Как изменилась политическая система России в период времени, истекший с начала преобразований? Ответ на этот вопрос дан нами с позиций теории конституционных циклов. Ее суть заключается в анализе социологической формулы российского конституционализма как выражения меняющегося соотношения правосознания общества и позитивного права.
Андрей Медушевский– доктор философских наук, профессор НИУ ВШЭ
Данный подход позволяет реконструировать содержание конституционного кризиса – переход от номинального конституционализма к реальному (который может оказаться несовершенным). Этот переход включает три основных фазы – деконституционализации (отказ от советской модели номинального конституционализма, представленной Конституцией СССР 1977 г. и РСФСР 1978 г.); конституционализации (принятие Конституции РФ 1993 г.) и реконституционализации (последующей трансформации новых конституционных принципов под воздействием меняющихся социальных отношений в направлении их стабилизации и пересмотра)[1]. Следуя этой логике, периодизация развития политической системы новейшего периода российской истории укладывается в большой конституционный цикл и представлена тремя основными этапами (фазами конституционного развития).
Первая фаза (1985/9-1991) – попытка частичного реформирования Конституции СССР и политической системы с целью их демократизации. Основными результатами стали – провозглашение ценностей правового государства («новое мышление»), перестройка политической системы в направлении разделения властей – отмена однопартийной диктатуры (6-й статьи действовавшей Конституции) и введение поста Президента СССР (поправки, отраженные в новой редакции Основного закона СССР, изданной в 1991 г.). Эта фаза, однако, была прервана распадом СССР в 1991 г.
Вторая фаза (1991-1993) – собственно конституционная революция в России, включала поиск национального самоопределения в ситуации распада СССР (Декларация о государственном суверенитете РСФСР 12 июня 1990 г.), конфликтную разработку новых принципов правового и политического устройства, их продвижение в ходе политического переворота. Результатом стало принятие действующей Конституции РФ на всенародном голосовании 1993 г., зафиксировавшей новые правовые ценности и принципы, но доверившей функции гаранта конституции главе государства – Президенту РФ. Последующая легитимация конституции осуществлялись путем выборов в Государственную Думу.
Третья фаза – реконституционализация – имела содержанием процесс постреволюционной стабилизации конституционного строя, но ее результатом (особенно с 2000– х гг. до современности) – стал авторитарный вектор прочтения конституции и соответствующая трансформация (как юридически фиксируемая, так и подразумеваемая) ее основных принципов и норм. В результате, Большой конституционный цикл постсоветского политического развития в его конце подвел к ситуации, схожей с той, которая существовала в его начале, т.е. созданию сверхцентрализованной модели власти.
Обращает на себя внимание сходство данного конституционного цикла конца ХХ-начала ХХI вв. с тем, который осуществлялся в начале ХХ в. – он охватывает столь же значительный период, проходит сходные фазы развития (в начале века это переход от формально дуалистической монархии с режимом мнимого конституционализма к парламентской республике и от нее к партийному абсолютизму), однако делает это в обратной последовательности – от однопартийного абсолютизма к конституционной системе и от него к авторитарной президентской модели власти (во многом соответствующей формуле мнимого конституционализма). Общий итог обоих циклов оказывается сходным – авторитарная политическая система со сверхпредставительным статусом и функциями главы государства, важнейшей из которых является функция гаранта Основного закона.
Подобная устойчивость конституционных форм и этапов политической системы говорит об определенной закономерности смены стадий постсоветского политического режима. Можно проследить, следовательно, определенную преемственность в его развитии, когда каждая последующая стадия подготавливается предыдущей и достаточно логически следует за ней. Если предположить, что каждый Большой конституционный цикл (наподобие больших циклов экономической конъюнктуры Н.Д.Кондратьева) охватывает приблизительно 50 лет, то можно констатировать: современный (постсоветский) цикл – еще не достиг своего завершения, а возникший в ходе него политический режим – находится на пике формы и имеет определенный энергетический и информационный ресурс на будущее.
- Современная фаза социально-политического развития России – есть посткоммунистическая реставрация, но одновременно – она представляет ответ на вызовы глобализации и многообразия мира. Реставрация, если понимать ее как типологическое явление (а не как конкретно-историческое явление, давшее название данному социальному феномену), – логическая фаза всякой радикальной социальной революции. Ее суть – взять у революции ее программу, достижение и цели, отказавшись от ее методов.
В настоящее время в российском обществе конкурируют два типа реставрации – по отношению к советскому и досоветскому прошлому. Первый тип связывает перспективы общества с возвращением к ценностям и институтам советской системы, второй – говорит о важности восстановления досоветских (дореволюционных) традиций, включая традиции русского имперского наследия. Социальными носителями реставрационной идеологии выступают две социальных силы – левые (реставрация в коммунистическом понимании) и правые (почвенники различных направлений – от умеренных консерваторов до сторонников полного возврата к исходным цивилизационным «архетипам»). Они, конечно, выражают несовместимые идеологические постулаты и выдвигают различные концепции политических реформ – первые выступают за возвращение к институтам «советского парламентаризма» – квазидемократической системы, прикрывавшей однопартийную диктатуру, вторые апеллируют к «соборности», а некоторые даже – восстановлению монархии.
Их объединяет, однако, то общее, что присутствует в обоих типах реставрационного сознания – концепция государства неоимперского типа. Поиск «духовных скреп» идет по линии отказа от доминирующих ценностей эпохи Ельцина и либеральных преобразований 90-х гг. ХХ в.– отказа от идеологического культурного и политического плюрализма (в рамках поиска новой «национальной идеологии»), от секуляризации (усиление религиозного влияния, вплоть до идей закрепления приоритетной роли РПЦ в конституции); от доктрины прав личности (в пользу соборности и коллективистских ценностей); от либеральной демократии (поскольку безопасность в этой трактовке – выше прав и свобод); от разделения властей – к их соединению (апология некоей особой миссии российской государственной власти и ее лидера в российской и мировой перспективе). Все эти теоретические конструкции консервативной политической романтики, транслируемые СМИ, становятся основой многочисленных предложений по ревизии действующей Конституции 1993 г. – «ельцинской конституции», которая выступает как уступка ценностям, навязанным Западом, разрыв с «историческими традициями» российской (советской) государственности, источник трудностей современного политического режима.
Этот консервативно-реставрационный тренд в российской политике оказался успешен в тактическом отношении: опираясь на устойчивые стереотипы прошлого, он способствует консолидации общества вокруг власти, формированию устойчивого образа врага, мобилизационному типу развития и легитимации власти (что подтверждается высокими рейтингами). Однако эффективность данной политической технологии для текущей легитимации власти не должна скрывать их опасности для решения стратегических ее задач. Конструируемое «единодушие» способно обеспечить скорее негативную консолидацию общества (по отношению к внешним угрозам), но плохо поддается управлению для решения внутренних задач, создавая угрозу утраты системой гибкости и динамики в условиях глобальных вызовов. Идеологический инструментарий реставрационных технологий – берется из прошлого, не предлагает новых содержательных решений, наконец, способен действовать лишь ограниченное время.
Современный политический режим имеет, поэтому, выраженную реставрационную функцию. Проявлением этой тенденции стали в культурной сфере – консервативная политическая романтика как основа когнитивной картины мира; в правовой сфере – ограниченная трактовка и сворачивание основных конституционных принципов; в политической сфере – режим ограниченного плюрализма и «направляемой демократии» в обмен на стабильность – «дефектная демократия на грани авторитаризма»[2]. Внешними признаками, напоминающими о классической французской Реставрации становятся – радикальный критический пересмотр революционного наследия, изменения государственной идеологии и символики (возрождение «имперского стиля»); сотрудничество государства и церкви (заставляющая вспомнить о конкордате или «Латеранских соглашениях»); направленная корректировка стандартов преподавания истории, возвращение эмигрантов, наконец, общее официально поощряемое оживление интереса к монархии и монархическим доктринам.
Реставрация, однако, никогда не приводила в истории к полному возврату назад. Стабилизирующая роль реставрационных процессов может быть обеспечена при условии, что они сопровождаются изменениями или, во всяком случае, не закрывают полностью их осуществления, выражением чего становятся ожидания «новой Перестройки»[3].
3.Природа современного российского политического режима – определяется постреволюционной стабилизацией. Эта система может быть определена как плебисцитарная демократия или, точнее, демократический цезаризм. Он отнюдь не является изобретением современной российской власти и неоднократно воспроизводился в истории стран, переживших революции, гражданские войны или крупные социальные потрясения – от принципата Августа в Риме к режиму Первого консула после Французской революции и к современной форме «республиканской монархии» де Голля, сопровождавшей становление Пятой республики во Франции (конституция 1958 г. и дуалистическая форма правления которой стали прообразом действующей российской Конституции 1993 г.). Данный режим (при всем различии его исторических модификаций) имеет существенный общий признак – сочетает новую демократическую легитимность с сохранением старой системы сверхпредставительной власти главы государства, позволяя преодолевать раскол в обществе переходного типа при осуществлении неизбежных, но непопулярных социальные преобразований. Именно поэтому он получил столь широкое распространение в постреволюционных обществах, став во многих из них формой воспроизводства режима личной власти.
Российский вариант «республиканской монархии» имеет сходные исторические задачи. Эта система предлагает эффективное решение проблем переходного общества с позиций центризма: идеологическому утопизму она противопоставляла – прагматизм; традиционализму – рационализацию (технологическую модернизацию); коммунизму – национализм (в форме гражданского «патриотизма»); революции – эволюцию (реформы сверху); коллективизму – укрепление частной собственности; социальному (классовому) расколу – единство общества; распаду государства – сохранение незыблемости его исторических границ; социальной анархии – правовую стабильность, определяемую как «сильное государство» (с экспериментами во внешней политике). Данная модель политической власти является исторически новой для России – она не могла быть реализована в полной мере ни в эпоху абсолютизма, ни в эпоху сменившей ее однопартийной диктатуры.
Попытки ее реализации на разных этапах российской истории (к числу которых могут быть отнесены столыпинские реформы, попытки установления диктатуры бонапартистского типа в период революции и гражданской войны, идеи термидорианского переворота в 20-е гг. ХХ в.) до последнего времени не приводили к стабильному результату. Такой результат стал возможен лишь с крушением однопартийной системы и в этом смысле представлял вполне естественный и закономерный выход из нее. Основы и важнейшие структурные компоненты системы были заложены уже в реформах периода Перестройки и связаны с переходом от советского принципа организации государственной власти к принципу разделения властей в форме дуалистической смешанной (или президентско-парламентской) республики, в которой глава государства – Президент, получал исключительно большие полномочия (сопоставимые с властью конституционного монарха или генерального секретаря предшествующего времени).
Историческая закономерность данного типа политического режима и его структуры (воспроизводившейся в ходе всех трех фаз постсоветского конституционного цикла) не позволяет согласиться с теми, кто связывает установление данного режима со случайными обстоятельствами переходного периода или даже с выбором отдельных лидеров. Конституционное закрепление президентского режима определяется масштабом задач и функциями власти в переходный период, но, одновременно, – границами этого периода. Если «переходный период», по официальному признанию, завершен, то оправдан вопрос – в какой мере должен остаться неизменным политический режим, созданный для его обеспечения? И почему вместо его ограничения конституционными рамками мы наблюдаем, напротив, последовательную экстраполяцию президентских полномочий – их формальное и фактическое расширение на новые области правового, судебного и административного регулирования? Сама постановка этих вопросов симптоматична: будучи вполне разумной в переходный период, данная конструкция власти становится тормозом политической модернизации. В этой системе пропадают: гражданское общество, правовое государство, социальный контроль и общественная инициатива. Режимы ограниченного плюрализма могут быть эффективны на короткой дистанции (в рамках осуществления мобилизационной стратегии), но не способны обеспечить длительную демократическую стабильность. Их слабость состоит в тотальном государственном контроле, прикрывающем институциональную анархию, слабости правовых механизмов разрешения конфликтов, отсутствии полноценной политической конкуренции, общей тенденции к бюрократической асфиксии, утрате гибкости в критических ситуациях (как это было в условиях крушения монархии в 1917 г. и однопартийного режима в 1991 г.).
4.Соотношение внутренних и внешних факторов, определяющих развитие постсоветской политической системы не остается неизменным. Во внутренней политике основным трендом следует признать нарастание инерционной стабильности системы. На исходе ХХ в. в ходе либеральных рыночных преобразований удалось добиться «решительного, но мирного, эволюционного по сути, хотя и революционного по форме, изменения»[4]. Эволюционность реформ вела к сохранению ключевых элементов старой системы («номенклатурная приватизация»). Конституционная революция не сопровождалась полноценными институциональными реформами, проведение которых тормозилось как мощным сопротивлением оппозиции, так и ошибками реформаторов. Каков же результат? Характерно признание современных реформаторов: «мы не решили тех фундаментальных задач, которые стояли перед Россией сто лет назад», – «ни экономических, ни политических, ни социальных»[5]. Это, конечно, преувеличение, но оно отражает настроения сторонников преобразований. После всех экспериментов постсоветского периода перспективной задачей по-прежнему выступает «модернизация страны путем реформ на основе универсальных ценностей гуманизма, прав и достоинства человека, доверия, сотрудничества и солидарности граждан», а споры охватывают концепцию реформ, их приоритеты и информационную повестку[6].
Стремление решить внутренние проблемы (утрата динамизма, прекращение реформ, бюрократизация) за счет активной внешней политики – характерный поворот новейшего времени. Внешние обстоятельства (геополитическая ситуация) благоприятствуют этому: крушение международного права, рост национализма, утрата смысла происходящего («постмодернизм»), повсеместный подъем консервативных ценностей как реакция на глобализацию – создают благоприятный внешний фон для разворота российской внешней политики. Возникает соблазн решить накопившиеся проблемы одним точно рассчитанным внешним действием.
2015 г. – переломный момент в данном отношении. Внешняя политика впервые в постсоветской России начинает целиком определять внутреннюю, укрепляя консервативно-стабилизационный вектор ее трансформации. Важнейшие внешнеполитические инициативы (на Ближнем Востоке, на Украине, вообще на постсоветском пространстве) определяются естественным стремлением вернуть стране утраченный потенциал в мировой политике, закрепить ее роль полноценного международного арбитра в разрешении вопросов мировой геополитической повестки дня, определенно заявить о своих интересах в мире и на постсоветском пространстве. От успеха этих инициатив зависит легитимность режима и его внутренняя стабильность. Успех действительно позволяет укрепить рейтинг действующей власти и вытеснить из общественного сознания ряд «неудобных» тем (в соответствии с римской формулой – «победителей не судят»). Неуспех ведет к хрупкости режима и возрастанию трудностей его легитимации.
Однако, вне зависимости от результатов внешнеполитических проектов и военных кампаний, их следствием становится торможение реформ внутри страны. Было бы ошибкой откладывать их разрешение на будущее под внешне убедительным предлогом международной нестабильности. Подобная логика, особенно после успешных войн, уже неоднократно приводила в истории к торможению реформ (напр., после победы над Наполеоном в 1812-15 гг. это вело к торможению гражданского переустройства -крестьянской реформы, что закончилось Крымской войной; после победы над Германией в 1945 г. – стало препятствием в реформировании советской политической системы, приведшей к ее крушению после неудачной Афганской войны и т.д.). Напротив, неудачные внешнеполитические акции ставили политический режим на грань существования. В условиях ограниченности ресурсов для маневрирования достижение прочной стабильности системы возможно только поддержанием преемственности реформационного курса во внутренней политике.
5.Значение права в постсоветской России – амбивалентно. С одной стороны – очевидно значение Декларации о государственном суверенитете РСФСР 12 июня 1990 г., Конституции 1993 г., последующих конституционных преобразований, ознаменовавших крушение коммунизма в России и в мировом масштабе. С другой – принятая конституционная конструкция власти сохраняет возможность направленного манипулирования смыслом конституционных норм с использованием как формально-юридических инструментов, так и современных информационно-когнитивных технологий (что можно определить как своеобразный «медиа-бонапартизм»).
Современное состояние российского правового строя, несмотря на новые задачи, не исключает реставрационного тренда, воспроизводит преемственность стилистики советского периода и характеризуется некоторыми сходными признаками. Россия в ХХ в. решила большинство проблем, связанных с выходом из исторической ситуации традиционного общества, но не преодолела в полной мере элементов ретрадиционализации советского периода при реализации основных параметров постсоветского доминирующего проекта реформ. За принятием Конституции 1993 г. не последовали необходимые реформы институтов – экономических, политических, административных, местного самоуправления, – что стало основой их сворачивания в последующий период (напр., «судебная контрреформа»). Главное – результатом постсоветских преобразований не стала глубокая трансформация общественного сознания.
Во-первых, базисные ценности российской культуры остались практически неизменны, отторгая идеи либеральной демократии, правового государства и приоритеты свободы личности (что подтверждается опросами общественного мнения);
во-вторых, основные конституционные принципы (справедливость, демократия, равенство, социальное государство, собственность, федерализм, разделение властей, местное самоуправление, независимость судебной власти, права и свободы личности) далеки от полноценной практической реализации, а в трактовке таких понятий как свобода и равенство, связанных с ними социальных и политических прав сохраняется устойчивое влияние советских правовых стереотипов[7];
в-третьих, основная причина дисфункции конституционных положений усматривается в сохранении разрыва формальных и неформальных институциональных практик, увеличении значения последних (в том числе антиконституционных) практик в нарастании отклонений реализации принципов по основным областям конституционного регулирования – в законодательстве, судебных и административных решениях[8].
Жесткость российской конституции не стала препятствием для проведения существенных корректировок политической системы последнего десятилетия, вводимых как конституционными либо законодательными поправками, так и интерпретацией норм или изменением режима правоприменения. Они включали ряд значимых направлений конституционного регулирования: федерализм (формирование федеральных округов и введение института полномочных представителей); парламентаризм (изменения системы выборов в Государственную Думу и порядка формирования Совета Федерации); создание новых экстраконституционных политических институтов (Общественная палата и Государственный совет); принятие нового законодательства о политических партиях (в целях доминирования правящей партии); неоднозначные преобразования судебной системы, ограничившие, по мнению критиков, степень независимости судей; введение нового порядка регистрации и отчетности НПО, приведшее к их значительному сокращению; регулирование режима СМИ. В целом – эволюция политического режима шла в сторону от провозглашенных ценностей и принципов Конституции, сопровождаясь экспансией прерогатив президентской власти на все области правового регулирования[9].
Трансформация политического режима возможна в будущем путем внесения поправок в Конституцию, принятия нового законодательства, развития указного права, судебного толкования, а главное – выведения из сферы конституционного регулирования значительных областей социального регулирования и практики образования внеконституционных институтов (что является ключевым признаком «мнимого конституционализма»).
- Тенденции российской политической системы и рамки выбора перспективного вектора развития определяются типом политического режима, уровнем элиты реформ и характером лидерства.
Политический режим остается сверхцентрализованным, характеризуется отсутствием полноценных институтов социального контроля. Несмотря на все изменения формы правления в ХХ в., фактическая власть главы государства остается практически неизменной в монархической системе, однопартийном режиме и современном президентском режиме. Начало и конец революционного цикла ХХ в. – практически совпадают в одном отношении: в обоих случаях представлена фактически неограниченная власть главы государства. Единственное реальное достижение революции в этой области состоит в том, что по сравнению с поздним монархическим режимом в настоящее время власть – не наследственная, но теоретически избираемая. Данная конструкция и структура власти определяет параметры информационного контроля и централизованный характер всех реформационных инициатив. Это – общая предпосылка когнитивного редукционизма – замены подлинной модернизации ее имитационными формами.
Элита реформ оказалась не достаточно гомогенной и стабильной. Основная проблема российской элиты реформ в сравнительной перспективе состоит в недостаточной институционализации, отсутствии стабильных процедур рекрутирования и, как следствие, непрочности позиций в системе государственного управления[10]. В отличие от ряда других авторитарных режимов ХХ в. (где элита реформ постепенно готовилась к демократической трансформации), в России ее приход к власти был возможен, как правило, только в результате непредвиденного кризиса власти, а стабильность положения была связана едва ли не исключительно с поддержкой главы государства (как в период абсолютизма, так и реформ Горбачева или Ельцина). Эта элита была плохо подготовлена к решению проблем постсоветского периода, включавших не только демократизацию, но и решение уникальных задач перехода от плановой экономики к рыночной, причем в многонациональной стране. Отсутствие социальной гомогенности элиты, преемственности и спонтанность реагирования на внешние вызовы в период реформ Ельцина-Гайдара признается ее представителями[11]. Соответственно, утрата ею когнитивного доминирования (в ситуации контрреформ) и уход от власти определялся не столько достижением программных целей реформ, сколько элементарной сменой лидера.
Лидерство определяется конституционными прерогативами главы государства, его неформальными (метаконституционными) полномочиями и личными качествами. Фигура главы государства – сверхпредставлена: он – гарант конституции, интерпретатор ее норм, законодатель, поставленный над системой разделения властей, руководитель внутренней и внешней политики государства, верховный главнокомандующий. На практике глава государства – главный и единственный идеолог системы, он определяет информационную повестку, от него зависит интерпретация смысла исторического прошлого, настоящего и будущего, а социальная ответственность определяется не столько правовыми рамками, сколько чувством «исторической миссии». Этот тип лидерства вызывает ассоциации не столько с главами государств в современных президентских и смешанных республиках, сколько с фигурами авторитарных реформаторов типа Наполеона III, Столыпина и де Голля, которого современники не без основания называли «президент-Солнце».
Характерно использование имперского стиля в атрибутике российского политического режима и более или менее осознанное обращение к монархической символике. Когда известный сатирик на кремлевском приеме преподносит президенту в подарок копию царской короны, а тот демонстративно отвергает ее и надевает на голову гостя – остается не ясно, делает он это потому, что отвергает саму аналогию, или потому, что это – не настоящая корона, а ее муляж (что, впрочем, не мешает сатирику получить затем орден от президента). В подобной системе, которую некоторые определяют как «латентную монархию», ее функционирование целиком зависит от лидера, во многом от его персональных качеств, заставляя вспомнить оценку Э. Берком фигуры Кромвеля: «значительные недостатки этого политического деятеля уравниваются столь же большими его достоинствами».
Проблема этой системы в другом: нельзя институционализировать персону, ибо система, которая хорошо работает при создавшем ее лидере, может плохо работать при другом лидере (или давать сбои на разных этапах этого лидерства, ориентированных на реформы либо контрреформы). Это наблюдение подтверждается обращением к ряду государств, возникших с распадом СССР – в большинстве из них обретение независимости и национального суверенитета сопровождалось делегированием власти «национальному лидеру» иногда с юридическим признанием права на пожизненное президентство или последовательное воспроизводство полномочий путем референдумов – плебисцитов о доверии народа главе государства. Воспроизводство данной системы власти, следовательно, системный тренд, а не особенность сознания того или иного политического лидера. Отсюда – вопрос о том, как работают институты, именно – насколько предсказуема и находится под социальным контролем процедура смены лидерства, которая оказывается едва ли не самым опасным моментом для поддержания стабильности и легитимности власти.
В истории России вплоть до последнего времени – смена лидерства остается непредсказуема: Горбачев стал президентом СССР вопреки действовавшей советской конституционной легитимности (не предусматривавшей такого института), Ельцин (несмотря на факт его избрания) оказался у власти в результате конституционного переворота, досрочно передав полномочия действующему президенту, в свою очередь использовавшему этот инструмент (в период «Тандема»). Трудно определить, как эта квазимонархическая практика делегирования власти преемнику может быть реализована в дальнейшем (неизбежно порождая внутриэлитные конфликты), но остается фактом, что сама неопределенность в решении этого принципиального вопроса чрезвычайно опасна для государства и перспектив модернизации.
- Перспективы российского политического режима на будущее (в среднесрочной перспективе представляются в виде трех возможных сценариев:
а)Воспроизводство существующей модели ограниченного плюрализма (мнимого конституционализма) в новых формах – вероятность данного сценария наиболее велика, но не бесспорна. Проведение структурных экономических и институциональных преобразований при сохранении данной модели вновь порождает угрозу когнитивного смещения – подмены доминирующего проекта реформ средствами обеспечения консолидации власти и политического контроля, профессиональной элиты реформ – ее бюрократическим эрзацем.
в)крушение системы под влиянием внутренних или внешних факторов – самый нежелательный вариант, поскольку ведет к неправовому разрешению проблемы. Конвульсивная и неподготовленная трансформация режима (с неизбежным торжеством левого популизма) не способна создать основы для устойчивых и профессионально осуществляемых преобразований, а потому в конечном счете не исключен возврат назад (к первому варианту).
с)внутреннее реформирование системы под угрозой утери контроля действующей элитой – при кажущейся маловероятности данного сценария в краткосрочной перспективе теоретически возможно в среднесрочной. Этот последний вариант предполагает трудную работу сознания элиты, выработку государственного мышления и прагматичность установок. Данный вектор означает становление новой политической культуры «мыслящей демократии», приоритетом которой должен стать переход от популистских деклараций к реализации этических ценностей и принципов правового государства, основанных на интеллектуальной и политической свободе личности.
- Цель современных реформ – добиться уничтожения исторического отчуждения общества и власти, выстраивания стабильной правовой и институциональной системы, преодолевающей разрыв формально-правовых и неформальных антиконституционных практик, ведущих к воспроизводству авторитарной системы власти.
Приоритеты демократических конституционных реформ вполне очевидны. На этом пути необходимы: отказ от культурной замкнутости и преодоление консервативных реставрационных тенденций новейшей фазы конституционного цикла – преодоление стереотипов номинального и мнимого конституционализма в пользу реального; отказ от имитационной многопартийности и замена ее функционирующей системой политической конкуренции; отказ от партийных амбиций и замена их национальными приоритетами; движение от предельно централизованной коррупционно-бюрократической системы управления к системе ответственного правительства; переход от режима неограниченной власти главы государства к институту подконтрольного обществу национального лидерства с понятной правовой процедурой сменяемости власти, в целом – трансформация режима имперского президента в режим аутентично функционирующей смешанной формы правления.
Решение усматривается по линии создания новой публично-правовой этики, расширении социального контроля за стабильностью стратегии реформ в длительной перспективе, профессионализации реформаторов, организации независимого прогнозирования и мониторинга реализации важнейших конституционных принципов.
9.Практические шаги и направление действий может быть обеспечено следующими мерами:
1) четкой фиксацией целей реформ в доминирующем проекте, предложенном элитой реформ: его положения целесообразно разрабатывать на профессиональном экспертном уровне (возможно, даже в закрытом режиме во избежание популизма), однако – с последующим широким общественным обсуждением итогового продукта для понимания обществом и легитимации;
2)заключением соглашения (договора) о неизменности соблюдения его базовых принципов в длительной перспективе (с возможной формальной или неформальной фиксацией условий подобного договора между партиями и общественными объединениями);
3)введение в действие процедур общественного контроля и медиации в разрешении конфликтов (неизбежно возникающих в силу разнородности социальных интересов и необходимости «расчета согласия» акторов политического процесса);
4)создание автономных от государственной власти институтов мониторинга реализации доминирующего проекта реформ (экспертные оценки эффективности реформ по ходу их реализации должны выявлять проблемные ситуации, а не выступать формой легитимации власти).
5)обеспечение преемственности элиты реформ, т.е создания ясных каналов ее формирования и мобильности состава в направлении меритократии, предсказуемость процедур смены лидерства.
Преодоление когнитивной редукции, неоднократно приводившей к подмене фундаментальных целей преобразований средствами их осуществления предполагает создание такого механизма инновационных реформ, основным элементом которого стало бы автопрограммирование элиты на последовательное осуществление фундаментальных целей доминирующего проекта демократических реформ.
- Самостоятельным фактором успеха реформ является замена импровизации научным объяснением их логики, целенаправленная подготовка их плана и стратегии осуществления. В истории неоднократно возникали ситуации, когда неожиданно открывшаяся возможность реформ не реализовалась из-за неготовности элиты и общества к ним – отсутствия согласованного проекта и схемы его осуществления. Классический пример – ситуация Временного правительства после Февральской революции 1917 г., а также преобразования постсоветского периода (в период Перестройки, а затем реформ Ельцина). План реформ разрабатывался по мере их осуществления, было упущено время, а сами реформы неизбежно приобретали противоречивый и конвульсивный характер, их практической реализации не хватало общественной поддержки, а ресурс легитимности элиты реформ оказался чрезвычайно ограничен. Исправить эту ситуацию в будущем – задача демократического движения – тех общественных и интеллектуальных объединений, которые могли бы суммировать и критически переосмыслить имеющиеся предложения и выступить с подобным проектом. Эти задачи могли бы успешно выполнять различные образовательные форумы и университеты.
Мой персональный вклад в эту работу отражен в книге, которую я презентую данному собранию – «Политические сочинения. Право и власть в условиях социальных трансформаций» (М.,-Спб., 2015)[12]. В этой книге сотрудниками ИНИОН РАН были собраны мои произведения за 30 лет, отражающие логику политического и правового развития страны с начала Перестройки до современных конституционных и политических реформ. Среди ключевых тем – право и справедливость в обществах переходного типа; либеральная парадигма в политической философии и практике нового и новейшего времени; теория конституционных циклов; демократия и авторитаризм в логике переходных процессов; динамика российского политического процесса; актуальные проблемы постсоветского конституционного развития и тенденции современного политического режима. Все это – проблемы, сохраняющие актуальность в повестке будущих реформ.
Общий вывод состоит в том, что развитие страны – вопреки различным теориям консервативной политической романтики – не фатально: оно не может быть сведено к схемам некоей неизменной «цивилизационной матрицы», колеи, особой «русской системы», предопределяющей будто бы неизменность возврата к авторитарному вектору. Я утверждаю обратное: адекватная и научно обоснованная когнитивно-информационная картина мира, направленное применение стратегий и технологий преобразований способны трансформировать политическую и правовую систему России в направлении устойчивого демократического развития.
Примечания:
* Тезисы доклада А.Н.Медушевского на Международной конференции – «Итоги 25 лет новой российской государственности. Что дали стране и обществу эти 25 лет» (Москва, Президент-Отель, 16 декабря 2015 года).
[1] Данный вывод обоснован в предшествующих трудах автора: Медушевский А.Н. Теория конституционных циклов. М., ВШЭ, 2005; Он же: Размышления о современном российском конституционализме. М., РОССПЭН, 2007.
[2] Ясин Е.Г. Приживется ли демократия в России. М., Либеральная миссия, 2012. С.804.
[3] Шейнис В. Власть и закон. Политика и конституции в России в ХХ-ХХI веках. М., Мысль, 2014.
[4] Гайдар Е. Т. Смуты и институты. Государство и эволюция. Спб., Норма, 2010. С. 239.
[5] Мау В.А. Логика российской модернизации: исторические тренды и современные вызовы// История России. Теоретические проблемы. М., РАН, 2015. С. 121.
[6] Предложения III-го Общероссийского гражданского форума 21-22 ноября 2015 г. М., 2015. С.1.
[7] Основы конституционного строя России: двадцать лет развития. М., ИППП, 2013.
[8] Конституционный мониторинг: концепция, методика и итоги экспертного опроса в России в марте 2013 года. М., ИППП, 2014.
[9] Конституционные принципы и пути их реализации: российский контекст. Аналитический доклад. М., ИППП, 2014.
[10] Властные структуры и группы доминирования. Спб., Интерсоцис, 2012.
[11] Эпоха Ельцина. Очерки политической истории. Изд.2. М., Президентский центр Б.Н.Ельцина, 2011.
[12] Медушевский А.Н. Политические сочинения: Право и власть в условиях социальных трансформаций. М.,-Спб., Центр гуманитарных инициатив, Университетская книга, 2015.