— Ведь обыкновенно как говорят? — бормотал Свидригайлов, как бы про себя, смотря в сторону и наклонив несколько голову. — Они говорят: «Ты болен, стало быть, то, что тебе представляется, есть один только несуществующий бред». А ведь тут нет строгой логики. Я согласен, что привидения являются только больным; но ведь это только доказывает, что привидения могут являться не иначе как больным, а не то, что их нет, самих по себе.
… Ну а что, если так рассудить…:
«Привидения — это, так сказать, клочки и отрывки других миров, их начало. Здоровому человеку, разумеется, их незачем видеть, потому что здоровый человек есть наиболее земной человек, а стало быть, должен жить одною здешнею жизнью, для полноты и для порядка. Ну а чуть заболел, чуть нарушился нормальный земной порядок в организме, тотчас и начинает сказываться возможность другого мира, и чем больше болен, тем и соприкосновений с другим миром больше, так что когда умрет совсем человек, то прямо и перейдет в другой мир»
Фёдор Достоевский. Преступление и наказание
Наталья ИВЛИЕВА
В середине прошлого века о шизофрении были сказаны такие слова: «К настоящему времени достаточно определенно установлены три момента относительно шизофрении: никто не знает ее причин, никто не знает, как ее лечить; количество исследователей в этой области столь мизерно, что вряд ли стоит надеяться на решающий прорыв в ближайшем будущем» 1. С тех пор произошли большие перемены, но, судите сами, многое ли нужно поменять в приведенном высказывании, чтобы описать современную ситуацию: «к настоящему времени достаточно определенно установлены три момента относительно шизофрении: никто не знает ее причин, никто не знает, как ее лечить», количество исследователей в этой области велико, но по-прежнему «вряд ли стоит надеяться на решающий прорыв в ближайшем будущем». Безусловно, в этом утверждении присутствует доля лукавства, так как по сравнению с 1950-ми годами мы очень многое узнали о шизофрении, существуют хорошо обоснованные и влиятельные теории заболевания, а появившиеся как раз в те годы нейролептики существенно облегчили жизнь больным, однако…
До сих пор среди специалистов отсутствует консенсус относительно диагностики и классификации этого расстройства, последний пересмотр его критериев в действующей американской классификации происходил в горячих обсуждениях, ни одна другая диагностическая категория не оспаривается так часто, как «шизофреническое расстройство»2 при том, что, по словам врача-психиатра Сергея Мосолова, проблема шизофрении — краеугольный камень всей психиатрии3. «Более того, — пишет Мосолов, — наши западные коллеги в последнее время всё более активно, подобно японским психиатрам, предлагают отказаться от термина „шизофрения“». Ситуация усложняется тем, что подавляющее большинство пациентов попадает в поле зрения врачей в ситуации острого психоза, когда чаще всего присутствуют так называемые позитивные симптомы (позитивными называют симптомы, которые что-то добавляют к нормальному состоянию, на этом вся их позитивность и заканчивается): бред и галлюцинации, в то время как психоз не так уж и специфичен для шизофрении, и около 8% людей, не страдающих этим заболеванием, испытывали психотический опыт, например в связи со стрессом или в результате приема некоторых препаратов4, а у большого числа больных шизофренией с целым набором других симптомов, таких, как расстройство мышления, повышенная или пониженная возбудимость, поведенческие аномалии, никогда не наблюдалось ни бреда, ни галлюцинаций5. В связи с этой проблемой в специальной литературе последнее время часто употребляется понятие «клинического ядра» (clinical core) шизофрении, которое «не просто конструкт, но обладает феноменологической реальностью»; оно, однако, «с трудом определяется вербально», и при попытках описать его говорят о прототипическом гештальте заболевания или снова — всё чаще — о некогда забытом «раннем чувстве шизофрении» (praecox-feeling)6. Классификация — это, прежде всего, попытка установить закономерность, и упомянутые проблемы во многом связаны с продолжающимся поиском ускользающих закономерностей.
Истоки
Относительно причин заболевания существует немало теорий, основанных на многочисленных экспериментальных и клинических данных, однако сам факт существования разных, часто мало связанных между собой теорий указывает на отсутствие глубокого понимания этих причин. Шитий Капур обращает внимание на то, что наиболее влиятельные теории шизофрении — нейробиологические7, хотя по-прежнему нет четко определенных устойчивых нейробиологических маркеров заболевания. Самыми обсуждаемыми из нейробиологических теорий шизофрении являются дофаминовая и более молодая глутаматная теории. Согласно этим теориям, главным (возможно, исходным) источником проблем является какое-то нарушение на пути передачи сигнала в одной из нейрохимических систем или, возможно, в обеих системах. И в рамках этих теорий многие изначально предполагаемые причины в результате продолжения исследований и установления новых фактов переходили в статус последствий заболевания или даже оказывались результатами лечебных воздействий (например, изменение количества дофаминовых рецепторов под влиянием нейролептиков).
После осуществления проекта «Геном человека» (геном человека расшифровали в 2003 году — в том смысле, что смогли записать его в виде цепочки длиной в несколько миллиардов знаков) большие надежды возлагались на генетические исследования шизофрении, так как довольно давно из наблюдений за семьями больных и по результатам близнецовых исследований было известно, что важную роль в развитии заболевания играют гены. Тем более, что в контексте отделения причин от следствий генетические данные представляют особую ценность. К настоящему времени результаты исчисляющихся уже тысячами научных работ в этой области указывают на то, что определенный ген, ответственный за шизофрению, навряд ли будет обнаружен. Скорее предрасположенность к заболеванию определяется значительным (не менее сотни) числом генов, изменение в каждом из которых в отдельности производит небольшой эффект, т. е. весьма незначительно повышает риск развития заболевания. Среди этих генов есть и те, что определяют развитие и функционирование дофаминового и глутаматных путей и, вероятно, формирование синаптической передачи вообще, но они не выделяются ни представленностью, ни степенью влияния. При этом показана ассоциация заболевания с механизмами кальциевой, калиевой проводимости, с широким спектром звеньев иммунной системы, например с генами комплекса гистосовместимости8. Поэтому ждать от генетики простого технического решения проблемы не стоит. Однако генетические исследования усилили или даже возродили идею о том, что шизофрения является результатом нарушения процессов развития нервной системы9.
Сейчас шизофрению рассматривают как группу хронических расстройств, имеющих разные проявления, с неблагоприятным прогнозом, запускаемых множеством взаимодействующих генетических, средовых, эпигенетических факторов, факторов развития, которые совместно вмешиваются в нормальные процессы развития и созревания мозга10. При описании заболевания, как и ранее, выделяют позитивные и негативные симптомы, а также нередко отдельно говорят о когнитивных нарушениях.
Лечение
Теперь поговорим немного про то, что «никто не знает, как ее (шизофрению) лечить»: как уже было отмечено, в середине прошлого века классические нейролептики, блокаторы дофаминовых D2-рецепторов, заняли прочные позиции в психиатрии, они существенно облегчили жизнь больным, позволили обходиться без изоляции и часто без госпитализации (что чрезвычайно важно, в частности, потому, что заболевший редко добровольно соглашается лечь в больницу, решение приходится принимать ближайшим родственникам, и это часто рушит последние значимые для больного связи), иногда добиваться долговременного улучшения. Сейчас они нередко заменяются так называемыми атипичными антипсихотическими препаратами (действующими помимо дофаминовой и на серотониновую передачу), вызывающими меньше побочных эффектов в виде, например, тремора и других двигательных нарушений, но нередко они бывают менее эффективны классических нейролептиков и иногда вызывают тяжелейшие метаболические нарушения, например, нарушают состав крови. Однако обе группы препаратов, временно ослабляя позитивные симптомы, тем не менее, не лечат болезни, действуя подобно лекарствам, снижающим жар при инфекционных заболеваниях, на симптомы (да и то не на все, а в первую очередь на позитивные), но не на причину болезни. Говоря скупым на эмоции языком научных публикаций, они мало способствуют даже временному функциональному восстановлению человека, позволяющему ему вернуться к учебе, работе, общению, обыденной жизни (по причине нарушения процессов рабочей памяти, внимания, восприятия, мышления, что объединяют под общим названием «когнитивных дефицитов»). На поиск новых препаратов были направлены и по-прежнему направляются огромные усилия, однако о новом прорыве речь не идет. «В целом терапевтические результаты, полученные в дорогостоящих исследованиях, нужно оценить как весьма скромные — почти у 70% больных в течение 1–2 лет отмечался рецидив независимо от применяемого препарата», — пишет Мосолов. И теперь уже понятно, что ждать от фармакологии простого технического решения также не приходится.
Наиболее перспективным подходом к лечению заболевания на сегодняшний день является ранняя диагностика и ранняя терапия11. Данные генетических исследований и лучшее понимание нейробиологического субстрата шизофрении указывают на то, что «курс на болезнь» может быть изменен. И очень важно, что на одном из первых мест стоят психосоциальная и когнитивно-поведенческая терапии: с одной стороны, это почти окончательный отказ от поиска «волшебной пули» (magic bullet), или панацеи, но с другой — это признание того, что шизофрения — это сугубо человеческая, душевная болезнь, а не просто проявление какого-то генетического или нейрохимического дефекта.
Дофаминовая гипотеза
Дофамин — это ветер, раздувающий пожар психоза
Ларуэль Аби-Дархам, 1999
Дофаминовая гипотеза шизофрении родилась, когда начала проясняться природа влияния антипсихотических препаратов: когда было обнаружено, что введение этих препаратов животным изменяет обмен дофамина, когда стало понятно, что центр связывания этих препаратов является рецептором дофамина (который и был вначале назван «рецептором нейролептиков») и, более того, препарат оказывается тем более эффективным, чем лучше он связывается с рецептором. К этому добавились наблюдения о том, что амфетамин может вызывать психотические симптомы (а к тому времени уже было известно, что амфетамин повышает уровень моноаминов в мозге). И суть изначальной гипотезы сводилась к тому, что при болезни дофаминовая передача возрастает, а блокада рецепторов посредством нейролептиков приводит к ослаблению симптомов.
Но постепенно накапливались и данные, указывающие на то, что эта картина не так проста12. И в 1991 году Кеннет Дэвис с соавторами, проанализировав, по их заявлению, все исследования, касающиеся дофамина и шизофрении, а также дофамина и познания, предположили, что шизофрения характеризуется низким уровнем дофамина в префронтальной коре, что приводит к проявлению негативных симптомов, а уже это, в свою очередь, приводит к повышению уровня дофамина в подкорковых мезолимбических структурах, что влечет за собой появление позитивных симптомов13. Одновременно и достоинством, и недостатком гипотезы было то, что она во многом опиралась на исследования на животных, что, с одной стороны, позволяло углубиться в исследования нейрофизиологических и нейрохимических механизмов, предположительно связанных с заболеванием изменений, а с другой — нередко ставило вопросы о степени применимости добытых на животных фактов к тому, что происходит в мозге человека. Эти вопросы в свою очередь стимулировали поиски наиболее адекватных моделей заболевания на животных, и, как ни странно, иногда именно эти поиски заставляли исследователей обратить более пристальное внимание на феноменологию заболевания.
В последующие годы, в первую очередь благодаря новым, постоянно совершенствующимся методам нейровизуализации, основные предположения дофаминовой гипотезы были отчасти подтверждены и существенно уточнены на людях. Были разработаны новые модели заболевания на животных, среди которых особенно стоит отметить те, что основаны на воздействиях, моделирующих участие факторов развития нервной системы (например, в результате удаления вентрального гиппокампа вскоре после рождения). Также были существенно уточнены сферы применимости фармакологических моделей, в частности, имитирующих психоз, вызванный употреблением таких веществ, как кетамин, фенциклидин, амфетамин14.
В 2009 году Оливер Хоус и Шитий Капур опубликовали статью под названием «Дофаминовая гипотеза шизофрении: версия III — общий финальный путь»15. О каком финальном пути идет речь? По мнению авторов, взаимодействие разнообразных факторов риска приводит в итоге к дофаминовой дисрегуляции, которая и является этим общим результатом влияний, приводящих к развитию психоза при шизофрении. Второе положение их гипотезы смещает фокус с нарушений на уровне рецепторов к дофамину и переводит его на предыдущее звено — на уровень пресинаптической регуляции. Согласно третьему положению, дофаминовая дисрегуляция скорее связана с психозом или со склонностью к психозу, а не собственно с шизофренией. И, наконец, гипотеза предполагает, что нарушения регуляции дофамина приводят к изменениям в оценках стимулов. Это происходит за счет нарушения процесса присвоения этим стимулам значимости, в который предположительно вовлечен дофамин.
Чем эта гипотеза — или версия гипотезы — отличается от предыдущей? На первый взгляд, деталями, однако при более внимательном рассмотрении оказывается, что эта гипотеза претендует на описание механизма расстройства, и в первую очередь, что особенно важно, — механизма психоза, а не шизофрении.
Судя по картине, нарисованной авторами гипотезы, в результате взаимодействия генетических факторов с определенными факторами окружающей среды в широком смысле (к ним относятся стресс, психоактивные вещества, некоторые дисфункции нервной системы и многое, многое другое, даже сезон рождения16) существенно изменяется содержание дофамина в синаптических окончаниях дофаминовых нейронов. Это в свою очередь приводит к изменению выделения, обратного транспорта, метаболизма дофамина, изменению числа рецепторов и другим многочисленным последствиям. Далее авторы гипотезы оказываются перед необходимостью определить, какая из идей о специфической роли дофамина в процессах подкрепления является более «правдоподобной», и останавливают свой выбор на гипотезе Кента Берриджа и Терри Робинсона17 о ключевой роли дофамина в процессах присвоения мотивационной значимости (согласно этой гипотезе, дофамин опосредует превращение стимулов из нейтральных в привлекательные, а конкретно мезолимбическая дофаминовая система является ключевым компонентом процесса «присвоения значимости», в результате которого стимулы, или, более широко, события или мысли, привлекают внимание, стимулируют действие и в итоге влияют на целенаправленное поведение). Поэтому вполне ожидаемо, что нарушение этого процесса присвоения значимости в результате дисфункции дофаминовой системы может привести к хаосу в оценивании роли многочисленных стимулов, которые непрерывно действуют на организм.
При этом важно понимать, что речь идет в первую очередь не о сознательных оценках, а о непрерывном и во многом автоматическом процессе (или процессах), который происходит постоянно и отчасти продолжается и во сне. Например, благодаря таким процессам мы можем не замечать гула машин, когда идем по тротуару вдоль сильно загруженной дороги (иногда даже незаметно для себя перекрикивая этот шум, увлеченные беседой со спутником), но подспудно чувствуем угрозу в этом гуле, если стоим в центре дороги на линии, разделяющей направления движения. Или, возможно, вам знакомо ощущение невероятно громкого тикания часов, когда почему-то не получается заснуть. Речь идет об обработке подобных стимулов, которые действуют на нас постоянно, но собственно стимулами становятся лишь в определенных ситуациях. Так вот, гипотеза дезорганизованной дофаминовой передачи предполагает, что при развитии психоза дофамин начинает выделяться не по правилам18, а последствия его выделения как раз вполне закономерны: то, что сопровождается выделением дофамина, становится значимым, беда в том, что зачастую это могут быть совершенно случайные события.
«Мои чувства обострились. Маленькие незначительные вещи вокруг меня приводили меня в восхищение». «Было ощущение, как будто пробудились от спячки какие-то части моего мозга». «Мои чувства ожили… Предметы стали очень четкими, я заметил вещи, которые не замечал никогда раньше». Такие примеры отчетов больных об ощущениях, предшествующих началу острого психоза приводит Капур. Или — совсем на другом эмоциональным фоне — это предстает в описании Арнхильд Лаувенг, рассказавшей о своем собственном опыте борьбы с болезнью в книге «Завтра я всегда бывала львом»: «Мне казалось, что звуки становятся какими-то необычными. Они становились то слишком громкими, то слишком тихими или просто какими-то странными. Теперь с этим становилось всё хуже. Обыкновенно ведь звуки подчиняются определенному порядку: одни бывают громкими, другие тихими, одни из них бывают более важными, другие менее важными, а тут многие из этих правил стали размытыми. Случалось так, что, идя по улице и разговаривая с кем-то, я вдруг замечала, что не могу разобрать, что мне говорят, потому что звук моих шагов по асфальту заглушает слова моего собеседника. Звон в ушах иногда превращался в такой громкий и грозный шум, что отзывался настоящей физической болью, а иногда я не могла с уверенностью понять, что же я слышу — простой звон в ушах или чьи-то слова».
Далее Капур делает следующий шаг и говорит, что такие ощущения вызывают у человека состояние озабоченности, повышенной эмоциональности и тревоги, желание осмыслить ситуацию, за которым нередко следует облегчение и «новое осознание»… уже в форме бреда при психозе. Важно то, что это «новое осмысление», когда, по словам Капура, «кристаллизуется бред и возникают галлюцинации», сопровождается облегчением, которое, в свою очередь, может служить подкреплением этого нового состояния. У Гоголя в «Записках сумасшедшего» читаем: «Сегодняшний день — есть день величайшего торжества! В Испании есть король. Он отыскался. Этот король я. Именно только сегодня об этом узнал я. Признаюсь, меня вдруг как будто молнией осветило. Я не понимаю, как я мог думать и воображать себе, что я титулярный советник. Как могла взойти мне в голову эта сумасбродная мысль? Хорошо, что еще не догадался никто посадить меня тогда в сумасшедший дом. Теперь передо мною всё открыто. Теперь я вижу всё как на ладони. А прежде, я не понимаю, прежде всё было предо мною в каком-то тумане».
Идеи, во многом сходные с подходом Капура, развивает группа исследователей из Кембриджского университета19. В этом случае, однако, акцент делается не на значимости — формирование бреда пытаются объяснить аберрантным научением. Кембриджские исследователи считают, что проблема не в том, что сам процесс научения как-то нарушен, а в том, что на входе в него поступает неверный сигнал. Сигнал этот — ошибка предсказания, в случае болезни — неверная ошибка. А что, разве бывает верная ошибка? Об ошибке в предсказании вознаграждения мы говорили ранее; в контексте обсуждения развития психоза упомянутые авторы подразумевают ошибку предсказания в более широком смысле. Они напоминают о фундаментальной роли мозга в идентификации статистических закономерностей или ассоциаций — огня с теплом, улыбки с дружелюбием, тигра с зоопарком, лазури с небом — и построении в результате внутренней модели мира. В такую работу мозг включается в самом раннем детстве, практически сразу после рождения, а может быть, и немного раньше. Это сопровождается непрерывными процессами предугадывания и обновления: мозг постоянно использует исходные знания (или ранее установленные ассоциативные взаимосвязи) для предсказания того, каким будет следующий входящий стимул (или совокупность стимулов). И при возникновении любого расхождения между тем, что ожидается, и тем, что воспринимается, генерируется сигнал несоответствия, который и является ошибкой предсказания. Таким образом, эта ошибка является исключительно важной для отслеживания происходящего в этом непрерывно меняющемся мире и необходимой для нового научения и формирования более точной модели текущего состояния среды.
Теперь представим, что нарушились процессы формирования вот этой самой ошибки: например, она генерируется в отсутствии изменений или, наоборот, отсутствует, когда изменения есть. Филип Корлетт с соавторами считают, что нарушения дофаминовой и глутаматной передачи могут лежать в основе формирования искаженной ошибки предсказания. Такая ошибка может быть выявлена на разных уровнях нервной системы, например в реакциях дофаминовых нейронов или в активности правой дорсолатеральной префронтальной коры. И уже на основании несоответствующего ситуации сигнала об ошибке изменяются восприятие, внимание, установки, ассоциации и мысли. Может возникнуть ощущение «изменившегося мира, ставшего зловещим и нагруженным каким-то смыслом»20. Говоря словами Фазиля Искандера: «Жизнь, не жестокость уроков твоих грозна, а грозна их таинственная недоговоренность!»
Изменившиеся ощущения и новые ассоциации неизбежно порождают какие-то другие ожидания и вызывают новые вопросы к миру и во многом сами начинают управлять тем, как человек оценивает и интерпретирует мир вокруг. Далее гипотеза предполагает, что согласовать эти неожиданные и необъяснимые впечатления пациенту помогают — да-да! — бредовые идеи. И здесь авторы гипотез вплотную подходят к очень важным вопросам — обсуждение многих из них грозит уклонением в психологизм, субъективизм — это однозначно неудобные вопросы. Однако такое обсуждение, если и не даст конкретных ответов, всё же позволит глубже взглянуть на проблему, оставаясь в рамках нейробиологической теории.
Что же это за вопросы? Например, почему бредовые идеи часто такие устойчивые, что никакие доказательства не в силах разубедить больного. Чем определяется содержание бредовых идей, почему чаще всего они вертятся вокруг отношений с другими людьми или другими сознающими существами? Почему содержание бреда сопряжено со столь высоким эмоциональным накалом? Как связаны бред и галлюцинации между собой, а также с негативными симптомами шизофрении: с апатией, избеганием социальных контактов, с пренебрежением собой? Почему «бредовое расстройство порождает определенную, часто несокрушимую личность…, <которая> выступает в роли внутреннего зеркала политического авторитаризма, порождая внутреннего тирана?»21 И, наконец, действительно ли «шизофрения не может быть понята без понимания отчаяния?» Об этом мы предполагаем поговорить в следующем выпуске.
Наталья Ивлиева,
нейрофизиолог, канд. биол. наук
1 О‘Брайен Б. Необыкновенное путешествие в безумие и обратно: Операторы и Вещи. — Москва: Класс. 1996. 144 с.
2 Клиническая психология. Под редакцией М. Перре, У. Бауманна. — СПб: Питер, 2006.
3 Мосолов С. Н. Некоторые актуальные теоретические проблемы диагностики, классификации, нейробиологии и терапии шизофрении: сравнение зарубежного и отечественного подходов // Журнал неврологии и психиатрии им. С. С Корсакова. 2010. Т. 110. № 6. С. 4–11.
4 Howes O. D., Kapur S. The dopamine hypothesis of schizophrenia: version III — the final common pathway // Schizophr Bull.
2009 May; 35(3): 549–62; Ham S., Kim T. K., Chung S., Im H. I. Drug Abuse and Psychosis: New Insights into Drug-induced Psychosis // Exp Neurobiol. 2017 Feb;26(1): 11–24.
5 Торри Э. Ф. Шизофрения.
6 Rumke, 1958, цит. по Parnas J. A disappearing heritage: the clinical core of schizophrenia // Schizophr Bull. 2011. 37 (6): 1121–30.
7 Kapur S. Psychosis as a state of aberrant salience: a framework linking biology, phenomenology, and pharmacology in schizophrenia // Am J Psychiatry. 2003. 160(1): 13–23.
8 Foley C., Corvin A., Nakagome S.Genetics of Schizophrenia: Ready to Translate? // Curr Psychiatry Rep. 2017 Sep; 19 (9): 61.
9 Insel TR. Rethinking schizophrenia // Nature. 2010 Nov 11; 468 (7321): 187–93; Marsden CA. Dopamine: the rewarding years // Br J Pharmacol. 2006. 147 Suppl 1: S136–44.
10 Fusar-Poli P., Tantardini M., De Simone S., Ramella-Cravaro V., Oliver D., Kingdon J., Kotlicka-Antczak M, Valmaggia L., Lee J., Millan M. J., Galderisi S., Balottin U., Ricca V., McGuire P. Deconstructing vulnerability for psychosis: Meta-analysis of environmental risk factors for psychosis in subjects at ultra high-risk // Eur Psychiatry. 2017 Feb; 40: 65–75.
11 Millan M.J., Andrieux A., Bartzokis G., Cadenhead K., Dazzan P., Fusar-Poli P., Gallinat J., Giedd J., Grayson D. R., Heinrichs M., Kahn R., Krebs M. O., Leboyer M., Lewis D., Marin O., Marin P., Meyer-Lindenberg A., McGorry P., McGuire P., Owen M. J., Patterson P., Sawa A., Spedding M., Uhlhaas P., Vaccarino F., Wahlestedt C., Weinberger D. Altering the course of schizophrenia: progress and perspectives // Nat Rev Drug Discov. 2016. 15 (7): 485–515.
12 Ивлиева Н. Ю. Дофамин и шизофрения // Вестник государственного университета «Дубна». Серия «Науки о человеке и обществе». 2021. № 4.
13 Davis K.L., Kahn R.S., Ko G., Davidson M. Dopamine in schizophrenia: a review and reconceptualization // Am J Psychiatry. 1991. 148: 1474–86.
14 Ham S., Kim T. K., Chung S., Im H. I. Drug Abuse and Psychosis: New Insights into Drug-induced Psychosis // Exp Neurobiol. 2017. 26(1): 11–24.
15 Howes O. D., Kapur S. The dopamine hypothesis of schizophrenia: version III — the final common pathway // Schizophr Bull. 2009. 35 (3): 549–62.
16 Fusar-Poli P., Tantardini M., De Simone S., Ramella-Cravaro V., Oliver D., Kingdon J., Kotlicka-Antczak M., Valmaggia L., Lee J., Millan M. J., Galderisi S., Balottin U., Ricca V., McGuire P. Deconstructing vulnerability for psychosis: Meta-analysis of environmental risk factors for psychosis in subjects at ultra high-risk // Eur Psychiatry. 2017 Feb;
40: 65–75.
17 Berridge K. C., Robinson T. E. What is the role of dopamine in reward: hedonic impact, reward learning, or incentive salience? // Brain Res Brain Res Rev. 1998. 28 (3): 309–69.
18 Kapur S. Psychosis as a state of aberrant salience: a framework linking biology, phenomenology, and pharmacology in schizophrenia // Am J Psychiatry. 2003. 160 (1): 13–23.
19 Corlett P. R., Honey G. D., Fletcher P. C. Prediction error, ketamine and psychosis: An updated model // J Psychopharmacol. 2016. 30 (11): 1145–1155;
Corlett P. R., Honey G. D., Fletcher P. C. From prediction error to psychosis: ketamine as a pharmacological model of delusions // J Psychopharmacol. 2007. 21 (3): 238–52.
20 Corlett P. R., Honey G. D., Fletcher P. C. Prediction error, ketamine and psychosis: An updated model // J Psychopharmacol. 2016. 30 (11): 1145–1155.
21 Джеймс Гласс, цит. по: Назар С. Игры разума. История жизни Джона Нэша, гениального математика и лауреата Нобелевской премии. — М.: АСТ CORPUS, 2016.
ИСТОЧНИК: Наука Троицкий вариант http://trv-science.ru/2022/08/schizophrenia-tainstvennaya-nedogovorennost/