Кирилл Соловьев
На период между 1861 и 1917 годами в истории России приходятся великие реформы, изменившие жизнь всего общества, рекордный экономический рост, ограничение самодержавия, а также цареубийство, несколько политических кризисов и две революции, последняя из которых погубила 300-летнюю династию. Доктор исторических наук, профессор ВШЭ и РГГУ, главный научный сотрудник Института российской истории РАН Кирилл Соловьёв рассуждает о том, насколько были предопределены события русской истории, могло ли всё пойти иначе и можно ли назвать реформы Александра II либеральными и удачными.
Были ли реформы Александра II либеральными?
Реформы Александра II и его сотрудников порой называют либеральными. Верно ли такое определение? Отвечая на этот вопрос и в целом говоря о чиновничестве XIX века, нужно в первую очередь иметь в виду, что привычные современные шаблоны — либерал, консерватор — здесь не работают. Чиновники того времени выполняли определённые технические задания, иногда справляясь с ними, а иногда — нет. Идеологическая компонента могла играть какую-то роль при принятии ими решений, но исходить из того, что они — представители идеологических течений и защищают тут или иную программу — это по меньшей мере упрощение ситуации. Прежде всего, они решали те задачи, которые ставила перед ними верховная власть — государь император.
К самому императору, впрочем, это тоже можно отнести ровно в той же степени. В XIX веке в Российской империи политик был один: царь. Но в силу масштабности задач, которые перед ними стояли, он с этой ролью в полной мере не справлялся — он не определял вектор движения, хотя должен был бы это делать. У него не было программы, хотя, возможно, было интуитивное понимание, ощущение желаемого. Но одно дело — хотеть чего-либо, а другое — быть способным чётко это сформулировать, изложить на бумаге. Ни одну из реформ Александра II нельзя назвать идеологически цельной — ни земскую, ни судебную, ни крестьянскую.
Крестьянская реформа: удача или ошибка?
Крестьянская реформа Александра II уникальна, потому что решала громадную задачу, затронув абсолютное большинство населения страны — и крестьян, и помещиков. Причём она не была проведена в интересах ни тех, ни других и оказалась болезненна для всех. Тем не менее, будучи болезненной, она не вызвала бурной реакции, возмущения, восстания, политической встряски. А это говорит об удаче реформаторов: вы провели преобразование, которое крайне непопулярно, но ваш политический режим остался непоколебленным — разве можно мечтать о чём-то большем? Собственно говоря, это и входило в планы реформаторов.
За крестьянской реформой последовали земская, судебная, военная, и ни одна из них не могла бы случиться при наличии в стране, по сути, рабства. Крестьянская реформа стала стартом проекта модернизации страны, который был ключевой задачей высшей бюрократии времен Александра II. И, соответственно, чиновничество было главным бенефициаром всех этих реформ.
При этом экономический и социальный аспекты реформы были учтены правящими кругами лишь отчасти. Когда правительство проводило преобразование, оно ставило перед собой одну простую задачу: освободить крестьян, сохранив стабильность и порядок в стране. Поэтому не было и речи о том, чтобы земля, на которой работал крестьянин, стала его собственностью со всеми вытекающими из этого рисками. Крестьянин, полагала бюрократия, должен остаться на земле и остаться крестьянином, как и его дети, внуки и правнуки. Крестьянин, в отличие от пролетария, предсказуем, а это многое значит для администратора.
Правда, в результате возникнет земельный голод и повысится стоимости земли, что опять же болезненно ударит по деревне. С этими проблемами Россия столкнулась на рубеже XIX и XX веков, — в огромной степени вследствие реформы.
Все последующие рассуждения о том, что крестьянин якобы не справится с самостоятельным ведением хозяйства, что капитализм в деревне губителен и его нельзя ни в коем случае допустить, что община — это основа жизни — в полной мере соответствовало народническому видению страны. Но так рассуждали не революционеры из «Народной воли», а представители высшей власти, правительство Александра II.
Итак, у реформ Александра II оказались долгосрочные последствия, которые не были предусмотрены и учтены властями. Однако назвать их ошибкой можно, только если знать, что случилось через полвека. Если же говорить о горизонте планирования в 10-20 лет, правительство могло бы смело говорить о том, что оно достигло желаемого — провело масштабную реформу и не столкнулись с политическими последствиями.
Контрреформы Александра III: от слякоти к революции
В конце 1870-х годов, то есть в самом конце царствования Александра II, и у правительства, и в общественных кругах возникло ощущение глубокого кризиса. Тут совпало много обстоятельств: и не вполне удачная Русско-Турецкая война 1877-78 гг., и активность террористов — фактически развернувшаяся охота на царя, и финансовые трудности, с которыми столкнулась Россия в 1870-е годы, и ощущение, что всё то, что было сделано в 1861 и позднее, нуждается в существенной корректировке. И справа, и слева оценки происходящего были весьма пессимистичными.
В публицистике того времени применительно к концу 70-х годов встречается слово «слякоть»: вроде бы как потеплело, но это не к добру, и непонятно, что будет дальше. Иные, впрочем, говорили: понятно, будет революция. Начиная с 1880 года публицист Николай Любимов (под псевдонимом Варфоломей Кочнев) издает в катковском «Русском вестнике» серию очерков под названием «Против течения», позже выпущенную отдельными книгами. В них он отмечает, что русский 1880 год напоминает ему 1787 год во Франции: вот-вот начнётся революция. Разумеется, он не был рад такой перспективе.
Теперь и в крайнем лагере mot d’ordre (1)* отказываться от насильственных мер. Никакой насильственный переворот не желателен (благо, и невозможен). Нашёлся наконец успокоительный пункт, в котором, кажется, все согласились, и крайнее, и умеренные, и просто либеральные. Переворот желателен и требуется постеленный, законный, путём “либерального прогресса”. Мы хотим, значит, того, что диаметрально противоположно революции. Так ли? Ведь и первая французская революция до разогнания палат 18 брюмера и захвата власти Наполеоном подойдёт под ваше определение. Переворот был, правда, быстрый, но быстрота не исключает постепенности. Что могло быть законнее созвания королём представителей народа в форме Генеральных Штатов? Дальнейшая деятельность представителей нации, организованных в Национальное Собрание, хотя и шла с первых шагов против желания и почина короля, но постоянно санкционировалась его согласием. <…> Все акты и декреты Национального Собрания, определившие его власть и предел власти короля, признаны и утверждены королём, и утверждены в важнейших моментах с искренним желанием им подчиниться. Законно, актами верховной власти страны утверждались государственные конституции; по суду и закону отрубили голову королю, присягнувшему на звание чиновника государства, и в таком ответственном качестве преданного суду; по суду и закону Конвент казнил десятки тысяч обагряя кровью измученную страну».
— Любимов Н. А. Против течения: беседы о революции. Наброски и очерки в разговорах двух приятелей. Разговор первый // Русский вестник. — Т. 148, июль–август. — 1880. — С. 612-627 [1].
Вывод: для того, чтобы не допустить революции, необходимы меры контрреволюции —жёсткого подавления возможных форм общественного движения, антиправительственных выходок во всех концах империи. Если взять ту линию поведения, которая будет характерна для правительства в царствование Александра III, станет очевидно, что она вполне укладывается в эту модель: это не политика контрреформ, но контрреволюции.
В полной мере отката назад не было, да и быть не могло. Невозможно было ввести вновь крепостное право, невозможно отказаться (хотя этого и хотели), от суда присяжных и вообще от публичного судопроизводства, невозможно упразднить земство как таковое (хотя и близкие к тому проекты были). Всё равно и земство, и суды, и разумеется, новое состояние крестьян — всё это оставалось как нечто само собой разумеющееся, хотя и с определёнными изменениями. Казалось, политика контрреволюции без кардинальных изменений — это дорога, по которой Россия может идти вперёд в течение ещё многих лет, совершенно не задумываясь о происходящем вокруг. В этих условиях была даже немыслима идея конституции, а попытки дальнейших кардинальных преобразований ассоциировались исключительно с ухудшением ситуации.
В публицистике есть несколько формул, описывающих эту идею. Есть классическая — Константина Николаевича Леонтьева — о том, что Россию достигла «цветущей сложности», развилась в полной мере, а дальше должен наступить период разложения и смерти. Чтобы этого не случилось, её нужно подморозить и тем самым приостановить все процессы в стране. Но это подразумевает на практике очень жесткие методы авторитарного управления.
Свое видение проблемы было у обер-прокурора Святейшего Синода Константина Петровича Победоносцева, человека очень близкого к Александру III. Представьте себе, говорил он, что вы стоите на болоте и знаете: пойдёте направо — утонете, пойдёте налево — утонете. Если никуда не идти и стоять на месте, вы, конечно, погибнете тоже, но от голода и не прямо сейчас, поэтому лучше подождать. Нельзя проводить реформы, потому что они раскачают лодку, ситуация будет дестабилизирована, и, как следствие, начнется революция. Нельзя проводить очень жесткие репрессии, потому что они обернутся недовольством, возмущением — и как следствие революцией. Правильный путь — это путь бездействия. Да, разумеется, революция и в этом случае тоже случится. Но она произойдет так или иначе, и важно её насколько возможно отсрочить.
Но те процессы, которые были запущены в 60–70-е годы, остановить было невозможно. Были проведены институциональные реформы, благодаря которым появились новые слои населения. Социальный облик России заметно изменился: стало больше журналистов, появились земцы, адвокаты, земские учителя и врачи. И все эти люди имели определенные желания, интересы, потребности, которые невозможно было бесконечно игнорировать.
Потом, на 80-е и в особенности на 90-е годы приходится начало поразительно быстрого экономического развития страны. А это, помимо всего прочего, новые рабочие места, новые отрасли экономики и ещё новые социальные группы, у которых тоже есть определенные интересы, общественно-политические в том числе.
Вместе с тем, важно иметь в виду, что реформы, а равно и контрреформы, делают вполне конкретные люди — чиновники. В царствование Александра III они принадлежали к обществу тех же самых земцев, журналистов, адвокатов и с точки зрения мотивации поступков ничем от них не отличались. Более того, тот, кто сегодня был представителем общественности, завтра мог стать чиновником — и наоборот. Даже если траектория их движения оказывалась более сложной, в любом случае это были люди одного круга, сидевшие за одной университетской скамьёй, а то и близкие родственники или друзья. А значит, скорее всего, у них и в идейном отношении не было особых расхождений.
Как раз этим чиновникам предлагались законопроекты для обсуждения и реализации, подготовленные в ближайшим окружением императора Александра III и, очевидно, санкционированные самим царём. Меры эти встретили сопротивление со стороны высшей бюрократии — и в Государственном совете, и в отдельных министерствах.
Наконец, никто не мог предугадать последствия принятых решений. Было изменено Земское положение. Органы самоуправления стали более дворянскими. Казалось бы, они должны были стать более лояльными в отношении к действующей власти, но получилось ровно наоборот. Мелкопоместное дворянство, чей голос был лучше слышен в земских собраниях, было обижено событиями 1861-го года и помнило, как действующая власть проигнорировала его интересы в ходе крестьянской реформы. Подспудно существовало представление, что правительство представляет угрозу помещичьему благополучию. Кроме того, Земское положение 1890 г. расширило полномочия губернатора по отношению к земству. Это значит, что органы местного самоуправления оказались ещё и под большим давлением со стороны администрации, которая всё активнее вмешивалась в их деятельность. Это только один пример того, как зона конфликта постепенно расширялась в результате действий, призванных этот конфликт скорее предотвратить. Казалось, что ситуация должна была стать более стабильной, и стабильной на долгие годы, но эта стабильность была мнимой.
В 1894 году Александр III умирает в довольно молодом возрасте — всего в 49 лет. В каком-то смысле ему повезло: он умер, когда ещё не мог увидеть результаты своего царствования. Напротив, середина 90-х годов XIX века — это бурный экономический рост, позволявший считать правление императора вполне успешным. Но в 1894-95-м годах смены курса не произошло, и сложилась уникальная для XIX века ситуация, когда монарх сменился, а курс, осуществлявшийся последние 13 лет, был в полной мере продолжен и в последующее десятилетие. Об этом прямо скажет Николай II 17 января 1895 года, отвечая на обращение Тверского земства.
«Мне известно, что в последнее время слышались в некоторых земских собраниях голоса людей, увлекавшихся бессмысленными мечтаниями об участии представителей земства в делах внутреннего управления. Пусть все знают, что я, посвящая все свои силы благу народному, буду охранять начала самодержавия так же твёрдо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный, покойный родитель»
— Николай II в речи 17 (29) января 1895 года перед депутациями дворянства, земств и городов [2].
Таким образом, можно по праву считать, что логичный финал царствования Александра III — это не его кончина, а революция 1905 года. Идея подморозить Россию привела к тому, что конфликт, который, разумеется, и так произошел бы рано или поздно, стал неуправляемым со стороны власти.
Была ли альтернатива контрреформам?
Развилка, когда всё могло бы пойти иначе (но вовсе не обязательно лучше), — это время обсуждения так называемой Конституции Лорис-Меликова [3]. Её составители исходили из того, что курс, который реализовывался в годы царствования Александра II, был осуществлен не в полной мере, и необходимо было провести достройку политической системы — очень скромную, в гомеопатических дозах. По крайней мере, так официально утверждалось. (Вместе с тем, когда Михаил Тариэлович Лорис-Меликов уединился со своими друзьями, коллегами, — военным министром Дмитрием Алекссевичем Милютиным или министром финансов Александром Агеевичем Абазой, — он мог вполне откровенно поднимать тост за конституцию, что, конечно, стало известно и царю.) Лорис-Меликов пошёл типичным бюрократическим путём: сохранить Государственный Совет, но изменить его начинку. Это же было предложено в своё время и П. А. Валуевым, министром внутренних дел в 1861–1868 и председателем Комитета министров с 1879 по 1881, а также великим князем Константином Николаевичем, председателем Государственного Совета в 1865–1881.
Был и другой путь. В 1881-м году, когда на его проекте был поставлен крест, Лорис-Меликов ушел в отставку. Ему на смену пришёл Николай Павлович Игнатьев, близкий к славянофильским кругам. Он поставил вопрос о созыве Земского собора сразу после коронации Александра III. Удивительно: только что Победоносцев на заседании Совета министров не оставил и камня на камне от проекта Лорис-Меликова, как новый министр, представляющий, как казалось, консервативный курс, предлагает куда более амбициозный проект. Игнатьев говорил не о скромном преобразовании Государственного Совета, а об учреждении предельной легитимности с привлечением многочисленных народных представителей. Допустить это было невозможно, и Игнатьев тоже был уволен.
«Кровь стынет в жилах у русского человека при одной мысли о том, что произошло бы от осуществления проекта графа Лорис-Меликова и друзей его. Последующая фантазия графа Игнатьева была ещё нелепее, хотя под прикрытием благовидной формы земского собора».
— Письмо К. П. Победоносцева Александру III от 11 марта 1883 года [4].
То есть идея политической реформы, высказывалась самыми разными кругами российской общественности (и бюрократии, в том числе) — и теми, кто полагал, что надо действительно идти путём преобразований, и теми, кто полагался на традицию.
1905 год и возникновение субъектности российского правительства
К 1905 году власть в Российской империи оказалась в полном одиночества: ни справа, ни слева, ни в центре не находила поддержки. Скрытыми противниками режима оказались даже многие высокопоставленные чиновники — они совершенно не собирались отождествлять себя с тем, что представляла из себя на тот момент политическая Россия. Даже в ближайшем окружении императора представители богатейших дворянских семейств, при этом лично хорошо знавшие царскую семью, демонстрировали нелояльность.
ак, в 1896 году во время коронационных торжеств, посвященных вступлению на престол императора Николая II граф Павел Сергеевич Шереметев обсуждал вопрос о создании оппозиционного, противоправительственного объединения. Это — прямой результат политики контрреформ.
Граф Павел Сергеевич Шереметев (1871—1943) — русский общественный деятель, историк и художник из рода Шереметевых, статский советник, камергер, С 1916 года — член Государственного Совета от дворянских обществ. После Октябрьской революции остался в России, до 1927 года возглавлял Музей-усадьбу Остафьево. Умер в 1943 году.
Но началось всё это, конечно, раньше — уже к началу 1890-х годов ситуация в обществе радикально изменилась: в стране бурно развивалась общественная жизнь, и она плохо соотносилась с курсом, проводимом правительством. Эта абсурдная ситуация не могла долго сохраняться, кризис стал неизбежен. Многие представители высших сфер этого не заметили, считая, что курсом, который был взят в 1881 году, можно было следовать и далее.
Важно понимать, о какой революции мы говорим. События 1905 и 1917 годов нельзя ставить в один ряд, и неверно полагать, будто «промежуточный» 1905 год неминуемо вел к 1917-й. Скорее, 1905 год был предопределён, в отличие от 1917; к 1905-му году Россия шла в течение четверти века, и произошедшие тогда события должны были случиться — неважно, годом раньше или годом позже.
После 1905–1906 года ситуация радикально изменилась, потому что в России возник новый политический строй: представительное учреждение, парламент, выборы, политические партии, свобода слова и печати — между первым и вторым периодом царствования Николая II пролегла настоящая пропасть.
Когда складывается принципиально иная политическая система с участием новых элит, с включённостью представителей общественности в процесс принятия решений (теперь они не просто говорят, но и могут что-то решать), её приходится медленно и долго достраивать. Это невозможно сделать за один день принятием одного конституционного акта, каким бы совершенным он ни был. И российская политическая система медленно достраивалась на протяжении десяти лет — через кризисы 1906, 1907, 1909… годов. Всё это — это кризисы роста: Российская империя менялась, развиваясь, прогрессировала.
В частности, работала Дума, наличие которой предполагало, помимо прочего, более или менее автономное от верховной власти правительство, способное проводить особый социально-экономический курс. Таким курсом стали реформы Столыпина, предложившего программу преобразований, призванную затронуть все стороны жизни страны. Программа Столыпина, обнародованная в стенах Государственной Думы, уникальна по своему значению для российской истории. И это тоже результат революции 1905 года и перестройки политической системы империи.
Реализация этой программы была непростым делом, и у нового курса обнаружилось много противников и мало союзников. Курс корректировался, но сам факт его существования обозначал финал Первой русской революции.
Ее результатом стало то, что российское правительство сформулировало собственную субъектность, чего раньше не было.
Первая мировая война, крах империи и отречение Николая II
К 1914 году в Российской империи созрели серьёзные основания для очередного глубокого политического кризиса. Этот кризис бы случился так или иначе, но он наложился на Первую мировую войну, что заметно повысило риски, которые и так были у растущей политической системы.
Та политическая модель, которая складывалась в России, была несовершенна, и, главное, не домыслена. Все, кто участвовал в политической жизни, в той или иной степени были недовольны сложившимся положением и не понимали друг друга. Одни считали, что в России — незаконченная английская модель, другие — что в России Земский собор, как при Алексее Михайловиче, третьи, и среди них сам Николай II, думали, что 1905-й год был годом капитуляции самодержавия и следовало бы взять реванш. Точка зрения, что Россия достигла некоторых позитивных результатов, которые нужно развивать дальше, была скорее исключением из правил.
Дефицит диалога стал уязвимым местом политической системы. И Государственная Дума, представлявшая разные круги, разные слои, разные интересы, выступила в тех неблагоприятных обстоятельствах не площадкой для диалога и не механизмом стабилизации, а, наоборот, механизмом дестабилизации положения, сыграв ключевую роль в событиях февраля 1917 года, которые и обрушили политический режим.
Первая мировая война стала проверкой на прочность для всех вовлечённых в неё стран. Если мы посмотрим на ситуацию во Франции в 1917-м и сравним её с российской, то убедимся, что положение Франции едва ли было легче, скорее, напротив, тяжелее. Враг нависает постоянно над Парижем, есть риск падения столицы, тяжёлая ситуация на фронте, братания солдат с врагом и восстания. И при всём этом политический режим устоял. А политический режим в Российской империи не устоял, так как риски, которые были у России и так к 1914 году, были намного помножены в экстремальных обстоятельствах.
Есть ли в этом доля вины того человека, который представляет верховную власть? Разумеется, есть. После 1905 Николай II перестал быть абсолютным монархом, но и являясь монархом конституционным, обладал огромными полномочиями и оставался в центре всей системы. Он был тем ее элементом, вокруг которого всё собиралось и все строилось.
При этом Николай II, что было для него характерно, предпочитал плыть по течению. Он сам признавался в том, что предпочитает не задумываться о происходящем. Он был по духу фаталистом, мистиком, и попытка предложить собственный вектор движения была для него совсем не свойственна.
На момент принятия решения об отречении у Николая II уже не было и свободы манёвра — он сделал то, что вынужден был сделать. Когда перед отречением император обратился к генералитету, оказалось, что абсолютное большинство тех, кто возглавлял фронты, за очень небольшим исключением, выступили за его отречение, то есть всё военное командование солидаризировалось с восставшим Петроградом. Николай вёл эти переговоры не ради любопытства, не чтобы узнать, каковы настроения высшего военного начальства, а чтобы понять элементарную вещь: имеет ли он поддержку со стороны армии. Армия ответила: нет, Ваше Величество, у вас поддержки с нашей стороны не будет. Если даже в этих кругах у царя не было никаких оснований надеяться даже на симпатии, а не то, что активную помощь, то дальнейшие размышления были лишены всякого смысла — отречение стало в этих обстоятельствах совершенно предопределённым.
Литература
Николай II // Википедия
Конституция Лорис-Меликова // Википедия
Письма Победоносцева к Александру III. — Москва: Новая Москва, 1926. — II том, 12 c.
ИСТОЧНИК: Пост Наука https://postnauka.ru/longreads/156787