Зачем изучают русскую философию на Западе и в чем состоит ее исключительность? Своё мнение высказал Эверт ван дер Звейрде, Профессор политической философии в университете Рэдбауда (Неймеген, Нидерланды).
– Насколько русская и советская философия может считаться популярной областью исследований на Западе?
– Могу сказать, что эта область никогда не была популярной, да и не станет. Для западного академического сообщества эта тема совсем экзотическая. Советская философия и даже русская философия очень мало известна среди западных философов. Среди политологов она все же более известна (например, среди тех, кто занимается анархистской политической теорией, ленинизмом, авторитаризмом). Там есть специалисты. С другой стороны, русская религиозная философия до какой-то степени популярна среди богословов и религиоведов. Мне знакомы все философы в нашей стране, которые этим занимаются на серьезном уровне, это не более пяти человек.
Один раз у нас в Университете Рэдбауда был довольно большой исследовательский проект о Владимире Соловьеве. Пять лет мы исследовали его философское наследие, в мой новый сборник (Эверт ван дер Звейрде, Взгляд со сторону на историю русской и советской философии (СПб: Алетейя, 2017)) вошли несколько статей о нем. Тогда мы организовали большую международную конференцию о Соловьеве – это было в 1998 году, – и на нее приехало более 80 докладчиков со всего мира, включая Россию. Таких конференций очень мало, обычно на наши мероприятия в Нидерландах приходит не более десяти человек. Я абсолютно не против этого, наша специализация действительно очень узкая.
– Что исследование русской и советской философии может дать современной философии? В чем для западных исследователей состоит мотивация изучать русскую философию?
– Во-первых, русская философия интересна именно потому, что это не совсем другая традиция, она и «чужая», и «своя». Допустим, китайская философия – это определенная незападная традиция, а русская – отчасти западная, близкая нам, но отчасти существующая в совершенно других контекстах вроде православия, самодержавия и прочего. Если смотреть на этику, философию религии, политическую философию, философию истории, то здесь открываются совсем другие возможности. На мой взгляд, русская философия интересна тем, что она развивает те стороны общеевропейской философской традиции, которые не могут осуществляться на Западе. В этом смысле русская философия – зеркало для западной мысли. И наоборот. Русские философы это понимают, в отличие от западных. Русские философы постоянно смотрят в зеркало, а западные вообще в него не заглядывают.
Другой момент заключается в том, что у многих русских философов можно найти элементы мысли, которые интересны сами по себе. Речь идет уже не о зеркале, а о самобытном философском творчестве. По возможности я стараюсь включать русских философов в своем преподавании. Несколько лет назад, к примеру, я читал курс о понятии сообщества, в который включил философию Семена Франка, который говорит об общественности и соборности как о необходимых измерениях любого общества. Насколько я могу судить, студентам это было особенно интересно, они об этом ничего не слышали, но признали, что Франк предлагает оригинальное рассмотрение тех проблем, которые поставлены известными им философами. Так запускается рефлексия философской традиции. Кроме Франка я по возможности включаю в свои курсы и Мераба Мамардашвили, Владимира Соловьева.
– Почему русская философия оказывается такой обособленной традицией относительно общей истории западной философии, несмотря на родство с общеевропейской традицией?
– Октябрьская революция и советский режим – вот две причины. Я думаю, что в конце XIX века в России начался рост философии, как и других научных дисциплин, она уже явно вышла за рамки простой рецепции западной мысли. Тот же Владимир Соловьев, по мнению многих, стал первым русским философом в полном смысле этого слова. Есть и другие фамилии, но это наверняка самый яркий пример. Начало XX века – это время, когда национальные традиции философствования сливаются. Тогда уже нельзя говорить о немецкой философии или французской философии. У меня есть одна статья, вышедшая в России в журнале «Вопросы философии», которая называется «Конец русской философии как русской?». Ее тезис состоит в том, что, поскольку русская философия является философией, она не может быть русской. Этот тезис мы разрабатывали вместе с моим финским коллегой Весой Ойттиненом. Вместе мы выработали концепцию философской культуры: она может быть русская, финская или германская, но сама философия – это мышление, выходящее за культурные рамки. К слову, эта идея принадлежит Мерабу Мамардашвили.
– Насколько русскую философию, включающую в себя, например, такие разнородные ветви, как русская религиозная философия и советская философия, возникшая под влиянием марксизма-ленинизма, вообще можно считать целостной исследовательской областью?
– Если речь идет о XX веке, то русская философская культура должна быть разделена на несколько полей: официальную марксистско-ленинскую философию (по содержанию она скорее является идеологией, чем философией, но многие хорошие западные специалисты подвергали ее изучению) и творческий марксизм. Последний представляют философы, которые, исходя из марксистских предпосылок, старались развивать философию: Ильенков, Лифшиц, Мамардашвили, шестидесятники, Мотрошилова, Эрих Соловьев. Есть и третье поле – условная подпольная философия. Я очень люблю роман Александра Пятигорского «Философия одного переулка», в котором он говорит, что философия в СССР действительно делается сначала во дворе, потом в курилке и затем на кухне. Это контрфилософская культура.
К этим полям исследования добавляется эмиграция. Например, Николай Бердяев стал известным философом на Западе, почти все его труды переведены на самые разные языки, включая нидерландский, который является сравнительно малым языком. По западному представлению о фигуре Бердяева его можно классифицировать лишь как мыслителя. Он не считается философом не только с точки зрения аналитической традиции, но и в понимании континентальной традиции тоже. Тот же самый Семен Франк переведен, признан и пользуется некой популярностью. Не так давно закончили издание собрания его сочинений в немецком переводе. Сергей Булгаков тоже переводится, Флоренский почти полностью переведен, готовятся к переводу Степун и Иван Ильин.
Так что я бы рассматривал советскую философию как несколько полей: официальную, творческий марксизм, подпольную (внутри нее можно выделить самые разные направления) и эмигрантскую.
– Как вы считаете, насколько анархистскую политическую философию, которую многие считают самым важным изобретением русской мысли, можно также изучать в контексте русской философской культуры?
– Анархизм, безусловно, является одним из самых важных изобретений русской философской мысли, а может быть, он и является самым влиятельным и известным. Естественно, как и любое другое изобретение или направление, его можно изучать в контексте русской философский культуры. Мне кажется, например, что надежда на «докапиталистические» формы сообщества, которую мы обнаруживаем у Бакунина, немыслима вне русского контекста, тогда как Карл Маркс, его главный соперник в радикальном левом движении, считал, что будущее человечества обязательно будет индустриальным. Ненависть к любой форме государственности, которую мы наблюдаем у Бакунина, тоже трудно понять вне контекста русского самодержавия. Но тот же Бакунин нашел похожие формы общественной жизни и в других регионах Европы, и репрессивные тенденции в некоторых других европейских странах необязательно были меньше, чем в Российской империи. Также нужно отдавать себе отчет в том, что развитие анархизма бакунинского типа произошло под влиянием берлинского гегельянства того времени. На самом деле мне кажется, что Бакунин (а то же самое можно сказать и о Кропоткине) представляет собой яркое подтверждение тому, что европейская философская культура в XIX – начале XX века была одним общеевропейским идейным пространством. Вообще, в моем представлении Россия является частью Европы, а в начале XX века национальные философские культуры начали слияние. Если бы не было Октябрьского переворота, то мы бы сейчас наблюдали совершенно иную картину.
Так что, конечно, анархизм стоит изучать и в контексте этой «обобщающейся» европейской философской культуры. Мы можем помещать ее в разные контексты: в контекст русской философской культуры, что приведет нас либо к редукционизму, либо к идеологеме «самобытности» определенной философской традиции (эта идеологема присутствует не только в России!), или в контекст европейской философии, что ведет к абстрактному представлению о некой «чистой» философской мысли. Кстати, анархистские мыслители, такие как Бакунин или Кропоткин, на Западе известны именно потому, что существовало и существует международное анархистское движение, их работы были переведены на западноевропейские языки, если и вовсе не были написаны на этих языках.
– Могли бы вы привести примеры западных мыслителей или отдельных идей в XX веке, испытавших влияние русской философии?
– Некоторые творческие марксисты оказали значительное влияние. Например, в Финляндии есть целая небольшая школа, интенсивно изучающая творчество Ильенкова. В Италии на семиотику существенно повлиял Борис Успенский. Михаил Бахтин сильно повлиял на литературоведение, особенно в США. Выготский – на психологов и педагогов.
Интересна история переписки Мамардашвили и Альтюссера. В прошлом году ее издали на русском. Есть те, кто считает, что Мамардашвили влиял на Альтюссера, хотя это спорный вопрос. Во всяком случае, оба воспринимали друг друга чрезвычайно серьезно, несмотря на то что Альтюссер – это ортодоксальный догматический марксист, а Мамардашвили был свободным мыслителем.
И на православное, и на католическое богословие повлияли Булгаков и Франк. Влияние Булгакова на некоторых теологов-иезуитов изучает специалист из Швейцарии Барбара Халленслебен. Она также переводит несколько его работ на немецкий. Софиология развивается некоторыми западными богословами, той же Халленслебен. Роуэн Уильямс, бывший архиепископ английской церкви, написал книгу о Булгакове. На известного датского католика Ганса Урс фон Бальтазара русские религиозные мыслители тоже повлияли.
– Русская философия контактировала с православием больше, чем любая другая философская традиция Европы. К каким особенностям русской философии это привело?
– Я бы назвал две вещи: этический абсолютизм и дуализм. Дуализм я бы связал с тем, что этический абсолютизм мы можем наблюдать не только в религиозной философии, но и в марксизме. Дуализм – типичный православный момент. Православная традиция делит космос на две сферы – мир и небо. Между ними стоит церковь, духовенство, священство, соединяя эти две сферы неким мостиком. В отличие от западных религиозных традиций (и протестантизм, и католичество всегда искали третью сферу между двумя мирами), православие более ортодоксально и держится за разделение именно на эти две сферы. Это чувствуется у русских религиозных философов.
На конференции, на которой я сейчас участвую, обсуждали то, что у многих русских присутствует абсолютное противопоставление порядка и хаоса – либо одно, либо другое. Либо строгое государство и закон, либо полная анархия. На мой взгляд, это последствие православной традиции. На Западе такие точки зрения можно найти среди радикально левых и радикально правых, но большинство мыслителей и политических философов, как я, склонны считать, что политическая система должна включать некоторую меру беспорядка именно во избежание хаоса. Это значит, что ни порядок, ни хаос не могут быть абсолютными. Важно их сочетание, создающее гибкость системы и дающее ей возможность развития.
Противопоставление порядка и хаоса в европейской традиции приводится Гоббсом, но внутри нее он часто рассматривается, грубо говоря, как экстремист. Это крайняя позиция. Шмиттом эта позиция перенимается от Гоббса. Но в целом и она видится как радикальная.
– Как вы склонны оценивать будущее истории философии, вплетающей в себя локальные философские традиции? Могут ли русская или африканская философия так же войти в общемировую традицию, как когда-то в нее ввели китайскую и индийскую философию?
– Трудно предсказать, как это будет через 20 или 40 лет. Но, насколько я могу судить, сейчас на Западе создается межкультурная философия, изучающая самые разные традиции. Создается картина, в которой есть доминирующая западная традиция, делящаяся на континентальную и аналитическую. Их соотношение – это спорный вопрос. Я лично считаю, что мы уже довольно давно отошли от их противопоставления.
Важно, что выделение доминирующей традиции маргинализирует другие как экзотические. Русская философская традиция в эту схему не входит, как и многие другие, например исламская. На исламскую философию колоссальное влияние оказала античная традиция – на самом деле через нее античная традиция вообще дошла до Европы. Китайская, японская и индийская философии в эту схему входят, потому что существуют обособленно.
Я надеюсь, что в будущем понятие межкультурной философии заменится понятием транскультурной философии. В любой философской традиции можно найти попытки выхода за рамки своей определенности, своей детерминации. Если нам удастся смотреть на философию как на общую человеческую способность мыслить строго рационалистическим образом то в связи с религией, то в связи с литературой, то я думаю, что в каждой традиции мы найдем и то, и другое, и третье. Если это так, то мы получаем картину, в которой любая философская традиция имеет разные возможности развития. Они пересекаются. Так мы можем открывать самобытные фигуры, ранее не считавшиеся философами, – например, исламский поэт Руни, Мамардашвили и другие. На мой взгляд, это одна из возможных перспектив. Я лично связан с журналом “Transcultural Studies”, в котором мы занимаемся исследованиями паттернов, которые мы можем встретить в разных культурах и традициях.
Источник: «ПостНаука»