекреченности атомных городов. Не только ученые, но и инженеры, рабочие и служащие, оказывавшиеся там по распределениям и мобилизациям, теряли право покидать территорию городков даже во время отпуска. Они не могли приглашать к себе родственников, тем более знакомых. Имена ученых, работавших в атомградах, кроме фи­зиков, получивших достаточно широкую известность благодаря своим исследованиям еще до 1941 года (Игорь Курчатов, Игорь Тамм, Яков Зельдович, Лев Арцимович), как правило, засекречивались. Они не могли публиковать свои теоретические работы.

До 1968 года почти никто в среде научной общественности не знал, например, А. Д. Сахарова, хотя он уже с 1953 года был академиком и к 1963 году трижды удостоен звания Героя Социалистического Труда. Все звания и награды присуждались секретно. Сахаров впервые стал известным и у себя в стране, и за рубежом лишь после публикации в самиздате своей политико-философской работы, а не в связи с научными исследованиями. Его тут же лишили «допуска» к секретным работам и перевели в открытый институт. В двухтомных «Воспоминаниях», изданных в США в 1990 году, А. Д. Сахаров нигде даже намеком не упоминает местоположения секретного города, в котором он трудился почти 20 лет.

О некоторых секретных городах, например Челябинске-40 возле Кыштыма, люди услышали несколько раньше в связи с разразившейся здесь катастрофой в хранилище радиоактивных отходов, приведшей к загрязнению больших территорий далеко за пределами охраняемых «зон» и к необходимости эвакуации населения окружающих районов. Остальные оставались неизвестными до конца 1991 года, когда упразднение Минсредмаша СССР лишило их приоритетного бюджетного финансирования. С 1992 года все такие города автоматически потеряли «спецснабжение», которое им предоставлялось на уровне Москвы. Они должны теперь получать продовольствие и другие товары из ближайших областных городов, которые сами никогда   не   имели   излишков.

Большинство членов правительства Егора Гайдара, пришедших в 1991 году в высший эшелон власти с постов научных сотрудников экономических институтов Российской академии наук, естественно, почти ничего не знали о секретных городах атомной империи, об их трудностях. Поэтому никто и не занимался, скажем, такой проблемой, как индексация зарплаты сотрудников этих предприятий и жителей городов в условиях нарастающей инфляции. Между тем по инерции продолжала сохраняться «режимность», ученые и рабочие секретных центров не имели права на свободное передвижение. Территории атомградов по-прежнему огорожены многими рядами колючей проволоки, наблюдательными вышками и контрольной пограничной полосой. Однако если раньше эта сложная защита обеспечивала не только охрану секретов, но и относительное благополучие атомных архипелагов, то теперь она повисла тяжелым камнем на шее населения. Взрыв в форме самораосекреч.иван’ия и призывов о помощи извне стал неизбежен.

В СССР, как обнаружили удивленные члены правительства и простые граждане, существовало 13 атомградов, из которых лишь один – Семипалатинск-21, или Курчатов, был расположен вне России, в Казахстане. Самый большой из них, Томск-7, или Северск, насчитывал 107 700 жителей, самый маленький, Златоуст-36 (Трехгорный),– 29 800. Двойное название городов объясняется их необычной историей. Первоначально каждый получал имя ближайшего областного центра и номер почтового ящика. Естественно, возникавшие поблизости от промышленных объектов жилые массивы получали собственные, также негласные обозначения. Внутри огражденных зон шифрованное название оставалось за научно-промышленными объектами, а именное – за жилыми районами, построенными по принципам нормального города со всеми его атрибутами, за исключением международных телефонов.

Кроме них, с запада на восток на тысячи километров, связанные железнодорожными путями и тайными аэродромами, были разбросаны другие «части» империи Минсредмаша: Пенза-19, или Заречный,– 61400 жителей, Арзамас-!6 (Кремлев-80) – 300 тысяч, Челябинск-40 и Челябинск-65 (Озерск) –83 500, Челябинск-70 (Снежинск) –46 300 жителей, Свердловск-44, или Новоуральск,– 88500, Свердловск-45, или Лесной,–54 700, Красноярск-26, или Железногорск, – 63 300, Красноярск-45 (Зеленогорск-90) – 300 тысяч жителей. К этой империи относились и Верх-Нейвинский в Свердловской области, засекреченный сразу после сооружения здесь первого завода по обогащению урана методом газовой диффузии, а также несколько более мелких центров, возникших в более позднее время. К этой группе можно, очевидно, отнести и центры добычи урановой руды.

Атомное и термоядерное оружие возникло благодаря успехам в развитии теоретической ядерной физики и общим теориям строения атома, то есть исследованиям, которые до конца 30-х годов никто не связывал с проблемами войны. (Правда, инициатива создания атомной бомбы принадлежала все же теоретикам, о чем свидетельствует знаменитое письмо Альберта Эйнштейна президенту США Франклину Рузвельту в 1939 году.) Поэтому вполне понятно, что мобилизованные на создание атомной бомбы советские физики требовали от правительства СССР обеспечения условий, лучших, чем раньше, для исследования теоретических проблем ядерной энергии и строения субатомных частиц. Под напором ученых в тайных городах, помимо производственных мощностей (реакторы, заводы по производству плутония, ураново-обогатительные комбинаты, хранилища радиоактивных отходов, раз­работка конструкций и сборка атомных и водородных бомб, испытательные надземные и подземные взрывы и т. п.), создавались и научные институты.

Некоторые из них действительно изучали фундаментальные проблемы. Главным направлением являлась попытка продвинуться на том пути, которые физики-ядерщики всего мира считают основным для удовлетворения энергетических потребностей будущего,– создание регулируемой ядерной реакции синтеза, происходящего мгновенно при взрыве водородной бомбы. Уран-235 и плутоний, основные компоненты атомной бомбы, уже освоены для получения тепловой и электрической энергии в обычных и быстрых реакторах. Однако в этих реакторах накапливается огромное количество разнообразных радиоактивных продуктов. Их безопасное захоронение представляет собой основной тормоз для развития ядерной энергетики. При ядерном синтезе за счет слияния тяжелых изотопов водорода (дейтерия и трития) проблема радиоактивных отходов не возникает, поскольку происходит выделение «чистой» энергии.

Рассекречивание исследований по управляемым термоядерным реакциям началось по инициативе Игоря Курчатова в 1956 году во время его визита в Великобританию, причем в одностороннем порядке, только советскими учеными. В 1958 году к этому почину присоединились и другие страны, так как было очевидно: Советский Союз лидировал в области создания нескольких вариантов термоядерных реакторов, получивших название «токамаки».

Технически задача состояла в том, чтобы разогреть смесь трития и дейтерия до температур выше 40 миллионов градусов и одновременно спрессовать ее до очень высоких величин плотности. В первых советских токамаках ученые смогли довести температуру смеси изотопов водорода, называемую плазмой, до нужных величин и обнаружить нейтроны термоядерного происхождения. Но не удавалось достигнуть необходимой плотности смеси для получения самоподдерживающейся ядерной реакции. Предстояло дальше изучать новые технологические решения и создавать приборы все большей и большей величины и сложности.

Самый мощный современный токамак Т-15 был недавно построен и испытан в Институте атомной энергии им. И. В. Курчатова в Моск­ве. И здесь, и в Новосибирском институте ядерной энергии, как и в других научных учреждениях разных стран, для разогрева и сжатия плазмы испытывали также и лазерные лучи высокой интенсивности. И до 1992 года никто не знал, что самый крупный и сложный прибор для лазерного разогрева плазмы уже был сооружен по программе «Искра» в закрытом Институте ядерной физики в Арзамасе-16. После саморассекречивания атомградов, когда один за другим туда приглашались государственные деятели, журналисты, ученые из многих стран, стало ясно, что Минсредмаш не только делал «ядерный щит» страны, но и решал проблемы мирной фундаментальной и прикладной науки. Состоялась демонстрация гигантского (самого крупного в Европе) ла­зерного термоядерного реактора «Искра-5» и самого мощного в мире импульсного реактора на быстрых нейтронах.

«Искра-5» представляла собой огромное пятиэтажное здание, построенное в форме креста и насыщенное сотнями приборов для изме­рения параметров реакции ядерного синтеза в небольшой капле дейтериево-тритиевой плазмы, разогревавшейся до 100 миллионов градусов с помощью двенадцати мощных импульсных лазерных лучей, каждый длиной 250 метров, сходившихся в центре капли плазмы. В этом лазерном реакторе получали нужную температуру, но еще не удавалось достигнуть необходимой плотности плазмы для поддержания самопроизвольной реакции с положительным выходом энергии. «Искра-5» строилась 13 лет, и каждый импульсный «выстрел» лазеров по мощности электроэнергии был равен нескольким триллионам ватт (энергия заблаговременно накапливалась в особых конденсаторах). Чтобы переходить в исследованиях на следующий уровень, требовалось увеличи­вать мощность лазеров на два-три порядка.

Решение этой проблемы стало явно нереальным при отсутствии должного финансирования. Главная задача правительства в новой ситуации сводилась не к урезанному поддержанию фундаментальной на­уки, остававшейся в условиях засекреченности своеобразным хобби физиков-атомщиков, а к предотвращению того, чтобы ученые, знающие тайны атомного оружия, став безработными, не разъезжались по чу­жим странам, предлагавшим благоприятные возможности для работы. С этой целью в январе 1392 года атомграды посетила группа американских конгрессменов, а в феврале для знакомства с уральскими секретными объектами прибыл в Снежинок (Челябинск-70) государственный секретарь США Джеймс Бейкер, возвращавшийся домой из поездки по странам Средней Азии и Казахстану.

Визит Бейкера в Челябинск-70 подробно освещался американской прессой («Нью-Йорк тайме», 15 февраля 1992 года). Американский сенат выразил готовность выделить особый фонд в 25 миллионов долларов на мирную конверсию атомградов. К проекту согласились присоединиться Германия, Япония, Италия, Франция и Великобритания, что доводило общую сумму фонда до 100 миллионов долларов. Предполагалось, что уже с лета 1992 года ученым-атомщикам из закрытых институтов будут выделяться гранты на теоретические и прикладные научные проекты, не связанные с вооружениями. Еще 400 миллионов долларов обещали дать «ядерным» членам СНГ (России, Украине, Казахстану и Беларуси) для демонтажа и ликвидации значительной части тех 27 тысяч атомных и ядерных боеголовок и бомб, которые находились на вооружении бывшего СССР.

Однако практическая реализация программы грантов ученым атомградов пока не осуществляется. Во-первых, американская сторона хочет иметь права собственности на результаты исследований, проводи­мых по этим грантам, и, во-вторых, раздавать их на основе заключений собственных экспертных комиссий. Эти условия не учитывают специфики советских секретных институтов, не предусматривающих прямой кооперации между различными исследовательскими группами. В частности, того, что координация усилий, от которой зависел успех того или иного проекта, осуществлялась здесь по личной инициативе от­дельных научных и технических лидеров.

Трагедия академических городов науки           .

Практически все атомграды Минсредмаша СССР создавались в 1945–1953 годах, а потом только расширялись. Центры строились вдали от крупных населенных пунктов и магистралей. Когда в СССР в 1955–1960 годах была определена долговременная стратегия широкого научного фронта по всем направлениям исследований, требовавшая создания множества новых теоретических институтов и региональных научных центров, правительство и ученые снова выбрали путь строительства относительно изолированных массивов, по типу атомградов, правда, без колючей проволоки. В то время руководствовались попу­лярной идеей. Исследователи работают-де более плодотворно, если ос­обождены от повседневных бытовых забот, если постоянно общаются между собой в рабочее и нерабочее время. Это как бы продлевает их творческие усилия, способствует рождению новых идей, возникающих на стыке разных наук. Правительство действительно верило в успех подобной научной политики, отталкиваясь от примера быстрого создания в прошлом термоядерного оружия, межконтинентальных ракет и спутников. Ученые же понимали, что лишь таким путем в относительно бедной стране можно создать отдельные островки материального благополучия, свободные от промышленных загрязнений, бытовых неурядиц, преступности и многих других негативных явлений, типичных для больших индустриальных городов.

Новый наиболее крупный и знаменитый научный город возник в 1957 году в 25 километрах от Новосибирска, на берегу водохранилища, созданного гидроэлектростанцией. Это живописное место выбрал академик М. А. Лаврентьев для Сибирского отделения АН СССР. Совместным решением правительства и президиума академии намечалось первоначальное строительство здесь университета и 14 научно-исследовательских институтов.

В последующем к проекту присоединились Академия медицинских наук и Академия сельскохозяйственных наук. К 1990 году Сибирское отделение академии имело больше 100 институтов, в которых работало свыше 70 тысяч ученых и технических работников. В самом академго­родке проживало уже 200 тысяч жителей. И здесь крупнейшим был Институт ядерной физики, разрабатывающий различные модели уско­рителей, коллайдеры и другие приборы физики атомных частиц, получившие международное признание и даже экспортировавшиеся. Сибирский институт теплофизики стал одним из ведущих центров в СССР по использованию и изготовлению лазеров.

Научные города создавались в СССР как по региональному принципу (Уральский, Восточно-Сибирский, Дальневосточный филиалы АН СССР), так и по отраслевой специализации (биологический центр в Пущино на Оке, космический городок – Ленинск в Казахстане, аэрогидродинамический–Жуковский под Москвой). Межотраслевые научные города, вроде Обнинска в Калужской области и Черноголовки в Московской, возникали в основном в результате рассекречивания в 1956–1957 годах некогда «закрытых» городков Минсредмаша. В 70-х годах вокруг Москвы и Ленинграда дополнительно выросло несколько научных городов-спутников.

Распад СССР и финансовый кризис 1992 года наиболее сильно ударили именно по этому относительно привилегированному архипелагу бюджетного материального благополучия. Упадок прикладной (отраслевой) и фундаментальной науки начался в СССР еще в 1991 году, так как страна не имела годового бюджета и правительство могло финансировать бюджетные отрасли, даже армию лишь по кварталам или часто от месяца к месяцу. Ни академиям наук, ни отраслевым институтам не выделялось иностранной валюты на импорт оборудования, реактивов и литературы. Шок финансового дефицита был особенно тяжелым, если учесть, что «научный» бюджет СССР в прошлом постоянно возрастал и в абсолютных, и в относительных величинах. С 1970 по 1988 год расходы на науку из госбюджета повысились с 11,7 до 37,8 миллиарда рублей, что в процентах от национального дохода показывало рост с 4 до б процентов («Народное хозяйство», 1988, стр. 275). На 1989 год научный бюджет был увеличен сразу на 20 процентов. Это было выше европейского или японского уровней. Доля Академии наук СССР в «научном» бюджете составляла сравнительно небольшую часть, около 3 миллиардов рублей. Осенью 1991 года АН СССР, переименованная в Российскую академию наук (РАН) и слившаяся с вновь созданной в 1990 году по решению Верховного Совета РСФСР (без всякой нужды) еще одной «российской» академией, получила бюджет на сле­дующий год в сумме 7,8 миллиарда рублей.

Однако в условиях бурной инфляции, превысившей за год 2000 процентов, это бюджетное финансирование оказалось совершенно недостаточным, особенно к концу года. Получив на последний квартал 1992 года лишь 2,6 миллиарда рублей, из которых только 250 миллионов рублей приходилось на Сибирское отделение, президиум РАН объявил о сворачивании почти всех исследований и переходе на режим «чрезвычайного положения», при котором главной целью было сохранение некоторых приоритетных направлений. Финансов с трудом хватало лишь на относительно низкие зарплаты сотрудникам и коммунальные расходы (газ, вода, электричество). Финансировать науку было нечем. Библиотеки академии не смогли выписать на 1992 год ни одного западного научного журнала.

В 1992 году правительство России не имело ни времени, ни возможностей, ни опыта для того, чтобы сформулировать научную политику нового государства. На Россию приходилось не менее 80 процентов общего научного потенциала СССР, причем именно в области физики Советский Союз занимал ведущее положение в мире по многим направлениям. Из десяти ученых, получивших в СССР Нобелевские премии по науке, девять были физики и один, академик Н. Н. Семенов,– физикохимик. Между тем именно физика в наибольшей степени зависела от дорогостоящего оборудования, требовавшего к тому же систематического обновления. В обозримой перспективе удерживать ведущее положение физики, и прежде всего ядерной физики, было бы для России нереальным. Особенно в условиях сокращения военной атомной промышленности, от которой раньше именно физики получали значительную часть своего научного бюджета. В такой же степени и исследования в космосе финансировались из военного «ракетного» бюджета и требовали в новых условиях адаптации к ограниченным возможностям.

В 1993 году российское правительство намерено осуществить реорганизацию исследовательских инфраструктур и выделение приоритетов. Важную роль здесь будет играть и помощь Запада в форме целевых дотаций, контрактов и благотворительности отдельных богатых филантропов, таких, как Джордж Сорос. К началу марта бюджет России еще не был утвержден, но, судя по предварительным официальным данным, на научные исследования предполагается выделить более 250 миллиардов рублей, 10 процентов из них получит Российская академия наук, к которой будут присоединены некоторые ранее ведомственные институты, занимавшиеся фундаментальными исследованиями и реорганизованные указами президента в «федеральные научные центры». В ценах 1988–1989 годов это будет означать резкое сокращение научного бюджета. При отсутствии валютных дотаций и при планируемом распределении западной помощи в форме относительно небольших грантов индивидуальным исследователям весьма вероятно, что «большая» наука в России прекратит свое существование. В условиях экономического кризиса приоритет получат не фундаментальные (и высокопрестижные), а прикладные направления исследований. Положение научных Городов, этих «заповедников» науки, которыми так гордился Советский Союз, становится особенно трудным из-за их географической изоляции, отсутствия альтернативных форм занятости для населения, а также университетов и других высших учебных заведений, которые могли бы ассимилировать имеющийся научный потенциал для будущего страны и использовать имеющееся оборудование.

Потери российской науки в СНГ

Финансовый и экономический кризисы не являются, однако, един­ственными факторами, блокирующими возможности России удерживать широкий фронт «большой» науки. Сам по себе распад СССР на пятнадцать независимых и иногда враждующих между собой госу­дарств лишил Россию некоторых уникальных исследовательских ком­плексов, которые в силу необходимости располагались и строились на периферии СССР, на территориях бывших республик и подверглись поэтому местной «национализации» в конце 1991 года вместе со всем остальным союзным имуществом. Даже в тех случаях, когда они не представляли какой-либо ценности или пользы для новых стран СНГ. Вполне понятно, что ранее «всесоюзный» Институт хлопководства, став «узбекским», сохранит свою исследовательскую базу и сможет продолжать исследования, необходимые для этого региона. Однако знаменитая высокогорная станция по исследованиям физики космиче­ских лучей и других астрофизических явлений, построенная Академией наук СССР (Физическим институтом им. П.Н. Лебедева) на Памире в Таджикистане, оказалась в более сложном положении. Проблема не только в том, что эта станция не нужна собственно Таджикистану, под юрисдикцией которого она теперь находится. Ее пока просто нельзя использовать по назначению из-за на время приостановленной, но не прекратившейся полностью в Таджикистане гражданской войны. Памирская астрофизическая станция, являясь самой высокогорной в мире (3340 метров над уровнем моря), была всемирно известной и своими уникальными приборами, и результатами исследований, в ходе которых были открыты некоторые новые субатомные элементарные частицы. В последнее десятилетие она стала международным центром, правда, в основном для стран, входивших в СЭВ. В таком же положении сейчас и другая высокогорная астрофизическая станция, сооруженная Академией наук СССР на высоте 3200 метров над уровнем моря на северном склоне горы Арарат в Армении. Эта станция специализировалась на изучении элементарных частиц, получивших название «адронов». Остановлен и принадлежавший ранее Минсредмашу мощный синхротрон, построенный в Ереване и специализировавшийся на работах по ускорению тяжелых ионов. Знаменитая Крымская астрофизическая обсерватория Академии наук СССР отошла к Украине.

Однако и в тех случаях, когда горные астрофизические, физические или астрономические станции находятся на территории России, они не всегда пригодны для нормальных исследований, и не только по причинам финансового характера. Знаменитый и самый большой до 1990 года во всем мире гигантский телескоп диаметром 6 метров, по­строенный на высоте 2000 метров над уровнем моря на Северном Кавказе на территории Карачаево-Черкесской республики, оказался в зоне конфликтной границы между мусульманской Конфедерацией горских народов Кавказа и независимой Грузией. Это же относится к уникальным сооруженным в горных туннелях приборам для изучения нейтрино, в течение многих лет создававшимся Институтом ядерных исследований Академии наук СССР на территории Кабардино-Балкарской республики. Для того чтобы иметь представление о масштабах проводившихся здесь в прошлом исследований, достаточно указать лишь на один факт: главная нейтринная лаборатория расположена в широком, выбитом в горном склоне туннеле длиной четыре километра. На строительство комплекса было израсходовано более 100 тысяч тонн нержавеющей стали. Космические нейтрино проникают на большую глубину в земной поверхности, и поэтому приборы помещают глубоко под землей или под горой, чтобы отделить нейтринное излучение от других частиц из космоса. Один из первых сцинтилляторных телескопов-детекторов нейтрино, расположенный под горой на расстоянии 600 метров от входа в туннель, имеет 3132 жидких сцинтиллятора, собранных в форме параллелепипеда высотой 11 метров и 16 X 16 метров в основании. Именно здесь надеялись идентифицировать частицы нейт­рино, происходящие от гравитационных взрывов далеких звезд. Еще более крупный, недавно завершенный детектор расположен в конце туннеля в четырех километрах от первого. Это сооружение намного превосходит единственный ранее прибор подобного типа, построенный в бывших шахтах для добычи золота в Южной Дакоте в США.

Советская или российская физика получила очень сильный им­пульс развития вскоре после Октябрьской революции. Уже в 1918 году был создан Физико-технический институт в Петрограде. Его основателем и директором стал Абрам Иоффе, который был учителем и Курчатова, и Тамма, и Георгия Флерова, и многих других физиков-атомщиков. В этом институте с 1918 по 1921 год работал и Петр Леонидович Капица. Здесь зародилась и советская ядерная физика, и физика полупроводников. Там же, в Петрограде, в те годы были основаны Радиевый и Оптический институты, Институт физико-химического анализа. С точки зрения истории интересно отметить, что в 1918–1921 годах, несмотря на гражданскую войну и голод, в России было открыто 33 новых научных института различного профиля, причем почти все они стали в последующем знаменитыми. Из биологических институтов того времени наиболее известен Институт растениеводства, основанный молодым Николаем Ивановичем Вавиловым. Новые институты появлялись почти без всякого финансирования. Большевистское правительство просто отдавало вакантные роскошные здания министерств царского правительства и дворцы аристократов. После переноса столицы России в Москву в 1918 году в Петрограде освободилось множество прекрасных зданий, и они перешли к научным и учебным заведениям.

Второй мощный взлет советской физики легко прослеживается в послевоенный период и определяется приоритетом атомной бомбы. В то время как биология, начавшая подвергаться разгрому Т. Д. Лысенко, которого поддерживал Сталин, еще с 1935 года, была полностью раздавлена в 1948-м и не получала правительственной поддержки почти до 1964 года, физика приобрела неограниченные возможности и так называемый «открытый счет» в Госбанке СССР. Она могла дополнительно черпать человеческие ресурсы ГУЛАГа, возможности депортируемых из Германии и Австрии ученых и использовать данные, добы­ваемые советской разведкой в США, Великобритании и других странах.

Третий период подъема и географической децентрализации физики и «большой» науки приходится на годы экономической и ад­министративной децентрализации периода реформ Хрущева. Именно тогда был выдвинут лозунг «Наука – непосредственная производительная сила», и это ставило создание почти любого научного института в один приоритетный ряд с постройкой нового завода или новой шахты. Главную поддержку получили тогда от правительства космиче­ские исследования, так как спутники и полеты в космосе имели явно большее пропагандистское значение в «холодной войне», чем бомбы.

Наконец, последний период бурного развития науки в СССР легко связать с нефтяным бумом, начавшимся в СССР в 1974–1975 годах. Советское правительство, получая от экспорта нефти растущие день ото дня валютные доходы, стало, как и богатые нефтью арабские страны, расходовать текущие к нему широкой рекой нефтедоллары на разнообразные престижные проекты. Но одновременно с развитием наблюдалась и явная гипертрофия научных инфраструктур. Не только «большая» наука получала крупные валютные подкрепления, но и любой влиятельный ученый, особенно из тех, кто входил в ЦК КПСС или был близок к политическому руководству, мог создать для себя огромный институт. В этот период множество новых НИИ появилось прежде всего в столицах: Москве (а также Ленинграде), Киеве, Минске, Ереване, Ташкенте и т. д. В Москве возникли институты-дворцы, отделанные мрамором, небывалых доселе размеров,– Институт кардиологии, Институт биоорганических соединений, Онкологический центр и некоторые другие. Президиум Академии наук СССР начал строить для своего бюрократического аппарата новое высотное 26-этажное здание на берегу Москвы-реки, из окон которого с одной стороны от­крывался вид на университет, а с другой – на Кремль с панорамой всей столицы. В 1993 году после долгих колебаний академия и ее институты начали неизбежный процесс «уплотнения» и сдачи излишних пло­щадей в аренду отечественным и иностранным коммерсантам и организациям: у них уже не хватало денег на оплату резко увеличившейся стоимости коммунальных услуг. Особенно сильно возросла стоимость электричества и отопления зданий. «Неожиданно» появился налог на землю – неизбежный спутник нормальной экономики.

Естественно закончить этот очерк традиционными русскими вопросами: кто виноват и что делать? Идея элитных научных городов, гигантомания научных проектов и внедрение в промышленность плохо отработанных систем (вроде графитовых реакторов чернобыльского типа с негодной системой регулирования реактивности), безостановоч­ное рождение все новых и новых академий (только в 1991 году их появилось восемь – от Российской академии естественных наук до Башкирской академии наук), разработка многочисленных систем, заменяющих объективные критерии пользы научных исследований искусственными (вроде комитета по регистрации открытий, сложной иерархии премий и почетных званий), отказ от открытых дебатов о целесооб­разности сверхдорогих проектов и множество других факторов, способствующих созданию типично «советской», ориентированной на престиж науки, – все это было не только продуктом политической системы. В значительной мере это итог сознательной деятельности самой научной элиты.

Сегодня Россия находится в тисках экономического и политического кризиса. И тем не менее ее творческий и научно-технический потенциал остается очень высоким. На мой взгляд, возрождение России возможно не путем восстановления элитарности и престижности «большой» науки, а путем концентрации интеллектуальных сил страны на решении проблем экономики и модернизации производственной основы общества.

Источник: Журнал RELGA