19.03.2018

«Они сжигали дневники, фотографии, письма, разбивали скульптуры и баграми сдирали картины со стен музея». История о том, как была собрана, а потом уничтожена экспозиция единственного в стране Музея блокады.

 Настя Лотарева

В августе 1945 года по Петроградской стороне Ленинграда медленно ехал открытый автомобиль. В нем сидели два человека с жесткими скуластыми лицами, архитекторы недавней победы над фашистской Германией – советский маршал, заместитель Верховного Главнокомандующегоеоргий Жуков и американский генерал, Верховный главнокомандующий экспедиционными силами союзников Дуайт Эйзенхауэр.

Стены домов, мимо которых они проезжали, были изрешечены артобстрелами; выбитыми зубами торчали остовы зданий, уничтоженных бомбардировками. После полного снятия блокады Ленинграда в 1944 году – день памяти отмечают 27 января – прошло всего полтора года. Визит Эйзенхауэра в СССР согласовывался непросто, у него было мало времени и много дипломатических задач, но генерал все равно высказал специальное пожелание посетить Ленинград. «Во время войны я много слышал о мужественной обороне Ленинграда, – пишет он в своих мемуарах. –  Безусловно, в наше время это беспримерный случай».

После обзорной поездки Жуков и Эйзенхауэр приехали на набережную Фонтанки. Они вошли в одно из зданий Соляного городка – в Музей обороны Ленинграда, и провели там несколько часов, нарушив очень плотный график поездки. На выходе генерал оставил запись в книге отзывов: «Музей обоpоны Ленингpaдa является нaиболее зaмечaтельной военной выстaвкой из всех виденных мною. Геpоическaя обоpонa гоpодa зaслуживaет увековечивaния в нaшей пaмяти в вещественном выpaжении – нaстоящий музей достойно осуществляет это».

Не ждать сто лет

В середине августа 1941 года гитлеровские войска взяли Новгород, потом Чудово, потом Мгу, перерезав последнюю железную дорогу, связывавшую Ленинград со страной. А 31 августа 1941 года, за неделю до окончательного замыкания блокадного кольца вокруг города, в Ленинграде открыли выставку «Великая Отечественная война советского народа против германского фашизма». В небольшом зале показывали «разгром предков фашистов» – ливонских и тевтонских рыцарей, рассказывали о положении на фронтах, перестройке городской промышленности на военный лад. Были и первые личные экспонаты – документы немецких солдат и офицеров, захваченные в боях за Ленинград. В кабинете трофейного оружия инструкторы обучали всех желающих пользоваться им в бою.

Такие выставки создавались почти в каждом городе, но именно в Ленинграде появился первый полноценный тематический музей. Военный Совет Ленинградского фронта в декабре 1943 года принял решение реорганизовать выставку – и назвать ее «Героическая защита Ленинграда». Выставка должна была стать полноценным музеем, и под нее отдали огромный комплекс зданий на берегу Фонтанки, около сорока тысяч квадратных метров.

 

Те, кого назначили ответственными за идейное и художественное наполнение, умели работать с большими пространствами. Главный художник выставки Николай Суетин в 1937 и 1939 годах создавал Советский павильон на Международных выставках в Париже и Нью-Йорке. Один из самых последовательных учеников Малевича, мастер дизайна и графики, реформатор системы русского фарфора – Суетин не уехал в предложенную эвакуацию и провел все три года блокады в Ленинграде. За концептуальную часть отвечал Лев Раков, ученый секретарь Эрмитажа, организатор выставки «Доблесть русского оружия» и специалист по античной и военной истории. Он родился в 1904 году и не подлежал мобилизации, поэтому вместе с Эрмитажем должен был эвакуироваться в Свердловск, но добровольно вступил в народное ополчение и тоже остался в городе.

Лев Раков говорил:«Музей надо создавать по горячим следам, а не сто лет спустя». Блокаду ощутил каждый житель города – и каждый, кто захотел бы, мог стать соавтором нового музея. Экспозицию готовили четыре месяца, работы в 26 залах шли круглосуточно – и недостатка в желающих внести свой вклад не было. Никаких объявлений по сбору экспонатов не давали, но ленинградцы ежедневно несли в здание на набережной Фонтанки вещи, найденные при разборе завалов разбомбленных домов, школьный дневник погибшего сына, любимую книгу умершей от голода дочери, документы и письма. Лев Раков лично встречался с Ниной Савичевой и убедил ее передать дневник сестры Тани, ставший символом блокады, в музей.

Для «военной» части выставки экспонаты каждый день везли грузовиками. Револьверы и винтовки, мины, бомбы и снаряды, масштабная военная техника. Места для нее было более чем достаточно, так что, кроме самоходок, танков и пушек поместились даже самолеты: Як–9 аса Петра Покрышева и огромный дальний бомбардировщик ДБ–3Ф Михаила Плоткина, участвовавший 8 августа 1941 года в первом налете советской авиации на Берлин. Почти 38 тысяч экспонатов: три зала только о прорыве блокады, пять – под партизанское движение.

Затмивший Трою

В апреле 1944 года экспозицию открыл командующий Ленинградским фронтом маршал Леонид Говоров. В первый же день ее посетили тысячи людей, за первые полгода – полмиллиона посетителей. Они переходили из зала в зал, мимо военной техники и простых бытовых предметов, мимо объявления «Меняю рояль «Беккер» на 200 грамм хлеба» и подлинной подводной лодки «Малютка».

Это было погружение в жизнь блокадного города

«Ты приближаешься к затянутому инеем окну ленинградской булочной, где чья-то варежка уже протерла во льду на стекле небольшую глазницу, – вспоминает один из первых посетителей музея, – и по ту сторону можно различить весы. На одной чаше хлебная пайка, на другой – две маленькие гирьки. Сто двадцать пять грамм». Ты идешь по Дороге жизни, мимо глыб льда – подсвеченных холодным светом колонн из оргстекла. Ты подходишь к искореженному бомбардировкой трамваю, внутри которого – месиво из вещей погибших людей. Зайти в «партизанский» зал можно было через кабину настоящего самолета «Р–5» и увидеть партизанский лагерь через иллюминатор. Суетин и Раков делали не выставку в привычном для того времени понимании – это было погружение в жизнь блокадного города. Но хватало и концептуальных экспонатов: самым запоминающимся была восьмиметровая пирамида из пробитых немецких касок, напоминающая о картине Верещагина «Апофеоз войны».

Экскурсоводами работали тоже не случайные люди. Нина Нонина, оставившая подробные воспоминания, рассказывая в одном из залов о подвиге гвардейцев 45 дивизии, смотрела на фотографию своего брата Володи – девятнадцатилетнего парторга полка, погибшего в атаке под Пулковым. Солдатская вдова, потерявшая единственного брата, считала свою работу делом жизни – и среди сотрудников музея с такими историями были почти все.

Количественные показатели тоже впечатляли: больше четырех тысяч экспонатов промышленности, 839 документов, 160 картин, в том числе 11 живописных диорам, только крупных экспонатов военной техники – почти двести экземпляров, мелкого вооружения – пять тысяч.

Ленинград чувствовал свою особую роль в войне. В январе 1946 года Алексей Кузнецов, первый секретарь Ленинградского обкома и горкома партии, выступая на совещании, сказал: «Да разве такой город можно не любить! Как не любить свой город, в который с момента его основания не ступала нога врага! Краснознаменный, ордена Ленина город, сотни тысяч участников героической обороны которого носят как знак мужества и беззаветной стойкости медаль «За оборону Ленинграда», город, первым остановивший врага, выстоявший двадцать девять месяцев осады и разгромивший гитлеровские полчища под своими стенами, город, слава которого затмила славу Трои!»

Претензий на особую роль в истории страны не простили ни Кузнецову лично, ни Ленинграду.

Антипартийное гнездо

Их расстреляли почти сразу после суда – Алексея Кузнецова, председателя Госплана СССР Николая Вознесенского, председателя Ленгорисполкома Петра Лазутина, председателя Совета министров РСФСР Михаила Родионова и других членов «кузнецовской группы». Обвинение в масштабном заговоре не предполагало помилования, на выездном заседании военной коллегии Верховного суда СССР не было ни адвоката, ни прокурора.

«Ленинградское дело» – серия судебных процессов в начале 1950-х годов против руководителей разных ленинградских организаций и практически всех партийных и государственных деятелей, выдвинутых из Ленинграда после войны на руководящую работу в Москву, – изучено плохо. Множество документов по процессу уничтожили по личному указанию Георгия Маленкова, секретаря ЦК ВКП(б), возглавлявшего комиссию по расследованию. Даже непонятны до конца причины таких масштабных – тысячи репрессированных – преследований. Версии высказываются разные: от борьбы властных группировок до того, что ленинградцы составляли некую «русскую партию» заговорщиков, мечтавших о создании Российской коммунистической партии и противостоянии с ЦК ВКП(б).

В промежутках между разбирательствами Георгий Маленков нашел время посетить Музей обороны Ленинграда. Заместитель директора по научной части Григорий Мишкевич вспоминает, как Маленков потребовал путеводитель и начал кричать.

«Он размахивал книжкой и орал: «Свили антипартийное гнездо! Создали миф об особой «блокадной» судьбе Ленинграда! Принизили роль великого Сталина!»»

Иосифа Виссарионовича в музее было более чем достаточно: пятиметровая скульптура, портреты в каждом зале. Но это уже не имело значения, потому что почти сразу появились обвинения в подготовке террористического акта: в музее якобы нашли неразряженные орудия, мины и гранаты. Мишкевич отрицал это категорически: стволы у всех орудий были просверлены.

Во дворе горели костры – жгли бесценные, уникальные экспонаты

Репрессиям подвергли всю верхушку музея. Майору и орденоносцу Мишкевичу выбили зубы и переломали позвоночник, и выслали по этапу в Воркуту, освободив только в конце 1954 года. Льва Ракова приговорили к расстрелу, потом заменили на двадцать пять лет с последующим поражением в правах, его жену сослали. Освободился он одновременно с Мишкевичем, потом работал в Пушкинском музее и Научной библиотеке Академии художеств.

Музей уничтожили. «Во дворе горят костры, жгут бесценные, уникальные экспонаты, подлинные документы, реликвии, – вспоминает экскурсовод Нонина. – Жгут многочисленные фотографии, среди них и детские. Дети блокады похожи на маленьких старичков – морщинистые лица, иссохшие тельца, глаза мучеников. В залах музея молотом разбивают скульптуры. Баграми сдирают живопись». Еще несколько лет длилась музейная агония – часть экспонатов забирали другие музеи, военные постепенно занимали помещения, директоров постоянно меняли. Один из новых руководителей, Василий Баранов, самовольно поехал в Москву и написал прошение Михаилу Суслову. «Мы обращались ко многим, – вспоминает он. – Я даже привез пробитый осколком комсомольский билет из экспозиции, взывали к уважению к павшим, чувству патриотизма, гражданского долга». Все оказалось бесполезным, Суслов резко потребовал перестать «агитировать» за дела музея.

Постановление об окончательной ликвидации Музея обороны Ленинграда вышло в день смерти Иосифа Сталина, 5 марта 1953 года.

Закрыто на ремонт

Почти сорок лет город блокады прожил без Музея блокады. Экспонаты были частично уничтожены, частично разошлись по другим музеям – причем выставленный сейчас в Музее истории Ленинграда дневник Тани Савичевой сотрудники музея спасли чудом.

«Музей блокады воссоздали в 1989 году, – рассказывает Лев Лурье, историк и петербургский краевед. – Место было то же, создавали не «сверху», сами жители, но это был уже другой музей. Он напоминает размерами и стилистикой «ленинскую комнату» на заводе, без возможности вместить все экспонаты, вести какую-то научную работу». Лурье считает, что отсутствие большого и концептуального музея блокады – трагедия для Санкт-Петербурга. «Власть все еще боится выразить прямое отношение к этой теме, – добавляет он. – Все это заменяется «героической обороной Ленинграда», такая партийная установка с советских времен. А я бы не стал называть это обороной, напротив, это была непрерывная цепь наступлений и попыток деблокировать город. Военная тема тут требует особого рассказа – и есть Невский пятачок, где можно и нужно сделать грандиозный военный музей».

Лурье считает, что музей именно блокады должен быть музеем гуманитарной катастрофы – одной из самых масштабных в человеческой истории, где можно было бы рассказать истории ее жертв и организовать научно-исследовательский центр. С ним согласна Наталия Соколовская, писатель и поэт, редактор множества блокадных дневников: «Столько лет мы жили без музея, это просто позор! Хорошо, его вновь открыли в 1989-м, но прошло еще тридцать лет, а музей в том же убогом состоянии, что и был».

Власти заговорили о создании большого мемориального комплекса в преддверии 75-ой годовщины прорыва блокады Ленинграда в 2019 году. «Смольный провел своеобразный блицкриг, – рассказывает Соколовская. – Специально под это организовал «Центр выставочных и музейных проектов», которым руководит Сергей Важенин, до этого возглавлявший комитет по физической культуре и спорту». Большой проект этого центра – санкт-петербургский филиал выставки «Россия – моя история», стоивший около 1,7 миллиарда рублей. Важенин относится к нему с большим вниманием и даже запечатлен там в образе санкт-петербургского городового. С созданием же блокадного музея ясности все еще нет.

«Отдельной темой были поиски места для нового музея, – говорит Соколовская. – Выбрали Смольную набережную, и, если бывают у нас в городе места, куда неудобно добираться – это именно такое место. Почему нельзя было сохранить преемственность и оставить музей там, где он был?»

Конкурс на архитектурный проект музея тоже вызвал вопросы – в нем участвовали несколько мастерских, но, по словам собеседников «Таких дел», знакомых с ходом его проведения, решающий голос был один – губернатора Георгия Полтавченко. Победил проект архитектора Никиты Явейна и его «Студии 44». Четыре пустых, гулких башни – Голод, Холод, Огонь (откуда можно спуститься в Бомбоубежище) и Скорбь – предназначены для художественных инсталляций. Экспозиция расположится еще в четырех «домах» – Жизнеобеспечение, Производство, Наука и Культура.

«Мне кажется, что это не совсем правильное архитектурное выражение идеи того, чем действительно была и остается блокада для жителей города, – говорит Лев Лурье. – Довольно глупая идея – выделять семь подтем и сравнивать, условно, историю Тани Савичевой и «экспозицию Ленинградского театра оперетты в годы блокады»».

Лурье говорит, что память о блокаде есть в каждой петербургской семье и никаких сложных концепций тут не нужно. «Если два жителя Санкт-Петербурга садятся выпивать или даже идут на рыбалку – рано или поздно разговор зайдет про блокаду, – добавляет он. – Поэтому и музей должен быть по-настоящему человеческим».

Сейчас уже понятно, что новое здание и экспозицию к 2019-му сделать не успеют. Здание же в Соляном городке скоро закроется на ремонт. «Когда я слышу «ремонт Музея блокады», – говорит Наталия Соколовская, – у меня перед глазами сразу встает кадр кинохроники того, разгромного для музея, времени. Вход с набережной реки Фонта

Источник: «Такие дела»