12.05.2021

Александр Евлахов

       «Быть честным и остаться в живых- это почти невозможно». Эта великая фраза, сказанная Джорджем Оруэллом, по сути стала известна нам лишь после его смерти. Как, впрочем, и многие его произведения, и необычайные подробности его жизни.

 На подаренной мне книге «Оруэлл. Неприступная душа» ее автор Вячеслав Недошивин написал: «Саша! Очень рад, что ты пришел- мой издатель!».

Хочу пояснить, что пришел я тогда на презентацию его книги в «Гуманитарный и политологический центр «Стратегия», созданный Геннадием Бурбулисом, в котором традиционно бываю на различных интересных встречах. А на этой встрече я просто не мог не оказаться.

Вячеслава Недошивина я знаю давно, и он всегда поражал меня своими творческими возможностями и необыкновенной увлеченностью. К этому добавлю, что он, лучший в нашей стране оруэлловед, еще одним подтверждением чего и стала «Неприступная душа»,- пожалуй самая полная биография Оруэлла из кем-либо написанных.

Правда, обращение автора ко мне- «издатель» касается совсем другой, но по сути тоже его книги.  

         Это вышедший в 2014 году в Издательстве «Знание» при поддержке Фонда «Президентский центр Б.Н.Ельцина» сборник «Наперекор порядку вещей», включивший четыре документальных и никогда не публиковавшихся в нашей стране произведения Джорджа Оруэлла. Именно Вячеслав Недошивин познакомил меня с переводчиком Верой Домитеевой , назвавшей переведенные ей тексты «четырьмя хрониками честной автобиографии», написал вступительную статью и послесловие к этому сборнику.

    Теперь, прочитав вторую книгу Недошиина, я многое себе уяснил. Во- первых, то, что он шел к «Неприступной душе» практически на протяжении всей жизни. Безусловно, когда еще мальчишкой он пришел в ленинградскую молодежную газету «Смена» и, получив от кого- то из коллег запрещенного, «самиздатовского» Оруэлла, о чем так любит вспоминать, он шел еще только к писателю, а не к книге о нем. Но, ведь не приди он тогда к писателю, то, как банально это ни звучит, не было бы и книги о нем. Однако, вне всякого сомнения, прямой дорогой к написанной книге Вячеслав Недошивин шел, когда в 1982 году оказался в аспирантуре Академии Общественных Наук и избрал темой кандидатской диссертации современные антиутопии, в которой впервые в СССР научно проанализировал роман Оруэлла «1984», а позднее выступил в качестве его переводчика. Да, Академия была при ЦК КПСС, но там дозволялось говорить и писать свободно, как тогда нигде. Его тема была уникальной, и Недошивина оставили преподавать в ней на кафедре теории и истории культуры. Кто- то скажет, что полтора года с августа 1991 по март 1993 года, когда он стал советником и пресс секретарем едва ли не второго должностного лица в стране Госсекретаря РФ Геннадия Бурбулиса,- на пути к книге- очевидная остановка. Но это не так, пойдя во власть, и, получив возможность «включенного наблюдения», Недошивин лучше поймет, что власть, пусть на короткий период, но даже в нашей стране не обязательно оригинал для сатирической повести «Скотный двор».  

        Во- вторых, прочитав книгу «Оруэлл. Неприступная душа», я понимаю ее первичность по отношению к книге «Наперекор порядку вещей». «Неприступная душа» выступает здесь в качестве путеводителя к каждой из четырех хроник, и без такого путеводителя особенно не обойтись, читая четвертую, испанскую хронику. Ценность книги Недошивина в том, что он позволяет нам увидеть не только жизнь этого уникального писателя, но и панораму мира, окружавшего его в тот или иной период, ознакомиться не только с тем, что знал Оруэлл, но даже с тем, чего он в принципе не мог знать. На презентации Вячеслав рассказал об истории создания и написания книги, а также о том, как первоначально ее планировалось издать в серии «ЖЗЛ» и почему это не удалось из-за большого объема. Могу сказать одно: хорошо, что не удалось. Описание внешней среды, окружающей «замечательного человека» в этой серии считается приемлемым, как правило, если он- политический деятель. Если же это писатель, то будь готов читать о нем самом, его семье и друзьях. И, раз уж автор в дарственной надписи обращается ко мне, как к издателю, то и говорить мы будем, в основном, о периоде жизни Оруэлла, очерченном этими четырьмя автобиографическими хрониками из первой книги.

     Интересно, что открывающее книгу «Наперекор порядку вещей» первое эссе «Славно, славно мы резвились» было написано Оруэллом в 1947 году, за три года до его смерти, а опубликовано на его родине только в 1968 году, когда скончались некоторые из «героев» его произведения, превратившие подготовительную школу Англии в нечто среднее между описанной Николаем Помяловским бурсой с ее издевательствами и худшими традициями армейской «дедовщины». Оруэлл говорил одному из друзей, что именно страдания мальчика в школе св. Киприана- аналогию беспомощности перед тоталитарной властью, он перенес в фантастический мир его антиутопии «1984».

      В престижном аристократическом Итоне, в котором после подготовительной школы окажется Оруэлл, произошла как выражается Недошивин, «неузнанная встреча» двух великих будущих антиутопистов. Французский язык ему там будет преподавать Олдос Хаксли , которому, кстати, было немногим больше двадцати лет. По окончании образования Оруэлл (точнее, тогда еще Эрик Блэр) сдает экзамены на полицейского и девятнадцатилетним юношей почти двухметрового роста отправляется в Бирму, чтобы три года прослужить там. След этого периода его жизни отражен в романе «Дни в Бирме». В книге «Оруэлл. Неприступная душа» Недошивин отмечает, что Малькольм Маггеридж, который станет редактором юмористического журнала Punch в предисловии к одному из изданий этого романа написал, что «уже там он увидел не одного, а «двух Блэров»: как бы раздвоенного, раздернутого надвое писателя. Эрик каялся перед ним, что однажды «ударил туземца», но в то же время испытывал определенное удовлетворение от собственной твердости…И если в политических взглядах Оруэлл уже был горячим антиимпериалистом, то в жизни все еще лелеял романтические представления о строителях империи. Но ошеломительным было другое. Когда исследователи добрались до первых набросков «Дней в Бирме», они обнаружили, что фамилия главного героя была не Флори, а Оруэлл (название речки, в которой еще мальчишкой онловил рыбу).

      Уже под этим именем писатель на три года спускается в подземелье человеческой жизни, описанное им во втором произведении сборника «Наперекор порядку вещей», знаменитой документальной повести «Фунты лиха в Париже и Лондоне», опубликованной в 1931 году и ставшей хронологически первой книгой писателя. Некоторые его биографы считают, что взять это имя его побудило нежелание того, чтобы в исследователе «социального дна» его родители узнали своего «благовоспитанного» сына.  Важнее, впрочем, другое. В этой книге Оруэлл заявляет о ненависти к угнетению, приверженности равноправию, о своих социалистических взглядах, верным которым останется до конца жизни.

     Сменив приличную одежду на обноски и кепку, он ночует с бомжами и нищими под мостами Темзы, а потом, уезжает в Париж. Конечно он видит совсем не тот Париж, который находясь там практически одновременно с ним Хемингуэй описал в «Фиесте» и «Празднике, который всегда с тобой». Вначале его банально обокрали, воспользовавшись услугами девицы, которую он подобрал в кафе и поселил у себя. Потом с температурой под сорок он попадает в бесплатную муниципальную больницу. Спас его в те дни русский эмигрант Борис-бывший белый офицер, отставной официант одного из парижских отелей. Он показывает Джорджу фотографии времен своего славного военного прошлого, когда мог себе позволить снимать люкс в «Отеле Эдуард VII», перечисляет все «должности», которые занимал там впоследствии: ночного сторожа, кладовщика, смотрителя клозета и наставляет: «Победа с теми, кто не сдается! Выше нос!». По оценкам Недошивина, «дорогому Борису» посвящена если не половина, то добрая четверть книги «Фунты лиха». «Вообще русские,- пишет Оруэлл,- народ выносливый, крепкий в работе, терпевший злоключения гораздо лучше, нежели это удалось бы англичанам тех же сословий». И продолжает, как они вместе жевали горбушки, брились двухмесячным лезвием и спали на полу в чердачных номерах.

-К писательству, говоришь, тянет? — гремел баском Борис. –Это трепотня. Писателю один путь- жениться на дочке издателя. А вот официант из тебя получился бы отменный. У тебя главное, что нужно: ростом высок и по- английский говоришь. Поживешь наконец по- человечески. Не тушуйся, помни правило маршала Фоша : «Атакуйте! Атакуйте! Атакуйте! До официанта он так и не дорастет, а вот мойщиком посуды станет. Даже книгу первоначально хотел назвать «Дневник посудомоечной машины». Долго ли он смог бы с «другом Борисом» пробыть в Париже, сказать трудно. Однако, когда получает от приятеля из Лондона письмо о том, что для него есть работа репетитором- «присматривать за врожденным дебилом», ни минуты не раздумывая пускается в путь.

       Его политические взгляды становятся довольно заметными, и лондонский «Клуб левой книги» заказывает Оруэллу командировку на Север Британии в шахтерские городки и поселки, с целью рассказать о беспросветной, почти скотской жизни горняков. Так появляется третья книга, включенная нами с Вячеславом Недошивиным в сборник «Наперекор порядку вещей»,- «Дорога на Уиган- Пирс». Кроме репортажа о горняцкой жизни в ней есть и исповедь о жизненных ценностях самого писателя, признание в том, что его сильнее всего тревожит. Это нарождающийся в мире фашизм и продажность даже левых партий.

    Оруэлл становится настоящим «беглецом из лагеря победителей», как назвал его Ричард Рис , друг писателя. «В начале 30-х,- напишет Рис,- волна истерического преклонения перед Россией захлестнула английскую интеллигенцию, толкнула многих ее представителей в ряды коммунистической партии. Эта вспышка отчасти давала разрядку тому искреннему и оправданному чувству беспомощности, которое было вызвано картиной массовой безработицы. Однако писатель хорошо понимал, что, пламенно борясь на словах за права беднейших классов, даже «раскоммунистические» партии Запада никогда не поступятся своим благополучием и стандартами жизни, к которым привыкли. Он также сознавал, что «всякий писатель, который становится под партийные знамена, рано или поздно оказывается перед выбором- либо подчиниться, либо заткнуться…». Ни того, ни другого делать «беглец из лагеря победителей» не собирался, а потому одним из первых оказался в рядах добровольцев, ринувшихся в Испанию, когда там вспыхнул фашистский мятеж Франко.

Оруэлл писал: «18 июля 1936 года, в день начала боев в Испании, все антифашисты Европы вздохнули с надеждой. Казалось, наконец- то демократия попытается противостоять фашизму». Однако уже через месяц после мятежа почти половина Испании оказалась «под Франко».

Когда же 25 июля Франко отправил гонцов с письмом к Гитлеру, прося того о поддержке, Долорес Ибаррури выступила по радио с историческими словами «Но пасаран!»- «Они не пройдут!».

То, что в этой войне и впрямь решалась чуть ли не «судьба человечества», считал и Лев Троцкий, который первоначально собирался даже переправиться в Испанию, чтобы лично возглавить движение и превратить гражданскую войну в «общеевропейскую перманентную революцию». Но, более тщательно взвесив ситуацию, от этой идеи отказался. Однако, не отказался от своего стремления оказаться среди сражающихся в Испании Оруэлл.

      Итогом этого его порыва станет «Памяти Каталонии» — четвертая документальная повесть, вошедшая в книгу «Наперекор порядку вещей». Любопытная подробность, отмеченная Недошивиным — в Испанию он едет через Париж, нанеся визит его тогдашнему кумиру, уже прославленному писателю Генри Миллеру — автору «Тропика Рака», названного «порнографическим». По отношению к происходящему два писателя вовсе не единомышленники. Миллер- любил мир таким, каков он есть. Оруэлл- «горел желанием воевать, если цель войны казалась ему справедливой…». В качестве жеста примирения Оруэлл принимает от Миллера «в качестве вклада в республиканское дело Испании» его вельветовую куртку, которая хоть и «не пуленепробиваемая, но будет держать носящего ее в тепле».

Недошивин же на презентации его книги «Оруэлл. Неприступная душа», связал этот эпизод с современным рейтингом «100 великих книг мира», согласно которому Генри Миллер с его «Тропиком Рака» занимает 82 место, а Оруэлл с антиутопией «1984» — второе, вслед за «Войной и миром» Льва Толстого и перед «Уллисом» Джеймса Джойса .

            Точно так же, как основная масса наших, даже «продвинутых» соотечественников, из произведений Оруэлла наряду с «1984» знает только его сказку «Скотный двор», большинство из них знает лишь две силы, боровшиеся в Испании в гражданской войне: силы республиканской Испании в лице правительства, поддерживаемые интербригадами , и силы испанской военно- националистической диктатуры под предводительством генерала Франсиско Франко. Однако Оруэлл, оказавшись в Каталонии, (вновь став Блэром, бакалейщиком) окажется свидетелем и участником событий, о которых даже не подозревал, но которые подробно опишет в «Памяти Каталонии».

       Прежде всего, Оруэлл, как оказалось, ошибся с рекомендацией. Он знал, что для проезда в Испанию нужна рекомендация от «левых». Вот и обратился за ней к «главному коммунисту», генсеку британской компартии Гарри Поллиту. Тот к его политической надежности отнесся с некоторым подозрением и спросил, думает ли он присоединиться к интербригадам? Но Оруэлл, ненавидя ограничения, в реультате обратился к британской Независимой рабочей партии. Там вопросов задавать не стали и дали рекомендательное письмо к своему представителю в Барселоне Макнейру. Проблема оказалась в одном- тесных связях британских рекомендателей с испанской партией ПОУМ- Объединенной марксистской рабочей партией, наполовину анархистской. Именно ее потом с подачи СССР объявят «троцкистской», а ПОУМовцев станут уничтожать с помощью НКВД как якобы «пятую колонну».

     Барселона была «мотором» социалистической революции, где в июле, еще до путча Франко, разгорелись уличные бои, жертвами которых стали три тысячи человек. Тогда же под контроль анархистов и ПОУМ перешли все предприятия, административные здания, отели и даже телефонная станция. А в новом правительстве Каталонии объединились левая республиканская партия, две организации анархистов, а также коммунисты, представленные двумя враждующими партиями- антисталинской ПОУМ, поддержавшей анархистов и просталинской ПСУК (Объединенной социалистической партией Каталонии). Более того, лидер ПОУМ Андрес Нин стал в каталонском правительстве министром юстиции и создателем собственных боевых отрядов- милиции при ПОУМ.

        Об этих подробностях Оруэлл, разумеется, не знает и восторгается встретившей его Барселоной.

«Я впервые дышал воздухом равенства,- запишет он. –Я впервые находился в городе, власть в котором перешла в руки рабочих…». Почти все магазины, отели, кафе были реквизированы и обвешаны красными знаменами, либо красно- черными флагами анархистов. В парикмахерских бросались в глаза плакаты, возвещавшие, что парикмахеры «больше не рабы». Оруэлла как пацана отчитал управляющий отелем за попытку всучить лифтеру чаевые — они были запрещены законом! И никто не говорил больше «сеньор» или «дон», все обращались друг к другу «товарищ».

 Ожидая в штабе ПОУМ представителя британской Независимой рабочей партии Макнейра, Оруэлл, общаясь с его помощником, уловил брошенное вскользь удовлетворение от того, что он оказался с ПОУМ, а не с коммунистами. Появившийся же наконец Макнейр, первым делом осведомился, не стал ли Оруэлл сталинистом. И, не дослушав объяснений, предложил поработать в его штаб- квартире, потом побывать на фронтах и позже написать книгу. От штабной работы Оруэлл отказался (секретарем Макнейра станет жена Оруэлла, догнав его в Испании). Командир милиции ПОУМ, к которому его отвели, тут же сообщил, что воевать писателю предстоит на Арагонском фронте. Это было первым, что Оруэлл был способен понять: «он будет наконец воевать». Все остальное вызывало у него сплошные вопросы. Почему в ПОУМ обрадовались, что он не окажется на стороне коммунистов,- разве тот «карнавал революции», который он видел на улицах не дело рук коммунистов? Почему интербригады, которые формировались Коминтерном из тысяч таких же европейских и даже американских добровольцев противопоставлялись милиции ПОУМ? Почему его спросили, не сталинист ли он?

     Разумеется, было много такого, о чем ни «бакалейщик» Блэр, ни писатель Оруэлл в одном лице, отправлявшись воевать, не знали. Но нам, желающим понять мысли и действия писателя, знать это просто необходимо. Все это «многое» подробно и доходчиво во второй главе фундаментального биографического исследования «Оруэлл. Неприступная душа» объясняет Вячеслав Недошивин. Здесь я вынужден извиниться перед читателями за слишком подробный его пересказ и цитирование, однако другого пути у нас просто нет.

 Прежде всего, Оруэлл, конечно, ничего не знает о тайных переговорах по поводу передачи СССР на хранение золотого запаса Испании нового советского посла Марселя Розенберга, прибывшего в Мадрид в конце августа 1936 года с группой советников, включая руководителя военной разведки Яна Берзина. Просьба «принять на хранение» поступает от премьер- министра Испании Ларго Кабальеро. И СССР соглашается «принять на хранение» 635 тонн золота «в качестве оплаты» за будущее вооружение. А 15 октября 1936 года резидент НКВД в Испании генерал Александр Орлов получает шифротелеграмму от наркома Николая Ежова :

«Совместно с полпредом Розенбергом организуйте отправку золотого запаса Испании. Используйте для этой цели советское судно. Операцию следует провести в абсолютной тайне. Если испанцы потребуют от вас расписки, откажитесь и объясните, что формальная расписка будет выдана Госбанком в Москве. На вас возлагается персональная ответственность за успех операции…Иван Васильевич».

Так секретные депеши подписывал Сталин. (в общем, как Иван Васильевич в фильме Рязанова менял профессию, так Иосиф Виссарионович в процессе работы менял имя и отчество.) На один пароход все ящики с тоннами слитков не уместились, и из военной базы «Картахена», с перерывами в сутки, в Одессу вышло четыре судна: «КИМ», «Кубань», «Нева» и «Волголес». Вскоре, все участники этой «операции» по разным поводам были расстреляны: и М.Розенберг, и Я.Берзин, и министр финансов СССР Г.Гринько, и торгпред в Испании, а в действительности сотрудник НКВД А.Сташевский, и зам. наркома иностранных дел Н.Крестинский, подписавший в Москве акт о приемке золота. А СССР три года в счет слитков поставлял оружие в объемах, как отмечает автор, существенно меньших, чем поставляли фалангистам западные страны.

    К появлению Оруэлла в Барселоне в декабре 1936 года, в Испанию прибыло около 20 тысяч добровольцев из 54 стран. Потом приедут еще 20 тысяч. При этом помощь республиканцам людьми и оружием, со стороны СССР, как отмечает Оруэлл, бесстыдно преувеличивалась. «Из всего нагромождения лжи, напишет потом Оруэлл в статье «Вспоминая войну в Испании»,- достаточно взять лишь один факт- присутствие русских войск. Довольно скоро всем вбили в голову, что численность советских частей в Испании составляет чуть ли не полмиллиона». «А на самом деле,- возмущался Оруэлл,-никакой русской армии в Испании не было. Были летчики и другие специалисты — техники, может быть, несколько сот человек, но не было армии. Это могут подтвердить тысячи сражавшихся в Испании иностранцев.»

    Теперь, отмечает Вячеслав Недошивин, доподлинно известно: среди советских добровольцев в Испании воевало всего 160 летчиков, примерно такое же количество танкистов и моряков и 2044 специалиста. Другое дело- наши спецслужбы. Этих действительно было многовато на каждый квадратный километр, и вели они себя почти по- хозяйски. Школы диверсантов, учебные лагеря, тайные тюрьмы «для врагов», даже собственный секретный крематорий, который позволял НКВД «без следов избавляться от жертв»,- все это разворачивали именно наши спецслужбы. Оруэлл симпатизировал социализму, но видел, как орудовали в Испании агенты НКВД во главе с Александром Орловым. С осени 1936 года они создавали в стране атмосферу террора: все левые партии за исключением коммунистов, подчиненных Москве, были объявлены пособниками фашистов и троцкистов, которые расстреливались. Фактически Оруэлл, еще не приехав в Барселону уже стал врагом СССР. ПОУМ, как военная сила, насчитывая в то время порядка 50 тысяч штыков, была еще нужна, а вот как сила политическая была не просто вредна- опасна. Она была за социалистическую революцию, причем совсем не ту, что победила в России. А партийная газета ПОУМ «Баталья» («Борьба»), не желая подчиняться никому, первой в Испании, до и в мире честно публиковала «правду о московских процессах, называя Сталина «кровавым диктатором».

               К отправке на фронт Оруэлла, в составе примерно тысячи мужчин, готовили в так называемых ленинских казармах.  И очень быстро оказалось, что «бакалейщик» Блэр подготовлен к войне значительно лучше необученных каталонских новобранцев. «Если бы у нас была сотня таких людей, как он, мы бы выиграли эту войну», — скажет о нем командир милиции Хосе Ровира представителю британской Независимой рабочей партии Макнейру, когда оба, посетив казармы, увидят, как этот «штатский писатель…бодро занимается с группой испанцев». А потом их встретит фронт под Сарагосой, в двухстах километрах от Барселоны. Когда их построили, отряд возглавил Жорж Копп, командир третьего полка. Этот кряжистый бельгиец по паспорту, но русский по рождению станет его другом, а потом, женившись на сестре жены брата еще и родственником. Когда случилась первая ночная атака фашистов, Оруэлл поймал себя на том, что вообще-то страшно испугался. Здесь, на Арагонском фронте, он проведет почти четыре из шести испанских месяцев, и почти сразу выведет свою «формулу» окопной жизни: «Дрова, еда, табак, свечи и враг»

. «Противник, — пояснит он,- это далекие черные букашки, изредка прыгающие взад и вперед. По- настоящему обе армии заботились лишь о том, как согреться…Мы воевали с воспалением легких, а не с противником».

На весь гарнизон в сто человек имелось двенадцать шинелей, которые выдаются часовым. «С удивительной быстротой,- запишет он,- привыкаешь обходиться без носового платка и есть из той же миски, из которой умываешься. Через день- два перестает мешать то, что спишь в одежде». Через три недели к ним в подкрепление прислали почти три десятка англичан; всего на стороне ПОУМ воевало чуть больше восьми сотен иностранных добровольцев. (Здесь автор исследования «Оруэлл. Неприступная душа», приводит любопытную статистику. Согласно ей, в страну прибыло 40 тысяч, большинство из которых воевало в интербригадах, причем французов было в пять раз больше, чем англичан. В анархистских подразделениях численность иностранцев не превышала 2000 человек. На стороне франкистов иностранных добровольцев, включая 150 русских белоэмигрантов, воевало не более 5 тысяч человек.)

      «Все подходило к концу,- пишет Оруэлл,- башмаки, одежда, табак, мыло, свечи, оливковое масло. Наша форма разваливалась, многие бойцы носили вместо ботинок сандалии на веревочной подошве. К этому времени моя жена приехала в Барселону… Но и в Барселоне тоже ощущался недостаток продуктов, в первую очередь, табака».

Тем не менее апрель для него начался неплохо. Пробыв на фронте 115 дней, Оруэлл приехал на несколько дней в отпуск, в Барселону, где его ждала жена Эйлин. Барселоны он не узнал. За три месяца полностью исчезла «революционная» атмосфера.

«Шикарные рестораны и отели были полны толстосумов, пожиравших дорогие обеды, в то время как рабочие не могли угнаться за ценами на продукты…Исчезли «революционные» обращения, вернулись «сеньор» и «вы». Вернулись чаевые, открылись публичные дома…».

По книге Оруэлла мы знаем: именно «вторая война» в центре далекой от фронтов Барселоны 3 мая 1937 года, перевернет его сознание. Ничего этого он не должен был увидеть, вернувшись из отпуска на фронт в конце апреля. Однако, приехав в отпуск практически босиком, он заказал себе новые башмаки, которые к концу апреля оказались не готовы. А, не провозись с ними мастер лишнюю неделю, уехав на фронт, не увидев баррикад и уличных боев, писатель, предполагает Недошивин, возможно, поверил бы в официальную версию событий и мог бы перейти под командование коммунистов, чтобы принять участие в обороне Мадрида.

       Но случилось иначе. В одну из последних апрельских ночей Оруэлла разбудили выстрелы. Утром выяснилось: убили руководителя крупнейшего объединения профсоюзов. По слухам, он конечно, знал о стычках на улицах и облавах на анархистов. Но не знал главного, что по требованиям Москвы разорваны мирные договоренности между главой ПОУМ Андресом Нином и руководителями компартии Хосе Диасом и Долорес Ибаррури, что коммунисты потребовали закрыть газету ПОУМ «Баталья», которая обвиняла их в создании «тайных» тюрем. Не был он в курсе и того, что операторы центральной телефонной станции Барселоны, сославшись на перегруженность линий, отказались соединять президента республики с главой каталонского правительства, чем еще больше обозлили центральную власть против анархистов и ПОУМ.

      Все стало понятно, когда 3 мая отряд полиции захватил телефонную станцию. Это стало сигналом профсоюзам и анархистам к всеобщей стачке, которая в считанные часы переросла в восстание. В «Континенталь», а потом в комитет ПОУМ Оруэлл добирался перебежками.  Оттуда по приказу Коппа он тотчас отправился на крышу кинотеатра «Полиорама», расположенного напротив здания ПОУМ. Ныне, пишет Недошивин, на крышу этого бывшего кинотеатра водят экскурсии. Из- за Оруэлла водят. Но не все знают, что три дня он сидел здесь «в засаде» вместе с будущим федеральным канцлером ФРГ, лауреатом Нобелевской премии мира Вилли Брандтом, тогда рядовым антифашистом. Воевать всерьез никто не хотел- перестреливающиеся даже перекрикивались друг с другом. С тучей слухов писатель столкнется в «Континентале», где его жена Эйлин кого-то торопливо перевязывала, а он после длительного бодрствования свалился и проспал всю ночь. А на утро, когда его вызвал Копп и сказал, что «правительство собирается поставить ПОУМ вне закона и объявить ему войну», многое понял. Особенно увидев, как с крыши телефонной станции исчез анархистский флаг, а на зданиях в одночасье появились плакаты «Запретить ПОУМ». Партия была объявлена фашистской «пятой колонной» и изображалась в виде человека, у которого под маской с эмблемой серпа и молота скрывалась отвратительная рожа, украшенная свастикой. Подготовка этого шельмования длилась почти пять месяцев.  Еще 16 декабря 1936 года газета «Правда» сообщила, что «в Каталонии началось уничтожение троцкистов и анархо- синдикалистов: их будут истреблять до победного конца с той ж энергией, с какой истребляли в СССР». В тот же день под давлением коммунистов из каталонского правительства исключили Андреса Нина. 17 июня он вместе с другими лидерами ПОУМ был схвачен полицией, передан НКВД и отвезен в тайную тюрьму в Мадриде. Поначалу предполагалось устроить над ним и его соратниками показательный судебный процесс по образцу московских процессов над «врагами народа». Однако главный советник по безопасности республиканского правительства, а «по совместительству» — майор НКВД Александр Орлов решил, что это слишком рискованно. Испанские «режиссеры» могли не удержать ситуацию под контролем и тогда публичный процесс над Нином превратился бы в процесс над его обвинителями. Михаил Ефимов- племянник писателя, корреспондента «Правды» и негласного политического представителя СССР в испанском правительстве Михаила Кольцова, носившего там имя Мигеля Мартинеса, в своей книге пишет, что с Андреаса Нина, основателя компартии Испании, руководителя ПОУМ, переводчика романов Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского «с живого содрали кожу, добиваясь признания его связи с Франко».    В ночь с 21 на 22 июня Орлов с помощником  Григулевичем вывезли арестованного за город и там застрелили.

         Вячеслава Недошивина, видимо, замучили однотипные вопросы- возражения: где Оруэлл и где наши спецслужбы? Ну какое дело было нашему НКВД до какого-то «бакалейщика» из Англии? Поэтому в его книге есть такой фрагмент: «Оруэлл и Эйлин в те дни лишь предполагали, что их могут арестовать. Но в 1989 году британка Кэрон Хазерли, работая над диссертацией, наткнется в Национальном историческом архиве Мадрида на сохранившийся доклад испанской полиции безопасности. Как будет гласить этот документ (его опубликует газета Observer 5 ноября 1989 г.), «республиканская полиция безопасности как раз в июне 1937 года направила в Валенсию, в трибунал о шпионаже, обширную докладную о деятельности «Энрико Блэра и его жены». А 13 июля 1937 года (Оруэлл был уже в Англии) барселонский трибунал по делам измены родине сформулировал и обвинение обоим: «Их переписка свидетельствует о том, что они- оголтелые троцкисты…связные между британской Независимой рабочей партией и ПОУМ». Кристофер Хитченс вообще утверждает, что была некая секретная докладная НКВД от того же июля 1937 года, в которой утверждалось, что «ярко выраженные троцкисты Блэры» не просто сотрудничали с местными франкистами, но «поддерживали контакты с оппозиционными кругами в Москве». Кроме того, была сочинена и опубликованная в заметке Кольцова на страницах «Правды» фальшивка, представляющая собой якобы захваченный у одного из шпионов план Мадрида с зашифрованным письмом, адресованным Франко. «Ваш приказ о проникновении наших людей в ряды экстремистов и ПОУМ исполняется с успехом. Выполняя ваш приказ, я был в Барселоне, чтобы увидеться с Н.- руководящим членом ПОУМ. Я ему сообщил все ваши указания. Он обещал мне послать в Мадрид новых людей, чтобы активизировать работу ПОУМ. Благодаря этим мерам ПОУМ станет в Мадриде, как и в Барселоне, реальной опорой нашего движения…» Имена авторов фальшивки обнародовали только в 1992 году сотрудники телевидения Каталонии. Они установили, что план фабрикации фальшивки был разработан НКВД, а исполнителями подлога были сотрудники испанской республиканской разведки А. Касталья и Ф.Хименес. 

      Маховик репрессий в отношении ПОУМ шел вглубь. Теперь известно, что по приказу Андре Марти, генерального комиссара интербригад, назначенного Коминтерном, было расстреляно по «подозрению в принадлежности к ПОУМ или сочувствию троцкизму» только среди интербригадовцев около пятисот человек. И в этой связи вопрос автора «Неприступной души», что же спасло Оруэлла от верной гибели в Испании, уместен, а его же ответ: ранение в шею- парадоксален лишь на первый взгляд. Во всяком случае шанс закончить свои дни в тюрьме НКВД был у него слишком велик, и к этому все  шло. Сразу после майских событий в Барселоне 10 мая его отправляют на ставший спасительным фронт под Уэску, где, он оказывается в тот же день, получив, наконец, ботинки. Его дивизия, будучи срочно переименованной, утратила имя Ленина и обрела порядковый номер 29, а он, как и все командиры, получил звание «teniente», что соответствовало младшему лейтенанту. Он, как и прежде, надеялся подстрелить какого- ни будь фашиста. Но случилось так, что через десять дней 20 мая подстрелили его, ранив «навылет» в шею. Когда через несколько дней Оруэлла осмотрел более толковый, чем до этого врач, то сказал: одна из связок парализована. А на произнесенный почти беззвучным шепотом вопрос, когда к нему вернется голос, почти весело ответил: никогда не вернется. К счастью, доктор все же ошибся.

        А еще через месяц писатель в последний раз приедет в Барселону с документом об увольнении из дивизии и справкой докторов о признании его негодным к военной службе. Однако то, чем встретил Оруэлла «Континенталь», повергло его в ужас. «Войдя в отель,- напишет он в «Памяти Каталонии»,- я увидел в холле мою жену. Она встала и подошла ко мне с видом, показавшимся мне чрезмерно непринужденным. Жена обняла рукой мою шею и с очаровательной улыбкой, обращенной к людям, сидевшим в холле, прошептала мне в ухо: «Уходи» — «Что?»  -«Немедленно уходи  отсюда!.. Не стой здесь! Выйдем отсюда!» Знакомый француз, попавшийся по пути, вытаращил глаза: «Слушай!  —  прошептал он. — Ты не должен здесь появляться. Быстро уходи!».

    Едва они оказались на улице, Оруэлл накинулся на Эйлин: — «Что все это значит?..»  —«ПОУМ запрещена. Почти все- в тюрьмах. Говорят, что начались расстрелы…» Это было правдой.

Найдя в боковых переулках полупустое кафе, Эйлин пересказала ему, что случилось. Оказывается, еще 15 июня полиция внезапно арестовала Андреса Нина. Прямо в кабинете. И в тот же вечер, совершив налет на отель «Фалькон», арестовала всех, даже приехавших в отпуск ополченцев. Отель просто превратили в тюрьму, до предела набитую заключенными. В течение двух дней были арестованы почти все сорок членов Исполнительного комитета ПОУМ. Брали даже раненых ополченцев в госпиталях. Но больше всего поразило Оруэлла, что взяли и Коппа. Тут же, в кафе, Эйлин заставила мужа вывернуть карманы. Они разорвали его удостоверение ополченца, на котором большими буквами значилось: ПОУМ, уничтожили фотографию бойцов, снятых на фоне ПОУМовского флага,- за такие вещи, сказала Эйлин,- теперь тюрьма; оставили лишь свидетельство об увольнении со службы. И тогда же, в кафе, оба поняли: надо срочно выбираться из Испании.

Условились встретиться на следующий день в Британском консульстве, куда должен был подойти и Макнейр. Им нужно было проштемпелевать паспорта у начальника полиции, у французского консула и каталонских иммиграционных властей. Опасен был лишь начальник полиции, но они надеялись, что британский консул уладит все, скрыв, что они были связаны с ПОУМ. «Испанская тайная полиция,- потом напишет Оруэлл,- напоминает, конечно, гестапо, но ей не хватает гестаповской оперативности…» Эйлин вернулась в отель, а он отправился в ночь- искать место для ночлега. Пробродив полночи по городу, Оруэлл забрел в какую- то разрушенную церковь без крыши, нашарил в полутьме нечто вроде ямы и улегся на битый кирпич. Так пройдут его последние четыре ночи в Испании, о которых он напишет, что лежать на кирпичах было не очень- то удобно, но зато безопасно…Он так и не узнает, пишет Недошивин, что ночная и враждебная ему площадь с разрушенной церковью будет через много лет названа его именем.

       Тем не менее, он окажется на волосок от гибели, когда попытается вытащить из тюрьмы Коппа. Его «тюрьмой» оказалось подвальное помещение бывшего магазина: две комнаты, куда набили человек сто, среди которых были даже дети. Еще не найдя Коппа, Оруэлл наткнулся на своего подчиненного- Милтона, который недавно после ранения выносил его с поля боя на носилках. А с трудом протолкавшийся к ним Копп (был час свиданий) почти радостно сказал; «Ну что же, нас, должно быть, всех расстреляют».  Говорила с ним в основном Эйлин- раненое горло Оруэлла издавало лишь слабый писк. Но. когда Копп сказал, что при аресте у него отобрали письмо из военного министерства, которое он вез полковнику и которое теперь у начальника полиции, Оруэлл сообразил: добыв письмо, можно помочь вырвать друга из застенка. И он, оставив Коппа и Эйлин, кинулся вон. После многочисленных приключений, он попадает к адъютанту полковника и объясняет ему, что дело не терпит отлагательств, поскольку Коппа ждут на фронте.  И тогда офицер задает Оруэллу вопрос, которого он больше всего боялся: «В каких частях служил майор Копп?». «В ополчении ПОУМ»- честно ответил Оруэлл. «темные глаза офицера скользнули косо по моему лицу,- пишет он. –Последовала длинная пауза, после чего он медленно произнес: «Вы говорите, что были с ним вместе. Значит, и вы служили в ПОУМ?» — «Да». Он повернулся и нырнул в кабинет полковника. До меня доходили лишь звуки оживленного разговора. «Конечно, подумал я.- …Сейчас позвонят в полицию и меня арестуют…» Наконец офицер вышел, надел фуражку и сухо предложил следовать за ним. Как пишет Оруэлл, он «остался в приемной начальника полиции, набитой толпой шпиков, доносчиков, продажных шкур всех мастей, в то время как офицер прошел прямо в кабинет, из которого послышался длинный возбужденный разговор, даже яростные крики. Но письмо Коппа было получено и, как пообещал офицер, будет вручено, кому следует. «А Копп?- спросил Оруэлл.- Нельзя ли освободить его из заключения?» Офицер лишь пожал плечами. «Причина ареста неизвестна, но вы можете быть уверены, необходимое расследование будет проведено». Закончив разговор, маленький офицерик, поколебался секунду, потом шагнул к Оруэллу и…протянул руку. Все это Оруэлл с женой перескажут Коппу на другой день, когда вновь, рискуя жизнью, навестят его…  Жорж Копп выйдет из тюрьмы через полтора года инвалидом, с палочкой…

          Эйлин от неприятностей тоже не ушла. В те же дни к ней в «Континенталь» нагрянули с обыском. Спасло то, что она, открыв на рассвете дверь шестерым полицейским с ордером на обыск, тут же невозмутимо вновь улеглась в постель. Пришедшие с обыском, простучали стены, подняли половики, рассмотрели на свет «предметы туалета» и содержание мусорной корзины. «Трофеем» полицейских стала книга Гитлера «Майн кампф» на французском языке, но вскоре они обнаружили также брошюру Сталина «Методы борьбы с троцкистами и другими двурушниками». В то раннее утро они и забрали военные дневники писателя. Они проработали два часа, но так и не дотронулись до кровати, на которой лежала Эйлин. «Под матрасом,- пишет Оруэлл,- могло оказаться с полдюжины автоматов, а под подушкой – целый архив троцкистских документов. Но они не заглянули даже под кровать. Не думаю, что ОГПУ вело ба себя так же…Но эти были испанцами, они не могли себе позволить поднять женщину с постели…» Хотя под матрасом были и важные бумаги, и их паспорта. Наконец, они едва не погибли, когда добрались до границы. Их спас, вообразите, «буржуазный вид».

    И, вероятно, под впечатлением от рукопожатия «маленького офицера», с которым он ходил к начальнику полиции, а также раннего, но «щадящего» обыска и благополучного пересечения границы, Оруэлл напишет: «У меня много скверных воспоминаний об этой стране, но я никогда не поминаю лихом испанцев…Есть в этих людях щедрость, род благородства, столь несвойственного двадцатому веку. Именно это наводит на мысль, что в Испании даже фашизм примет формы сравнительно терпимые».

   Ускользнув из-под носа испанской полиции, Оруэлл практически сразу посылает телеграмму в казавшийся ему наиболее правдивым журнал New Statesman. Его предложение написать об Испании было, вроде бы, с радостью принято, но, когда он отослал свой очерк «Барселона: взгляд очевидца», редактор журнала Кингсли Мартин материал вежливо отклонил. Причиной стало описание разгрома ПОУМ. «Чтобы подсластить пилюлю,- пишет Оруэлл,- они послали мне на рецензию очень хорошую книжку «Испанская арена», которая срывает завесу с того, что там происходило, и опять — рецензию не напечатали…предложили за нее заплатить- чтобы я заткнулся!». Отказ от рецензии объяснили коротко: «Любая враждебная критика современного российского режима неизбежно будет принята как пропаганда против социализма». Это и взбесило Оруэлла. Его, видевшего реально «умиравших за социализм», учили социализму! В ярости он отписал редактору, что своим отказом тот продемонстрировал «ментальность шлюхи». Похожее отношение к событиям на Пиренеях было свойственно почти всем. Однако Оруэлл не был бы собой, если бы не умудрился донести свою точку зрения до читателя. «Взгляд очевидца» он опубликовал в журнале Time and Tide, а вторую- «Отливая испанские пули» — в еженедельнике New English Weekly. «Сегодня компартия…антиреволюционная сила…Нас ждет режим,- наотмашь бил Оруэлл,- в котором все оппозиционные партии и газеты будут запрещены, а всякий сколько-нибудь значительный диссидент окажется в тюрьме. Разумеется, такой режим будет фашистским. Но…называться он будет иначе…» Тогда, еще в 1937 году завязывались корни его будущих книг. Даже сравнение со свиньями первоначально появилось в статье про «испанские пули». А позднее, в «Скотном дворе», два главных борова будут олицетворять два направления «коммунизма» — Сталина и Троцкого.

      Кстати, о «Скотном дворе». В наши дни утверждается, что его сюжет писателем был заимствован у русского историка Николая Костомарова , написавшего фантасмагорию «Скотский бунт». Однако, реально ли это? «Скотный двор» Оруэлла вышел в 1945 году. Костомаров умер в1885 году, написав «Скотский бунт» в 1880 году. Опубликован же он был лишь однажды в журнале «Нива» в 1917 году, после февральской революции. У Костомарова зачинщиком восстания выступает бык, а у Оруэлла организатором революции- боров. Костомаров предостерегает от того, что может произойти. Оруэлл- показывает то, что в нашей стране случилось. Единственное, что объединяет оба сюжета, это животные в качестве действующих лиц. Но разве они в подобном качестве присутствуют только в этих двух произведениях? И, наконец, главный вопрос: как именно Оруэлл смог ознакомится с произведением Костомарова «Скотский бунт», если оно после разовой публикации в 1917 году до 1990 года не издавалось?

    Как говорит Недошивин, ему хотелось в его книге обрисовать «русский след» Оруэлла рассказав о близких ему в разные периоды жизни русских людях (Борис во Франции и Копп в Испании), и обозначив связь событий в его жизни с тем, что действительно происходило в те годы в СССР. Ему это, вне всякого сомнения, удалось.

    Но есть и другая задача, также решенная автором. Это ответ на вопрос, что именно сбывается из написанных Оруэллом антиутопий. Здесь он отмечает многое: свертывание демократии, власть коллективного олигархата, поиск и навязывание внешних и внутренних («пятая колонна») врагов, контроль над прессой, переписывание истории в угоду правящей идеологии, двойные стандарты. Интересная особенность антиутопий. Оруэлл написал свой роман «1984» в 1948 году. За полтора десятилетия до этого, в 1932 году вышел роман Олдоса Хаксли «О дивный новый мир». Представление этих двух авторов о будущем отличается. По мнению Хаксли, «правда утонет в море бесполезного информационного шума». Оруэлл считал, что «правду будут скрывать от населения». Хаксли писал, как нас погубит то, что мы любим, рисуя «общество счастливых идиотов». Оруэлл был уверен в том, что нас погубит то, что мы ненавидим- нескончаемые «двухминутки ненависти» — ежедневный просмотр фильма, изображающего «врагов партии».