Джон Мильтон заслуженно считается одним из величайших классиков англоязычной литературы, а его шедевр «Потерянный Рай» (1667) — одним из величайших её произведений.
Семен Фридман
Вместе с тем, в последнее время в текстах, посвящённых данному произведению, сплошь и рядом приходится встречать фундаментально неверную интерпретацию одного его важного аспекта. Суть этой ошибочной интерпретации (во многом сформированной ещё английскими романтиками XVII—XIX веков) — в предположении, что один из ключевых персонажей произведения, Сатана, выступает в нём в качестве «революционера», и деятель Английской революции 1639—1660 годов Мильтон (пусть даже подсознательно) испытывал к нему сочувствие при написании произведения, почему и создал столь монументальный образ ключевого антагониста произведения, хотя, как глубоко верующий пуританин, и изобразил его в качестве злодея.
Безусловно, трудно отрицать, что мильтоновский Сатана — очень тщательно проработанный автором герой, в образе которого Мильтон постарался уйти от обычной религиозной лубочности в изображении дьявола как тривиального архизлодея. Но тезис о подсознательной симпатии автора к своему герою не только трудно верифицируем содержательно (в конце концов, в голову человеку, тем более покойному, не залезешь), но и неверен фактологически. Революционер и республиканец Мильтон не смог симпатизировать, даже подсознательно, Сатане «Потерянного Рая» как «революционеру» хотя бы потому, что «революционером» тот у него не является. Для понимания, почему это так, необходимо обратиться к сцене «Потерянного Рая», в которой Сатана призывает последовавших за ним ангелов восстать против Бога и формулирует свою программу:
Мы не равны,
Зато равно свободны. Званья, ранги
Свободе не помеха и вполне
С ней совместимы. Но какой указ,
Какое рассуждение дают
Кому-то право нас поработить
Самодержавно, если мы Ему
Равны, пусть не могуществом, не блеском,
Но вольностью исконной? Для существ
Безгрешных заповеди не нужны,
А менее всего — такой закон,
Который навязал бы нам Царя,
Принудил обожать Его, поправ
Достоинство имперских наших рангов,
Свидетельствующих, что нам дано
Не пресмыкаться, но повелевать!
Сатана у Мильтона восстает отнюдь не против существующей иерархии ангельского «общества» — в христианской ангелологии господствует учение о иерархическом устройстве ангельского мира, о «небесных иерархиях», разработанное (псевдо-)Дионисием Ареопагитом — а исключительно против того факта, что в рамках этой иерархии над ним стоит Бог, решивший вдобавок поставить над ангелами Сына, также именуемого в «Потерянном Рае» Мессией (Мильтон придерживался антитринитарного учения, в рамках которого Сын рассматривался как творение Отца). Восстав против Бога, Сатана у Мильтона, как и положено дьяволу в его роли «обезьяны Бога», имитирует монархический строй, существующий на Небесах — только присвоив монархические полномочия себе:
Один, как самодержца грозный сан
В Аду ни с кем не делит, окружив,
Из подражанья Богу, выход свой
Великолепьем царским и кольцом
Горящих Серафимов, при оружье
И с множеством хоругвей.
Сатана у Мильтона именуется «ужасным адским императором» («Hells dread Emperour»), а его ближайшие сторонники по восстанию против Бога — «великие инфернальные пэры» («grand infernal Peers»). Один из участников совета Сатаны, на котором принимается решение погубить Адама и Еву — «державный царь Молох» (в оригинале — «Moloc, Scepter’d King»). Померкший ангельский блеск Сатаны сравнивается Мильтоном с солнечным затмением, в котором монархи видят предвестие падения своей власти [1]. Сатана оправдывает сам для себя своё стремление погубить Адама и Еву «государственной необходимостью», что в исполнении Мильтона выглядит как неприкрытая пародия на многих светских теоретиков Нового Времени на службе монархической власти (подобных Гоббсу), ставивших превыше всего raison d’etat:
«Пусть растрогала меня
Беспомощная ваша чистота,-
А тронут я взаправду,- но велят
Общественное благо, честь и долг
Правителя расширить рубежи
Империи, осуществляя месть,
И, миром этим новым завладев,
Такое совершить, что и меня,
Хоть проклят я, приводит в содроганье».
Так Сатана старался оправдать
Необходимостью свой адский план,
Подобно всем тиранам.
Необходимо отметить, что для республиканцев-пуритан монархическая власть, против которой они боролись, тем и была греховна, что представляла из себя узурпацию власти Бога как единственного истинного монарха [2]. Стоит вспомнить и о том, что Мильтон писал «Потерянный Рай» уже после поражения Английской революции и реставрации монархии Стюартов — также, как «Потерянный Рай» в сюжетном плане завершается временной победой Сатаны и грехопадением человеческого рода. Если сводить «Потерянный Рай» к обычному политическому памфлету (чего, конечно, делать не стоит — но не стоит и отрицать элементы памфлетизма в произведении Мильтона), то «потерянный рай» Адама и Евы тождественен уничтожению республиканского строя в Англии. Существует небезосновательное мнение, что и в дебатах приближённых Сатаны на совете в Аду после низвержения из Рая о наилучшей возможной тактике отразилось желание Мильтона спародировать настроения роялистской эмиграции, спорившей о лучшей тактике для восстановления королевской власти в Англии, после победы революции.
Но если уж и проводить в данной ситуации какие-то социально-политические аналогии, то Сатана, противник Бога как небесного монарха, у Мильтона подобен не Оливеру Кромвелю, а аристократу, восстающему против абсолютной монархии за свои феодальные вольности (аристократизм мильтоновского Сатаны отмечал ещё такой мильтоновед, как Р.М. Самарин). Это сходство глубоко неслучайно, и связано оно с сюжетом драмы «Люцифер» (1654) предшественника Мильтона на ниве литературного описания падения дьявола и первых людей нидерландского поэта Йоста ван ден Вондела, которой — именно в части образа Сатаны — Мильтон во многом вдохновлялся [3]. Пьеса ван ден Вондела предназначалась для кайзера Священной Римской Империи Фердинанда III Габсбурга, власть которого как в империи, так и в иных габсбургских владениях вроде Венгрии оспаривалась аристократической оппозицией — и ван ден Вондел недвусмысленно сравнивал подобное покушение на власть монарха с покушением на власть Бога [4].
В пьесе ван ден Вондела восставшие ангелы во главе с Люцифером (именуемые «люциферистами», то есть представленные как своего рода «партия» на манер реальных человеческих партий современной ван ден Вонделу Европы) восстают против Бога, недовольные его решением поставить человеческий род в лице Адама над ангелами. Что характерно, «люциферисты» у ван ден Вондела позиционируют себя как «знать» (призывая Люцифера возглавить их восстание, «люциферисты» говорят ему — «Секиру восприми, верни права сословью»), а человека воспринимают как «чернь». Например, в начале пьесы Люцифер обращается к архангелу Гавриилу со следующими словами:
До рабства сверженный, людского блага ради,
Мир Духов, мнится мне, останется в накладе;
Владычество людей теперь установя,
Почто вознес Господь над Духами — червя,
Из глины взятого, — почто обрек придворных
Вовеки пребывать во кандалах позорных?
Финальный спор Люцифера и архангела Рафаила, предшествующий низвержению с небес «люциферистов» после понесённого ими военного поражения, прямо репрезентирует по сути своей развернувшуюся в Новое Время полемику приверженцев абсолютной монархии и сторонников сохранения аристократических «вольностей»:
Люцифер.
Увы, надолго ли? Для Ангельства к несчастью,
Стать равным Господу назначен князь Адам:
Но как бестрепетно мой скиптр ему отдам?Рафаил.
Монарх решает сам, кого приблизить к трону.
И даже высшую Адаму дать корону
Он волен, восхотев: Его решает власть,
Кто — должен вознестись, а кто — обязан пасть.
Хотя политические симпатии Мильтона, в противовес идейному посылу вонделовского «Люцифера», принадлежали отнюдь не абсолютной монархии, а республике, и, кроме того, модифицируя вонделовский сюжет, он изменил его в сторону большей ортодоксальности (у него падение ангелов не связано с сотворением человека и предшествует ему), им были сохранены «аристократические» мотивы в изображении падших ангелов. Возьмём, например, описание смотра армий Сатаны в Аду:
Под громовый рык рогов
И труб воинственных он повелел
Поднять свою могучую хоругвь.
Азазиил — гигантский Херувим —
Отстаивает право развернуть
Ее; и вот, плеща во весь размах,
Великолепный княжеский штандарт
На огненно-блистающем копье
Вознесся, просияв как метеор,
Несомый бурей; золотом шитья
И перлами слепительно на нем
Сверкали серафимские гербы
И пышные трофеи.
Возвращаясь к ван ден Вонделу, интересно отметить ярко выраженные антиисламские (ислам тогда являлся основным соперником христианства, и дьявол как архизлодей для верующих христиан закономерно представал «сарацином») мотивы «Люцифера» — в частности, Люцифер в пьесе изображён как сомневающийся в возможности и целесообразности воплощения Бога в человеке [5] (подобно многим, в том числе мусульманским, критикам христианства), а армия Люцифера во время сражения с архангелом Михаилом выстраивается в «лунный серп». В предисловии к пьесе, обращённом к императору Фердинанду III, ван ден Вондел упоминает мусульманскую угрозу христианскому миру [6]. Неслучайным представляется и то, что христианин ван ден Вондел использует мусульманский сюжет о падении дьявола (Иблиса), где оно проистекает из его зависти к людям и представления о его онтологическом превосходстве над ними.
У Мильтона в описании Сатаны и его сторонников также используются «ориентальные» мотивы. Архитектура возведённой в Аду столицы Сатаны сравнивается с древними Вавилоном и Мемфисом («Babel, and the works of Memphian Kings»), сам Сатана — с «великим султаном» («great Sultan»), а его воины — с «языческим» (по контексту — мусульманским) рыцарством, преломляющим копья на глазах султана («Though like a cover’d field, where Champions bold // Wont ride in arm’d, and at the Soldans chair // Defi’d the best of Paynim chivalry»). Знамёна армии Сатаны на её смотре вздымаются с «восточной пестротою» («Orient Colours»), о роскоши двора Сатаны говорится, что она затмевает блеск Ормуза и Инда и великолепного Востока («wealth of Ormus and of Ind» и «gorgeous East»), а отступление войска Сатаны сравнивается с бегством татар от русских («when the Tartar from his Russian Foe // By Astracan over the Snowie Plaines // Retires»).
Но не исламский мир как соперник христианского — основная мишень Мильтона; его произведение имеет в виду во многом именно внутрихристианскую полемику. Для протестанта Мильтона главным воплощением дьявольщины в мире сем была католическая церковь — тем более что короли из династии Стюартов, свергнутой в ходе Английской революции, подозревались (и отнюдь не безосновательно) ревностными пуританами в симпатиях к католицизму. Название столицы Сатаны — Пандемониум — является издевательской инверсией названия одного из главных католических храмов Рима, Пантеона, учрежденного Папством на месте античного храма «всех богов» (многие военачальники Сатаны в «Потерянном Рае» носят имена языческих, причем античных — древнеегипетского и олимпийского пантеонов — богов). Более того, собрание приближённых Сатаны, на котором он принимает решение отправиться в Эдем, именуется «конклавом» — снова недвусмысленный намёк на католическую церковь.
О падшем ангеле Велиале, отвечающем в «Потерянном Рае» за содомию (о нём Мильтон сообщает, что гнездом «Велиаловых сынов» был Содом) говорится, что он чаще всего проникал во храмы и на алтари, чтобы делать из священника — безбожника («yet who more oft then hee // In Temples and at Altars, when the Priest // Turns Atheist»); стремление зарифмовать слова «священник» («Priest») и «безбожник» («Atheist») представляется неслучайным. Вообще Мильтон критикует стремление католической церкви институциализировать богослужение, утверждая, что Святой Дух предпочитает храмам прямые и чистые сердца («prefer Before all Temples th’ upright heart and pure»). Критикуется такой атрибут католицизма, как целибат — подчёркивается, что Адам и Ева ещё до грехопадения вступали в половое общение друг с другом, и утверждается, что целибат — изобретение Сатаны («who bids abstain // But our Destroyer, foe to God and Man»). В скитаниях по бесформенному Хаосу в поисках Земли мильтоновский Сатана видит Лимб, место, куда, по мнению Мильтона, попадают души людей, понадеявшихся на спасение души «в сутане Доминика, в клобуке Франциска» (намёк на монашеские ордена).
В эпоху Возрождения католическая церковь пыталась укрепить свой авторитет за счёт программы строительства величественных храмов, в то время как радикальные протестанты тяготели к «дешёвой церкви», критикуя внешнюю роскошь как пустое расточительство денег верующих. Отражено это противостояние и у Мильтона — Пандемониум изображён им не только как столица, но и как храм Сатаны, причём специально подчёркивается, что падшие ангелы по части архитектурных навыков превосходят людей. Отдельно надо отметить, что при строительстве дворца-храма Сатаны у Мильтона звучит органная музыка, использующаяся в католицизме при богослужении [7]. Также Мильтон, описывая бесплодные прения падших ангелов, под их видом высмеивает католическое схоластическое богословие, поскольку для него Бог постижим только верой:
Другие, в стороне,
Облюбовали для беседы холм
(Умам — витийство, музыка — сердцам
Отрадны), там раздумьям предались,
Высоким помыслам: о Провиденье,
Провиденье, о воле и судьбе —
Судьбе предустановленной и воле
Свободной, наконец,- о безусловном
Провиденье, плутая на путях
К разгадке; обсуждению они
Подвергли всестороннему: добро,
И зло, блаженство счастья и страданье
Конечное, бесстрастие и страсть,
Позор и славу,- праздных дум тщета
И мудрость ложная!
Нельзя обойти стороной и, на первый взгляд, привлекательные (по крайней мере, для современного, светского читателя) качества мильтоновского Сатаны: смелость, решительность, изобретательность, готовность рисковать собой ради освобождения из Ада своих сподвижников и даже некие проблески совести (он понимает, что то, что он хочет сделать с Адамом и Евой — ужасно, хотя и не намерен отступиться от этого намерения). Кажется странным, что христианин Мильтон нарисовал так персонажа, который в христианской картине мира воспринимается как величайший из возможных злодеев. Но это недоразумение рассеивается, если вспомнить, что в протестантизме (в противовес католицизму) утверждается, что добрые дела ничего не дают для спасения сами по себе, в отличие от веры [8]. Неслучайно Мильтон говорит о падших ангелах следующее:
Не до конца
Заглохли добродетели у Духов
Отверженных, к стыду людей дурных,
Кичащихся прекрасными на вид
Поступками, внушенными гордыней,
И под личиной рвения к добру,-
Тщеславной суетностью.
Ещё одна причина наличия у мильтоновского Сатаны неких положительных качеств (сводящихся преимущественно к своего рода «языческой доблести», стойкости перед лицом безнадёжно превосходящего его врага) — отрицательное отношение Мильтона (хотя он, как всякий культурный человек своей эпохи, увлекался античной эстетикой) к языческому культу героев и античному мотиву хюбриса, вызова высшей силе с опорой исключительно на собственную мощь [9]. Это своё отношение он выражает в сцене «Потерянного Рая», где архангел Михаил, показывая Адаму будущую историю человечества, демонстрирует ему грешных гигантов, погибших в водах Потопа:
Ответствовал Архангел: «— Это браков
Неравных, явленных тебе, итог.
Совокупились в них добро и зло,
Враждебные друг другу: их союз
Безумный порождает сыновей,
Чудовищных и телом, и душой,
Подобных тем гигантам-силачам,
Издревле славным, ибо в оны дни
Лишь грубой силе воздадут почет,
Ее геройской доблестью сочтут
И мужеством. Одолевать в боях,
Народы покорять и племена,
С добычей возвращаться, громоздя
Как можно больше трупов,— вот венец
Грядущей славы. Каждого, кто смог
Достичь триумфа, станут величать
Героем-победителем, отцом
Людского рода, отпрыском богов
И даже богом, но они верней
Заслуживают званья кровопийц
И язвы человечества; но так
Известность обретется на Земле
И лавры, а носителей заслуг
Доподлинных — забвенье поглотит».
Подобный мотив присутствует и у Йоста ван ден Вондела в его пьесе «Ной, или гибель первого мира», в изображении допотопной Земли и её обитателей:
Для исполинов глас Господень нипочем:
То справедливо здесь, что решено мечом
И верною стрелой; то право, что жестоко.
Интересно отметить, что в народной поэзии Европы допотопные гиганты и их подражатель, Нимврод, «сильный зверолов перед Господом», строитель Вавилонской Башни и первый упомянутый в Ветхом Завете монарх, иногда мыслились как своего рода предтечи современных власть имущих — по логике «когда Адам пахал, а Ева пряла, кто тогда был дворянином» [10]. И если усматривать в произведении Мильтона революционный и республиканский посыл, то он содержится скорее здесь — в идее, что превознесение одних людей над другими воспроизводит дьявольскую гордыню как первопричину всех зол.
Таким образом, мильтоновский Сатана для его автора — не революционер, восстающий против порочного порядка вещей, а, напротив, первоисточник этого порочного порядка, основанного на жестоком насилии и несправедливости. Тут стоит вспомнить, что под «революцией» в ту эпоху, ориентирующуюся в ценностном отношении на прошлое, а не будущее, подразумевалось возвращение к первоистоку, в «золотой век» или, используя христианские термины, «потерянный рай», виновником утраты которого для Мильтона и стал Сатана.
Примечания
[1] Так, едва
Взошедшее на утренней заре,
Проглядывает солнце сквозь туман
Иль, при затменье скрытое Луной,
На пол-Земли зловещий полусвет
Бросает, заставляя трепетать
Монархов призраком переворотов,—
И сходственно, померкнув, излучал
Архангел часть былого света.
[2] Скажем, при изложении истории ветхозаветного Израиля устами архангела Михаила у Мильтона подчёркивается, что «За ним [Соломоном, строителем Первого Храма] царей немало // Последует: и добрых и дурных. // Но перечень дурных длинней стократ». Вообще у христианских республиканцев такой взгляд на проблему был распространён — скажем, Савонарола, низложив наследственную власть семейства Медичи над Флоренцией, в своё время провозгласил королём своего города Иисуса Христа.
[3] О том, в какой степени вонделовский Люцифер послужил прототипом для мильтоновского Сатаны, можно судить хотя бы по его «программной» речи, в которой он беседует со своим сторонником Вельзевулом:
Кто хочет — пусть падет. Наместник — никогда
Своих не кинет чад. Ни лютая беда
Не устрашит меня, ни всех проклятий сила;
Презрев опасности, мы вознесем ветрила.
Иль я верну права, иль, ежели паду,
Не посрамлю свою корону и звезду.
Иль мощный скипетр наш — не верная защита?
Иль не тьмотысячна стоит за нами свита?
Пусть сгинем — нас повьет невянуща хвала.
Достойней властелин ничтожного села,
Чем Неба властелин второй, иль даже мене.
Теперь сомненья нет во мне ни малой тени.
[4] «Сему злосчастному примеру Люцифера, архангела, некогда владычествовавшего над всеми ангелами, следовали с тех пор почти во все столетия различные строптивые тираны, о чем свидетельствует как древняя, так и новая история, показывая, как насилие, подлость и коварно учиняемые удары неправедных, замаскированные под блеск и сияние законности, бесполезны и бессильны, поскольку Божие предусмотрение оказывает поддержку изначально освященным Властям и Родам, во имя спокойствия и безопасности саморазличных государств, кои, не обладая законным верховным главой, лишаются возможности образовать гражданское сообщество; именно поэтому Господень провозвеститель на пользу человеческому роду сто Державу утвердил как свою собственную, повелевая воздавать Богу и Кесарю соответственно Богово и Кесарево».
[5] Величью Господа содеется урон.
Когда с Адамом он сольет Себя, и трон
С ним разделит когда. <…> О, как в уме сомкну
Непостижимости сии во стать одну,
Как бесконечное объединить с конечным?
Бесссилье с силою?
[6] «Христианская империя пребывает подобно кораблю в бурном море, со всех сторон осажденная в наше время турками и татарами, и, ввиду угрозы кораблекрушения, требуется в высшей степени единодушное почитание Императорского дома, дабы сдержать общего наследственного врага племени Христова и обезопасить императорские земли вместе с их границами от ущерба, чинимого дикими народами».
[7] Вы, бренного художества людей
Поклонники! Вы, не щадя похвал,
Дивитесь Вавилонским чудесам
И баснословной роскоши гробниц
Мемфиса,- но судите, сколь малы
Огромнейшие памятники в честь
Искусства, Силы, Славы,- дело рук
Людских,- в сравненье с тем, что создают
Отверженные Духи, так легко
Сооружающие в краткий час
Строение, которое с трудом,
Лишь поколенья смертных, за века
Осуществить способны! <…>
Так дуновенье воздуха, пройдя
По всем извилинам органных труб,
Рождает мелодический хорал.
Подобно пару, вскоре из земли
При тихом пенье слитных голосов
И сладостных симфониях восстало
Обширнейшее зданье, с виду — храм.
[8] Неслучайно в учении средневекового интеллектуала-богослова XIV века Уильяма Оккама (предвосхитившего ряд протестантских идей) о «божественной свободе», ставящем Божественную волю выше Божественного разума, предполагается, что морали как независимого явления не существует и мораль сама по себе зависит исключительно от распоряжений Бога, даже представляющихся аморальными.
[9] Обратите внимание, что при описании смотра армии Сатаны её бойцы косвенно сравниваются с упомянутыми Мильтоном героями языческой (античной) и полуязыческой (британской артуровской) традиции — когда говорится, что войско Сатаны по своему размеру и мощи превосходит их всех вместе взятых. Перечень ближайших сторонников Сатаны стилизован под перечень кораблей в гомеровской «Илиаде».
[10] Вам, братцы, давно уж пора бы знать,
Откуда пошла родовая знать?
Когда начался человечий род,
То не было ни рабов, ни господ.
Ева пряла, Адам пахал.
Кто о дворянах тогда слыхал?
На кой они дьявол кому сдались?
Так знайте, откуда они взялись.
Есть в Библии Книга Бытия.
В главе десятой вычитал я,
Что жил-был такой зверолов Нимрод,
Который начал давить народ.
Вот от него-то все и пошло —
Земное горе, земное зло.
В работе ленив, а в безделье рьян,
Нимрод этот начал плодить дворян.
Он у людей для своих пиров
Поотбирал телят и коров.
И не своим, а чужим трудом
Себе отмахал высоченный дом.
Там, в башне, свободный от всяких дел,
Среди своей челяди он сидел.
Мол, властвую я да моя родня,
А вы поработайте на меня!
Так стал он без всяких обиняков
Душить налогами бедняков,
Смог всех ограбить и обокрасть:
ИСТОЧНИК: 22 век https://22century.ru/popular-science-publications/satan