Всего за шесть лет Анна Урнова успела поработать в команде двух вице-мэров Москвы и в департаменте Сергея Капкова, сделав успешную карьеру чиновницы, бросить ее и начать все сначала, возглавив в 29 лет офис крупной международной компании в Нью-Йорке.
Из студенток в чиновницы
«Здравствуйте! Меня зовут Ольга Юрьевна Голодец, я вице-мэр Москвы, и мне вас рекомендовали», – с этого звонка для 23-летней Анны Урновой в 2012 году началась карьера чиновницы в московском правительстве. Хотя это совсем не входило в ее планы: окончив факультет права Высшей школы экономики, Урнова устроилась на работу в Ernst&Young, потом перешла в другую международную корпорацию и уже думала о магистратуре за рубежом.
«В институте нас учили строить десятилетний план карьеры: надо просидеть три года в компании из большой четверки, перейти в Clifford Chance, год поработать за рубежом, получить магистерскую степень, в общем, в госструктурах я работать никогда не мечтала», – рассказывает Урнова.
Анна Урнова
29 лет
ОБРАЗОВАНИЕ
ВШЭ, факультет права
Джорджтаунский университет, магистратура «культура,коммуникации и
технологии»
Кем была
Ernst&Young
Eaton
Правительство Москвы
Кем стала
СEО Нью-Йоркского офиса международной телекоммуникационной компании
Голодец ее рекомендовал друг Анны, бизнесмен, знакомый с вице-мэром еще по работе в «Норникеле». «Я пришла на собеседование, видно было, что Голодец – очень жесткая женщина, но хочет что-то менять», – рассказывает Урнова.
«Я честно призналась, что работать чиновницей не хочу, всю эту бюрократию не понимаю»
Но друзья твердили: не будь дурой, такие предложения на дороге не валяются. В конце концов, когда Урновой пообещали карт-бланш и сохранение зарплаты, она согласилась попробовать, став сначала ведущим специалистом, а потом – советницей вице-мэра.
«Моей работой стало затыкание дыр: видишь, что плохо, – за это и хватаешься», – рассказывает Урнова. Вместе с основательницей Винзавода Софьей Троценко она занялась модернизацией дополнительного образования – музыкальных и художественных школ. Когда дело дошло до детских выступлений, выяснилось, что нет четких правил их организации: «Если у вас концерт на 10 человек, должна ли дежурить скорая помощь? А если на 50? А когда пора ставить металлоискатель?» Пришлось разработать правила проведения массовых мероприятий, которые до сих пор используют везде: от крупных концертов до митингов.
Сложнее всего в работе чиновника было добиться системного решения каждой проблемы: «Можно увидеть бумажку на ковре и замести ее под диван – вроде как потом уберу. А можно поднять и выкинуть». Анна считает, что большинство в России – что во власти, что в бизнесе – выбирает первый вариант: «Люди боятся выпасть из обоймы, ведь если без тебя все работает, нафига ты нужен».
После того как в 2012 году Голодец ушла в федеральное правительство, новым начальником Урновой стал Леонид Печатников.
«Харизматичный, умный, эрудированный, я на него смотрела снизу вверх. Но, если он был не прав, я могла об этом сказать, пятьдесят раз извинившись»
Урнова вспоминает: один известный режиссер очень хотел поставить в Москве памятник, быстро прошел все круги согласования и на стол к Печатникову лег «дикий совершенно макет», который тот из уважения к режиссеру быстро утвердил. «Я пришла к Печатникову, трясусь, говорю: можете меня прямо сейчас уволить, но я выйду на то место, где эта достопримечательность будет стоять, с плакатом «Здесь будет установлено говно». В итоге ей удалось убедить и Печатникова, и режиссера, что макет памятника стоит переделать.
Что больше всего не нравилось. «На госслужбе есть протокол. Для меня самое дебильное в нем – рассадка: у каждого на совещании должно быть место, на котором он должен сидеть. При этом многие из тех, кто реально работает над проектом, сидят не за столом с начальством, а по стеночке, и в такой конфигурации у них просто нет возможности что-то сказать».
На работу к выходцу из команды Романа Абрамовича – главе департамента культуры Москвы Сергею Капкову Анна попала случайно. В парке Северное Тушино стояла настоящая подлодка. Ее сняли с военного учета и сделали музеем, но про нее мало кто знал, к тому же лодка ужасно коротила и с документами был полный кошмар.
На одном из этапов бесчисленных согласований перезапуска этого проекта она столкнулась с Капковым. В 2012 году Урнова стала главой его аппарата. «Пешеходные зоны, парки, указатели на английском, понятные сервисы, – перечисляет она всем известные достижения «капковской» Москвы. – Нам все это правда казалось важным».
«Мне было важно открыть новый музей истории ГУЛАГа. Раньше он сидел в крошечной арочке в Столешниковом переулке, и туда никто не ходил. В учебниках истории об этой теме – три страницы, учителя не умеют об этом рассказывать. Мне было очень важно помочь его открыть, привести деньги. «Русская платина» дала средства на граффити Шаламова, теперь его видно с верхних этажей школы напротив, где сидят старшие классы. А еще мы переназвали остановку трамвая – и теперь она работает как бесплатная реклама музея 365 дней в год, в 25 трамваях ежедневно».
После отставки Капкова в 2015 году в городе продолжили тиражировать старые проекты – вместо того чтобы придумывать новые.
«Как только музыка становится популярной, ее начинают крутить на рынке. То же самое произошло и с «капковскими» начинаниями: если что-то срабатывало, это начинали повторять везде – «масштабировать»
«Пешеходная улица в центре всем понравилась? Отлично! Сделаем такие же в спальных районах вместо дорог, – вспоминает Урнова. – Или вот ярмарки. Все начиналось с концертов уличных театров, их отбирали месяцами». А потом ярмарки решили устраивать круглый год: «У Большого театра – вертеп. Напротив ЦУМа – фестиваль морепродуктов, прямо у входа лежит русалка, которую заглатывает гигантская рыба». Урнова поняла, что пришло время искать новые возможности.
Из чиновниц в студентки
Уезжать было очень страшно, рассказывает Анна: «Легко все бросить, когда тебя все достало, но у меня все было хорошо».
«Когда в правительстве к тебе обращаются Анна Васильевна, думаешь: ой, это же я – Анна Васильевна»
Семья Урновой всегда много путешествовала – отец, у которого был свой бизнес в сфере образования, уехал в Израиль, дядя – в Америку, дед – советский дипломат Андрей Урнов – часто звонит ей по скайпу: «Аня, а ты знаешь это слово? И называет какой-то особый вид вожделения на английском. Я говорю: «Дедушка, это слово Шекспир использовал, так уже не говорят». А он: «Вот, Аня, не знаешь ты английский!»
В 2016 году Урнова начала учиться в Джорджтаунском университете в Вашингтоне. «В США я начала считать каждую копейку. Часто шла три километра пешком, чтобы не платить $1,5 за автобус. Раз я эти полтора доллара сегодня не заработаю, значит, это лишние издержки».
Сложнее всего, «когда едешь учиться взрослым и сам платишь за обучение, понимать, зачем оно тебе – чтобы не заплатить за золотой унитаз без ручки», говорит Урнова. В Джорджтауне она училась на программе «культура, коммуникации и технологии», ее интересовала монетизация культуры: какой вклад креативная экономика может привнести в ВВП. «Но главное – там нас учили быть междисциплинарными. Занимаясь маркетингом, надо понимать в кодинге. Надо уметь быть и рисерчером, и бизнесменом. Обучить этому всему, конечно, нельзя, но они пытаются. Не будешь междисциплинарным – не сможешь конкурировать на рынке».
После окончания магистратуры Урнова решила остаться поработать в США – учебная виза F1 позволяет устраиваться на практику. «Надо начать с нуля: выйти хоть на какую-то работу, чтобы обеспечить минимальный доход, а дальше искать что-то интересное», – решила она.
Лайфхаки
«Сначала я поставила себе цель – отправлять не менее 30 резюме в день, иногда выходило меньше. Занималась я этим около пяти месяцев – в США рынок перенасыщен вакансиями, работы очень много. Но бывало, что мне не отвечали неделями, а иногда в неделю приходило по 3–4 ответа – это был праздник. В общей сложности я сходила на 25 собеседований в разных городах, но договориться не получалось: многих отпугивал мой визовый статус. Дело было не в том, что я русская, хотя пару компаний это смутило. Просто работодатель понимает, что виза у меня на год, а дальше неизвестность. Не все готовы поверить, что твои таланты перевешивают визовые риски».
«Я считаю, что даже если собеседование поганое – тебе не интересны ни деньги, ни должность – все равно надо идти. Это тренировка: учишься задавать вопросы о зарплате, о социальных льготах, питчить свою историю. Среди моих 25 интервью были и разговоры по скайпу, и по телефону, когда собеседование проводили разные сотрудники по очереди, и в одностороннем режиме – когда ты отвечаешь на вопросы, камера записывает, а интервьюер смотрит постфактум».
«В интервью с моей нынешней компанией были сложные вопросы. Например, про увольнение людей – человеку без авторитета сложно это делать. У меня был такой опыт, и я ответила, что как менеджер я сделаю все, чтобы создать максимально комфортные условия для сотрудников, но я должна быть на стороне компании. Как только сотрудник преступит ее интересы, нам придется поговорить».
Провал
Веерная рассылка резюме ничего не дала: Анну пригласил на работу только «какой-то еврейский центр», и долго она не продержалась – «было скучно и бессмысленно». «Тогда мне казалось, что я ничего не стою. Мысль была одна: “я говно”, – вспоминает Урнова. – Английский – не мой родной язык, местные лучше знают рынок». Из России продолжали поступать предложения – Урнову звали и в госструктуры, и в банки, но возвращаться было неинтересно. «Нью-Йорк – это место, где конкурируют лучшие из лучших. Если у тебя получится быть в рынке, а тем более – лучше рынка тут, ты сможешь вообще все», – объясняет она.
Из студенток в менеджеры
Рассылку резюме Урнова в итоге решила сменить на нетворкинг, каждый день назначая встречи с разными людьми. «Хочешь найти работу в новой сфере – промотай 20 последних контактов в телефоне, они и так тебя знают, – советует Анна. – Встречайся с дальними знакомыми, знакомыми знакомых, иначе застрянешь в узком круге».
«Университет – стартовая площадка для нетворкинга. Во-первых, большинство профессоров – практикующие бизнесмены. Во-вторых, вуз дает доступ к бывшим студентам – во многом поэтому все так рвутся в Гарвард, Беркли, Йель. Во многих вузах, у меня в том числе, есть специальная онлайн-платформа, где можно найти выпускников. Точно так же можно искать выпускников своего вуза в LinkedIn – я этим активно занималась».
«Сейчас в США популярна женская тема – Women’s empowerment, и я часто писала именно женщинам. Питч был примерно такой: «Привет, мы обе учились в Джорджтауне, ты сейчас возглавляешь направление в такой-то корпорации, а мне так интересно, как ты этого добилась? Как к тебе там относятся?» Дальше просила найти 10–15 минут на кофе – 99% людей соглашались, а уже в разговоре вскользь упоминала, что ищу работу. Ни в коем случае нельзя «заходить» с того, что тебе нужна работа, – это отталкивает. А вот ответить отказом на просьбу рассказать о себе сложно. Это всем приятно».
«Хитрый вариант нетворкинга: приходишь в компанию и говоришь, что делаешь университетское исследование по их направлению (неважно, правда это или нет). В США к такому относятся с энтузиазмом: тебе дадут несколько спикеров, например, начальника отдела и пару-тройку специалистов. Потом это исследование надо действительно написать и поделиться им с компанией – они к этому времени привыкнут, что ты рядом, и будут польщены, что с ними бесплатно поделились результатом работы. Я сама проделала все это для федерации футбола США, и мне даже предложили контракт. Правда, потом США не вышли на Кубок мира, и все сошло на нет».
«Говорят, что лучшее место для нетворкинга в США – клубы для игры во фрисби: там можно встретить кого угодно, вплоть до СЕО крупных компаний. Игра не напряжная, остается время для разговоров. Для меня фрисби – это слишком скучно, но я с той же целью играла в волейбол и занималась каякингом»
«Специальные мероприятия для нетворкинга я ненавижу – они кажутся неестественными: все понимают, зачем туда пришли, и разговоры выходят вымученными. Но я знаю людей, для которых это работает».
Результат
Из трех полученных в итоге Анной офферов два были связаны с криптовалютами, а один – с IP-телефонией. «Все три оффера я получила по знакомству, – говорит Урнова. – У меня никогда не было прямо хорошей работы, которую я бы нашла по резюме». По рекомендации ее преподавателя из Джорджтауна Урновой предложили возглавить нью-йоркский офис международной компании, которая занимается IP-телефонией.
Компания на рынке уже 10 лет, у нее есть офисы в Европе и Азии, но офис в США существует меньше года. До недавних пор это было крошечное представительство, больше напоминавшее склад. «Мы с ребятами фаундерами созвонились, я рассказала, что умею строить проекты и структуры под ключ, знаю все законы, но на практике в США бизнес никогда не делала. Они ответили: раз ты говоришь, что не готова, значит, ты готова», – смеется Урнова.
«Как руководитель аппарата Капкова я много занималась бэк-офисом: документооборотом, отчетностью, графиками реализации проектов, – рассказывает Урнова. – Это неприятная, не «гламурная» работа, как говорят в США, но ее надо делать, чтобы идеи не оставались только на бумаге. Творческих людей много, а такую работу делать хотят единицы, но без нее ничего не получится. Этот опыт мне очень пригодился, как и умение мгновенно подстраиваться под новые вводные данные».
Сейчас в подчинении у Анны 12 человек, а она сама вот уже полгода читает книги только по IP-телефонии. «Офис в Нью-Йорке – это по сути шоурум, который еще и отвечает за продажи в Северной и Южной Америке. Плюс, пока у нас день, мы обеспечиваем техподдержку на весь мир, а потом переводим все запросы на Австралию, дальше они уходят в Европу и в конце – на Филиппины». Глобальная задача – через несколько лет помочь подвести эту компанию к IPO, к сделке привязан контракт Анны (по его условиям, ей не разрешено разглашать название фирмы и выступать от ее имени в СМИ).
«Мои сотрудники не знают, что я русская, у меня нет акцента, и я никогда не говорю по-русски в офисе. Фаундеры в курсе, но подчиненные – другая история. Я не хочу, чтобы русский язык был навыком, который я «продаю», я думаю о более глобальных талантах, которые можно применить везде – хоть в США, хоть в Австралии»
Цена вопроса
«Очень страшно было в университете остаться без дохода. Я сама много лет зарабатывала, а тут ты резко остаешься без зарплаты. У тебя есть сбережения какие-то, работа на кампусе. Но я не зарабатывала. А когда не зарабатываешь, начинаешь считать каждую копейку».
«В общей сложности мой переезд в США обошелся в $200 тыс. за два года. Большая часть этой суммы – оплата магистратуры. На нее я взяла образовательный кредит – у меня, как у любого иностранца, процент на 6–7 п.п. выше, чем у американца, – около 12%. Плюс у меня не было поручителя и статуса резидента. Я сама себе установила лимит на ежедневные траты – $20. Это мало, учитывая, что Вашингтон – очень дорогой город, кофе стоит около $5».
«После окончания магистратуры у меня все еще не было работы, московские сбережения и присутствие духа таяли. Меня очень выручили друзья: они позволили пожить у них дома под Вашингтоном три месяца и часто не брали денег за еду, не то что за жилье. Мне кажется, такая поддержка присутствует во многих историях успеха».
Что дальше?
«Если откроется новое окно возможностей, можно будет вернуться в Россию», – рассуждает Урнова. Но, если ждать этого придется слишком долго, она снова готова попробовать себя в чем-то новом. «Никто не обещает, что, когда ты начнешь с чистого листа, у тебя все будет получаться. Но у Цукерберга Facebook тоже не сразу вышел, так ведь?»
Анастасия Стогней