Всю жизнь родители покорно удовлетворяют все растущие запросы своих маленьких, а потом и повзрослевших чад. Что будет, когда их терпение лопнет, рассуждает писатель Денис Драгунский.

Беседовал Денис Гольдман

 

Мораль испытывается двумя вещами – либо абсолютной нищетой, либо обеспеченной жизнью. О культе  ребенка и его последствиях рассуждает политолог и писатель Денис Драгунский.

– Денис Викторович, вы неоднократно писали о том, как своеобразный культ ребенка в современном обществе приводит к конфликту поколений. Прогнозировали даже бунт родителей против взрослых детей, затрагивали эту тему в рассказах. Насколько, на ваш взгляд, эта проблема серьезна – в демографическом и экономическом плане?

– Эта проблема давно существует в Европе. Отчасти это связано с безработицей, отчасти – с этаким «развратом» социального государства. Молодые люди не хотят работать, им удобнее жить при маме с папой, которые готовят, гладят, стирают и даже выдают какие-то карманные деньги. Были уже судебные дела, когда великовозрастные дети скандалили, чтобы родители им давали деньги, было даже какое-то рукоприкладство. Деньги просто ни на что – чтобы посидеть в кафе. Причем дети – уже за тридцать. И родители подавали в суд, чтобы те наконец от них съехали и занимались своей жизнью.

Это чисто европейская парадигма, потому что в Америке ребенок в восемнадцать лет просто обязательно должен покинуть отчий дом, уехать учиться куда-нибудь в другое место. Я где-то читал, что якобы в Германии чуть ли не до 24 лет родители обязаны содержать детей. Это вообще какой-то кошмар, особенно если учесть, что дети при этом занимаются познанием мира, себя, ездят в путешествия и так далее.

Здесь я являюсь сторонником экономического детерминизма. Как говорят критики капитализма, монополии вынуждают родителей тратить много денег на детей. И действительно: создается детская мода, создается бесконечное множество девайсов и гаджетов, новых костюмчиков. А молодежная мода – это всегда то, что обязательно недолговечно: плохая строчка, плохой крой, плохая ткань. Маечка, курточка, которые разлетаются через несколько месяцев, когда появляется новая коллекция. И главное, что ребенку не скажешь: «Обойдешься без новой куртки», – потому что прежняя уже действительно разлетелась.

С другой стороны, в истории бывает такая странная вещь – этакие отложенные варианты. Как мы знаем, аристократия прекратила существовать в 1915 году, когда Первая мировая война началась. Аристократия была просто физически выбита – пулеметами. Настоящих аристократов больше не осталось, но идея, что аристократический ребенок должен до 25 лет съездить в кругосветное путешествие – эта идея, как свет давно погасшей звезды, через полвека докатилась до среднего класса.

Если же говорить совершенно серьезно, то, конечно, родители разрываются, находятся в жесточайшем психологическом, эмоциональном диссонансе. С одной стороны, кормить, вкладываться в детей – это очень тяжело, требует огромного количества сил, денег, здоровья. А с другой стороны, это делается для престижа. Престижное потребление – это страшная штука, это очень сильное давление общества. Когда у всех родителей в классе дети едут кто в Венгрию, кто в Австрию, кто в Америку – невозможно вынести, что только один твой ребенок поедет к бабушке в деревню. Это будет катастрофой именно для родителей. Они почувствуют себя униженными, выброшенными из своего круга.

Кроме того, существует такое эхо войны. Оно существует и для Европы тоже, потому что в период с конца десятых до начала пятидесятых вся Европа жила очень бедно. Именно тогда царила идея давать все лучшее детям. Это какая-то глубокая биологическая, зоологическая потребность – чтобы выжило следующее поколение. Но это когда война или нищета, голод и так далее. Когда же этого нет, в жизни все спокойно, хорошо, нормально, логично, что все наоборот – лучшее – тому, кто зарабатывает, а детям, соответственно, то, что остается. Естественно, чтобы не голодали. Если, допустим, в восьмидесятых речь шла о том, кому покупать красивый костюм – папе или 14-летнему мальчику, то, конечно, покупали папе.

Но получился такой историко-психологический парадокс: в тот момент, когда люди стали побогаче, когда наступил экономический подъем, они стали отдавать все лучшее детям, хотя это было абсолютно нелогично. Ну, и кроме того, в этом культе ребенка (я понимаю, что на меня все начнут махать руками, конечно) определенный элемент «педофилии» существует. В смысле такой влюбленности в пяти-, шести-, семи-, десятилетнее существо. Это чисто телесное чувство к ребенку. Говорят: «за ребенком ухаживать приятно, а за стариком противно», хотя в 95% случаев речь не идет о стариках, которым надо менять памперсы. Почти все старики вполне сами себя обслуживают, просто надо быть с ними рядом.

– А почему, как вам кажется, традиционный семейный «закон» – ухаживать за стариками, дедушками, бабушками, сохраняя при этом самостоятельность, – заменяется повышенным вниманием к ребенку?

– Почему – я не знаю, но это действительно факт. Дети – из-за экономического давления, давления моды и престижа – становятся все более требовательными. Иногда люди бывают уступчивыми не потому, что они добрые, а потому что им хочется избежать неприятных разговоров. Когда у человека достаточно в кармане денег, а ребенок начинает приставать: «Купи мне новый компьютер, сделай мне первый взнос на квартиру», – чем погружаться в многомесячный скандал, какой-нибудь папаша думает: «Да лучше я дам ему эти сто (или сто  тысяч) долларов, чтобы он отвязался». Родители часто покупают хорошие отношения с детьми.

– И все же – если бунт родителей против детей произойдет, кто в результате победит?

– Это зависит от того, кто будет психологически более выдержан. Как нам объяснял Лев Толстой, в бою победу одерживает народный дух. Кто будет духовно, морально сильнее, тот и победит. Ведь, на самом деле, в чем должен состоять этот бунт? В четком проведении границы. Вот мы тебя кормим, воспитываем до восемнадцати лет, вот ты поступил в институт. Валяй. Дальше живешь сам, мы тебе можем давать небольшую стипендию. А уж после того, как ты окончил институт и получил диплом, все, дорогой, – привет!

Вот в этом бунт заключается – сбросить с себя вечную обязанность родителей. Ведь как обычно бывает у нас в стране? Сначала папа с мамой выращивают ребенка до окончания института, а потом, по прошествии двух-трех лет, ребенок начинает им внуков сбрасывать и говорить «нам надо отдохнуть». Этот бунт приведет к какому-то более сбалансированному взаимоотношению возрастов. Сейчас актуальна проблема равноправия полов, а на очереди – проблема равноправия возрастных групп.

Все говорят: «У ребенка должно быть личное пространство». Оʼкей, но и у родителей тоже должно быть личное пространство. И у матери, и у бабушки. Мне кажется, все придет к более уравновешенному, более сбалансированному образу жизни. Не исключено, что через некоторое время человечество обратится к японскому опыту, когда можно будет менять родителей. Какой-нибудь дедушка выставляет себя как бы на аукцион: готов сидеть с внуками в обмен на уважительное отношение в семье. И начнется подписание детско-родительских соглашений. Но уже с детьми в таком возрасте, когда они будут правоспособны – в 16-18 лет.

– То есть, получится такое моральное охлаждение, отдаление?

– Эмоциональное скорее. Вообще, эмоциональная близость часто ведет к эмоциональной зависимости, рабству. Поэтому будет какая-то выдвигаться идея равноправия, равенства прав и обязанностей. У нас сейчас, кстати, в Гражданском кодексе прописано, что родители должны детей воспитывать, дети должны заботиться о родителях, вышедших из трудоспособного возраста.

Но все-таки, мне кажется, происходит перекос в сторону заботы о детях – без срока давности. Бывают счастливые семьи, где все друг друга любят, друг другу помогают, такие я тоже знаю. Или бывают ситуации, когда ребенок вырастает и требует, чтобы ему выделили часть имущества, какую-нибудь недвижимость. Но закономерен вопрос: «А что ты вложил в эту недвижимость? После моей смерти ты будешь наследником всего имущества, а сейчас с чего я должен продавать свой привычный домик в деревне и переезжать в какую-то халупу? Только потому, что ты решил жениться? Нет уж!» Что-то такое будет происходить, и это очень интересно.

– Но нашу страну эта ситуация затрагивает все же в меньшей степени, чем Европу и Америку?

– В целом, конечно, в меньшей степени. Но, к счастью, наша страна столь обильна территориями и населением, что мы вправе говорить о каких-то региональных, а главное классовых особенностях. Там, где люди живут в бедности, естественно, эти вопросы не встают. Там все выживают сообща или врозь – кому как удается. А вот в обеспеченном классе городов-миллионников, где в семье есть квартира, дача, автомобиль, сбережения и поездки на отдых за границу, начинается такое безобразие.

Знаете, мораль испытывается двумя вещами – либо абсолютной нищетой, либо обеспеченной жизнью. В полной нищете бывает и предательство, и отъем пищи у слабых. Когда люди живут просто небогато, но при этом не умирают с голоду, – они живут нормально, экономно. А когда появляется некоторый излишек денег, то на этот излишек сразу претендуют несколько человек: папа хочет, условно говоря, фотоаппарат, ребенок – велосипед, мама – духи, а второй ребенок хочет поездку куда-нибудь в горы. Вот и начинается такая драка – драка за излишки.

– Учитывая нынешний консервативный курс во внутренней политике, можно ли ожидать, что через несколько лет депутаты подхватят эту тему, и тогда мы услышим риторику вроде «вспомним о традиционных ценностях», «выступим против корпораций»?

Услышать мы можем это не через несколько лет, а уже завтра. Другое дело, что из этого ничего не получится, потому что эти самые корпорации создают большое количество рабочих мест. Обычно такие лозунги возникают задним числом. Когда в результате революции и гражданской войны разрушилось народное хозяйство России, можно было кричать: «А не очень-то надо было, будем жить бедно, но честно». А вот живую вещь ломать довольно трудно. Особенно потому, что эти корпорации проклятые являются залогом благосостояния большого количества людей. У нас ведь промышленного пролетариата практически не осталось, все работают в торговле и логистике.

– А можно ли как-то исправить эту ситуацию извне – экономическими механизмами государства или силами психологов?

– Можно изменить, но все-таки не совсем извне, а изнутри – пропагандой, так сказать, здорового образа жизни, правовыми механизмами. Например, в феодальных государствах для того, чтобы избежать дробления семейных наделов, был принцип майората или, наоборот, минората, когда все достается младшему ребенку, который остается с родителями. Это в деревнях, с крестьянскими наделами. А с какими-нибудь дворянскими наделами в Германии был такой принцип, что все достается старшему сыну, а младшие должны сами себе на пропитание добывать, потому что государство не заинтересовано в дроблении поместий. Опора кайзера – крупное землевладение. А если они все начнут делиться, то через несколько лет это будет орда мелких буржуа, которые могут кайзера и вовсе свергнуть. Кто знает, что им на ум придет.

Поэтому могут придумать что-то вроде наследственных договоров между восемнадцатилетними детьми и их родителями. Грубо говоря, будет считаться, что это долговое обязательство: все, что родители дают ребенку после восемнадцати лет, – это его долг, который потом должен быть возвращен, когда родителям исполнится 65 лет. Своего рода пенсия. Какие-то механизмы, возможно, будут рождаться, как говорил товарищ Ленин, «через творчество масс».

– В одной из наших прошлых бесед вы упомянули «общество клика». В этой связи, как вам кажется, – сможет ли исправить ситуацию какая-то громкая история, которая разойдется путем «кликов» и «репостов» и вызовет огромный отклик?

– Конечно, может. Мы знаем истории еще в эпоху до Интернета, когда какая-нибудь статья могла изменить общественное настроение. Скажем, статья Эмиля Золя под названием «Я обвиняю» переломила ход дела Дрейфуса. Она буквально расколола французское общество и сильно его изменила. Статья недавно ушедшего от нас Николая Петровича Шмелева под названием «Авансы и долги», вышедшая в 1987 году в «Новом мире», повлияла на все дальнейшее развитие страны и ситуацию 1991 года значительно сильнее, чем какая-то возня в силовых структурах. Народ тогда прочитал эту статью – тираж «Нового мира» был миллион экземпляров, статью передавали друг другу, на нее очередь стояли в библиотеки, – где он показал медный таз, которым накрылась наша экономика, почему это произошло и что надо делать.

Правда, с обществом клика есть одно «но». Эта кампания должна быть продуманная и очень мощная, потому что в советское время, допустим, в том же 1987 году, была ужасная скудость СМИ по сравнению с тем, что мы имеем сейчас. Поэтому одна статья, которую прочитала вся страна, повлияла. А сейчас эта статья может попросту потеряться в вихре «котиков», селфи, спортивных комментариев и шокирующих историй.

Вот буквально позавчера девочка прошла в самолет, а сегодня где-то на Камчатке девушка избила участкового – бывает же такое! Хотя какая-нибудь история о том, что условные Маша Уткина и Саша Медведев недавно поменялись родителями – три восклицательных знака – в городе Ярославле, и их примеру хотят последовать другие люди, может перевернуть весь мир. Эдтакое переусыновление взрослых детей.

– Вот вы упомянули девочку, которая в 11 лет улетела в Петербург без билета. Не может ли вот эта история быть как раз показателем того самого детоцентризма?

– Если в том смысле, что ребенку легче пробраться в запретную зону – то это было всегда. Заранее считалось, что ребенок – это совершенно святое, чистое, безобидное, чудесное существо. У меня была знакомая дама, советская шпионка за границей, которая свою шпионскую деятельность начала чуть ли не в 8 лет. Она бежала где-то в Лондоне или в Америке через сквер и какому-то ребеночку передавала конфетку, а тот ребенок уже нес конфетку своему папе. Потом уже, когда она выросла, она рассказала, как работала на советскую разведку с раннего детства.

– Возможен ли в принципе выход людей из этой новой системы координат? Как из социальных сетей, например, все больше молодых людей добровольно уходят – на время или навсегда, – потому что надоедает.

Ну конечно, я знаю такие совершенно скандальные случаи, когда родители посылают детей и говорят: «Все, хватит!» У меня был рассказ под названием «Последняя треть», там мама выгоняет дочку и говорит ей: «Треть жизни на меня тратили родители, меня воспитывали, вторую треть – я тебя растила, а последнюю треть я хочу прожить, чтобы тебя не видеть и не знать ничего о тебе». Это такой американский вариант, когда люди встречаются только на Рождество и на День благодарения. Практически два раза в год собирается семья.

Кстати говоря, вы будете смеяться, но в этой ранней детской сепарации – когда ребенок уходит из семьи в восемнадцать лет – кроется залог повышения валового внутреннего продукта. Я помню, как мне на пальцах объяснял Егор Тимурович Гайдар. Он мне говорит: «Вы развелись и стали нанимать прачку, чтобы она стирала вам рубашки. Тем самым вы повышаете ВВП. Потом вы влюбляетесь в эту прачку, женитесь на ней и сразу же ВВП снижаете, потому что перестаете ей платить».

Когда человек уходит из семьи, он сразу начинает работать и оплачивать какие-то услуги и товары сам, в результате ВВП повышается. А в африканских странах, в которых ВВП страны устойчиво стремится к нулю, люди живут большими общинами, семьями. Сеют, мелют муку, пекут хлеб, охотятся, и ВВП нет никакого. Но при этом они живут.

– Вы коснулись ситуации в США. Там как раз есть такое явление, как «кидалты». Это достаточно взрослые люди, которые, условно, возвращаются в детство, играют в игрушки и т. д. И это приняло уже достаточно большие масштабы…

– Да, а в Европе этого еще больше.

– Но что может произойти в результате столкновения такой культуры и традиционного семейного уклада – тех же мигрантов?

– Ничего страшного. Эти «кидалты» являются очень маргинальной культурой – все равно, что культура хард-рока или еще какого-нибудь рока. Это никогда не станет широким поветрием. У нас тоже есть люди, которые играют в компьютерные игры и принимают их за реальность. Это все очень преходяще, растет волнами. Все танцевали твист, ходили в узких брюках, потом ходили в клешах, потом все стали делать ирокезы. Но это же делают одни и те же люди.

Если человек панк, он же не до смерти такой, хотя есть исключения, конечно. Человек играет в «танчики». Ему это надоедает – он чем-то еще начинает заниматься. Встречает каких-нибудь мужиков, с которыми начинает ходить пить пиво или на рыбалку ездить, и ему уже не до игр. Он переходит из культуры «танчиков» в культуру рыбалки. Так и с этими «кидалтами». Это не на всю жизнь, это очень пульсирующая маргинальная штука, которая украшает культурный пейзаж, но ни в коем образе не является определяющей деталью ландшафта, как гора или река. Это как цветочки на лугу.

Источник: Росбалт.RU