15.05.2017

Нет сомнения, что жизнь, когда мы ее чувствуем и переживаем, не сводится к экономике и политике или к безопасно­сти; мы не воспринимаем ее в терминах экономических или политических теорий, как результат работы существую­щих институтов. Реальную жизнь мы воспринимаем скорее как события и явления, повседневность самой жизни или, как сказал бы философ, в терминах человеческих возможностей, которым сопутствует «смысл» и которые можно ассоциировать с такими понятиями, как «любовь», «совесть», «покаяние», «возрождение», «просвещение», «собранность». Так как известно, мы либо соби­раем свою жизнь в нечто осмысленное, либо бессмыс­ленно ее тратим.

Юрий Сенокосов, основатель Школы гражданского просвещения

Девиз нашей Школы «Обществу граждан – гражданское просвещение» .

Почему именно просвещение? Потому что, получив пас­порт и являясь формально гражданами, молодые люди не всегда и не сразу становятся взрослыми в силу разных причин. Назову лишь одну из них, исходя из моего опыта жизни в СССР, – государственная патерналистская опека.

Хорошо известно, как эта опека осуществлялась. С помо­щью террора и идеологии, которая в своем развитии дошла в какой-то момент до такого состояния, когда ее эффективность уже не зависела от того, разделяли люди эту идеологию или не разделяли. Она, как говорят в таких случаях, сработала, и в результате было разрушено сло­весное пространство. Произошло разрушение языка, говорил по этому поводу Мераб Мамардашвили, и вам оставалось только подмигивать друг другу – пожалуй­ста. А когда вы хотели узнать, что думаете сами, вы не могли этого сделать в силу отсутствия в обществе навыка независимого мышления. Возник так называемый син­дром публичной немоты.

Итак, механизмы установления зависимости общества от государства, казалось бы, известны – идеология и про­паганда. Причем идеология может быть не только политическая. Существуют ли в таком случае какие-то пути преодоления диктата идео­логии и освобождения от опеки и пропаганды?

Перефразирую вопрос: можно ли знать то, чему не учился и о чем не думал? О госу­дарстве, которое может вызывать уваже­ние, а не страх или ненависть своим произволом. О власти, достигающей поставленных целей не из-за недоверия и страха перед народом, а из знания того, как сохранить общественное спо­койствие. О необходимости свободы – во всех случаях жизни – публично пользоваться своим умом.

Сошлюсь на одно из посланий древне­римского поэта Горация, в котором гово­рится: «Чтобы зарезать человека, раз­бойник встанет до света. Так неужели ты не проснешься, чтобы уберечь себя? Стоит ли уподобляться глупцу, ждущему, когда мимо него протечет вся река, чтобы перейти на другой берег? Не лучше ли немедленно начать упорядочи­вать свою жизнь, чем ждать, пока она кончится? Тот, кто начал, сделал уже половину дела. Дерзни мыслить – Sapere aude! Решись!»

Sapere aude! – имей мужество пользо­ваться собственным умом! – провозгла­сил спустя почти две тысячи лет после Горация Иммануил Кант в эпоху Просве­щения.

Что он имел в виду? Ведь заставить чело­века стать просвещенным невозможно.

В статье «Ответ на вопрос: что такое про­свещение?» Кант писал: леность и тру­сость – вот причины того, что большин­ство людей остаются всю жизнь несовер­шеннолетними; и по этой же причине так легко другие присваивают себе право быть их опекунами. И дальше. Если у меня есть духовный пастырь, совесть которого может заменить мою, врач, пред­писывающий мне такой-то образ жизни, или адвокат, то зачем тогда утруждать себя? То есть думать (это уже мой комментарий) о грехах, о своем здоровье, нару­шении закона? Ведь есть же люди, кото­рые отпустят грехи, вылечат, защитят в суде …

Действительно, есть. А если не защитят, не вылечат и не отпустят грехи? Что из этого следует? Что мы должны быть одновременно и священниками, и врача­ ми, и адвокатами? Разумеется, нет. Провозглашая, что просвещение – это выход человека из состояния несовер­шеннолетия, в котором он находится по своей вине, Кант имел в виду абсолютно другое. А именно что для просвещения требуется только свобода, и притом, по его словам, самая безобидная – во всех случаях публично пользоваться собствен­ным умом. И тогда «почти неизбежно публика сама себя просветит».

То есть фактически Кант предлагал тем самым задуматься над смыслом вошедше­го в европейскую культуру XVIII века понятия «гражданское общество», когда не только в рамках «государства-опекуна» начал развиваться непростой процесс нахождения точек для сотрудничества, партнерства и участия людей в общественных делах.

Но вернемся к идеологии. Синдром пуб­личной немоты в СССР означал, что ко времени перестройки государственная система утратила свою жизнеспособ­ность в том числе и потому, что еще рань­ше, после XX съезда КПСС (1956), в обществе появились группы людей, осме­лившихся думать. Или, другими слова­ми, заниматься самыми разными возмож­ными способами прояснения своего жиз­ненного опыта. Причем не только в Советском Союзе, но я говорю об СССР, где в 1957 году публикуется повесть братьев Стругацких «Пикник на обочи­не», герой которой ищет самые главные слова в главный, кульминационный мо­мент своей жизни. Он пытается что-то самое существенное понять, он думает. «Дело непривычное – думать, вот в чем беда. Что такое думать? Думать – это значит обдурить, обжулить, обмануть, обвести вокруг пальца, но ведь здесь все это не годится…».

Разумеется, не годится. Но ведь тот, кто лжет, тоже пользуется умом и может сказать, что он думает, когда приводит какие-то соображения и доводы в свое оправдание. Как и вор, ограбивший человека, может найти оправдание причины или повода для ограбления.

Так что же такое «думать»?

В XVIII веке современник Канта – Монтескье, отвечая фактически на этот вопрос, но по-иному сформулированный, писал: «Я счел бы себя счастливейшим из смертных, если бы мог излечить людей от свойственных им предрассуд­ков. Предрассудками я называю не то, что мешает нам познавать те или иные вещи, а то, что мешает нам познать самих себя».

То есть мешает, конечно, отсутствие сомнения в отношении собственного ума. Ибо узнать, что такое ум, можно лишь сомневаясь, так как мышление не дано нам природой. Природой дан инстинкт, а думать и мыслить мы учимся, извлекая опыт, чтобы объяснять, что происходит в окружающем мире, и понимать. Не толь­ко слушать других, а учиться самим. Учиться понимать себя. Ибо, только пони­мая себя, можно понять других. И тогда, зная, что все в нашей жизни взаимосвязано и пронизано предрассудками, стано­вится понятно, что ложь и зло всегда нахо­дят причину и оправдание, а для соверше­ния добра и благородных поступков нет причин. Добро, как и общественное благо, творятся потому, что всегда находятся люди, для которых они, как и свобода, самоценны и в этом смысле беспричинны. И их познание, как и познание справедливости, начинается с удивления, а познание зла – с пережитого страха. Но в том и в другом случаях познание, безусловно, предполагает свободу, которая не сводит­ся к выбору. Сошлюсь на русского поэта Максимилиана Волошина, который в конце 20-х годов XX века сказал по пово­ду трагических последствий большевист­ской революции: «Чтобы описать эпоху, мало ее пережить, надо еще и забыть ее! Ведь процесс забвения есть процесс усвоения».

Это парадоксальное высказывание (не помнить, а забыть, чтобы усвоить) имеет, на мой взгляд, прямое отношение к свобо­де – не как к выбору, когда ты уже бесси­лен что-либо изменить, а к претворению памяти о зле, когда у тебя есть шанс понять, что только через собственное сво­бодное развитие и просвещение можно влиять на окружающую действитель­ность.

Именно в этом я вижу, кстати говоря, смысл деятельности нашего российского «Мемориала» и работы мемориальцев – архивной, просветительской, конкурсной, правозащитной, помогающей людям избавляться от «завороженности злом».

Есть такое латинское выражение, которое наверняка вам знакомо – «homo fаЬег» – человек творящий, делающий. И думаю, буду прав, если скажу: обычно мы хорошо понимаем только то, что сделали сами, своими руками и головой, конечно. А как можно понять гражданское общество, которое не делается руками?

Спрашиваю об этом, чтобы напомнить: быть свободным сегодня значит придер­живаться тех принципов – защиты есте­ственных прав человека, экономической свободы, частной собственности, равен­ства всех перед законом, разделения вла­стей, легальной оппозиции, – которые изобретались людьми и продолжают изобретаться, потому что просвещение продолжается, ценой риска и упрямства и затем на уровне физического навыка, методом проб и ошибок, как показывает исторический опыт, массово личностно осваиваются. Только так возникает обще­ство граждан, способных мыслить крити­чески, преодолевая соблазны и искуше­ния культурного фундаментализма, попу­лизма, политического насилия и безраз­личия, индифферентности к качеству социальной сферы. Поскольку все мы, так или иначе, хотим быть счастливыми, успешными, любить и быть любимыми и свободными.

Так что же мешает нам быть успешными и свободными – патернализм? идеоло­гия? лень? Возможно, вы слышали или помните советский анекдот про хотенье? «Я опять хочу в Париж. – Почему опять? – Потому что на прошлой неделе хотел».

Но мы ведь действительно чего-то хотим, о чем-то мечтаем, на что-то надеемся, к чему-то стремимся. Так что же мешает нам осуществлять наши мечты и жела­ния? Отсутствие талантов, социально-эко­номические условия, бюрократия, автори­тарная власть? Или «нехватка демократии и эффективных лидеров», как утверждает в своей книге «Что ждет Европу в буду­щем?» Энтони Гидденс.

Об этом можно рассуждать, что я и поста­раюсь сделать дальше, не забывая о про­свещении.

Все мы знаем о религиозных заповедях. Поэтому сошлюсь вначале на Библию.

Среди провозглашенных в Евангелии эмпирических, конкретных предписаний и заповедей: «Почитай отца твоего и мать твою», «Не делай себе кумира», «Не уби­вай», «Не кради» и др. – есть и метафи­зический завет апостола Павла (цитирую): «К свободе призваны вы, братия … любовью служите друг другу. Ибо весь закон в одном слове заключается: «Люби ближне­го твоего, как самого себя». Если же друг друга угрызаете и съедаете, берегитесь, чтобы вы не были истреблены друг дру­гом» (Гал. 5,13 – 15).

Имеют эти слова апостола Павла из Послания к галатам сегодня отношение к нам? Безусловно. Мы живем в эпоху гло­бализации и одновременно в период гло­бального кризиса, когда все известные подходы – экономические, политические, культурные – для преодоления нарастающих кризисных явлений и порождаемых ими конфликтов практически не эффектив­ны, в том числе и в Европе. Идет ли речь о кризисе в финансовой сфере, беженцах, экологии, гонке вооружений. Возможна ли в этих условиях интеллектуальная альтер­натива кризису на родине практически всех научно-технических достижений и общественных преобразований? Возмо­жна, если не забывать, что быть европей­цем значит быть свободным, когда свобода напрямую соотносится с правом (natural right) и, конечно, с законом.

То есть я хочу подчеркнуть, что именно понятия свободы, права и закона опреде­ляли во многом развитие европейского общества. Естественно, в разные эпохи по-разному. Если в эпоху, которую можно назвать эпохой универсализма веры, гори­зонт их восприятия и понимания был задан религией, то есть связью (от лат. religo – связывать) человека с Богом и с Церковью, как телом Христовым, то в эпоху универсализма разума их смысл стал восприниматься в зависимости от социально-экономических условий. Ска­жем, в СССР названные понятия воспри­нимались в контексте марксистско-ленин­ского учения о классовой борьбе как дви­жущей силе развития общества.

«Советское социалистическое право, цитирую 4-е издание «Краткого философ­ского словаря» 1954 года, – это возведен­ная в закон воля советского народа, воля, содержание которой определяется задача­ми, стоящими перед диктатурой рабочего класса: подавление эксплуататоров, союз рабочего класса с крестьянством, постро­ение социализма и коммунизма».

Чтобы было ясно, зачем я это процитиро­вал, еще одна цитата – из эссе Джорджа Оруэлла «Лев и Единорог», опубликован­ного в начале 1941 года. «Тут мы сталки­ваемся, – пишет Оруэлл, характеризуя общественную атмосферу в стране, кото­рую бомбила в то время немецкая авиа­ция, – с чрезвычайно важной английской чертой: уважением к законности, вере в «закон» как нечто, стоящее выше госу­дарства … Тоталитарная идея, что закона нет, а есть только власть, в Англии так и не привилась».

Почему в СССР, в Германии, Италии, Испании она привилась, а в Англии не при­вилась? Каким образом удалось этого избе­жать? Ответ, казалось бы, очевиден, пото­му что Англия родина не только Великой хартии вольностей (1215), но и одного из первых парламентов, разделения властей.

А Италия, которая является родиной евро­пейского Возрождения, почему она не избежала фашистского соблазна? Или габсбургская Австро-Венгрия – родина австрийского Ренессанса, где во второй половине XIX и начале ХХ века сосуще­ствовали разные языки и нравы, аристократическая и массовая культура, родина психоанализа и теории относительности Эйнштейна. Почему распалась она? Не говоря уже о России …

Ведь, в самом деле, почему так легко рух­нула в России казавшаяся монолитной советская власть, за идеалы которой было пролито столько крови? Из-за Горбачева? Но он этого явно не хотел. Из-за Ельцина? Или еще вопрос: что про­изошло в 1917-м, когда пала власть цар­ская? О чем это говорит? О деградации в стране всех общественных устоев. Сколько же должно было накопиться в условиях самодержавия и реализации советского проекта страданий, обид, страха, безразличия, ненависти, недове­рия, чтобы такое случилось дважды за 70 лет! Поистине, как сказано в Евангелии от Матфея: «Не думали, пока не пришел потоп» (24, 39). Не разрушение, а саморазрушение, начавшееся в начале ХХ века в атмосфере взаимной нетерпимо­сти и создания Лениным партийной орга­низации с ее маниакальным стремлением (которое было присуще ее создателю, а затем Сталину) все подавлять и контро­лировать.

Как разорвать этот порочный круг несво­боды?

Я говорю об этом, чтобы напомнить: после того как 26 декабря 1991 года было объ­явлено о прекращении существования СССР, через полтора месяца, 7 февраля 1992 года, был подписан Маастрихтский договор, положивший начало Европейско­му союзу. Удивительно, да?.. Страна-побе­дитель распадается, а побежденная страна и Франция становятся локомотивом объ­единения Европы.

Однако 25 лет спустя в результате гло­бального социально-экономического кри­зиса, проявления национальных амбиций, угроз терроризма и растущей иммиграции Евросоюз, Россия и весь мир снова пере­живают отнюдь не легкие времена.

Есть ли какая-то альтернатива, способ­ная исправить ситуацию? На мой взгляд, есть – на путях гражданского диалога и, кого-то, видимо, это удивит, гостеприим­ства. То есть не просто отношений между индивидами, определяемых понятиями взаимодействие, связь, коммуникация. А в том смысле, что человек как вид множественен, и его сущность не есть некий автономный факт, а она проявляется в той мере, в какой человеческая личность под­держивает и сохраняет общение. И про­исходит это с успехом благодаря именно гостеприимству, учитывая, что общение может навязываться пропагандой, то есть быть принудительным. А гостеприимство исключает принуждение.

Почему я обращаю на это внимание? Во-первых, потому, что гений языка рождает слова и понятия, которые помогают, как я сказал вначале, собирать нашу жизнь в нечто осмысленное. И во-вторых, напом­ню, что с начала XVI века в Европе появляется особый философский жанр трактатов о «вечном мире» и получает вто­рую жизнь латинское слово hospitālis –гостеприимство. Я имею в виду «Жалобу мира» Эразма Роттердамского, «Все­ общий совет об исправлении человече­ских дел» Яна Коменского, «Опыт о настоящем и будущем мире в Европе» Вильяма Пенна, «Суждение о вечном мире» Жан Жака Руссо, «К вечному миру» Иммануила Канта, «Рассуждение о мире и войне» русского социального мыс­лителя Василия Малиновского. Все авторы этих трактатов, осуждая войны, мечта­ли об установлении мира на все времена, который представлялся им либо в виде непосредственного результата разумной политики просвещенных правителей, либо заключения договора между прави­тельствами.

«Война, подобно морозам, сразу уничто­жает все человеческие блага и приоста­навливает гражданское развитие обще­ства, – писал в своем трактате Вильям Пенн. – … Ни промышленности, ни строительства, ни ремесла; исчезают гостеприимство и милосердие; все, что дарует мир, пожирает война». Будучи сторонником договорной теории про­исхождения государства, Пенн предла­гал правительствам отказаться от реше­ния спорных вопросов силой оружия и вступить в союз государств путем созда­ния европейского конгресса, парламента или палаты государств. При этом его проект предусматривал включение в союз также России и Турции. Преимущество такого союза Пенн видел в возникновении и укреплении личной дружбы между государями и парламента­ми. И тогда, по его словам, возникло бы стремление к миру, и они могли бы сво­бодно беседовать друг с другом и лично выказывать или получать знаки взаимной доброжелательности. Подобное гостепри­имство, заключает он, едва ли станет поводом для возникновения недоразуме­ний и споров.

А вот что писал в своем трактате «К веч­ному миру» Кант. Только разум может подсказать, как найти выход из беззаконного состояния дикости и вступить в союз народов, где каждое, даже самое маленькое государство могло бы ожидать своей безопасности. Поэтому «право все­мирного государства должно быть ограничено условиями всеобщего госте­приимства». То есть правом человека, продолжает Кант, на дружеский, а не враждебный прием при посещении любого государства. Ибо это право при­надлежит всем людям в силу права обще­го владения земной поверхностью, на которой, как на поверхности шара, люди не могут рассеяться до бесконечности и поэтому должны терпеть и уважать соседство других.

Сегодня можно по-разному относиться к названным трактатам. Кто-то скажет, что они не оказали никакого влияния на политические судьбы Европы. И по-своему будет прав, так как войны продолжаются. Другие согласятся и доба­вят, что они имели слабый обществен­ный резонанс. И будут тоже правы. Третьи, которых большинство, скорее всего о трактатах даже не слышали, и уж точно – вообще не думают о каком-то вечном мире. Однако трактаты появи­лись, и в 1945 году, 150 лет спустя после публикации кантовского трактата, не без их влияния появилась уникальная за всю историю человечества Организация Объединенных Наций, созданная для поддержания и укрепления междуна­родного мира и развития сотрудниче­ства между государствами. В преамбуле Устава этой организации сказано: «Мы, народы Объединенных Наций, в полной решимости избавить грядущие поколе­ния от бедствий войны, дважды в нашей жизни принесшей человечеству невыра­зимое горе, стремимся вновь утвердить веру в основные права и свободы чело­века».

Повторю еще раз важное, на мой взгляд, в этой фразе слово «стремимся». Не «хотим» и не «пытаемся», а «стремимся вновь утвердить веру в права и свободы человека». С какой целью? Чтобы обрести и сохранить дух миротворчества и госте­приимства, о котором писали авторы трактатов о вечном мире.

Разумеется, можно и хотеть, и пытаться, и мечтать. Или просить. Чего хочешь, гласит русская пословица, того и про­сишь. Раньше просили у Бога, теперь часто у государства. С надеждой, что получишь. Хотя известно, что наша вера, или, точнее, наше упование на Бога должно быть настолько полным, чтобы не оставалось надежды на Его участие в наших делах. А это значит, когда мы говорим о мире и наша цель утвердить веру в основные права и свободы челове­ка, у нас не может не быть доверия к гению языка, благодаря которому, обща­ясь, мы продолжаем понимать друг друга.

Только общество, основанное не на внеш­нем принудительном, а на внутреннем моральном уважении к другим мнениям, способно создать прочный фундамент свободного демократического устройства. Поскольку ценность демократии не в том, что она власть всех, а в том, что она свобода всех. То есть смысл ее скорее отрица­тельный: демократия означает освобожде­ние от опеки и непотизма.

Черчиллю, как известно, принадлежит афоризм: «Демократия – наихудшая форма правления, за исключением всех остальных». Наихудшая, как я понимаю, только в одном смысле: под демократией он имел в виду некое пустое простран­ство, которое никто не имеет права приватизировать целиком. Ни царь, ни король, ни народ, ни партия, ни бизнес. В усло­виях демократии есть место всем. И если вы с этим согласны (а я думаю, согласны), приведу другой афоризм, другое изрече­ние русского философа Семена Франка: «Демократия, основанная на свободе, есть наилучшая из возможных форм политического устройства».

Источник: «Общая тетрадь»