30.04.2021

Егор Сенников

Как и почему первая попытка организовать мир во всем мире после глобальной войны окончилась если не провально, то не особенно успешно — и почему события столетней давности до сих пор отражаются на мировой политике и жизни людей

Одиннадцатый час одиннадцатого дня одиннадцатого месяца. Сто один артиллерийский залп. Торжество победителей. Компьенский лес — и личный вагон маршала Фоша. Здесь руководители немецкой армии подписали перемирие. Фактически — согласились с капитуляцией. Германский кайзер отрекся. Австро-Венгрия разваливалась на части. Россия была охвачена Гражданской войной.

Так заканчивалась Первая мировая война — 11 ноября 1918 года. Союзнические газеты наперебой писали о том, что «прусский милитаризм» наконец-то повержен. Наконец-то заканчивалась самая масштабная война в истории человечества. В воздухе пахло порохом и надеждой.

Первая мировая окончила долгий период относительного либерального спокойствия — миропорядка, установившегося в Европе и мире после франко-прусской войны 1870 —1871 годов. Война охватила огромные пространства и стала событием, от которого действительно сложно было укрыться. Война шла повсюду — и теперь, когда в бесконечной череде насилия, кровопролития и убийств, революций и переворотов обозначился просвет, многие надеялись, что на останках разрушенного мира удастся построить новый. Более справедливый, честный и правильный.

В такое хотелось верить.

И, конечно, у всех держав-победительниц были свои планы, идеи и желания насчет послевоенного мироустройства. В полной мере их удовлетворить, наверное, было невозможно, но в определенных границах…

Нужны были переговоры и компромиссы.

В начале 1919 года Париж превратился в главную мировую столицу — здесь собрались ключевые политики стран-победительниц. Вместе они должны были придумать новый мир и перевернуть ужасную страницу в истории человечества. Как мы знаем в 2021 году, у них это не получилось. Более того, часть проблем, не решенных тогда, являются головной болью и для современных политиков.

Тем интереснее разобраться в том, как грандиозный замысел в итоге оказался столь малоуспешным.

Гости съезжаются

Перемирие в Компьенском лесу остановило Первую мировую войну, но не прекратило насилие. В каком-то смысле даже напротив, увеличило его количество — с уходом немцев с оккупированных территорий на востоке Европы здесь развернулись ожесточенные сражения за власть. Так описывал положение вещей в начале 1930-х годов американский историк Роберт Бинкли:

«В Восточной Европе повсюду шли сражения, но с юридической точки зрения войны не было; вдоль Рейна и Дуная было юридическое состояние войны, но фактически боевых действий не велось. Австрийцы и венгры утверждали, что их революции сделали их нейтральными и вывели их из войны без мирного договора; поляки и чехи считали, что их революции сделали их воюющими сторонами без объявления войны. Правительство Сербии отрицало свое существование и требовало признания себя союзниками как правительства Югославии. Итальянское правительство отрицало существование Югославии и рассматривало югославов как вражеский народ. Клемансо говорил, что не знает, является ли Люксембург нейтральным или вражеским государством, в то время как Мюллер причислял его к союзникам. Фош не мог решить, была ли Украина врагом или союзником [Антанты], хотя она была юридически нейтральной, а на самом деле выступала в качестве противника в районе Лемберга (Львова) и в качестве союзника — в Одессе».

Это лишь малая часть того хаоса, что начался в Европе и мире после окончания Первой мировой. От России и Финляндии до Анатолии и Кавказа, от Италии до Польши — всюду лилась кровь, свергались и устанавливались новые правительства, проходили этнические чистки, военизированные соединения стремились установить новый порядок. В колониях европейских государств тоже было беспокойно.

Во всем мире политики спорили: одни требовали немедленной помощи России, другие отвергали даже такую возможность; одни говорили о необходимости создания государства курдов, иных это и вовсе не волновало; кто-то грезил, что именно США теперь станут главной мировой силой (взамен морально небезупречных европейских держав), другие считали, что теперь мировая политика должна начать ориентироваться на Восток.

Однако споры, которые окружали «великую конференцию», ретроспективно кажутся в некоторой степени абсурдными. Главы великих держав, мечтавших перекроить мир и зажить по новым правилам, не только не находились в согласии друг с другом, но и на самом деле не обладали достаточной силой для того, чтобы новые правила, какими бы они ни были, стали законом для всего мира. Военная мощь Британии, Франции, США была огромной, но недостаточной; их представление о собственной значимости для решения мировых — преувеличенным; а их понимание того, куда они хотят привести мир, — расплывчатым и противоречивым.

4 декабря 1918 года из Нью-Йорка в Европу отправился фешенебельный океанический лайнер «Джордж Вашингтон» (иронично, что сам корабль был построен в 1908 году в немецком Бремене, а во время войны помогал США именно с Германией и бороться, перевозя солдат в Европу), в качестве эскорта его сопровождали линкор «Пенсильвания», десять других линкоров и двадцать эсминцев. На корабле был президент США Вудро Вильсон — он стал первым действующим американским лидером, который отправился в Европу.

К этому визиту многие мировые политики относились со скепсисом; один британский дипломат даже описал Вильсона как «дебютантку, готовящуюся к своему первому балу». В этом ироничном заявлении была доля правды: за годы Первой мировой войны США превратились в страну-кредитора, в страну, по праву считающуюся одной из великих держав. Теперь это право надо было подтвердить.

Перед тем как отправиться в Европу, Вильсон выступил перед конгрессом и заявил, что он считает долгом сыграть свою роль в послевоенном преобразовании мира. На корабле президента сопровождали многочисленные эксперты, иностранные дипломаты, советники; корабль находился на постоянной радиосвязи с США, чтобы глава государства был в курсе событий.

С собой в Европу Вильсон вез не только огромное количество политических советников, но и важные идеи, которые стали плодом работы большого количества ученых, исследователей и политиков. Так называемые «14 пунктов Вильсона», представлявшие собой основу для проекта мирного договора, были во многом революционными для своего времени, хотя в чем-то и весьма туманными и неясными для понимания.

Вильсон хотел ни много ни мало изменить мир и правила, по которым он жил. Никакой тайной дипломатии великих держав — вместо нее он предполагал учредить специальный орган, Лигу Наций. Сокращение вооружений, открытое решение колониальных споров, освобождение «всех русских территорий», создание независимой Польши, организация «общего объединения наций».

Идеализм? Чрезмерная вера в человечность? Хитрая политическая уловка? Скорее, всего понемногу. Однако Вильсон был хоть и важным, но далеко не единственным политиком, принимавшим решения по поводу послевоенного мира — и его точку зрения разделяли не все.

Премьер-министр Великобритании Ллойд Джордж был убедителен в представлении британской позиции. Его империя стремилась уничтожить Германию как морскую державу (соревнование двух стран до войны во многом стало одной из причин начала конфликта) и добиться укрепления своих позиций в Мировом океане (в этом их поддерживала и Япония). Кроме того, англичане планировали получить под свой контроль часть бывших немецких и османских колоний.

Премьер-министр Франции Жорж Клемансо (который, кстати, председательствовал на конференции), как и весь французский политический класс, был настроен еще радикальнее: он был уверен в необходимости ослабления и, в идеале, раздробления Германии, ее полной демилитаризации. Французы во время войны достигли тайного соглашения с Россией, в котором требовали, чтобы Эльзас и Лотарингия вернулись в состав Франции.

Впрочем, французские планы были еще более амбициозными: наблюдая крушение царской России, а затем Временного правительства, французы пришли к пониманию того, что им необходимо создать на востоке Европы политический блок (под своим патронажем), который мог бы сохранять в спокойствии беспокойный регион. Эти планы крайне беспокоили англичан, которые тратили немало сил и средств, стремясь им противодействовать.

Итальянцы, несмотря на победу в войне, понесли чудовищные потери, которые казались бы более логичными для проигравшей стороны. Они мечтали о репарациях, об увеличении Италии за счет территорий, отторгнутых у бывшей Австро-Венгрии.

Париж в 1919 году превратился в место притяжения всех людей, мечтавших повлиять на судьбы мира и желавших найти в этом будущем планеты место для себя. Представители суфражистских организаций из США и Великобритании, борцы за свободу Ирландии, лидеры антиколониальных движений, банкиры, журналисты, политики.

Город был еще полон знаков недавно закончившейся войны. На Елисейских Полях выставлялись захваченные немецкие орудия, улицы были переполнены беженцами и инвалидами.

Но Париж оставался Парижем: здесь бурлила жизнь, люди танцевали не только ставшее манией еще до войны танго, но и фокстрот, в кафе и ресторанах выпивали дипломаты и веселились проститутки.

И все было готово к долгой дипломатической борьбе.

Заседание начинается: споры над картой мира

Во многом Компьенское перемирие стало неожиданностью для воюющих сторон (большинство политиков было уверено в том, что война продлится еще как минимум год), и действовать было необходимо стремительно — вскоре после окончания войны армии начали демобилизовывать солдат, и у Антанты могло просто не хватить сил для того, чтобы провести свою волю в жизнь.

Разногласия между лидерами ключевых четырех стран-победительниц — Великобритании, Франции, США и Италии — проявились сразу. Сперва в Англии, куда приехал президент США Вильсон до прибытия во Францию. Американский лидер не любил британский империализм и не стеснялся обозначать свою позицию публично. А Ллойд Джордж считал американского президента религиозным фанатиком. Не лучше было отношение к ним обоим французского премьера Клемансо: он, будучи самым пожилым из всех ключевых фигур, не только считал себя более опытным политиком, а Францию наиболее пострадавшей стороной. Он со скепсисом относился и к самим лидерам союзных держав; говорят, что он так описал свое положение: «Я нахожусь между Иисусом Христом с одной стороны и Наполеоном Бонапартом — с другой».

До Первой мировой войны система взаимоотношений в Европе и мире строилась на сомнительном и хрупком равновесии крупнейших мировых держав. Их было восемь: Британия, Франция, США, Россия, Австро-Венгрия, Германия, Италия и Япония. Все они были связаны не только личными и дипломатическими отношениями, но и целой сетью тайных договоров и коалиций. Интересы государств были разносторонними, но в случае необходимости они могли действовать совместно — так, например, было в 1898—1901 годах, когда в Китае поднялось Боксерское восстание, подавленное общими силами Альянса восьми держав (командовал союзными войсками русский генерал Николай Линевич, он же в ходе операции взял Пекин).

В начале 1919 года уже все было совсем иначе. Четыре империи прекратили свое существование: Германия, Россия, Австро-Венгрия и Османская империя. Это привело к политическому хаосу на огромном пространстве — фактически от Германии до Владивостока. В России шла кровавая Гражданская война, а в Москве руководили большевики, которые открыто заявляли о стремлении к мировой революции и уничтожению капитализма.

Политический вакуум необходимо было заполнить новым влиянием. Все спорили о количестве делегатов на конференции, все считали себя представленными нечестно и бились за свои возможности. Сейчас кажется, что шанса собрать этот пасьянс успешно попросту не было.

Ключевых вопросов было два: первый по значению был германский, второй касался России и угрозы большевизма. Начали с первого: в следующие пять месяцев после открытия конференции страны работали именно над мирным договором с Германией. «Мы — лига народов», — заявлял Клемансо, подчеркивая, что решения, принятые в Париже, станут новым мировым законом. На самом деле, оба этих вопроса, стоявшие перед мировыми лидерами, оказались настолько глобальными, что решить их не было никакой возможности на протяжении всего последующего века — даже сегодня по большому счету ситуация не кажется окончательно разрешившейся.

Сразу после войны казалось, что Германия была самой серьезной проблемой — и, по сути, осталась таковой до самого 1990 года. Сильная Германия пугала своих европейских соседей милитаризмом и способностью строить невероятно мощную экономику. Германия-пария, Германия-изгой хоть и казалась соблазнительной идеей (особенно для французов), на практике представляла самую большую опасность для Европы — обиженные и ущемленные германские элиты, не желая мириться со своим статусом, были готовы на многое — тем более, что их больше не связывали дружеские или партнерские отношения со странами Антанты. В конечном счете именно парижская «маргинальность» Германии во многом и привела к тому, что спустя 20 лет после Первой мировой мир вновь оказался в глобальном конфликте.

Русский же вопрос был не менее сложным — в конкретный момент могло казаться, что его легко решить, на практике же он и сегодня до конца не решен. До Первой мировой войны (и в ее ходе) Россия казалась «слабым звеном в стане капитализма» (в таком духе позднее высказывался Ленин): с одной стороны, Российская империя была страной догоняющего развития, с другой — представлялась опасным перспективным конкурентом (прежде всего — для Британии). Ее последовательное развитие, как экономическое, так и политическое, представляло угрозу для старых европейских империй. Она была и Европой, и угрозой ее спокойствию — и к этой двойственности необходимо было каким-то образом найти ключ: придумать, как можно встроить ее в существующую мировую систему и в то же время не дать ей возможности занять в ней лидирующие позиции.

Очевидно, что задача по решению этих проблем и выработке единых правил была слишком амбициозной. Но это не остановило американского президента-визионера: Вудро Вильсон стремился как раз эти правила и очертить — для него центральным был мессианский вопрос о создании Лиги Наций, которая виделась ему идеальным способом устройства мирового правительства. Ллойд Джордж же и Клемансо были больше увлечены конкретным решением судьбы Германии, мало веря в способность Лиги Наций спасти мир от новых войн. К середине февраля устав Лиги Наций был не только сформулирован, но и одобрен Парижской конференцией — вскоре после этого Вильсон отбыл в США, чтобы добиться ратификации устава американским Сенатом.

Там его ждало политическое фиаско — американские законодатели не согласились ратифицировать устав. США так и не вступили в организацию, само появление которой предложил американский президент.

Параллельно проходил процесс выработки мирного договора с Германией; от процесса были отстранены немецкие политики, основной торг шел между Британией, Францией, США и отчасти Италией. Делу, впрочем, не способствовало постоянное отсутствие ключевых фигур: президент Вильсон отлучался в Соединенные Штаты почти на месяц; Ллойд Джордж уезжал в Лондон с 8 февраля по 14 марта; Клемансо был вынужден временно прервать свое участие в конференции из-за того, что на него совершил покушение анархист. Впрочем, как писала американская исследовательница Зара Штайнер, положение было непростым и тогда, когда они все-таки встречались:

«Клемансо, Ллойд Джордж и Вильсон обсуждали каждый пункт, а иногда и каждое слово статей, которые их волновали. Их разбирательства были неформальными, хаотичными и часто резкими. В какой-то момент Ллойд Джордж вскочил и схватил Клемансо за шиворот, вынудив Вильсона развести двух мужчин».

Добиться более-менее единой позиции удалось лишь к середине апреля. Хаотичный, полубезумный процесс согласования затягивался. Разные главы договора печатались по мере готовности, и немецкой делегации, которую пригласили в Париж для подписания договора, пришлось неделю ждать, пока текст в целом будет готов. Из-за спешки у представителей победителей не было возможности обозреть и утвердить текст в целом — они согласовывали его частями; многие члены делегаций впервые увидели договор за несколько часов до публикации и лишь тогда осознали, насколько он был жестким по отношению к Германии.

Многие испугались, что германская делегация не согласится с такими условиями и война начнется вновь.

Немцы были действительно шокированы предложенным соглашением — всю дорогу они надеялись, что рациональное и мягкое отношение президента Вильсона сыграет им на руку.

Требования были колоссальными. Германия должна была согласиться с практически полным сокращением своей армии, с огромными территориальными потерями в Европе (и потерей всех колоний), демилитаризацией Рура (этот ключевой промышленный регион фактически становился зоной влияния Франции), установлением новых границ на востоке и созданием Польши (включившей в свой состав Силезию), выплатить огромные репарации (об их сумме велись самые ожесточенные споры, продолжившиеся и после 1919 года, — общая сумма требований в конце концов составила 132 миллиарда марок, или 34 миллиарда долларов). Было совершенно неясно, как вообще будет возможно подписать такой договор, и победители в ужасе размышляли о том, что произойдет в случае отказа.

В Германии начался политический хаос, в котором правительству все-таки удалось возобладать: Учредительное собрание согласилось подписать договор. В Париже, Лондоне и Берлине многие выдохнули. Сама церемония подписания договора была назначена на 28 июня — пятую годовщину убийства эрцгерцога Франца Фердинанда в Сараеве, с которого и началась цепочка событий, сделавшая Первую мировую неизбежной. Сама процедура казалась немцам — да и не только им — унизительной, напоминавший злорадный триумф победителей над побежденными. На улицах Парижа, впрочем, было полно радостных людей, счастливых от того, что война наконец-то закончилась.

Был ли это финал? И да и нет. Решив (ну или, по крайней мере, сделав вид, что решив) германский вопрос, необходимо было приниматься за другие проблемы, которые в целом имели не меньшее, а то и большее значение, что и Германия. И их решать было гораздо сложнее. Требовалось привести в порядок положение дел в Восточной Европе, решить проблему Балкан, найти возможные ответы на вызов большевизма. Этот совершенно непосильный труд взвалила на себя конференция, участия в которой, впрочем, ключевые политики уже не принимали — все решалось в комитетах и кулуарах.

Правила будто чертились на песке. Создавались малореальные проекты, обсуждались перспективы, в реальность которых не верили сами участники дискуссий. В Турции, например, прямо не согласились с той судьбой, которую ей уготовили в Париже, — восстание, одним из лидеров которого стал Кемаль Ататюрк, покончило с дискриминационным (по мнению турок) мирным договором.

Усилия в отношения России (как дипломатические, так и военные) тоже не дали результата. В Восточной Европе влияние Франции и Англии было серьезным, но не безусловным. Проблема же коммунизма не исчезла, а лишь увеличивалась в объемах с течением времени — временным ответом на нее стали всевозможные фашистские режимы межвоенного периода, но они оказались недолговечными.

Снять вопрос с повестки удалось лишь в 1991 году, после распада СССР. Однако российский вопрос на столе остался — и даже спустя 30 лет после смерти Советского Союза кажется неразрешимым. Причем представляется он таким и в Москве, где не желают довольствоваться тем положением, в котором Россия оказалась по итогам холодной войны, и в столицах бывшей Антанты.

Действия союзников по отношению к Восточной Европе были даже еще более хаотичными, чем по отношению к Германии. Все осложнялось еще и тем, что у Антанты не было там больших войск. Мирные договоры, заключенные с другими проигравшими державами (Австрией, Венгрией, Болгарией и Турцией), были даже еще более жесткими, чем Версальский договор с Германией, и, наверное, столь же невыполнимыми.

Этнические границы не совпадали с политическими, взвешенные решения принимались с большим трудом, споры между победителями сотрясали конференцию (дошло до того, что делегация Италии, уязвленная тем, что ее надежды и вопросы были просто проигнорированы, покинула Париж), и, что хуже всего, решения, принимавшиеся в Париже, на самом деле мало влияли на то, что происходило на местах. Если во французской столице говорили о договорах и праве, о законах и порядке, о финансах и экономике, то на местах все решали грубая сила и право первого. Каждое решение в Париже словно вызывало все больше хаоса на местах.

Процесс, закончившийся в 1920 году, не увенчался, да и не мог, наверное, увенчаться успехом. К подписанным договорам все относились со скепсисом — и общее мнение было такое, что будущей войны избежать не удастся, так как противоречия, накопившиеся в мировой политике, были слишком глубокими, а Парижская конференция их лишь только усугубила.

Дальше — прочерк

Спустя 100 лет после окончания первой попытки создать некие универсальные мировые правила игры легко рассуждать о ее провале. Да, Парижская конференция не смогла дать ответов на все вопросы, которые стояли перед ней. Да, ее влияние оказалось ограниченным, а решения принимались параллельно тому, что реально происходило в мире и Восточной Европе. Справедливо и то, что созданная в результате работы конференции Версальско-Вашингтонская система оказалась нестабильной, непостоянной и в конечном счете недолговечной.

Ни один из договоров, подписанных в ходе конференции, не был ратифицирован в США — из-за того, что все они содержали в себе устав Лиги Наций, который Сенат утверждать не собирался. Лига Наций так и не стала площадкой для решения всех споров — без США ключевые решения там были за Англией и Францией, и, таким образом, какие-то серьезные решения могли проводиться в жизнь, только если интересы двух этих стран совпадали, что происходило не очень часто.

В конце концов послевоенное мироустройство походило на балансирование на тонком канате. Россия, вопрос о которой нависал над конференцией, но так и не был решен, была отвергнута от участия в решениях судьбы мира. То же произошло и с Германией (что как раз и сблизило Советскую Россию с Германией, которые, как выяснилось вскоре, могли прекрасно сотрудничать и без Лиги Наций). Этническая чересполосица в Восточной Европе угрожала стать постоянным очагом конфликтов. В конце концов и половинчатые решения касательно колоний и доминионов европейских держав, а также создание подмандатных территорий из бывших колоний Германии и османов лишь укрепили антиколониальные настроения.

Благой либеральный порыв оказался сметен ворохом проблем, споров и неурядиц, а затем и погребен под неустройством, спорами и экономическими неурядицами.

Современные историки все чаще склонны рассматривать период 1914—1945 годов как один растянутый во времени конфликт, начавшийся с выстрела в Сараеве и закончившийся разгромом Квантунской армии в Маньчжурии и атомными бомбардировками Хиросимы и Нагасаки. В этом взгляде немало справедливого — и с такой позиции Парижская конференция была лишь небольшой передышкой на большом пути.

Весь XX век был прожит миром в тени Великой войны — как самого конфликта, так и амбициозной попытки покончить со всеми ее кризисами одним махом. Германия, изгнанная из стана «великих держав», провела столетие в постоянных попытках в него вернуться. И даже разделение на оккупационные зоны не поставило креста на этих устремлениях — в 1990 году в центре Европы возродилась единая Германия, а спустя три десятилетия она занимает ключевые позиции не только в Европейском Союзе, но и распространяет влияние в мире (а уж об экономическом доминировании в Восточной Европе и говорить нечего).

Россия, которая представляла для участников Парижской конференции большую загадку, весь XX век прошла в антитезе к Западу, пусть и сближаясь с ним в некоторые моменты. После Второй мировой войны казалось, что ее статус как страны-победительницы и основательницы ялтинско-потсдамской системы бесспорен. Но прошло четыре десятилетия с 1945 года — и вновь после слова «Россия» появился большой вопросительный знак. Есть ли ответ на этот вопрос и каким он может быть (станет ли Россия когда-либо органичной частью мировой системы или продолжит попытки строить какую-то ей альтернативу — вопрос непредрешенный), неясно.

А главное, что в наши дни, как и во время Первой мировой, грубая сила и политическое доминирование вновь кажется многим ответом на вопросы, которые стоят перед человечеством. Хотя после создания ООН долгое время могло казаться, что, несмотря на противоречия, либеральный мир возможен (а некоторые верили в него настолько, что считали, что серьезные конфликты никому не грозят). В 2021 году такой наивный взгляд трудно воспринимать всерьез.

Париж, конечно, был не лучшим местом для того, чтобы подводить итоги конфликта. Наследие войны, горе Франции, где чуть ли не в каждой семье был раненый, убитый или пленный, ярость столичной прессы — все это не помогало преодолевать разногласия. После лета 1919 года, когда договор с Германией был подписан, город начал пустеть: дипломаты уезжали, отели открывались и начинали работать в спокойном режиме, а проститутки жаловались, что работы становится все меньше.

Никто не был доволен тем, что произошло. Вудро Вильсон, уезжая из Парижа, сказал жене: «Что ж, девочка, с этим покончено, и, поскольку никто не удовлетворен, я надеюсь, что мы заключили справедливый мир; но все это в руках богов». Клемансо перестал быть премьер-министром в начале 1920 года, Ллойд Джордж остался на своем посту до 1922 года.

Летом 1919-го, когда Версальский мир лишь подписывался, Адольф Гитлер проходил курсы агитаторов, чтобы бороться с большевизмом в армии, и читал антисемитскую литературу; уже в сентябре он придет на заседание Рабочей немецкой партии. Ленин и ведомые им большевики в 1919 году были близки к поражению в Гражданской войне, но смогли изменить положение; Сталин, который уже через несколько лет встанет у руля ВКП(б), пока что набирал вес, конфликтовал с Троцким и перемещался с одного фронта Гражданской на другой. Весной того же года бывший итальянский социалист Бенито Муссолини основал Итальянский союз борьбы — будущую Фашистскую партию; к власти он доберется уже через три года. В Будапеште, пораженном суровостью Трианонского договора (Венгрия потеряла две трети своей территории), зрел авторитарный режим под руководством Хорти. Во главе Турции встал Кемаль Ататюрк, — он решил попросту проигнорировать договор, усекавший страну до предела, начал войну против Антанты — и победил в ней. В 1920 году Франклин Рузвельт впервые попробует избраться вице-президентом — неуспешно.

Все то, что будет разрывать мир через десятилетие, было уже в 1919 году. Претензии, этнические конфликты, экономические неурядицы, инфляция, войны, насилие, угроза большевизма и революции. Все было здесь. И, пожалуй, если за что и помянуть Парижскую конференцию добрым словом, так за то, что впервые была предпринята попытка договориться. Пусть криво и косо, пусть с постоянными остановками и разногласиями, но именно тогда появилась надежда на то, что мир действительно можно сделать более справедливым и спокойным местом.

Надежда быстро сменилась разочарованием. У победителей не получилось. Многое, впрочем, было за пределами их возможностей — и политических, и военных, и экономических.

«В конце концов, было то, что было; прежде всего, все это было результатом взаимодействия людей, и, как следствие, итог был несовершенен, — признавал Клемансо. — Мы все делали всё возможное, чтобы работать быстро и хорошо».

Источник: ТАКИЕ ДЕЛА https://takiedela.ru/2021/04/khudoy-mir-pered-dobroy-ssoroy/