«Критика чистого разума», главный философский труд Иммануила Канта, вышла в свет в 1781 году, явившись результатом стремительного написания после многолетних раздумий. Перед ее созданием Кант сообщал, что удерживать в голове столь сложный материал далее не представляется возможным и его требуется срочно записать.
Понимание «Критики» отягощается тем, что ее текст написан специальным языком и читателю без философской подготовки малодоступен. В предисловии Кант приводит остроумную цитату: «Если измерять объем книги не числом листов, а временем, необходимым для того, чтобы ее понять, то о многих книгах можно было бы сказать, что они были бы значительно короче, если бы они не были так коротки». Если применить это наблюдение к самой «Критике», то ее можно счесть весьма объемной, так как многие идеи даны в ней схематично. Поэтому если для понимания самой общей мысли «Критики» понадобится не более часа, то для прояснения деталей потребуются годы.
Существует две «Критики», и это стоит учитывать желающим освоить ее содержание. Наличие двух изданий связано с тем, что по итогам прочтения первого издания читатели причислили Канта к последователям субъективного идеализма, не разглядев в нем создателя совершенно нового философского течения — трансцендентального идеализма. Чтобы разрешить это недоразумение, Канту пришлось подготовить второе издание, где он специально оговорил различие между субъективным и трансцендентальным идеализмами.
Смысл названия «Критика чистого разума»
«Чистый», согласно Канту, означает «свободный от опыта». Чтобы не запутаться в тексте, опыт нужно понимать в двух значениях: 1) как данные наших ощущений и 2) как метод множественных (экспериментальных) проверок. Дальше мы будем говорить об опыте в первом значении, о втором значении скажем отдельно.
Соответственно, «чистый разум» — это разум, к которому не примешивается ничто, взятое из опыта. Основу такого разума составляют наши собственные познавательные способности, которые лишь обрабатывают поступающие извне сигналы, но сами не формируются благодаря им.
«Критика», в свою очередь, означает, что мы должны выяснить устройство познавательных способностей, составляющих чистый разум, и показать границы этих способностей: что они могут и чего не могут.
Пространство по Ньютону и пространство по Лейбницу
Одним из толчков к написанию «Критики» стала проблема пространства, над которой бились ученые и философы того времени. Интуитивно пространство мыслится независимым от любых вещей, своего рода пустотой. Пустота должна быть поистине пуста. Она не может состоять из чего-то, поскольку всякое что-то, чтобы существовать, вначале должно куда-то помещаться. Получается, что пустота — это ничто (небытие, несуществующее), которое, следовательно, не может существовать. Но как-то, что не существует, вмещает в себя все то, что существует?
В процессе решения этой проблемы схлестнулись две точки зрения — Ньютона и Лейбница.
Согласно Ньютону, в понимании пространства стоит довериться интуиции. Пространство абсолютно: даже если исчезнут все вещи, то останется занимаемое ими место. Недостаток этой теории в ее парадоксальности: приходится закрывать глаза на то, что пространство в виде пустоты трудно мыслить существующим. Стараясь сгладить парадокс, Ньютон предложил рассматривать пустоту как заполненную эфиром, который, не будучи вещью, представлял собой хоть что-то, что существует. Однако полностью избавиться от недоразумений эта идея не помогала.
Лейбниц, избегая опасностей ньютонианской теории, отказывал пространству в абсолютности и считал его относительным свойством самих вещей. Согласно Лейбницу, если мы не хотим приравнивать пространство к пустоте, его нельзя считать чем-то самостоятельным (субстанциальным) или абсолютным. И тогда лучше объявить протяженность (пространственность) принадлежащей самим вещам. Это значит, что если исчезнут все вещи, то исчезнет и пространство. Придерживаясь аристотелевского принципа «Природа не терпит пустоты», Лейбниц объяснял, что пространство есть своего рода охват одной вещи другой и в отсутствие самих вещей теряет всякий смысл. Недостатком данной трактовки является ее контринтуитивность. Обычно мы считаем, что после устранения всех вещей остается место, которое само не устранимо.
Кант предложил революционное решение парадокса пространства. Оно явилось ему в виде инсайта после размышления над так называемым принципом неконгруэнтных подобий. Суть принципа проста: как известно, при полном физическом сходстве перчатки надеваются на разные руки, а ботинки на разные ноги. Следовательно, пространство не является свойством самих вещей и чем-то относительным, как думал Лейбниц. Значит, оно абсолютно, а Ньютон прав? В отличие от Ньютона, Кант скажет, что пространство хоть и абсолютно, но необъективно. Оно не расположено в том же мире, где расположены сами вещи. При этом, даже если никаких вещей не будет, оно сохранится. Как такое возможно? Все просто. Достаточно сказать, что пространство неустранимо (абсолютно), но связано не с объективным миром, а с наблюдателем. Пространство — это то, что привносится самим субъективным наблюдением и без чего наблюдение невозможно. Сочетание абсолютного и субъективного Кант и будет считать впоследствии одним из значений трансцендентального.
Понятие трансцендентального познания
Трансцендентальным является «познание, занимающееся не столько предметами, сколько видами нашего познания предметов, поскольку это познание должно быть возможным a priori». Эта основополагающая формулировка подразумевает, что всякое познание должно начинаться с условий возможности того опыта, который мы имеем. Условия возможности — это те познавательные способности, с помощью которых мы формируем свой собственный опыт. Прежде чем найти в мире вещи, мы как активные познающие существа должны «подогнать» нечто, что еще не стало вещью-для-нас, под возможности нашего восприятия. Это нечто, так называемые вещи-в-себе, не может восприниматься напрямую. Значит, чтобы восприятие состоялось, наши познавательные способности должны «потрудиться» над их оформлением. Так, вначале опыт должен быть упорядочен во времени и пространстве. А то или иное событие мы обязательно должны включить в череду причин и следствий. По-другому воспринимать мир мы просто не можем.
В результате обработки внешних впечатлений, которые, как говорит Кант, аффицируют нас (влияют на нас), мы и получаем опыт. То есть опыт не является чем-то первичным и нейтральным. Его еще надо «сделать». Этим заняты наши так называемые априорные формы чувственности и рассудка. Иными словами, когда я вижу перед собой стол, то моя априорная чувственность уже структурировала этот объект в пространстве и времени и упорядочила в причинно-следственные ряды. Априорные способности «изготавливают» для нас объекты мира и в конечном итоге тот мир, в котором мы будем жить.
Соответственно, философия, которая будет интересоваться этими способностями, будет называться трансцендентальной.
Трансцендентальная эстетика
Эстетикой Кант называет учение о чувственности (чувствах). С помощью чувств вещи нам даются. Но чувства бывают разные. Восприятие холода, жара, сладкого, кислого и миллиона других впечатлений суть апостериорные или эмпирические чувства. Разными людьми они переживаются по-разному, и мы всегда можем представить мир, в котором исчезло все сладкое или кислое.
Но есть также априорные, или трансцендентальные, чувства (или, правильнее сказать, формы чувственности). Их у нас только две: пространство и время. Всеми людьми они переживаются одинаково, и при всем старании нам не дано представить мир вне времени и пространства (чтобы в этом убедиться, стоит попробовать это сделать).
По аналогии с решением проблемы пространства Кант решил и вопрос времени. Пространство и время не объективные характеристики мира, а те фундаментальные структуры чувственности самого субъекта, которые формируют мир предметов нашего опыта. До того пока наши чувственные впечатления не будут оформлены надлежащим образом, человек не сможет ничего воспринять. Так же как мы не различаем цвета или звуки определенной пороговой величины, человек не может ничего различить в мире, пока не пропустит сигналы, поступающие из мира, через априорные формы времени и пространства.
Эти формы одинаково переживаются всеми людьми, и мы не можем представить отсутствие времени, равно как и пространства. Поэтому мы все живем в одинаковом мире, в котором есть пространство и время и который называем объективным. Но эту объективность изготовили мы сами. Мы сами сотворили ту физику мира, которую потом изучает наука. Природа включает в себя законы нашего собственного восприятия.
Сказанное можно понять так, что мы обладаем определенной системой восприятия в силу организации нашего тела (например, муравей или слон чувствуют по-другому), но это не вполне корректное упрощение, так как наше тело как объект в том числе изучения уже есть результат определенным образом организованного восприятия. Поэтому объяснять происхождение априорных форм чувственности особенностями организации человеческого тела нельзя. Строго говоря, мы не знаем, почему обладаем этими, а не другими формами чувственности. Они просто даны как факт, объяснить который мы вряд ли сможем.
Трансцендентальная аналитика
Аналитикой Кант называет учение о рассудке. Рассудок есть то, с помощью чего вещи мыслятся. Наряду с априорными формами чувственности у нас есть также априорные формы рассудка. Они позволяют упорядочить и объяснить все возможные логические операции нашего мышления. Их можно подразделить на четыре большие подгруппы: операции с качеством, с количеством, с отношениями и с модальностью. Какой бы материал ни поступил к нам, наше мышление будет оперировать с ним одним из логических способов, описанных в подгруппах. Например, чтобы мыслить событие, мы также должны мыслить, что оно в обязательном порядке имеет причину и способно к неким последствиям. Высказывая суждение, мы всегда что-то либо утверждаем, либо отрицаем. Мы также должны определиться с модальностью: событие должно или только может случиться; уже случилось или еще только собирается. Мы также всегда держим в голове количественную характеристику события или объекта (все, ни один, некоторые).
Таким образом, мыслить — значит совершать определенные логические операции. Обычно подробным разъяснением наших мыслительных способностей занимается такая дисциплина, как логика. Заслуга Канта состоит в том, что он не просто описал эти операции, но и сообщил их природу. Они врождены нам и априорны, то есть не берутся в нашем мышлении из опыта, но представляют собой устройство самого мышления. Будучи сугубо формальными, они отвечают за обработку тех впечатлений, которые мы получаем извне.
Трансцендентальная диалектика — роль разума
Над рассудком возвышается разум. Рассудок сугубо инструментален и лишь обрабатывает те впечатления, которые поступают к нему извне. Никакой внутренней целевой природой он не обладает. Правильнее всего было бы сравнить рассудок с работой компьютерной программы, которая обрабатывает данные согласно заданному алгоритму. Напротив, разум обладает кое-какой направляющей и консолидирующей наши технические рассудочные навыки силой. Он состоит из трех больших областей — так называемых регулятивных идей, назначение которых в том, чтобы регулировать работу рассудка. Эти идеи — Бог, Душа и Мир. Благодаря им разрозненные знания, продуцируемые нашим рассудком, упорядочиваются в некую связную картину. У нас есть представление о сознании субъекта (Душа), о мире в целом (Мир) и, возможно, некотором смысле, присущем этому миру (Бог).
Кантовский аргумент в пользу существования априорного знания
Априорным в философии называется знание, происхождение которого не связано с чувственным опытом. К этому, например, можно отнести математику или логику. Но не все философы убеждены в априорном происхождении подобных дисциплин. Многие настаивают на том, что представление о числе появляется у нас только после того, как мы недосчитаемся реальной груши, которую намеревались съесть, а о тождестве, после того как экспериментальным путем убедимся, что груши не могут превращаться в яблоки.
Сам Кант не сомневался в существовании априорного знания. Его аргумент состоял в том, что никакой опыт не может придать знанию всеобщность и необходимость, то есть силу закона. Наблюдение может быть сколь угодно длительным и повторяющимся (здесь речь как раз идет о втором «экспериментальном» значении «опыта»), но переход от наблюдения к идее закономерности представляет собой проблему. Между тем в науках имеются всеобщие и необходимые суждения, следовательно, нам надо понять, как они туда попали. Для этого необходимо исследование самой возможности имеющегося у человека априорного знания.
Без сомнения, всякое наше познание начинается с опыта, но отсюда вовсе не следует, что оно целиком происходит из опыта.
Всего одной этой фразой Кант разом разрешил вековой спор между эмпириками и рационалистами по вопросу источника возникновения знания. Если эмпирики считали, что все наше знание происходит из чувственного опыта, то рационалисты настаивали на том, что мышление содержит в себе целый ряд так называемых врожденных идей, с опытом не связанных. Этих идей достаточно, чтобы человек мыслил даже при полном отсутствии доступа к опыту.
На стороне эмпиризма был здравый смысл и очевидные факты: узнать о том, что огонь жжет, а вода утоляет жажду, можно только на опыте, и роль чувственности здесь критична. Формирование ребенка в условиях дефицита ощущений должно привести к существенной атрофии когнитивных способностей.
Аргументы рационалистов были более замысловаты, но не менее убедительны: анализируя мышление человека, мы находим в нем такие идеи, которые никак не могли быть почерпнуты из опыта. Идеи числа, тождества, абсолютности, причинности, ничто, бесконечности и другие есть в голове каждого мыслящего существа, но показать, из какого конкретного чувственного материала эти идеи возникли, на самом деле невозможно. Ни бесконечность, ни что-либо абсолютное, ни что-либо совершенно одинаковое (тождественное) мы ни разу не видели в чувственно наблюдаемом мире. Откуда же у нас взялись эти идеи? Они всегда уже были в мышлении, отвечали рационалисты. Кант, в свою очередь, пишет:
«Никакое познание не предшествует во времени опыту, оно всегда начинается с опыта. Но хотя всякое наше познание и начинается с опыта, отсюда вовсе не следует, что оно целиком происходит из опыта. Вполне возможно, что даже наше опытное знание складывается из того, что мы воспринимаем посредством впечатлений, и из того, что наша собственная познавательная способность (только побуждаемая чувственными впечатлениями) дает от себя самой, причем это добавление мы отличаем от основного чувственного материала лишь тогда, когда продолжительное упражнение обращает на него наше внимание и делает нас способными к обособлению его».
Таким образом, опыт лишь запускает программу обработки данных, он «включает» мышление и снабжает его данными. Но последующий алгоритм обработки протекает по своим собственным законам и принципам, опыт никак не вмешивается в его работу. Как правило, наше знание дается нам единым нерасчлененным потоком. «Во времени» никакого опережения между познанием и опытом нет, и, чтобы различить эти два уровня, требуется особая философская работа. Ошибка и эмпириков, и рационалистов заключалась в том, что они отсекали либо опыт, либо внутреннюю структуру самого мышления или настаивали на предшествовании одного другому, в то время как одно без другого просто не существует. Решение Канта примирило аргументы сторон, а именно здравый смысл эмпириков с логическими доводами рационалистов. Кроме того, идеи Канта отлично согласуются с некоторыми современными когнитивными теориями.
Главный вопрос «Критики»: как возможно априорно-синтетическое знание?
Все знание, доступное человеку, можно поделить на два типа: апостериорное, полученное из опыта, и априорное, с опытом не связанное. Знание передается суждениями, соответственно, и все суждения можно поделить на два типа: аналитические и синтетические.
Аналитические суждения — это такие суждения, предикат которых уже входит в содержание субъекта и ничего не добавляет к тому, что мы знали о субъекте. Аналитические суждения являются тавтологиями, пусть не всегда явными. Например, суждения «Время течет», «Всякий физический объект имеет форму», «Все философы любят мудрость» являются аналитическими, так как признаки «текучести», «оформленности» и «любви к мудрости» уже мыслятся в содержании понятий «время», «физический объект» и «философ» соответственно. Сам Кант приводит такой пример: «Все тела протяженны (занимают место в пространстве)». Действительно, всякое тело всегда мыслится протяженным (пространственным), и поэтому достаточно немного подумать, и мы извлечем из понятия тела понятие протяженности, не прибегая ни к какому опыту. Такие суждения только поясняют наше знание.
Синтетические суждения — это такие суждения, предикат которых, наоборот, добавляет, приписывает к содержанию субъекта что-то, что в самом субъекте логически не содержится. Например, суждения «Яблоко зеленое», «Некоторые физические объекты являются мячами», «Кенигсберг — родина Канта» являются синтетическими, так как признаки «зеленого цвета», «быть мячом» и «быть родиной» не входят изначально в содержание предиката. Кант приводит пример «Все тела имеют тяжесть». В случае синтетических суждений размышлять над содержанием субъекта бессмысленно: предикат мы оттуда не извлечем, нужно обратиться к опыту. Такие суждения расширяют наше знание.
Нетрудно догадаться, что в норме все апостериорные суждения должны быть синтетическими, а все априорные — аналитическими. Но Кант открыл третий, не совсем нормальный тип суждений, а именно априорно-синтетический. По логике таких суждений быть не должно. Нельзя узнать что-то новое о том, что не взято из опыта. Между тем такие суждения есть, и этот факт требует объяснения. Априорно-синтетические суждения в избытке содержатся в первую очередь в области математики. Практически все ее положения расширяют наше знание, притом что все они обладают всеобщностью и необходимостью.
Например, суждения «Кратчайшим расстоянием между двумя точками является прямая линия» и «5+7=12» не являются поясняющими тавтологиями. Как бы тщательно мы ни размышляли над понятием точки и прямой, мы не дедуцируем оттуда истину о кратчайшести расстояния. Равно подсчет чисел не является повтором того, что мы уже и так знали. Это особенно очевидно в случае больших чисел. Вряд ли мы скажем, что наше знание о том, чему равняется сумма 4985 и 5869, тождественно знанию о том, что если смертны все люди, то смертен и Сократ. Математика и логика суть разный тип дисциплин.
Естествознание также заключает в себе априорные синтетические суждения. Таковы суждения: «При всех изменениях физического мира количество материи остается неизменным» или «При всякой передаче движения действие и противодействие всегда должны быть равны друг другу». Они явно расширяют наше представление о мире, но имеют для нас силу закона.
Есть они и в философии: «Все, что происходит, имеет свою причину». События, которые мы наблюдаем в мире, просто сменяют друг друга. При этом мы узнаем массу нового, установление причинно-следственных отношений необыкновенно расширяет наш опыт. Но почему мы вообще приписываем смене событий характер причинности? Всего лишь пару раз пронаблюдав последовательность событий, допустим нагревание воды и последующее ее закипание, мы придаем этой последовательности характер закона. И это притом, что каждому из нас известен опыт ошибочного установления причинности. Множественное повторение, входящее в природу нашего опыта, не в состоянии придать нашим наблюдениям характер абсолютной уверенности. Ведь корреляция событий вовсе не то же самое, что их каузация. Так, из того, что человек встал со скамейки вокзала и в этот момент подошел поезд, не следует, что человек направился к поезду, — возможно, он решил выпить кофе. Но мы упорно спешим связать события в причинные ряды и полагаем причинность фундаментальным законом природы.
Таким образом, одна из самых непостижимых вещей, которую проделывает наше мышление, — это придание статуса закона тем открытиям, которые мы только что сделали. Следовательно, есть такое знание, которое, будучи всеобщим и необходимым, сопровождается синтетическим расширением. И хоть такое волшебное сочетание составляет мечту любой науки, нам приходится констатировать его парадоксальность. А значит, вначале требуется ответить на вопрос «Как возможны априорные синтетические суждения?». Этот вопрос Кант и объявляет главным вопросом всей «Критики».
Разделение всего мира на феномены (явления) и ноумены (вещи-в-себе)
При знакомстве с описанной выше схемой познания немедленно возникают вопросы. А откуда вообще поступают впечатления? Чем они являются и что лежит за пределами наших априорных способностей? Кант отвечает, что по ту сторону наших способностей лежит мир ноуменов, или вещей-в-себе, которые существуют независимо от нас, но никогда не смогут быть восприняты нами напрямую. (Твердое убеждение в том, что ноумены существуют и не зависят от человека и его априорных способностей, как раз и призвано было отделить кантовский трансцендентальный идеализм от субъективного идеализма Беркли.)
Мир ноуменов, или вещей-в-себе, воздействует на нас. Мы обрабатываем эти воздействия согласно нашим априорным способностям. По итогам проведенной работы мы получаем опыт, состоящий из явлений, или феноменов. Явления — это все то, что нас окружает в повседневной жизни или дается ученому в процессе исследования. Это не только голубое небо над головой, горы и леса, но и молекулярный состав воды или бактериологический анализ почвы. Все, что нам дается в ходе наблюдения, суть явления. Не забудем, что получаются явления при непосредственном участии наших познавательных способностей.
Таким образом, то, что представляют собой вещи-в-себе, мы никогда не узнаем, в то время как с познанием явлений у нас нет никаких проблем, ведь мы сами поучаствовали в их создании.
Окончательный ответ на главный вопрос
Зная этот принцип, можно теперь вернуться к главному вопросу «Критики»: как возможно априорно-синтетическое знание? Ответ будет состоять в том, что оно возможно именно благодаря разделению мира на феномены и ноумены и трансцендентальному устройству наших познавательных способностей. Если мы сами организуем тот мир, в котором живем, то из опыта всегда можно дистиллировать две составляющие: то, что относится к нашим априорным способностям, и то, что действительно пришло извне, из мира ноуменального. Первая будет отвечать за априорную часть познания, а вторая — за синтетическую.
Таким образом, с одной стороны, знание действительно прирастает, приходит извне в качестве чего-то нового, а с другой — может быть абсолютно истинным, ведь мы не можем ошибаться в том, что привнесли сами. Оно всегда будет только таким и никогда другим. Как раз то, что мы сами добавили к знанию, а именно априорные формы наших познавательных способностей, и обеспечивает всеобщность и необходимость. В чем нельзя усомниться и что всегда выглядит для нас неизменным? То, через что мы сами воспринимаем вещи. Если априорные формы — это те очки, сквозь которые мы видим мир и которые нельзя снять, то они и будут самым несомненным, что мы знаем о мире. Они и будут законами этого мира. Это обстоятельство, в свою очередь, и дает возможность утвердить претензии науки, в том числе естественно-научного знания, на абсолютную достоверность. Ведь чудесность априорно-синтетического знания не только в его парадоксальности, но и в том, что благодаря ему только и возможна наука как синтез новизны и абсолютной доказательности.
До Канта еще только зарождающаяся наука уже испытывала значительные трудности, так как в случае правоты эмпириков знание обещало быть волнующе новым, но всегда лишь относительно истинным, а в случае правоты рационалистов абсолютные истины возможны, но их количество ограниченно. Кант же попытался убедить нас в том, что мы можем уверенно двигаться вперед в своем познании, если только не покидаем сферу опыта и не забываем, сколь многим этот опыт нам обязан. Отныне знание может быть и новым, и абсолютно истинным одновременно. А это ли не мечта всякого ученого?
Границы познания
Единственным ограничением, которое остается на пути триумфального шествия познания, — это безуспешные попытки выйти за пределы опыта и решить те задачи, которые «лежат по ту сторону всякого возможного опыта». В отличие от науки, для самой метафизики у Канта нет хороших новостей. Решение проблем, которые связаны с устройством самого познавательного аппарата или, если угодно, с попыткой не просто описать, а объяснить их устройство, обречено на провал. Но именно к этому обычно и тяготела метафизика. Между тем можно только применять наши способности к внешним впечатлениям, но нельзя применять их к самим себе. В противном случае рассудок будет запутываться и получать одинаково правдоподобные, хоть и противоположные, ответы на один и тот же вопрос — так называемые антиномии.
Проблемы, которые решала традиционная метафизика до того, как Кант указал на ее границы, по сути и являлись попытками постичь априорное с помощью самого априорного. Разум чувствовал, что владеет чем-то загадочным, но приписывал его миру философских истин, а не самому себе. Фактически же решая так называемые вечные вопросы философии, он спонтанно занимался собственной инвентаризацией. Четыре ключевых вопроса, которые метафизика пыталась решить с помощью рационально-логических средств, были, по-видимому, пустой тратой времени. Вопросы 1) возникновения мира, 2) делимости материи, 3) свободы воли или тотального детерминизма и 4) существования Бога нельзя решить при помощи теоретического разума. К некоторым из них может подступиться разве что практический разум — инстанция морального закона и нравственного чувства, присущих каждому из нас. Но этим должна заниматься другая, вторая «Критика» — «Критика практического разума», и это уже совсем другая история.
Источник: postnauka.ru