О том, как связаны научная и научно-популяризаторская деятельность, рассказал физик, канд. физ. -мат. наук, ст. науч. сотр. Института прикладной физики РАН, автор научно-популярного канала в мессенджере Telegram @physh Артём Коржиманов.
Беседовала Наталия Демина
– Когда у вас появилась идея завести Telegram-канал, какова его специфика для популяризации науки?
– Я начал вести свой Telegram-канал в мае 2016 года. В тот момент Telegram набирал популярность, появлялись новые каналы. Мне захотелось попробовать новую среду, новый канал для распространения своих и не только своих текстов. Мне понравился дизайн и специфика работы с этим каналом. Кроме того, мне показалось, что основные пользователи «Телеграма» – это люди с высшим образованием и достаточно высоким доходом, то есть те, кто и составляет основную группу интересующихся научпопом. И я решил попробовать – тем более что я в принципе люблю пробовать что-то новое – и 24 мая создал свой канал.
– Теперь в мае можно каждый год отмечать день рождения вашего Телеграма?
– Я и отмечаю (смех).
– А до этого вы где-то популяризировали науку или это был ваш первый опыт?
– Нет, далеко не первый. Моя популяризаторская деятельность началась, наверное, в 2009 году с «Википедии». Где-то порядка двух-трех лет я очень активно работал с этим ресурсом, писал статьи.
– Как волонтер?
– Да, там все волонтеры, я надеюсь. Но Википедия – это определенный формат, это энциклопедические статьи. В какой-то момент я почувствовал, что формат Википедии мне узок, и завел свой блог.
– В Живом Журнале?
– Нет, Живой Журнал мне никогда не нравился по своему дизайну. Хотя у меня есть блог в ЖЖ, но он не очень активный, и я никогда не уделял ему много времени. Мой блог был на площадке blogger.com, принадлежащей Google; там вел свой блог и другой известный физик-популяризатор Игорь Иванов («Элементы.ру»). По сути, это был такой standalone блог, в отличие от многих блогов в «ЖЖ», которые образуют разветвленные социальные сети.
Мой блог был сам по себе, но параллельно с ним я еще вел группы в соцсети «ВКонтакте», и свои тексты я пиарил именно там. Во «ВКонтакте» я зарегистрировался довольно рано и практически сразу начал активно участвовать в обсуждениях в нескольких околонаучных группах. Там были, например, группы «Физики» и «Естественная наука». В них я был особенно активен, администрировал их, поэтому имел возможность, написав статью в блоге, кинуть туда ссылки. Так появились мои первые читатели.
– Вы тогда были аспирантом?
– Да, я оканчивал аспирантуру. В «Википедию» я пришел, когда был аспирантом второго года обучения. Блог же я завел в 2010 году, а диссертацию защитил в конце этого же года. Я помню, после защиты мы как раз обсуждали с коллегами мое участие в проектах «Википедии».
– Статьи по какой тематике вы писали в Википедию? Была ли у вас какая-то область специализации?
– Первую правку я сделал в статье о Владимире Игоревиче Арнольде. Он тогда ещё был жив, и мне было обидно, что про него была большая статья в Википедии на французском языке, а на русском – совсем маленькая.
– С ума сойти. Это же стыдно для учеников.
– В общем, я перевёл, что смог, с английской Википедии – в ней была статья средних размеров, плюс что-то ещё где-то в интернете нашёл. Вот так я и начинал – в основном, со статей о физиках. Я написал про родной мне Институт прикладной физики РАН, и про некоторых его известных сотрудников.
– И про нынешнего главу РАН А. М. Сергеева?
– Нет, я тогда написал только про академиков, их тогда было четверо. Про основателя института Андрея Викторовича Гапонова-Грехова и тогдашнего директора Александра Григорьевича Литвака статьи уже были, я их немного поправил и дописал. А про ещё двух академиков, Владимира Ильича Таланова и Владимира Васильевича Железнякова, статьи написал с нуля.
Затем я писал статьи про Нижний Новгород. Много писал про спорт. Сейчас я уже не слежу за спортивными событиями, не болею, а тогда я увлекался спортом, писал про футбол, хоккей, баскетбол. Когда жил в Швеции, увлекся популярной там игрой во флорбол – это такой хоккей в зале с мячом. Написал в Википедии и про него.
В общем, с одного на другое, и у меня появился в какой-то момент интерес к административной деятельности в «Википедии». Не все знают, но это на самом деле очень сложно устроенный проект. «Википедия» – это не только авторы, которые пишут собственно статьи. В ней очень много незаметной, скрытой от глаз читателей «за ширмой» деятельности. Ведь «Википедия» – это коллективный проект, участие в написании статей может принять каждый. При этом существует много спорных тематик, и авторы неизбежно начинают конфликтовать между собой. Чтобы как-то с этим справляться, существует целый институт посредничества, своеобразного арбитража. Сами же участники разработали большой свод правил, и задача посредников, судей – привести статьи по конфликтным тематикам в соответствие с этими правилами. Вот этой деятельностью я какое-то время увлекался и много ею занимался.
– Растет ли аудитория вашего Телеграма и как быстро?
– Она растет непрерывно. Первых подписчиков я получил из моих групп «ВКонтакте». К тому времени, когда я начал вести свой канал, я уже был администратором и редактором нескольких крупных пабликов «Вконтакте». Например, я руковожу пабликом «Физика», это сейчас самая крупная страница «ВКонтакте», посвященная физике. У нас больше 130 тысяч подписчиков. Кроме того, я могу писать в паблике Виталия Егорова «Открытый космос», у которого вообще почти полмиллиона подписчиков. Я размещал на этих страницах тексты со своего канала и давал в конце ссылку на него. Так я набрал пару сотен подписчиков.
А в какой-то момент про мой канал написали в «Медузе» в подборке Телеграм-каналов, на которые стоит подписаться. Это было полной неожиданностью для меня. И это принесло огромное количество новых подписчиков, их число выросло в несколько раз и стало больше 1000.
Точные цифры сейчас уже не восстановить. Более систематически отслеживать трафик и численность канала я стал чуть позже. Вообще, у Телеграма такая особенность – там нет никаких естественных или встроенных возможностей для продвижения. О твоем канале или узнают по «сарафанному радио» – один другому рассказал, – или из публикаций на других каналах или в каких-то СМИ.
Самые большие приливы подписчиков после «Медузы» у меня были от публикаций в «Лайфхакере», «Теориях и практиках» и «Популярной механике». От каждой такой статьи пришло по несколько сотен новых подписчиков. Крупные СМИ иногда делают подборки Телеграм-каналов, и туда могут тебя включить по своему усмотрению. Я ни разу никого не просил об этом, они сами. В итоге, у меня сейчас больше восьми тысяч подписчиков.
– В чем специфика этой площадки, в чем ее удобство?
– Самое главное ее удобство, пожалуй, в том, что там очень низкий порог написания текста. Это все равно как написать кому-то сообщение. Ты просто берешь телефон и пишешь. Когда ведёшь блог на других площадках, то дорожка более длинная. Ты идешь на страницу своего блога, нажимаешь «редактировать», пишешь новый пост, потом его редактируешь, оформляешь и т. д. Через какое-то время подсознательно ещё на этапе идеи поста ты начинаешь воспринимать это как действие, требующее времени, сил, особого настроя. Так начинается прокрастинация – чтобы начать что-то делать, нужно преодолеть какой-то порог, и ты начинаешь писать реже. Я иногда не писал в блог месяцами. В Телеграме порог ниже, потому что ты просто открываешь канал и начинаешь писать. Здесь я пишу сообщения по несколько раз в неделю. Неделя без сообщений – исключительная редкость. Такое у меня было только во время отпуска и новогодних каникул.
– Можно ли это сообщение редактировать?
– Редактировать можно, но только в течение суток, по-моему.
– То есть, как в «ВКонтакте»?
– Да, приблизительно также. Что мне, кстати, ещё нравится в Телеграме по сравнению с «Вконтакте», это более «таргетированная» доставка сообщений. В «Вконтакте» люди часто подписываются на группу, потому что это, например, модно, им хочется, чтобы другие видели, что ты подписан на «Физику» («О, ты любишь физику!»)… Или пользователь когда-то просто ткнул в эту группу, потом она так и мелькает в его ленте, он её быстро пролистывает, и его это не напрягает, к тому же алгоритм через какое-то время перестаёт показывать посты из тех групп, которые ты не лайкаешь и по которым не кликаешь. В Телеграме не так. Никто не видит, на какие каналы ты подписан, поэтому нет смысла перед кем-то хвалиться … К тому же, чтобы прочитать сообщение в канале, надо в него зайти, а это уже некое осознанное действие, поэтому если на канале нет ничего тебе интересного, то ты на него перестаёшь заходить и в какой-то момент просто отписываешься.
В итоге оказывается, что, у меня в группе в «Вконтакте» 130 000 подписчиков, из них средний пост просматривают 7 – 8 тысяч (около 5%). А если я даю ссылку на свой блог или ещё куда-то, то, в среднем, по ссылке идут 200-300 человек. В Телеграмме у меня 8 тысяч подписчиков, из них просматривают посты 5-6 тысяч – больше половины! – а клики делают 300–400 человек. То есть, конверсия намного больше. И в этом, как мне кажется, большой плюс.
– Вы полностью дублируете в «Телеграме» то, что пишете в «ВКонтакте»?
– Нет, в «ВКонтакте» я не боюсь перегрузить подписчиков количеством постов, потому что люди просматривают ленту, в которой огромное количество информации, они привыкли, что постов все равно много, и научились так или иначе выбирать, что хотят. Но если я буду также «спамить» в Телеграм-канале, то подписчикам это вряд ли понравится. Поэтому я стараюсь дозировать и выбирать каждый день максимум одну–две интересных темы. В основном, это то, что меня так или иначе зацепило. Если интересных новостей или хороших статей нет, то я могу, например, посоветовать какую-нибудь книгу. В целом, я стараюсь не думать слишком много о чём именно писать, потому что иначе могут начаться те же проблемы с прокрастинацией, и в итоге я просто перестану писать в канал. Если мне нечего сегодня запостить, ну, значит, нечего, займусь другими делами.
– Когда вы открывали свой канал, был ли какой-то научно-популярный блог для подражания?
– В Телеграм я пришел как уже состоявшийся блогер, поэтому никого не копировал, не подражал. Я, конечно, читал и читаю другие каналы, и отмечаю, что мне в них нравится, а что нет, и стараюсь при ведении канала соблюдать определённые правила – например, не писать в сообщениях длинные тексты, давать не только ссылку, но и своё мнение о ней, не размещать слишком много сообщений в течение дня и т. д.
А что касается блогов, которые мне нравятся, то могу назвать блог Игоря Иванова (правда, я пишу совсем в другом стиле, не похожем на него). Виталий Егоров хорошо пишет, мне очень нравится. Сашу Панчина я иногда с удовольствием читаю, но его темы меня волнуют в меньшей степени.
– А в Телеграме есть кто-то, на кого вы подписаны, как популяризаторов науки?
– Есть, конечно. Например, канал про философию – «Голодные философы». Его ведет аспирант Института философии, и он пытается простым языком рассказать про разные концепции из философии. Это один из каналов, в котором я читаю всё подряд. Есть такие каналы, которые я читаю время от времени, например, «Намочи манту». Мне не очень интересна медицинская тематика, поэтому его я читаю избирательно. Из других каналов мне очень нравится канал Петра Левича, он пишет про современные технологии, но упор делает не на собственно технологии, а на связанные с их развитием и внедрением этические проблемы. У Игоря Тирского хороший канал про астрономию. Но мы с Игорем давно знакомы. Вообще, я подписан на почти сотню каналов, из которых от корки до корки читаю от силы пару десятков.
– Если перейти от популяризации в соцсетях на более широкий уровень, то какая, на ваш взгляд, сейчас самая главная проблема у научной популяризации в России?
– Я считаю, что, несмотря на то что она развивается огромными темпами, у качественной популяризации науки в России всё еще очень ограниченный охват. Фактически для ученых и научных журналистов закрыты центральные телеканалы.
– Или есть такие, как Рен-ТВ с плоской Землей.
– Это совсем крайний вариант. Но на центральных телеканалах нет хороших научно-популярных программ. Я считаю, что это большая проблема России. Ну и в целом, аудитория, на которую вещают популяризаторы науки, мне кажется, весьма ограниченна. В Москве еще какое-то более-менее заметное покрытие, и если вы не были на научно-популярных лекциях, то хотя бы о них слышали, знаете, что есть какая-то движуха. А в нашем городе (и я не думаю, что другие от него сильно отличаются) лекции и фестивали – это очень локальные события. В миллионном Нижнем Новгороде в них вовлечено всего несколько тысяч человек.
– А почему так? Людям неинтересно или мало мест, где это доступно?
– Я думаю, проблема в том, что информационное пространство перенасыщено, приходится бороться с большим количеством других источников информации, и в этом гвалте очень сложно услышать того, у кого нет широкого канала вещания.
Если ты пишешь блог в Живом Журнале, то тебя знают в ЖЖ. Но Живой Журнал – это небольшая часть аудитории. ЖЖ, «ВКонтакте», Телеграм – это все равно не миллионные площадки.
– А вы обращаете внимание на «Фейсбук» как на канал популяризации или нет?
– Я не занимался «Фейсбуком» вплотную, но читал мнения экспертов, что без денег там сейчас очень сложно раскрутить страницу. У меня есть там канал, но он совсем маленький.
Мы в Нижнем Новгороде организуем большой ежегодный фестиваль науки, приглашаем большое количество медийных популяризаторов. Он длится неделю, заканчивается большой программой в выходные. И мы, естественно, в первую очередь задействуем для рассказа о фестивале социальные сети, потому что получить без денег рекламу на телевидении нам удалось лишь один раз. А больших денег на платную рекламу у нас нет.
Так вот, если, скажем, в «ВКонтакте» я представляю, как построить продвижение с ограниченным бюджетом или вообще без бюджета, то в «Фейсбуке» я таких механизмов в принципе не знаю. Максимум, я могу пригласить своих друзей и друзей друзей, но дальше эта цепочка ломается, а чтобы получить показы сообщений в ленте, нужно вкладывать значительные деньги. В ленте «Вконтакте» наши нерекламные сообщения получают больше показов.
– Всё же популяризация – это хобби, а какими научными проектами вы занимаетесь в основное рабочее время?
– Я старший научный сотрудник Института прикладной физики РАН, работаю в секторе моделирования сверхбыстрых процессов, который возглавляет А. М. Сергеев – тот самый, который был избран президентом РАН. Я теоретик и занимаюсь исследованиями в основном фундаментально-прикладного характера. Область моих интересов – взаимодействие мощного лазерного излучения с веществом.
У нас в институте есть уникальный лазерный источник, который может генерировать импульсы сверхвысокой мощности. У нас рекордно высокая мощность для России, и мы работаем на уровне ведущих мировых аналогов. Когда мы фокусируем излучение на вещество, то достигаем очень высоких интенсивностей излучения, и в месте фокуса образуется очень интересный объект исследования, который называется релятивистской лазерной плазмой. Она обладает целым рядом свойств, интересных как с точки зрения фундаментальной науки, так и с точки зрения приложений.
Чтобы объяснить, насколько высокие мощности у нашего лазера, я часто привожу такой пример. Мы все в детстве играли с лупами, поджигая предметы. Чтобы получить такие мощности, как у нас, нам нужна лупа размером с пустыню Гоби. Представьте, что у вас такая лупа и вы сфокусировали ее на вашу деревяшку. Что будет? Понятно, что там будут твориться какие-то совершенно невообразимые вещи.
– По идее вы можете целый город сжечь? Гиперболоид инженера Гарина?
– Ну, город вряд ли. Все-таки мы фокусируем наше излучение в точку. И потом, мы фокусируем не Солнце, мы фокусируем лазерные импульсы. Разница в том, что Солнце светит непрерывно, а наш лазер – короткими яркими вспышками. Он сделает одну вспышку, а потом 20 минут «остывает».
Фундаментальный интерес здесь заключается в том, чтобы разобраться, что там в принципе происходит, как «играют» между собой плазменные эффекты и, например, релятивистские, да еще в присутствии сильных электромагнитных полей лазерного излучения. А прикладной интерес связан с тем, что в релятивистской лазерной плазме оказалось возможным создавать весьма эффективные ускорители частиц, работающие на совершенно отличных от традиционных принципах.
Обычно частицы ускоряют в вакуумных трубах при помощи специальных систем электродов, радиочастотных резонаторов, больших магнитов и т. д. Это огромные сооружения: все знают о Большом адронном коллайдере с кольцом в 30 км. У нас же получается очень компактный ускоритель. Хотя сам лазерный источник может быть относительно большим. Например, в нашем институте лазер занимает зал площадью в сотни квадратных метров. Но в конечном итоге луч мы фокусируем в очень маленький объем. Речь идет о десятках микрон, в лучшем случае о миллиметрах и сантиметрах, и, несмотря на это, оттуда летят частицы очень высокой энергии. Линейный ускоритель в Стэнфорде разгоняет электроны до 50 ГэВ на трассе в 3 км. Рекорд лазерного ускорения – 4 ГэВ – достигнут на трассе всего в 9 см. Кроме электронов с помощью наших лазеров можно получать и пучки ионов, и даже нейтронов и позитронов.
Я работаю в основном над ускорением ионов, и одно из главных приложений для нас – это лучевая терапия раковых опухолей. Обычно лучевую терапию проводят с помощью рентгеновского излучения, но давно известно, что вместо этого лучше бы использовать протоны. Они ничем не хуже с точки зрения разрушительного действия, но зато более селективны. С их помощью можно избегать облучения каких-то опасных областей: например, если опухоль лежит в основании черепа головы, где есть опасность задеть спинной мозг.
– Каковы отличия от ПИЯФ, где занимаются схожей темой?
– В Питере занимаются лучевой протонной терапией с использованием традиционных источников протонов. У них большие ускорители, с которых берут протоны. А мы предлагаем альтернативу: давайте вместо большого ускорителя возьмем наш лазер и попробуем получать такие же протоны.
– Можно сделать прибор меньшего размера, да?
– Была такая надежда лет 10 назад. Но на данный момент эту гонку по миниатюризации лазеры, в общем-то, проиграли. Размеры традиционных ускорителей для медицины удалось уменьшить благодаря развитию технологии сверхпроводящих магнитов, и сейчас лазерное комьюнити не может предложить значимой альтернативы. Хотя в этом году в Японии стартовал крупный проект, в котором участвуют в том числе такие монстры, как Mitsubishi и Toshiba, и они хотят создать гибридный ускоритель. У них сначала будет лазерный ускоритель, он сформирует пучок ионов, который потом поступит в традиционный ускоритель, где уже получит основную часть своей энергии, чтобы затем воздействовать на пациента.
В этом проекте роль лазерного ускорителя ионов заключается в том, чтобы заменить большие инжекторы, применяемые сегодня, и тем самым сделать весь аппарат компактнее. То есть это уже некая полезная для реального приложения альтернатива традиционным ускорительным технологиям.
Есть и другой аспект. Когда недавно на конференции, посвященной как раз лазерным ускорителям в медицине, кто-то из лазерного комьюнити сказал: «Смотрите, у медиков уже есть компактные ускорители, нам нечего здесь ловить!» – один из медиков возразил: «Не отчаивайтесь! У нас много идей, и не все можно реализовать на традиционных ускорителях. Так что работайте, и, может, вы придумаете что-то такое, что тоже пригодится и чего не смогут сделать другими методами».
– Ваша область исследований – это фундаментальная или прикладная наука?
– Я теоретик, у меня по определению скорее фундаментальная деятельность. Эти технологии сейчас – на уровне фундаментальных исследований, тут до какого-то прикладного выхода далековато. Хотя во многих местах – в Европе, Японии, США – уже образуются группы, которые пытаются сделать что-то прикладное, какой-то конечный продукт. И там это, конечно, имеет смысл – потому что там значительно больше высокотехнологичных производств и компаний, которые в этом заинтересованы. Возможно, они сделают прибор, который будет востребован двумя-тремя компаниями в мире, и разработка всё равно окупится. Но в России сейчас подобных компаний практически нет, а ориентироваться на зарубежный рынок тяжело в силу множества самых разных причин.
– Как живется молодому сотруднику в Институте прикладной физики в Нижнем Новгороде?
– В целом, по-разному, конечно. Институт большой, сотрудников в нём много, и глупо считать, что у всех всё хорошо, или наоборот всё плохо. Тем не менее, какую-то «среднюю температуру по больнице», наверное, определить можно. Так, если говорить о финансах, то, как мне кажется, в нашем институте сотрудники в целом чувствуют себя неплохо, в том числе и молодые. Наш институт – работающий, в нем много сильных научных групп. Я недавно общался с Анатолием Красильниковым, который возглавляет Проектный центр ИТЭР в России, наш институт один из основных российских исполнителей в этом проекте. Так вот, он, например, считает, что ИПФ РАН входит в число 5-10 лучших физических институтов страны. Подобную оценку я слышал и от других экспертов, посещавших институт.
Сильная сторона института – его разносторонность. Есть группы, которые на высоком уровне проводят фундаментальные исследования, есть группы, которые проводят востребованные прикладные исследования, есть группы, которым ведут работы по хоздоговорам, привлекая внешние деньги. Это позволяет институту относительно хорошо себя чувствовать в финансовом плане.
С другой стороны, институт находится в регионе, где стоимость жизни ниже, чем в Москве, то есть зарабатывая здесь те же деньги, что и в Москве, мы получаем более качественную жизнь. В том числе по этой причине институту не пришлось прикладывать каких-то серьёзных усилий чтобы выполнить пресловутые майские указы Президента РФ. В прессе писали, что некоторых коллег в Москве переводили на 0,1 ставки, чтобы уложиться в 180% средней зарплаты по региону – у нас такого, насколько знаю, не было.
Но деньги – не единственное. Если говорить о науке, то и здесь, на мой взгляд, в институте очень хорошая ситуация. Как я уже сказал, наш Институт сильный и при этом сбалансированный. Он большой, здесь развиваются многие тематики, при этом есть баланс фундаментальных и прикладных исследований. Все это – вкупе с тем, что у руководства есть понятная молодежная политика, выстроена непрерывная лестница подготовки новых кадров – делает работу молодого учёного в ИПФ РАН относительно комфортной и продуктивной.
– Начинают с детского сада?
– В каком-то смысле, так и есть. Есть факультет – Высшая школа общей прикладной физики, ВШОПФ, – на котором фактически готовят сотрудников для ИПФ, есть школа-лицей, где в том числе есть специальные классы, в которых готовятся школьники для поступления на этот факультет, при институте есть даже детский сад, куда ходят дети сотрудников.
Так что я ещё в университете как молодой ученый чувствовал, что я нужен, у меня будет интересная работа. Правда, подробности этой работы, конкретные направления, я представлял себе довольно абстрактно, но, в целом, обстановка располагала. Ситуация, конечно, ещё зависит от конкретного отдела, от личности завлаба и т. д. Расскажу про свой.
А. М. Сергеев всегда уделял большое значение поддержке молодежи, временами я себя чувствовал как сыр в масле. У меня была некоторая свобода в выборе научной тематики. Стиль руководства Сергеева был такой: он говорил: «смотрите, вам это интересно?». И если мне было интересно, то я начинал это делать, а если казалось неинтересно, то не делал, и тогда он через неделю приходил или с чем-нибудь ещё, или с тем же, но с новыми аргументами, почему это интересно. То есть не было такого: «делай только это и так, как я сказал», как бывает у других.
– Трудно ли попасть в ваш институт, вы сдаете какой-нибудь кандидатский минимум?
– Я не знаю, трудно ли попасть, что называется «с улицы», но если ты проходишь вот этот путь через ВШОПФ, то попасть нетрудно. Вступительные экзамены в аспирантуру, конечно, есть, но я не знаю случаев, когда кто-то из желающих и способных работать в институте их не сдавал бы.
– А происходит ли какой-то отсев тех людей, у которых не получилось?
– Такого, чтобы кого-то выгоняли силой, я не знаю. Бывает такое, что люди не срабатываются – тематика не нравится, что-то не получается, какие-то межличностные конфликты – в таких случаях обычно или меняют тематику, или уходят из института, но по-моему начальство всегда стремится смягчить такие моменты. Вот у меня, скажем, были студенты, которые говорили, что им неинтересно или тяжело, и уходили заниматься чем-то другим, например, чем-то более прикладным. Я знаю людей, которые после защиты диссертации ушли в Яндекс, и дело, конечно, не в том что они не справлялись, просто им, может, интереснее в Яндексе, ну и уровень зарплаты, безусловно, там совсем другой. В общем, я бы не сказал, что в ИПФ сложно остаться. Иногда бывают какие-то отдельные неблагополучные случаи, конфликты, но это не носит систематического характера.
– Не бывает такого, что просят уйти из-за низкой публикационной активности?
– Я про такое не слышал.
– Вас вдохновляет пример Сергеева, про которого говорят, что он прошел путь от стажера-исследователя до директора, от академика до президента Академии наук?
– Вдохновляет ли меня пример пройти весь путь «от и до»? В некотором смысле вдохновляет, в некотором смысле – нет. Нет – в том смысле, что я все-таки другого плана человек, не похож на Сергеева. Он довольно рано перешел на административные должности, не забывая про науку, но, тем не менее, отдавая организации науки большой кусок времени. Он завлабом стал в 1993 году, значит, в 35 лет. И он всегда был активен как администратор.
– А вам сколько сейчас?
– Мне тридцать три.
– Через два года сможете стать завлабом.
– Что, еще есть время догнать Александра Михайловича? Нет, все-таки завлаб в 35 лет – это молодой завлаб. У нас в ИПФ есть такие заведующие, есть и моложе. Но всё же по общим меркам это довольно рано. И Сергеев всегда ориентировался на такой административный рост, по крайней мере насколько я знаю по отзывам и по моему личному впечатлению (я его знаю с 2005 года). Но может быть и другое мнение – что нельзя работать на одном месте, надо поездить, посмотреть. И я уже немножко поездил, хотя, может, можно было и больше.
– Где вы были?
– У меня была совместная аспирантура со шведским университетом в Умео, и я там проводил какое-то количество времени. Поэтому я немного погрузился и в европейскую систему; не могу сказать, что она меня сильно порадовала, тем более что сейчас она находится в заметном упадке из-за снижения финансирования.
Но в целом, Сергеев всегда был очень вдохновляющей личностью. Когда он приходил к нам в лабораторию побеседовать час-два после основной административной работы, то ты, такой окрыленный, мог потом неделю работать над своей задачей.
– Что бы вы пожелали новому главе Академии наук?
– Не дать рутине, – понятно, что у него сейчас будет очень много бюрократической нагрузки, – забыть про те основные идеи, с которыми он пошел в президенты. Надеюсь, что ему удастся через весь свой срок провести линию на обновление Академии наук, на повышение ее авторитета в глазах общества и не сдать обороты под давлением обстоятельств.
– Заключительный вопрос. Как вы считаете, нужно ли придумывать какие-то новые средства популяризации науки? Не могли бы вы предсказать, какие будут медиа продвижения науки через пять лет?
– Нет. Не могу предсказать. Но я считаю, что всё новое – это хорошо, и надо пробовать себя в разных форматах. Это, конечно, не значит, что условный Сергей Попов должен попробовать читать рэп – такие вещи должны быть естественными. Если человек не принадлежит той культуре, в которой родился определенный формат, то, наверное, не надо пытаться ее имитировать, это почти всегда получается очень плохо. Но это не значит, что кто-то другой не сможет «баттлить» на тему физики. Грубо говоря, Сергеев не должен рассказывать о результатах Академии в формате, например, мультика, но в принципе почему бы и не сделать анимированную презентацию лучших результатов РАН?
– Мне кажется, что это отличная идея!
Артём Коржиманов
Беседовала Наталия Демина
Источник: Газета «Троицкий вариант»