Максим Борисов
Если верить свидетельству о рождении, то Станислав Лем появился на свет 12 сентября 1921 года. Писатель утверждал, что на самом деле это произошло 13 сентября, однако родители не хотели вписывать в документы «несчастливое число». Так что еще при рождении будущий писатель-фантаст столкнулся с суевериями и совершил небольшое бюрократическое «путешествие во времени».
Его первые публикации относятся к 1946 году, и первый литературный успех пришел с публикацией романа «Астронавты» в 1951 году, но «настоящий» Лем начался, безусловно, с «Эдема» (1959), «Возвращения со звезд» (1961), «Соляриса» (1961) и «Непобедимого» (1964). «Солярис» был сразу же переведен на русский Дмитрием Брускиным и воспринимался не только как «главное» произведение самого Лема, но и олицетворение космической и философской фантастики в целом.
В настоящем «Солярисе» сильнее всего даже не та линия, к прочтению которой нас успешно приучил Тарковский (с которым Лем, впрочем, нещадно разругался), — возвращение к человеческому, «в космосе мы ищем самих себя». Это цепочка невиданных разочарований в осмысленности бытия и человеческой деятельности, напоминание о существовании границ, поставленных разуму, беззащитность и безысходная запертость этого разума в любой материальной оболочке.
Сам роман — эта великая и отчаянная попытка всеобщего духовного синтеза, одна из редких честных и бескомпромиссных конструкций такого рода. И выход за пределы собственно литературы. Возможно, как всегда, переворот во всемирном масштабе не совсем удался, ни жизнь, ни литература не стали принципиально иными за прошедшие годы, возможно, нам нужны еще множество подобных солярисов. Но за попытку — спасибо.
«Научная фантастика почти всегда предполагает чужеродность, играющую с нами в какого-то рода игру, правила которой мы, возможно, поймем рано или поздно… Однако я хотел убрать все нити, ведущие к персонификации Существа, т. е. Океана Солярис, так, чтобы показать, пусть и несколько необычным способом, объект контакта, который нельзя было бы сравнить с человеком, — пояснял сам Лем. — Он постиг установившиеся на поверхности нравы, соглашения и методы языкового общения, проник, известным только ему способом, в умы людей со Станции Солярис и вскрыл то, что было глубоко спрятано в каждом из них: чувство вины, трагические события из прошлого, загнанные в глубины памяти, тайные и постыдные желания. В некоторых случаях читатель оставался в неведении относительно того, что было вскрыто; мы знаем только, что в каждом случае он был способен на физическое воплощение чего-то, связанного с человеческими секретами…»
Конечно, «Солярис» — это жестокая книга. Жестокая по отношению и к героям, и к читателям. И это несмотря на то, что в ней нет рек крови и гор костей, как в каких-нибудь «терминаторах» и «апокалипсисах». Но нет в ней и «разгадки» в обыденном понимании этого слова, нет, если угодно, катарсиса. Бывший ученый Крис Кельвин в дальнейшем просто остается на станции ждать неясно чего, лишенный смысла и цели существования.
«Возможно, в этом заключается причина налета разочарования, наблюдаемого в отзывах некоторых критиков, — иронизирует Лем. — Они ожидали, что девушка, порождение океана, превратится в фурию, колдунью или ведьму и сожрет главного героя, в то время как черви и прочая гадость будут исторгаться из ее внутренностей».
Лем поднял престиж научной фантастики на невиданную прежде высоту, с недостижимой прежде яркостью донес до самого массового читателя психологию и методологию труда ученых-исследователей, предвосхитил многие из важнейших социальных проблем следующего века. И вместе с тем редко кто еще с такой беспечностью нарушал писаные и неписаные законы жанра, с таким всеразъедающим пессимизмом смотрел в век грядущий, с такой яростью обрушивался с проклятиями в адрес излишне легкомысленных проводников новых технологий и поборников бездумного прогресса. Будучи убежденным антикоммунистом, он умудрился создать ярчайшие образцы коммунистических утопий и антибуржуазных памфлетов, оставаясь гуманистом, сочинял самые жестокие сказки и, будучи записным скептиком, охотно сотрудничал с католическими изданиями. Он рисковал ссориться едва ли не со всеми западными фантастами скопом, обвиняя их в бездуховности, и при всей своей вере в науку убеждал нас, что человеческое познание имеет свои пределы, а глупость таковых не имеет.
Нынешнее время бесконечных «фейков» описано у Лема в полуфилософском «Гласе Господа» (1968):
«Запрещенные мысли могут обращаться втайне, но что прикажете делать, если значимый факт тонет в половодье фальсификатов, а голос истины — в оглушительном гаме и, хотя звучит он свободно, услышать его нельзя? Развитие информационной техники привело лишь к тому, что лучше всех слышен самый трескучий голос, пусть даже и самый лживый».
Большое внимание Лем уделял грядущим биотехнологиям, автономным сражающимся роботам и нанотехнологиям. В «Непобедимом» землянам противостоит коллективный разум небольших и безобидных с виду микроскопических устройств, представляющих угрозу только своей объединенной массой. Сейчас подобную опасность, грозящую Земле в будущем, больше связывают с книгой провозвестника нанотехнологий Эрика Дрекслера «Машины созидания» (1986) и предпочитают термины «нанороботы» и «серая слизь».
Уважаемая редакция! Спасибо, что напомнили о 100-летнем юбилее Станислава Лема, одного из самых ярких мыслителей XX века. Помимо повестей и романов в жанре научной фантастики и грандиозного футурологического трактата «Сумма технологии», С. Лем опубликовал в конце 1960-х автобиографическую книгу «Высокий замок», где он писал о своих ранних годах жизни во Львове. Летом 1970 года я побывал во Львове, отыскал прежнюю квартиру Лемов, в которой сохранились многие детали интерьера, описанные в «Замке». Сделал фотографии и послал их Лему. Вскоре я получил письмо от С. Лема, фотокопию которого прилагаю. Спустя пару лет я был в командировке в Варшаве. Мои польские коллеги-астрономы уговорили меня позвонить Лему. Он пригласил приехать к нему в Краков, встретил машиной. Дома, в его кабинете мы беседовали более трех часов. Лем живо интересовался астрономическими новостями, особенно расспрашивал о космологии и черных дырах. Библиотека Лема поразила меня необъятным горизонтом интересов хозяина. Из эмоционального письма С. Лема видно, насколько свободно он владел русским. Полагаю, что почерк его достаточно разборчив и не нуждается в расшифровке. Мне будет приятно, если читатели ТрВ-Наука ознакомятся с этими строчками, написанными более 50 лет назад.
Докт. физ.-мат. наук, профессор Игорь Караченцев, САО РАН
В СССР книги Лема любили едва ли не больше, чем в родной Польше, сам писатель так говорил об этом:
«Когда я с делегацией писателей впервые приехал в Москву, то сразу же силой стихийного напора научной среды, студентов и Академии наук был оторван от группы, у которой была заранее расписанная программа. За две недели я практически не виделся с моими польскими коллегами. Я был то в МГУ, то на атомной электростанции, то в Институте высоких температур, а то меня и вовсе увезли в Харьков. Это были сумасшедшие недели… Приходило бесчисленное количество приглашений. Затем к этому действу присоединись космонавты Егоров и Феоктистов и полностью меня поглотили. Когда годом позже с какой-то делегацией я снова приехал в Москву, всё повторилось еще в большем масштабе. Я помню встречу со студентами Московского университета. Собрались такие толпы, что я, должно быть, выглядел, как Фидель Кастро среди своих поклонников. У русских, когда они ощущают интеллектуальное приключение, температура эмоций значительно более высока по сравнению с другими странами. Сартр, когда возвращался из Москвы, был буквально пьян от того, как его там носили на руках. Я тоже это испытал. Русские, если кому-то преданны, способны на такую самоотверженность и жертвенность, так прекрасны, что просто трудно это описать».
Дружба с астрофизиком Иосифом Шкловским вдохновила Лема на создание футурологической книги «Сумма технологии», в 1963 году опубликованной в Польше и в 1968 году в СССР. С той поры в его творчестве всё более преобладает философская тематика, эссеистика, гротеск, рецензии на вымышленные книги, разного рода литературные эксперименты — например «антидетективы» «Следствие» и «Насморк», где отсутствует виновник и всё объясняется лишь стечением обстоятельств. В списке книг, написанных Лемом, присутствует и философско-литературоведческая, появившаяся как ответ структуралистам, «Философия случая» (1968), но до советского читателя она не дошла, опубликована в России лишь спустя 30 с лишним лет. Так что восприятия Лема в СССР было несколько искаженным: зрелый Лем — это прежде всего философ и футуролог, понемногу забросивший свои чисто художественные экзерсисы.
Этому язвительному неуживчивому поляку, еще в юношестве попавшему под немецкую оккупацию и дважды — под советскую, совершенно не за что было любить СССР. Но вот в России его любили как родного, может быть, как нигде в мире. Любили, конечно, мы, а не обитатели высоких кабинетов, тщательно отжимавшие крамолу из переведенных текстов, а потом и вовсе поставившие негласный барьер между писателем и советскими читателями.
Фантасту в конце жизни очень неуютно жилось в этом мире сбывшихся прогнозов. Наблюдения за торжеством шарлатанов от политики и науки изрядно портили кровь мэтру. Лем симпатизировал диссидентскому движению и после ввода военного положения в Польше в 1982 году уехал сначала в ФРГ, затем в Вену и, наконец, в Италию. В те годы он написал последние романы, которые еще условно можно счесть «художественными»; там даже действуют его давние любимые герои, но по сути это уже парадоксальные философские размышления о будущем от лица самого Лема. Это «Осмотр на месте» (1982), «Мир на Земле» (1986) и «Фиаско» (1986). В Советский Союз они пришли только с перестройкой, до того новых книг Лема здесь не печатали, хотя старые из библиотек не изымали и кампаний против него в прессе не устраивали.
По возвращении в посткоммунистическую Польшу Лем художественных произведений больше не писал.
Со страниц его романов, повестей и рассказов в наш мир шагнуло множество ярких персонажей: Ийон Тихий, профессор Тарантога, роботы Трурль и Клапауций, пилот Пиркс, наконец, прекрасная снаружи и смертельно опасная внутри Маска.
И все-таки несмотря на определенный пессимизм Лема, выраженный в отношении как литературного, так и политического и общечеловеческого прогресса, в человеческий разум и науку он никогда не переставал верить. И брожения тех же «соляристов», за сотню лет несметными полчищами очаровывающихся и разочаровывающихся в предмете своего исследования и обожания, частью закостеневших педантов, отрицавших очевидное, а частью отправлявшихся по волнам воображения и питавшихся фантазиями вместо фактов, очень напоминают нынешний раздрай и шатания в лагере научников, чья работа не приносит немедленных «гор хлеба и бездны могущества».
Вот еще одно воспоминание. На встрече со Станиславом Лемом на физфаке МГУ (а я сидел рядом с ним) его спросили: «Что бы вы сделали, если бы узнали, что Вселенная конечна?» Пан Станислав пожал плечами и ответил: «А что, по-вашему, я смог бы сделать?» Аудитория пришла в восторг. Хочу напомнить, что это было задолго до того, как открыли ускорение космологического расширения.
Алексей Левин, научный журналист, науковед, в студенчестве — один из организаторов Клуба любителей фантастики МГУ и его президент, пригласил выступить Станислава Лема в Центральной физической аудитории на физфаке
В заметке «О „неопознанных летающих объектах“» Лем в свое время вывел строки, которые позволят многочисленным кельвинам еще долго жить и работать, не страшась бессмыслицы своего существования:
«Мировая наука как целое действует наподобие сита, отделяющего пшеницу от плевел: она правду видит, хотя и не скоро скажет. Суждения отдельных ученых, хотя бы и нобелевских лауреатов, хотя бы даже Эйнштейнов, сами по себе не имеют доказательной силы в науке. Они получают ее (то есть могут ее получить) лишь после многократных и тщательных проверок. И как раз коллективный, внеличностный характер науки, та ее особенность, что процедуры познания, складывавшиеся столетиями, стоят выше любого индивидуального мнения, даже самого авторитетного, служат гарантией действительной объективности познания, и надежней этой гарантии ничего быть не может. Это не означает абсолютной непогрешимости науки, но означает нечто более важное: наука ошибается, однако в своем дальнейшем движении аннулирует собственные ошибочные утверждения. Говоря по-другому, наука как целое представляет собой систему с сильной тенденцией к самокорректировке. И обвинять науку в тупом, злонамеренном, демагогическом или диктуемом какими-либо иными посторонними соображениями отрицании фактов, которые являются ее кровью и воздухом, — значит не понимать ее основополагающих функциональных принципов».
Максим Борисов
1. Невозможность Cоляриса — trv-science.ru/2021/09/nevozmozhnost-solarisa/
2. Возвращение из будущего — trv-science.ru/2021/04/vozvrashchenie-iz-budushchego/
3. Солярис начинается в субботу, или 45 лет «Пикника на обочине» — trv-science.ru/2017/06/45-let-piknika-na-obochine/
4. Мыслящий и пишущий океан — grani-ru-org.appspot.com/Culture/Literature/m.103701.html
5. «У русских температура эмоций высока»: как принимали Лема в СССР — gazeta.ru/science/2021/09/11_a_13976174.shtml
Источник: газета Троицкий вариант https://trv-science.ru/2021/11/lem-nauka-i-budushhee/