Smart Power Journal представляет своим читателям перевод на русский язык одной из важнейших статей знаменитого правоведа и политолога Карла Лёвенштейна (1891-1973). Классическая работа Лёвенштейна «Воинствующая демократия и фундаментальные права» была опубликована в 1937 году в American Policy Science Review. В ней Лёвенштейн раскрывает смысл изобретённого им термина militant democracy, означающего, что правовое демократическое государство порой обязано ограничивать права граждан для защиты основ свободного общества от агрессивных идеологий.
Приверженцы таких идеологий сперва используют для прихода к власти те права, которые им дают свобода и демократия, а потом, оказавшись у руля, уничтожают их для остальных граждан. Здесь Лёвенштейн касается той же проблемы, которую чуть позже сформулирует Карл Поппер в своём знаменитом «парадоксе толерантности»: терпимость к нетерпимости губит саму себя, развязывая руки врагам свободы и потому свободное общество не вправе быть толерантным к противникам толерантности.
Безусловно, здесь возникают сразу два существенных риска. Первый из них заключается в том, чтобы демократия не оказалась в итоге просто «властью демократов», как произошло в России в 1990-е годы. Второй риск в том, что методы воинствующей демократии могут с лёгкостью брать на вооружение авторитарные режимы, как регулярно делал Кремль в 2000-е и особенно в 2010-е годы.
Сам Лёвенштейн видел противоядие от этих опасностей в том, чтобы права граждан были бы по-настоящему институционализированы, то есть защищались бы сильными и взаимно контролирующими друг друга политическими институтами в системе сдержек и противовесов. Например, если существует разделение ветвей власти и рядовой гражданин может восстановить свои права в независимом суде (в том числе и в конфликте с исполнительной властью государства) — нет оснований опасаться, что под маской защищающей свои основы демократии спрятана диктатура.
Написанное выше вовсе не означает, что редакция призывает читателей согласиться с позицией Карла Лёвенштейна — как в целом, так и особенно в тех конкретных примерах, на которые он опирается. Однако мы считаем этот текст очень злободневным, оглядываясь, например, на опыт размывания парламентской демократии в таких странах как Венгрия или Турция или на вызвавшие много споров и протестов пандемические ограничения. Может ли борьба за свободу слова включать в себя борьбу за право, предположим, нацистов и иных ксенофобов открыто проповедовать свои взгляды?
Можно ли считать законными участниками демократического процесса тех, кто сознательно избирает стратегию непризнания неудобных для себя результатов выборов, как поступил, например, Дональд Трамп в 2020 — 2021 годах? И возможно ли провести чёткую в правовом отношении разграничительную линию между штурмом Капитолия в США — и, допустим, протестами в Беларуси против фальсификации выборов и их подменой в России так называемым «электронным голосованием»?
В «Воинствующей демократии и фундаментальных правах» Карл Лёвенштейн даёт неудобные для многих, остро дискуссионные, но очень ясные, недвусмысленные и определённые ответы на вопросы такого рода. Идеи «воинствующей демократии» Лёвенштейна по сей день лежат в основе системы противодействия врагам свободы личности, прав человека и демократии в ряде стран Западной Европы — прежде всего, в Германии.
Этот текст (и особенно раздел, посвящённый печальному опыту Веймарской республики) особенно актуальны для современной России, не первое десятилетие живущей в условиях ползучего конституционного переворота: ведущие деятели режима — должностные лица, политики, ведущие государственных каналов — открыто заявляют о своём презрении к основам конституционного строя (таких, например, как приоритет международного права на внутрироссийским, недопустимость цензуры, запрет на государственную идеологию), а органы власти штампуют юридически ничтожные репрессивные «законы», прямо противоречащие первым главам Основного закона страны.
Перевод «Воинствующей демократии и фундаментальных прав» осуществил Егор Решетов, историк права, юрист и директор по развитию электронной библиотеки «Наука права». Мы гордимся возможностью впервые предложить вниманию русскоязычных читателей публикацию Карла Лёвенштейна и надеемся, что это первый, но далеко не последний перевод на русский язык текстов выдающегося конституционалиста и политолога XX века.
Воинствующая демократия и фундаментальные права
Карл Лёвенштейн, Колледж Амхерст
I
Фашизм — глобальное движение
Фашизм перестал быть частным явлением истории нескольких государств. Он превратился во всеобъемлющее движение, непреодолимая сила которого сопоставима с расцветом европейского либерализма после Французской революции. В том или ином виде, сегодня им охвачено больше территорий и народов в Европе, чем тех, кто всё ещё сохраняет приверженность конституционному правлению. Модель политической организации фашизма представлена множеством оттенков. В Италии, Германии, Турции, а в случае победы Франко — и в Испании, безраздельно правят однопартийные диктатуры.
Так называемые «авторитарные» государства могут быть классифицированы как однопартийные или многопартийные. К первым, полностью лишённых подлинных представительных институтов, следует отнести Австрию, Болгарию, Грецию и Португалию; в то время, как Венгрию, Румынию, Югославию, Латвию и Литву можно рассматривать как авторитарные государства многопартийного типа с подобием парламентских институтов. Польша в настоящее время в процессе перехода от многопартийности к однопартийной диктатуре.
Не будучи номинально фашистскими, все эти государства являются авторитарными в той мере, в какой правящая группировка контролирует общественное мнение и правительственный аппарат. Потому не имеет большого значения, что в некоторых из них доминирующая группа, по крайней мере, предположительно, борется с фашистскими движениями — главным образом, из-за угрозы Ote-toi que je m’y mette [1].
Из демократических стран с конституционным правительством в настоящее время сохраняются Великобритания и Ирландское свободное государство, Франция, Бельгия, Нидерланды, Швейцария, Скандинавские страны (Швеция, Норвегия и Дания), Финляндия, Чехословакия, и, с некоторыми оговорками, Эстония.
Общие характеристики и особенности диктаторских и авторитарных правительств слишком хорошо известны, чтобы повторять их здесь, поэтому прибегнем к эмпирической формуле: такое правительство — «суперсессия» конституционного правительства, правительство эмоциональное. Конституционное правительство означает верховенство закона, гарантирующее и обеспечивающее рациональность и предсказуемость системы управления при сохранении частного права и фундаментальных прав. С другой стороны, диктатура подменяет верховенство закона легализованным оппортунизмом под маской государственных интересов. Полное слияние частного и публичного права не оставляет места правам человека и верховенству закона. Мерилом позитивного права отныне является не конституционная законность, а неоспоримые приказы. В долгосрочной перспективе ни одно правительство не может полагаться только на силу или насилие, поэтому сила сплочения диктаторского и авторитарного государства коренится в эмоциональности, вытеснившей элемент правовой защиты, присущей конституционным государствам.
Технологические средства мобилизации эмоциональности гениальны, удивительно разнообразны и эффективны, хотя последнее время наблюдается тенденция к стандартизации. Наряду с высокопарным националистическим пафосом, пожалуй, самым главным средством является постоянное психологическое давление, иногда — вплоть до запугивания; терроризм, применяемый с научной точки зрения.
Наглядная иллюстрация из опыта демократий позволяет прояснить принципиальную разницу между конституциональным и эмоциональным типами правительств: так, решение недавнего политического кризиса в Англии между кабинетом и палатой Общин было найдено рациональными средствами. Оставить этот вопрос на усмотрение народу означало бы прибегнуть к методам эмоциональным — хотя всеобщие выборы совершенно определённо являются законным методом конституционного правительства.
Становление фашистского интернационала
Вдобавок к этим в большей или меньшей степени единообразным чертам внутренней организации происходит сближение или формирование «блока» фашистских наций, «Союза возрождённых наций Европы», фашистского интернационала разноцветных рубашек, выходящего за рамки национальных границ и решительно преодолевающего исторические разногласия традиционно изолированных национализмов. Современные крестоносцы, выступающие за спасение цивилизации Запада от хаоса большевизма — универсальный лозунг для всех погрузившихся в фашизм стран: настало время забыть свои разногласия и действовать вместе в соответствии с общим планом. Объединение этим миссионерским порывом — одним из наиболее удивительных противоречий политической системе, в основе которой лежит комплекс превосходства отдельной нации — делает ничтожными различия программ, идеологий и национальных предпосылок Realpolitik. Так, в Испании фашистские «добровольцы» и наёмники из множества стран вместе ведут войну против международных антифашистских батальонов.
Между штаб-квартирами международного фашизма в Берлине и Риме и аванпостами в различных государствах, пока ещё приверженных демократии, установлены тесные контакты. Ведётся сотрудничество, запрашивается и с готовностью предоставляется помощь специалистов, полуофициальные призывы фашистских лидеров из сопредельных стран более не подавляются, и, по словам авторитетных источников, изучение техник и стратагем подкрепляется существенной финансовой поддержкой. Специфическая модель фашистского проникновения и завоевания, уже доказавшая свою эффективность в крупных фашистских странах, с готовностью имплементируется местными фашистскими движениями с учётом национальной специфики.
Фашистские движения в государствах, все ещё приверженных демократии
Следует также отметить, что фашистские группировки или партии сегодня открыто или тайно существуют во всех странах, остающихся верными идее верховенства права.
В Бельгии тревожной угрозой демократии стали рексисты Леона Дегрелля; Во Франции существует целый спектр полуфашистских, авторитарных или «возрожденческих» движений, наиболее печально известный из которых, Croix de Feu [2], был возрождён под личиной Французской социальной партии; Общественная жизни Швейцарии также характерны разнообразные «фронты», в особенности — в кантонах Цюрих, Шаффхаузен и Женева; в Норвегии действуют национал-социалисты майора Квислинга [3], нидерландские фашисты следуют, среди прочих, за Антоном Мюссертом [4]; в Ирландии действуют «голубые рубашки» под командованием генерала О`Даффи [5]; в Дании [6] и Швеции [7] есть собственные местные разновидности; а в Англии проповедником и практиком «нового Евангелия» стал сэр Освальд Мосли [8].
Не вдаваясь в частности, политическое положение фашизма в различных демократических странах можно охарактеризовать следующим образом: в Швеции, Норвегии и Дании движения авторитарного характера до сих пор были весьма незначительными; в количественном отношении они малозначительны и ни разу не смогли пройти в национальные парламенты, хотя время от времени кандидаты проходят в коммунальные органы. В Нидерландах нацистская партия в 1935 году добилась значительных успехов на выборах в законодательные органы провинций и в первую палату национального парламента, набрав примерно 8% голосов; хотя с тех пор движение, похоже, утратило свои позиции. В Бельгии во время всеобщих выборов мая 1936 года новая партия рексистов Дегрелля [9] одержала победу, главным образом, за счёт католической и либеральной партии; набрав более 10% голосов, она смогла направить 21 депутата в палату представителей. Кроме того, фламандские националисты, также не чуждые авторитарным методам, удвоили своё прежнее представительство в 8 мест. В апреле 1937 года Дегрелль в расчёте на рост поддержки навязал дополнительные выборы в Брюсселе, но правительственным партиям и премьер ван Зеланду удалось нанести ему серьёзное поражение. Некоторые обозреватели, вероятно — преждевременно — сочли это поражение спадом фашистской волны в Бельгии и других странах.
Во Франции на всеобщих выборах апреля-мая 1936 года различные фашистские и авторитарные группы не конкурировали с традиционными партиями. Это лишает нас возможности измерить уровень их электоральной поддержки. Однако полковник де ля Рок убеждён, что новая Французская социальная партия располагает, как минимум, двумя миллионами сторонников. Другие фашистские группировки, действующие более прямолинейно, были распущены; в любом случае, их численность и персональный состав не имели большого веса. В Ирландском Свободном Государстве «голубые рубашки» не входят в Палату представителей, а английский Союз британских фашистов Мосли шумной пропагандистской компанией привлёк серьёзное внимание общественности, не соответствующее реальному влиянию и весу этой политической силы; муниципальные выборы в марте 1937 года в Лондоне продемонстрировали, что электоральный ресурс [движения] ничтожен, ни один выдвинутый им кандидат не сумел избраться.
В странах Балтии, Финляндии и Чехословакии деятельность фашистских партий жёстко ограничено на законодательном уровне, что, однако, не свидетельствует об их полном исчезновении. В Чехословакии герр Конрад Генлейн воссоздал распущенную Германскую национал-социалистическую партию в форме легальной Судетской партии; на всеобщих выборах в мае 1935 года этой партии удалось набрать голосов больше, чем любой другой партии, и получить сорок четыре места в палате представителей — лишь на одно место меньше, чем получила правящая партия. Несмотря на номинальный запрет или противодействие, сильные фашистские или национал-социалистические движения существуют в Румынии, Венгрии, Болгарии и Югославии.
Программные и идеологические постулаты этого широко разветвлённого международного фашистского движения удивительно однородны: ненависть к коммунизму и родственным ему марксизму и социализму; антисемитизм, за исключением Италии, хотя даже здесь, под влиянием оси «Берлин-Рим», наблюдаются заметные подвижки в отношении; враждебность по отношению к масонам, пацифистам и аналогичным международным организациям; принцип «лидерства» и ликвидация институтов либеральной демократии; корпоративизм; чистки под лозунгами «возрождения» и «обновления»; безудержный национализм. Источником новых сторонников чаще всего становится депрессивный средний класс, некоторые слои интеллигенции, а в первую очередь — молодёжь; все это умеренно сбрызнуто отставными армейскими офицерами и протестными политиками. Близкое наблюдение позволяет проследить личностное сходство «лидеров». При прочих равных, представители низшего среднего класса или пролетариат предпочтительнее интеллектуалов, что может быть продемонстрировано на примере Жака Дорио или полковника де ля Рока во Франции. По техническим причинам, описанным ниже, фактическая личность лидера не имеет первостепенного значения. Несмотря на значительные национальные различия, сходство фашистских движений в различных демократических странах поразительно, что может быть объяснено, как минимум, в первом приближении, общими предпосылками формирования и роста.
Невозможность обоснования международного фашизма общими предпосылками
С удивлением следует отметить непригодность всех общепринятых обоснований появления фашизма. Зарождение фашистского национализма перестало быть участью разочарованных (фрустрированных) наций. Ни одна из скандинавских стран, не говоря уже о Франции, Испании или Бельгии, не переживали в прошлом национальную травму. Опыт и традиции самоуправления не дают прививки от фашистского вируса: Франция и Бельгия, где фашизм в настоящее время наиболее силён, доказывают обратное. Нельзя также утверждать, что причины, приводящие людей к политическим шарлатанам и заклинателям, лежат исключительно в экономической плоскости. Депрессия заметно ослабевает; в Бельгии и других странах «золотого блока» положение нельзя назвать бедственным, хотя отсрочка девальвации, возможно, замедлит темпы восстановления. Таким образом, у наций, столь сильно отличающихся своим национальным характером, историческими традициями и структурой экономики, невозможно обнаружить общий знаменатель возникновения фашизма.
Ещё одним распространённым убеждением является точка зрения, что частный капитал, которому угрожает социалистическая волна и связанная с этим утрата привилегий, строит фашизм в качестве защитного контрреволюционного барьера. Вне всякого сомнения, эта теория эмпирически подтверждается событиями в Германии, Италии, Австрии и, из последнего, в Испании. Однако опрометчиво полагать, что эгоизм капиталистов делает их неспособными осознать конечную судьбу частного капитала в условиях фашистского господства при тоталитарном режиме. Частный капитал не может не понимать, что, как минимум, в Италии и Германии он попал из огня да в полымя и что демократия, контролирующая капитал, предпочтительнее корпоративной бюрократии среднего класса, контролирующей капитализм.
Несмотря на связанные со всеобщим избирательным правом риски капитализм наилучшим образом процветает в условиях демократии с предсказуемостью верховенства права. Кроме того, тоталитарное государство в конечном счёте ведёт к войне, в то время как демократия и капитализм в большей степени нуждаются в мире и безопасности инвестиций. [Политические] диктатуры среднего класса в точке бифуркации обречены на левый поворот. Здесь появляется одна из потенциальных сдержек фашизма.
С учётом изложенного напрашивается один из двух выводов.
С одной стороны, фашизм может быть ничем иным, как тектоническим духовным сдвигом, который по своей универсальной природе неудержимо преобразует мир, связанный сегодня теснее, чем когда-либо. Если это так, то демократия как модель политической организации обречена, как обречён был королевский абсолютизм перед лицом либеральной демократии в её победном шествии по миру. Сопротивление безжалостному ходу истории было бы пустой тратой времени и сил и лишь усугубило бы катастрофу безоговорочной капитуляции. От судьбы не уйдёшь. Фашистская пропаганда преуспела в привитии этого убеждения массам, и, как любая вера, оно не может быть оспорено.
С другой стороны, если фашизм не является духовным пламенем, бьющим через границы, то он, очевидно, не более чем техника завоевания и удержания власти ради власти, без того метафизического оправдания, что может быть выведено из абсолютных ценностей.
Если следовать этой гипотезе, ответ очевиден. В том случае, если демократия убеждена в том, что она ещё не исполнила своё предназначение, ей следует бороться на своём уровне с техникой, служащей лишь цели завоевания власти. Демократия должна стать воинствующей.
Фашизм — это не идеология, а политическая технология
Колоссальный опыт последнего десятилетия убедительно свидетельствует, что фашизм — не идеология, а лишь политическая технология. Фашизм — не философия, не реалистичная конструктивная программа, а самая эффективная политическая техника современной истории. Его концептуальная бесплодность ярко продемонстрирована в связи с испанским мятежом. Точно так же, как в Италии, где поход на Рим предшествовал формированию программы — факт, с гордостью признаваемый фашистами — завоевание власти генералом Франко и его наймитами единственная цель, она не нуждается даже в предлоге обоснованной программы. Фашисты просто хотят править. Расплывчатость их предложений превращается в конкретные инвективы лишь в том случае, когда целью удара избраны недостатки демократической системы.
Лидерство, порядок и дисциплина противопоставляются парламентской коррупции, хаосу и эгоизму, а политическое представительство заменяется загадочным корпоративизмом. Общее недовольство фокусируется на осязаемых целях (евреи, масоны, банкиры, сетевые магазины). Тотальная пропаганда ведётся против наиболее уязвимых объектов. Разрабатывается и применяется техника бесконечных повторений, чрезмерных заявлений и упрощений. Различные слои народа настраивают друг против друга. Короче говоря, пробуждение, направление и использование эмоциональности в её самых грубых и самых утончённых формах — суть фашистской техники, для которой эмоция (emotion) и движение (motion) идентичны не только лингвистически. Особенность эмоциональной техники заключается в том, что массы, используемые в качестве орудия, не должны знать о рациональных расчётах тех, кто ими руководит. Фашизм — истинное дитя века чудес техники и массовых страстей.
Подобная техника может привести к победе лишь в экстраординарных условиях, предлагаемых демократическими институтами. Залог её успеха — идеальное приспособление к демократии. Демократия и толерантность используются для самоуничтожения. Под прикрытием фундаментальных прав и верховенства закона на законных основаниях создаётся и приводится в действие антидемократическая машина. Ловкий расчёт, что демократия не сможет остаться демократией в случае, если откажет какой-либо части политического спектра во всеобъемлющем использовании институтов свободы слова, прессы, собраний и парламентского представительства, позволяет фашистским экспансионистам систематически дискредитировать демократический порядок, делая его неработоспособным, парализуя функции в целях торжества хаоса. Они используют убеждённость демократической идеологии в том, что в долгосрочной перспективе правда сильнее лжи, а дух успешно противостоит силе.
Демократия не смогла запретить своим врагам прибегать к демократическим инструментам. Вплоть до последнего момента демократический фундаментализм и легалистская слепота не желали осознавать, что механизмы демократии служат троянским конём, на котором враг проникает в город. Фашизму под личиной законной признанной политической партии были предоставлены все возможности демократических институтов.
Базовым принципом демократии является законность, поэтому фашизм официально аннексировал законность. Так как опыт, приобретённый в других странах, не свидетельствует об успешности практики государственных переворотов для немедленного завоевания государства, к власти отныне стремятся, основываясь на тщательном соблюдении законности. По возможности — получив доступ к национальным и местным представительным органам. Достижению этой цели способствует грубейшая ошибка демократической идеологии, пропорционального представительства. Демократические страны по закону обязаны не препятствовать возникновению, развитию и усилению антипарламентских и антидемократических партий при условии, что они соответствуют формальным принципам законности и свободы выражения общественного мнения. Преувеличенно формальный подход к верховенству закона под предлогом формального равенства не допускает исключения из игры партий, в принципе отрицающих существование правил.
Одновременно происходит самоорганизация движения в форме полувоенных сил, партийной милиции или частной армии. Под предлогом самозащиты первоначальное ядро личной охраны лидеров и стюардов, служащих для поддержания порядка на собраниях, превращается в значительные и высокоэффективные силы, оснащённые всеми видами атрибутики вооружённых сил, такими, как военная иерархия, униформа и другие символы, и, по возможности, оружие.
Опять же, эта техника вооружена мощным эмоциональным зарядом и целью. Во-первых, демонстрация военной силы, даже без реального насилия, не может не произвести глубокого впечатления на мирных и законопослушных буржуа. Её проявление, чуждое обычным формам партийной жизни, является, как таковое, инструментом запугивания и создания эмоциональной напряжённости для граждан. С другой стороны, если для демократических партий характерна идеологическая рыхлость, то военная организация фашистских партий подчёркивает нерушимый характер политических связей.
Она создаёт и поддерживает то мистическое чувство товарищества «один за всех и все за одного», ту исключительную партийную одержимость, по сравнению с которой обычная партийная лояльность уходит на второй план и становится одной из многих форм лояльности. Настаёт момент, когда верность партии окончательно входит в противоречие с верностью государства. Создаётся опасная атмосфера двоевластия. Военные порядки, коль скоро они направлены против презренной демократии, этически превозносятся как часть партийного символизма, а тот, в свою очередь, становится элементом эмоционального доминирования. Неповиновение по отношению к существующей власти естественным образом перерастает в насилие, а то, в свою очередь, трансформируется в новый источник дисциплинированной эмоциональности.
Фашисты просто хотят править. Расплывчатость их предложений превращается в конкретные инвективы лишь в том случае, когда целью удара избраны недостатки демократической системы.
Неизбежные при достижении фазы активной агрессивности конфликты с государством усиливают общее ощущение преследования, мученичества, героизма и жизни, полной опасностей, близко схожее с узаконенным насилием во время войны. Кроме того, в своих пределах движение подлинно демократично, и успешный молодчик сразу же возносится на высокий уровень в партийной иерархии.
Униформа обладает мистической привлекательностью и в откровенно немилитаризованных странах. Влияние военных демонстраций на «мягкого» буржуа тем более значительно, что оно противопоставляет жёсткие цели накопленной фашизмом силы неконтролируемым флуктуациям обычной политической жизни. В политике единственным критерием успешности является успех. Фашизм имел неоспоримый успех в других странах; до сих пор он никогда не встречал противодействия. В любой демократической стране, сохраняющей трезвость и уравновешенность, существование организованного в виде военной силы политического движения вызывает у среднего гражданина чувство обеспокоенности, в которой нуждается эмоциональная политика.
Наконец, последнее, не менее важное: когда период притворной законности приносит свои плоды, подрывая силы сопротивления, в условиях неизбежно следующего государственного переворота партийная армия превращается в потенциального конкурента регулярных вооружённых сил. Репрессивные контрмеры со стороны находящегося под угрозой государства оказываются запоздалыми, их парализует страх гражданской войны.
В прошлом революционные движения действовали осторожно и скрытно. Их опасность крылась в подпольной природе, он могли нанести неожиданный удар. В большинстве государств против тайных обществ были приняты специальные законы. В эпоху эмоциональных масс ситуация меняется на прямо противоположную. Революционный фашизм нуждается в максимальной публичности и общественном внимании, он никогда не смог бы развернуться во тьме. Поэтому фашизм выходит на передний план в условиях, где чары его эмоциональности смогут воздействовать на массы. Его орудия — неустанная самореклама и пропаганда. Демократия оказалась безоружной перед открытой пропагандой. В то время, как в фатальном непонимании изменившихся технологий революционных действий контроль был сфокусирован на тайных действиях, не существовало законных средств борьбы с революционной эмоциональностью под обличием законности, пропагандой и военной символикой. Фашизм ловко воспользовался этой ситуацией и одержал свои самые значимые победы, пользуясь слабостями демократической системы.
Немецкая иллюстрация
Причины провала демократического эксперимента в Германии слишком сложны, чтобы их можно было подвести под общий знаменатель. Но недостаточная готовность Веймарской республики бороться с действиями подрывных движений, даже если они чётко осознавались в данном качестве, обращает на себя внимание.
Общеизвестно, что тяготы и духовные унижения глупости Версаля, так упорно навязываемой бездарными юристами, выступившими в роли французских государственных деятелей, в итоге лишь помогли Гитлеру сесть в седло. Не следует преуменьшать, что вошло в привычку однобоких историографов, и несомненно более глубокую вину бездарных бюрократов, выступивших в роли государственных деятелей немецких. Давление из Парижа вынудило загнать в подполье военизированные патриотические движения начала двадцатых и открыло двери триумфу Гитлера, который сознательно эксплуатировал национальное пристрастие к не имевшим законного выхода милитаризованным формам общественной жизни. Оказавшись перед этой трагической дилеммой, ни одно германское правительство не сумело заставить себя занять решительную позицию в отношении движений, чьи псевдопатриотические цели привлекали даже тех, кто не одобрял используемые политические методы. Обременённая наследием договора, республика оказалась бессильной против партии, которая, отстаивая собственные интересы, вела борьбу с причинами национального недовольства.
Буржуазия, оправившись от первого шока, вызванного незрелыми схемами социалистических доктринёров, поддержала рейхсвер и крупный бизнес, который втайне потворствовал национал-социализму. Это поставило социалистические и демократические кабинеты центра в условия борьбы на два фронта — против радикально настроенных масс и патриотически настроенных подрывных элементов.
Кроме того, законопослушный разум немецкого народа развил новые для него идеи демократического равенства и равных условий для всех в саморазрушительный легализм, наглядной иллюстраций которого служат решения Государственного суда Германской империи.
Обзор законодательной защиты Республики против врагов демократического строя демонстрирует трагикомическую картину половинчатых, вялых и совершенно неэффективных методов борьбы с подрывными технологиями. Закон о защите Республики, возникший как следствие народного возмущения убийством герра Ратенау в июне 1922 года, был отвергнут Баварией и с самого начала столкнулся с тайным саботажем сверхлегалистских и даже мятежных судов; в 1930 году закон был обновлён, но вышел из парламента невнятным и слабым. Выборы сентября 1930 года привели к политическому тупику, в котором прохождение любой конституционной поправки находилось в прямой зависимости от поддержки тех, против кого она была направлена; была создана атмосфера беззакония и государственной измены, которая в конечном счёте погубила Республику.
Ни одно правительство не осмелилось бы конфисковать оружие, которым незаконно обладали милитаризованные партии, ведь сокрытие оружия было проявлением патриотизма против [Версальского] договора. Как можно было обеспечить соблюдение законов о защите демократических институтов и символов, когда немецкая буржуазия клеймила демократию клеймом Версаля? Направленные на предупреждение политических эксцессов меры были тщетны, поскольку любой радикальный депутат мог, пользуясь священным правом парламентского иммунитета, использовать трибуну для подрыва Республики.
Менее двух месяцев, весной 1932 года публичное ношение политической униформы было запрещено чрезвычайным декретом Рейха. Однако исполнение указа оказалось невозможно из-за различий в политическом составе земельных правительств, на которые оно было возложено. В свете последующих событий указ кабинета фон Папена в июне 1932 года, согласно которому ассоциации, «члены которых обычно появляются на публике в сомкнутом строю», должны были представить свои уставы министру внутренних дел, выглядит пародией на закон.
Германская республика потерпела крах из-за собственных представлений о конституционной законности, что открыло для Гитлера путь к власти. Демократия капитулировала перед национал-социализмом задолго до того, как Гитлер был «законно» назначен канцлером рейха. С другой стороны, следует честно признать, что национал-социализм сумел извлечь урок из катастрофического опыта Веймарской республики: однопартийная система была логическим ответом на демократическую толерантность разгромленной республики.
Невозможность демократической эмоциональности
Стоит признать революционный фашизм техникой эмоционального уничтожения демократии, большая часть его чар рассеивается. Наглядный индуктивный урок, преподанный опытом последнего десятилетия, не прошёл даром для всё ещё приверженных демократии стран — они осознали угрозу и выстраивают оборону. В целом, перспективы демократии значительно улучшились как в психологическом, так и в материальном плане. Волна фашизма, похоже, идёт на спад, хотя в некоторых странах, например в Бельгии и Франции, опасность по-прежнему кажется неминуемой.
Методом преодоления фашистской эмоциональности, безусловно, было бы её устранение или преодоление с помощью аналогичных эмоциональных приёмов. Очевидно, что демократическое государство не может пойти на такую авантюру, поскольку демократия совершенно неспособна противостоять эмоциональной атаке эмоциональными же контратаками. Конституционное правительство по своей природе может апеллировать только к разуму; оно никогда не могло успешно мобилизовывать эмоции; его эмоциональные составляющие лишь прелюдия к рассуждению. Возвращение к эмоциональному прошлому раннего либерализма и демократии невозможно. Сегодня люди не хотят умирать за свободу. Героические защитники Испании против Франко и его фашистских сторонников борются не за свободу как таковую, а за новый социальный идеал — или, возможно, лишь за свою жизнь. Будучи рациональной системой, демократия может доказать своё превосходство лишь собственными достижениями, затуманенными экономическими трудностями и дискредитированными социальными недостатками.
Ценности свободы кажутся неколебимыми, поэтому для многих они представляются изношенными, обыденными, поблёкшими и лишёнными очарования. Демократии оказалось не под силу разработать эмоциональные формулы, способные конкурировать с фашистскими Pied Pipers [10]. Демократический de la recherche d’une nouvelle mystique кажется безнадёжным и даже нелепым, а демократический романтизм — противоречащим сам себе.
Идея «Общего фронта»
В действительности защита демократии может выстроена лишь на политическом и законодательном уровне. Эти два способа имеют чёткие отличия, хотя при отсутствии политических предпосылок законодательные действия невозможны.
Источник обоих — воля к самозащите и самосохранению. Однако, если политическая установка направлена на создание общих и единообразных действий демократически настроенных слоёв населения против общего врага, то антифашистское законодательство в демократических государствах прямо нацелено против фашистской техники; оно может быть принято даже в условиях отсутствия формального политического взаимопонимания между различными антифашистскими партиями. С другой стороны, политический союз сам по себе, без правовой базы, не может достигнуть своей цели.
Во многих государствах демократические партии осознали, что на карту поставлено само существование демократии. Наконец-то разразилась война доктрин. И, хотя сегодня фашизм делает вид, что ведёт крестовый поход против марксизма, его апологеты осуждают либерализм и демократию как питательную среду и рассадник социализма и коммунизма, как врата к большевизму. Закономерным итогом стало распространение в ряде стран идеи «Общего фронта». Зародившись в Испании, она получила успешное, по крайней мере, на данный момент, развитие во Франции. Здесь, как и в других странах, главной трудностью на пути объединения антифашистских партий стала сильная неприязнь к левым со стороны значительной части средней буржуазии и фермеров; кроме того, преданность коммунистических партнёров конституционному правительству и принципам частной собственности вызывает обоснованные сомнения. Идея «Общего фронта», новая и «сырая», оказалась обоюдоострым оружием; двусмысленность этого политического альянса активно эксплуатируется фашистской пропагандой. По этой причине её нельзя рассматривать в качестве окончательного решения проблемы политического союза против фашизма.
Кроме того, по различным причинам в большинстве стран, например, в Англии и Швейцарии, идея «Общего фронта» имеет мало шансов на успех. В одних случаях коммунисты подверглись суровым ограничениям, в других — практически не существуют. Отсутствие раздражающего фактора коммунизма способствовало сближению буржуазных либеральных и умеренных социалистических партий для общей обороны без формирования шатких политических альянсов в формате единого фронта. Этим объясняется тот факт, что в большинстве демократических государств, за исключением Франции, оборонительные действия умеренных партий направлены в равной мере против коммунизма и фашизма, поэтому антиэкстремистское законодательство координируется [имплементируется] без грубого нарушения принципов демократии. Как шутливо заметил А. Герберт [11]: «Чума на обе ваши блузки». Это позволило католическим партиям противодействовать антиклерикальной пропаганде коммунизма, а партии либерального центра, которые обычно первыми проигрывают фашизму, смогли сконцентрироваться на борьбе с этим врагом. Во всех демократических странах, кроме Франции, установилось одинаковое отношение конституционных партий к фашизму и коммунизму, и антиэкстремистское законодательство пользуется поддержкой парламента и общественного мнения в целом.
Отсутствие сотрудничества между демократиями
Пока фашистский интернационал действует на международном уровне в соответствии со стратегическим планом, для установления более тесного сотрудничества демократий на международном уровне делается ничтожно мало. Демократические страны всё ещё придерживаются мнения, что идеологической войны следует избегать любой ценой, не осознавая в полной мере всеобъемлющий характер угрозы.
Международный фашизм остаётся в выигрыше. В каждой стране, где фашизм захватывал власть, ему больше всего помогала разобщённость его противников. Международный фашизм, очевидно, убеждён, что такая стратегия применима и к Европе в целом. Валютное соглашение [12], заключённое осенью 1936 года между странами «золотого блока», блоком стерлинга и США носило оппортунистский характер, оказавшись одной из множества упущенных возможностей для согласованных действий. Даже замечательный эксперимент по установлению региональной солидарности по эту сторону океана, поведённый Панамериканской конференцией [13], представляется менее благоприятным в свете дезинтегрирующих тенденций местных фашистских движений.
Усилия по достижению экономического взаимопонимания предпринимаются между Нидерландами и Скандинавскими странами, странами Балтийской группы. Большое единство духа проявляется в Испании, где международные антифашисты сплотились вокруг Испанской республики. Этот первый пример активной защиты в то же время является чётким указанием на то, что войну доктрин больше нельзя игнорировать. Испанский опыт наглядно показал и фашистам, и демократиям, что в любой стране государственный переворот повлечёт за собой гражданскую войну.
Становление воинствующей демократии
Важнейший шаг был сделан в другом направлении. Приходит всё большее осознание, что политические технологии могут быть побеждены лишь на собственном поле и теми же средствами; что попустительство и слепая вера в торжество духа над силой лишь поощряет фашизм, не способствуя стабильности демократии. Поскольку фашизм лишь технология, постфактум подкреплённая идеями, его можно контролировать лишь при помощи других технологий. Потребовались годы, чтобы разрушить заблуждение демократов, что главное препятствие на пути фашизма — демократический фундаментализм. Демократия выступает за фундаментальные права, за равные возможности для выражения любых мнений, за свободу слова, собраний, печати. Как она может практиковать их ограничение, не подрывая, тем самым, самых основ своей природы?
Однако, наконец, легалистическое самоуспокоение и самоубийственная летаргия уступили место здравому восприятию реальности. Тщательное изучение фашистских технологий позволило выявить слабые места в системе демократии и способы их защиты.
Во всех демократических странах были приняты тщательно продуманные антифашистские законы. Положения были разработаны для противодействия конкретным эмоциональным технологиям фашизма. Шаг за шагом, каждый успешный приём из фашистского арсенала наталкивался на ограничивающую его норму законодательства. Фашизм, как технологию, не миновала судьба всех технических изобретений — он стал стереотипным. Это позволило принять меры предосторожности против повторения формул и шаблонных тактик, имевших успех в других странах. Если рассматривать фашистскую технику с точки зрения её международного применения, она в настоящее время носит весьма традиционный и стандартизированный характер; несмотря на изобретательность в приспособлении к конкретным национальным условиям, вариации её схематического механизма сравнительно редки.
Законодательные меры оказались эффективными против эмоциональных приёмов. Ярким свидетельством растущего нежелания демократических стран позволять фашистам использовать парламентские институты в своих корыстных целях стал принятый в марте 1937 года бельгийским парламентом законопроект, направленный на предотвращение отказов от парламентского мандата с целью облегчить пропаганду на последующих дополнительных выборах.
Несмотря на то, что демократические государства не решились на согласованные действия на международном уровне, принятые в каждой отдельной стороне профилактические меры удивительно похожи. После долгих колебаний и юридической волокиты эффективные меры против фашизма обрели силу закона.
Несмотря на успехи фашистских движений на выборах в ряде стран, таких как Чехословакия, Бельгия и Нидерланды, эти движения законодательно удерживаются в рамках нормальной для политических партий деятельности. Ни в одной демократической стране, принявшей антифашистское законодательство, фашистам не позволили выйти из-под контроля — демократия, наконец, стала воинствующей.
Можно ли подавить идею?
Тут может быть высказано серьёзное возражение. Ни одно идейное движение в долгосрочной перспективе не может быть подавлено лишь законодательными и административными мерами. В лучшем случае речь может идти лишь о замедлении. Либерализм пережил реакцию Священного союза и во второй половине девятнадцатого столетия покорил мир. Немецкий закон, поставивший в период 1878-1890 годов социализм под запрет, не помешал возрождению социал-демократии после его отмены. Российский коммунизм, поставленный вне закона до и после 1905 года, сегодня правит царской империей. Идея всегда разрывает свои оковы. Но социализм был идеей, возможно — самой сильной с 1789 года; история учит, что идеи не умирают. Однако, в случае с фашизмом этот аргумент не сработает; фашизм не идеологическое движение, а лишь политическая техника под маской идеологии. Не существует исторических свидетельств тому, что политическая техника непреодолима при условии, если её признают и борются с ней как с таковой.
Демократии выдержали испытания Мировой войны лучше, чем автократические государства, приняв автократические методы. Мало кто всерьёз высказывался против временного приостановления действий конституционных принципов в интересах национальной обороны. Во время войны, отмечает Леон Блюм, законность берёт отпуск. И снова демократия находится в состоянии войны, пусть это подпольная война на внутреннем фронте. Конституционные угрызения отныне не могут сдерживать ограничение демократических основ ради того, чтобы, в итоге, сберечь эти основы.
Либерально-демократический порядок должен адаптироваться под требования времени. Гарантия индивидуальных и коллективных прав служит правовой основой для компромисса между группами интересов. Они, разумеется, могут вступать в конфликт, но объединены общей лояльностью к правительству в его основах.
Конституции могут быть динамичными, когда имеют дело с мирными изменениями законными средствами; в случае столкновения с движениями, стремящимися к их уничтожению, они должны быть жёсткими и твёрдыми.
Там, где основные права институционализированы, их временное приостановление оправдано. В тех случаях, когда обычные законодательные каналы блокируются путём обструкции и саботажа, демократическое государство использует чрезвычайные полномочия, данные уполномочивающими законами, прямо или косвенно связанных с самим понятием правительства. Правительство — орган управления. Фашизм объявил демократии войну. Фактически европейские демократии находятся в осадном положении. Даже в соответствии с демократическими конституциями осадное положение означает концентрацию власти в руках правительства и приостановление действия основных прав. Если демократия верит в то, что её абсолютные ценности превалируют над оппортунистическими банальностями фашизма, она должна соответствовать требованиям времени; следует приложить все усилия, чтобы спасти их, даже рискуя нарушить основополагающие принципы.
Карл Лёвенштейн
Лёвенштейн родился в Мюнхене 9 ноября 1891 года. Он учился в университетах Гейдельберга, Парижа, Берлина и получил степень юриста в Мюнхене в 1914 году. Во время Первой мировой войны служил в пехоте. В 1918 году Лёвенштейн был принят в коллегию адвокатов, а через год получил докторскую степень в области гражданского и церковного права. В 1920-х он занимался юридической практикой, а в 1931 году стал преподавателем юридического факультета Мюнхенского университета. В 1933 году нацистские законы, запрещающие «неарийцам» преподавать немецкое право, вынудили Лёвенштейна оставить университет. Антисемитизм нацистов также ощутимо затруднил его юридическую практику, и он стал искать возможности для эмиграции.
В конце 1933 года при содействии Чрезвычайного комитета помощи немецким ученым Лёвенштейн получил двухлетний контракт на преподавание в Йельском университете. Затем он четверть века преподавал на политологическом факультете Амхерст-колледжа, став профессором юриспруденции и политологии. Работы учёного, посвященные юридическому противодействию фашизму, привлекли внимание властей США и в 1942-1944 годах Лёвенштейн стал по совместительству специальным помощником генерального прокурора США.
После войны по просьбе министерства юстиции США Лёвенштейн отправился в Германию и в 1945-1946 годах работал в юридическом отделе американской военной администрации. Благодаря познаниям в немецком праве и глубокому знакомству с немецким юридическим сообществом он внёс немалый вклад в воссоздание правосудия в Германии, в том числе — в обеспечение независимости адвокатуры. Широко известно также участие Лёвенштейна в аресте «коронованного юриста Третьего рейха» Карла Шмитта. За большой вклад в преодоление нацистского наследия и в создание основ правового государства в Германии Лёвенштейна иногда называют «отцом денацификации».
В дальнейшем Карл Лёвенштейн стал приглашенным профессором полутора десятков ведущих университетов мира, в 1950-х годах консультировал немецких социал-демократов, а в 1961-1962 годах, преподавая в университете Киото, стал также советником Комиссии по конституционной реформе Японии. Автор 14 книг и множества научных работ, Лёвенштейн скончался в возрасте 81 года 10 июля 1973 года, во время визита в немецкий Гейдельберг — тот самый, где когда-то в юности он посещал кружок великого Макса Вебера.
II
Некоторые иллюстрации воинствующей демократии
Прежде чем приступить к систематическому изложению антифашистского законодательства в Европе, имеет смысл рассмотреть последние события в нескольких странах как иллюстрацию того, чего может достичь воинствующая демократия в борьбе с подрывным экстремизмом, сочетая волю к жизни с соответствующими мерами борьбы с фашистскими техниками.
1. Финляндия: С первых дней Финская республика находилась под давлением радикалов как справа, так и слева. Вновь созданное государство было лишено опыта самоуправления в прошлом, было сотрясаемо неистовым национализмом, соседствовало с большевистской Россией и находилось в орбите германского национализма; казалось, ни одна другая страна не была так предрасположена к фашизму. Однако, Финляндии удалось устоять как перед фашизмом, так и перед национализмом, хотя поначалу политическая ситуация не отличалась от положения в Веймарской республике периода распада.
Коммунистическая партия, запрещённая Верховным административным судом Финляндии ещё в 1925 году, была воссоздана и в 1929 году получила большую фракцию в Риксдаге, тем самым заблокировав возможность любых конституционных реформ. Однако очевидно внеконституционное давление националистического и полуфашистского лапуанского движения настолько запугало коммунистов, что, националисты и прогрессисты (буржуазные либералы) несмотря на оппозицию со стороны социал-демократов, смогли провести конституционные поправки, укрепившие позиции правительства и, в конечном счёте, лишившие подрывные партии (на тот момент — коммунистическую) права участия в национальном и общинных представительных органах, после чего коммунистическая партия окончательно исчезла из политической жизни. В то же время, фундаментальные права на свободу ассоциаций, слова, печати были в значительной мере ограничены. В частности, законом от 28 ноября 1930 года было запрещено создание, деятельность и поддержка любых партий, направленных на насильственное изменение политического и социального строя. Когда после ликвидации компартии Лапуанское движение набрало вес и прибегло к противозаконным мерам и терроризму в отношении конституционного правительства, правительственный кабинет под председательством «освободителя» Финляндии Свинхувуда применил против лапуанцев те же меры, что способствовали подавлению коммунистов. В декабре 1931 года лапуанцы в ходе восстания в Мянтсяля попытались взять власть вооружённым путём, но сразу потерпели поражение, столкнувшись с активным применением чрезвычайных мер. Финская демократия была спасена и от фашизма. После этого президент Свинхувуд придерживался центристского курса, ему удалось стабилизировать страну как истинно демократическую. Правительство приняло необходимые законы против новых фашистских заговоров: законопроектом 1933 года было запрещено создание частных армий как подразделений политических партий, а 1934 года — демонстративное ношение политической униформы и других символов политической лояльности. Хотя фашистская партия сохранила возможность участия в политической жизни, исполнение антиэкстремистского законодательства подавило её агрессивность; лишённая своих милитаристских регалий, она стала всего лишь ещё одной малозначительной политической партией. Так политический статус Финляндии изменился: из государства авторитарного балтийского типа, она стала членом скандинавской семьи демократий. Следствием этой эволюции стало избрание в феврале 1937 года агрария господина Каллио, сменившего Свинхувуда на посту президента республики.
2. Эстония: ещё одним ярким примером воинствующей демократии следует считать Эстонию. И здесь нестабильная экономически и политически страна, находясь в шатком положении между красными и коричневыми, успешно противостояла как коммунизму, так и фашизму. После захвата Гитлером власти в Германии влияние фашистских группировок в Эстонии стало угрожающим. Решением стал государственный переворот — и конституционная реформа, как средство укрепления исполнительной власти против парламентской дезинтеграции. В результате проведённых в 1933-1934 году реформ президент превратился в авторитарного лидера. Движение по реформированию спонсировалось и направлялось вапсами [14], аутентичной копией немецкой национал-социалистической партии. Когда в январе 1934 года вступила в силу новая конституция, вапсы рассчитывали использовать возросшие полномочия исполнительной власти для реализации своих планов и начали подготовку к силовому свержению правительства путём государственного переворота, так называемого заговора Ларки в марте 1934 года. Однако президент Пятс использовал против фашистов те самые чрезвычайные полномочия, что получил благодаря реформе. Введение военного положения позволило распустить местные фашистские организации, созданные бывшими балтийскими помещиками немецкого происхождения, а также поставить вне закона «вапсов». Чрезвычайные полномочия широко применялись для поддержания мира и порядка; благодаря бдительности президента вторая попытка фашистов захватить власть (так называемый заговор Ларки в декабре 1935 года) была пресечена в зародыше. С 1934 года эстонская политическая система в большей или меньшей степени соответствует авторитарному образу правления, с практически неограниченными полномочиями, предоставленными президенту в рамках партийной системы с единственной партией — правительственной «Патриотической лигой». Однако приостановление конституционного правления носит явно переходный характер. В феврале 1936 прошёл референдум за полное восстановление демократии и созыв учредительного собрания. В ходе всеобщих выборов в учредительное собрание в декабре 1936 года из списков кандидатов были исключены и коммунисты, и фашисты; впоследствии можно ожидать принятие демократической конституции нового, авторитарного типа. Пример Эстонии демонстрирует защиту демократии недемократическими методами и характеризует ситуацию ведения демократией войны против фашизма.
3. Австрия: В краткий период с марта 1933 по февраль 1934 года Австрийская Республика, казалось, следовала аналогичным курсом. Правительство Дольфуса изначально стремилось избежать как фашизма, так и коммунизма, и в мае 1933 года объявило вне закона подрывные движения всех видов. Однако в феврале 1934 года Дольфус разгромил Социалистическую партию, чья лояльность к конституционному правительству была высока, и установил однопартийное государство, тем самым открыто поправ законность и превратив Австрию в фашистскую страну даже без намёка на конституционно правление. Попытка правящего меньшинства удержать национал-социализм путём жалкого подражания его эмоциональной пропаганде, похоже, обречена на провал. После заключения германо-австрийского соглашения в июле 1936 года превращение Австрии в национал-социалистический сателлит лишь вопрос времени и тактики, которое даже успешная монархическая реставрация может временно отсрочить, но не предотвратить окончательно.
4. Чехословакия: нет сомнений, что Чехословакия является наиболее ярким примером страны, сохранившей свои фундаментальные институты перед лицом непреодолимых трудностей. Здесь, на одиноком острове в окружении моря диктаторских и авторитарных государств, внутреннее положение удручающе осложняется наличием сильного меньшинства судетских немцев, которые, утратив некогда доминирующее положение, так и не смогли в полной мере примириться с чешским большинством, контролирующим правительство. Среди судетских немцев, массово проживающих вблизи немецкой границы, всё больше рос опасный дух ирредентизма, должным образом поддерживающий растущей мощью национал-социалистической Германии. Вдобавок, парламентская администрация, которая в других случаях работала превосходно, оказалась слишком медленной и неповоротливой в условиях экономического кризиса, который тяжело сказался на высокоразвитой индустриализованной стране. Сохранение демократической системы и национальной целостности [в этих условиях] объясняется двумя причинами. Во-первых, сменявшие друг друга коалиционные правительства, действующие на основе всеобщих законов, всё чаще прибегали к управлению при помощи декретов [15], поставленных под парламентский контроль. Таким образом, после 1929 года Чехословакия оказалась перед лицом новой версии парламентской демократии. Несмотря на то, что данный курс, без сомнения, мог стать предметом серьёзных конституционных протестов, высшие суды и парламентские органы, пользующиеся исключительным правом постановки вопроса о конституционности этих далеко идущих мер перед Верховным конституционным трибуналом, благоразумно воздержались от чрезмерного крючкотворства. Постепенно чехословацкая политическая система трансформировалась в «авторитарную», или «дисциплинированную» демократию, чего требовали чрезвычайные обстоятельства национального и международного характера. С другой стороны, правительство предпринимало энергичные меры против фашистской техники подрыва конституционной системы и духа демократических институтов. В докладе комитета по конституционным и правовым вопросам Палаты представителей, представляющем закон от октября 1933 года о приостановке и роспуске подрывных партий, мы читаем следующие предложения, точно описывающие существующее положение дел:
«Очевидно, что все конструктивные и политически ответственные силы сталкиваются с необходимостью принятия мер для защиты самых ценных завоеваний Республики и граждан, для пресечения враждебной государству деятельности… В политике линия защиты определяется арсеналом методов борьбы нападающего».
В соответствии с этой политикой Чехословацкая Республика приняла самое всеобъемлющее и разумное законодательство против фашизма, существующее в настоящее время в любом современном государстве, и, более того, власти использовали предоставленные им полномочия с непоколебимой энергией. Ещё в 1923 году на закон о «защите Республики» встал на страже целостности Республики и республиканских демократических институтов. Использование фашистами, уклонявшимися от открытого попрания закона и преследовавших свои цели под прикрытием реализации базовых конституционных прав, более изощрённых методов потребовало разработки адекватных мер. В октябре 1933 года, вскоре после того, как национал-социалистические немецкие партии были запрещены простым административным указом, был принят закон, который предоставил правительству полномочие приостанавливать и распускать любую подрывную партию, группу, движение или ассоциацию, деятельность которых, по мнению правительства, «способна поставить под угрозу конституционное единство, целостность, республиканско-демократическую форму правления или безопасность Чехословацкой республики».
Членство в объединении с подрывными целями считалось достаточным доказательством виновности. Воссоздание распущенной партии под другим названием или в другой организационной форме является незаконным; члены объявленной вне закона партии не могут занимать парламентские или государственные должности; находящиеся в должности члены лишаются своих парламентских или государственных полномочий; имущество объявленного противозаконным объединения подлежит конфискации; униформа и любая символика, указывающая на симпатии, запрещаются; свобода слова, прессы, собраний и передвижения для всех, кто вовлечён или подозревается в подрывной деятельности, серьёзно ограничивается. Вдобавок, члены таких партий и сочувствующие могут подвергаться полицейскому надзору и контролю. В соответствии с принципом верховенства права, окончательное решение о законности приказа о приостановке или роспуске партии, предположительно являющейся подрывной, принимает Верховный административный трибунал. После этого ни одно подрывное экстремистское или революционное движение не могло поднять голову, и чешская фашистская партия смогла продолжать свою деятельность лишь в качестве обычной политической партии. Коммунисты ранее также скорректировали свою программу и тактику к условиям демократии.
Решимость правительства защищать демократию вынуждает партии, принципиально выступающие против существующей формы государства, подчиняться законам. Избегая любого открытого неповиновения и воздерживаясь от незаконной или милитаристской пропаганды, ранее имевшие подрывной характер немецкие оппозиционные силы организовались в нормальную политическую партию. На всеобщих выборах мая 1935 года «Судетско-немецкая партия» герра Конрада Генлейна неожиданно стала второй по влиянию партией в парламенте, объединив под своим знаменем почти 70% немецкого населения. Стало очевидно, что даже самые дальновидные законы не могут воспрепятствовать эффективной организации сил оппозиции. Однако, под угрозой закона 1933 года и решимости правительства обеспечивать его соблюдение партия Генлейна действовала в строгом соответствии с законом, конституцией и правилами парламентской игры.
Вдобавок, этот закон оказался эффективным средством предотвращения перерождения оппозиции в военную организацию. Тем не менее, правительству была очевидна потенциальная опасность, исходящая от враждебного населения, организованного в политические кадры и имеющего границу с недружественным соседом. В мае 1936 года был принят новый, значительно более радикальный закон, получивший название «Закона о защите государства». И вновь аргументированные возражения, которые не преминул выдвинуть конституционный юридизм, не были приняты во внимание. В обычных условиях этот законодательный акт, де-факто являющийся новой конституцией, был бы юридически невозможен, если бы не был принят в качестве конституционной поправки. Но он был оправдан чрезвычайной ситуацией.
Этот закон превращает государство в целом, и в особенности приграничные районы, в боевую единицу, готовящуюся к предстоящей войне, отменяя, в значительной мере, при широких дискреционных полномочиях правительства, конституционные гарантии и права. При необходимости он предусматривает введение военного положения в мирное время и предвосхищает тоталитарную войну тоталитарным миром. В настоящее время лишь открытое восстание, предположительно поддержанное интервенцией из-за рубежа, может опрокинуть существующую систему правления. В Чехословакии постулат о демократии в условиях войны выполняется буквально.
Оценивая антифашистское законодательство Чехословакии, можно смело утверждать, что, вопреки всем ожиданиям, оно способствовало сохранению внутреннего мира в государстве, стабильность республики и, с соответствующими оговорками, верховенство права, хотя и не смогло вселить лояльность в сердцах слоёв населения, всё ещё настроенных против государства. В пределах возможного ему удалось защитить государство от фашистских технологий и подготовить страну к обороне на случай, если и когда окончательно станет неизбежным столкновение доктрин. Очевидно, что эти антифашистские законы оказали неоценимую услугу миру в Европе.
III
Резюме антифашистского законодательства
В представленном обзоре предпринята попытка обобщить содержание и цели антифашистского законодательства в Европе. В число основных демократических стран входят Франция, Бельгия, Нидерланды, Англия, Ирландское Свободное государство, Швеция, Норвегия, Дания, Финляндия, Швейцария и Чехословакия. Иногда упоминается также Литва, несмотря на явную принадлежность этого государства к новому типу «авторитарной» или «дисциплинированной» демократии балтийского образца. Объём не подразумевает детального или исчерпывающего описания, и не предполагает юридической оценки; хотя всеобъемлющий характер принятых мер в разных странах неодинаков, можно отметить, что все без исключения демократии прибегают к законотворческим мерам предосторожности и законодательной защите того или иного рода.
Что касается политического эффекта мер по сдерживанию зарождающегося фашизма, можно сказать, что хотя местные условия сильно различаются, за национальными особенностями чётко просматривается значительное единообразие, соответствующее единообразию фашистской техники подрыва демократических государств. Естественно, что шансы на успешное сдерживание различных местных фашистских движений в итоге пропорциональны своевременности принятия сдерживающих мер, их продуманности и мастерству формулировки, преобладающим правовым традициям и методам и, прежде всего — рвению и решимости в исполнении, проявленным административными и судебными властями. Подходящий момент для принятия закона наступил вскоре после того, как Германия стала национал-социалистической. Странам, которые неоправданно затягивали принятие законодательства, становится всё труднее подавлять движения, уже успевшие наложить свои чары и привлечь к себе влияние общественности.
Законодательство направлено на противодействие не только фашистским или национал-социалистическим подрывным движениям или группам, но и прочим, в том случае, если они представляют опасность для демократического государства. Однако, в основном, законы разрабатываются для того, чтобы противодействовать определённому виду технологий, применяемых фашизмом. Следует отметить, что в демократических странах, за исключением Франции, коммунизм в целом не оказывает заметного влияния на население. Это связано не только с тем, что уровень жизни и социальной среды в демократических странах сравнительно высок, но и потому что там, где имеет место быть радикализм, он в большей или меньшей степени сливается с официальным умеренным социализмом и поглощается им, таким образом нейтрализуясь.
Различные законодательные меры можно сгруппировать по следующим признакам:
(1) Для борьбы с открытым мятежом, восстанием, вооружённым выступлением, подстрекательством, массовыми беспорядками, заговором против государства — словом, с любым открытым деянием, граничащим с государственной изменой или подпадающим под это определение, во всех странах могут быть применены обычные уголовные кодексы.
За исключением случаев, когда государство достигло стадии фактической политической дезинтеграции, регулярных полицейских или армейских сил вполне достаточно для подавления государственной измены отдельных лиц или предпринятого более крупными группами мятежа.
Фашисты и коммунисты неоднократно убеждались на собственном опыте, что решительное правительство при поддержке верной армии всегда способно подавить путч, государственный переворот или затяжное восстание левых или правых — например, путчи Каппа (1920) и Гитлера (1923); путч Гайды в Чехословакии (1926); восстание Ларки в Эстонии (1935); мятеж в Мянтсяля в Финляндии (1931-32); восстания в Австрии (1934); Испании (1934), Греции (1935), Ирландии (1935); восстание моряков на борту судна De Zeven Provincien в голландской Ост-Индии (1933). Поэтому фашистские стратеги стали тщательно избегать открытых актов восстания вплоть до того времени, пока более тонкие и подчёркнуто легальные методы подрыва государственных основ и создания атмосферы двойной законности не подготовят почву для окончательного захвата власти путём государственного переворота. Тем не менее, несколько демократических стран сочли целесообразным усилить свои уголовные кодексы или принять специальное законодательство против государственной измены (Чехословакия в 1923 году, а затем Бельгия в 1934). Аналогичные положения предлагались в Швейцарии (1934 и 1936). Кроме того, большинство государств готовы к полномасштабному использованию военного положения и чрезвычайных полномочий осадного положения в случае распространения восстания на их территории.
(2) Наиболее всеобъемлющей и эффективной мерой против фашизма является полный запрет подрывных движений. Лишь в отдельных случаях законодательство разрабатывается против конкретных политических партий. Именно таким образом обстояло дело в 1933 году, когда Австрия запретила национал-социалистов и коммунистов и аффилированные с ними организации. Однако, как правило, такое законодательство сформулировано очень тщательно, чтобы избежать открытой дискриминации в отношении какого-либо конкретного политического движения, тем самым поддерживая, по крайней мере номинально, демократические принципы равенства перед законом и правовую процедуру в условиях верховенства права. Даже в Финляндии, Латвии и Литве антикоммунистические законы не выделяли левый экстремизм как объект для запрета, хотя коммунисты были несомненной его мишенью.
Весьма сомнительно отличилась самая старая и почтенная демократия, Швейцария, согрешившая против фундаментального постулата демократии, политического равенства. В федеральном законопроекте об общественном порядке, предложенном Федеральным советом в декабре 1936 года, была предпринята попытка объявить вне закона исключительно коммунистическую партию, назвав её опасной для государства — совершенно неоправданная дискриминация, которая столь сильно взбудоражила общественное мнение, что формулировку в законопроекте во время дебатов в Штаденрате пришлось поменять на запрет всех подрывных движений в целом. Хотя негодование общества против столь грубого попрания демократических традиций ещё не улеглось, кантоны Невшатель и Женева в 1937 году кантональными актами объявили компартию вне закона в пределах своих границ. Хотя в такой ультрабуржуазной стране, как Швейцария, у коммунизма, возможно, меньше шансов, чем в любой другой европейской демократии, антикоммунистический закон был в Невшателе принят на референдуме подавляющим большинством, аналогичный результат следует ожидать и в Женеве. Открыто дискриминационный антикоммунистический закон был принят в марте 1937 года в канадской провинции Квебек (так называемый «Билль о висячем замке» [16]), а также в Люксембурге в апреле 1937 года.
За этими вычетами антиэкстремистское законодательство всех демократических государств позволяет применить запрет ко всем без разбора политическим группировкам, подпадающим под обобщённую категорию подрывной партии, незаконного объединения или организации, враждебной государству. Конкретных дефиниций того, что составляет подрывную партию или организацию, обычно избегают. Однако то, что группа по своей организации или целям намерена или готовится незаконно узурпировать обычно принадлежащие государственным властям функции, как правило, в достаточной мере свидетельствует о её подрывном характере. Решение о том, следует ли объявить группу незаконной, отдано на откуп дискреционным полномочиям правительства, хотя в некоторых странах оно может быть обжаловано в суде последней инстанции. «Виновность в соучастии» обычно считается достаточной, даже в случае с отдельным членом если не удаётся доказать злой умысел или осведомлённость о подрывных целях организации.
К groupements de fait [17] относят легальные политические партии или организации, учреждённые в установленном порядке — положение, которое, в противоположность обычным политическим партиям, наносит удар по зловещему понятию «движение». Воссоздание запрещённой партии под любым предлогом является преступлением. Однако эта мера оказалась недостаточным средством помешать объявленным вне закона партиям возродиться в качестве официально учреждённых и, следовательно, юридически признанных партий. В качестве иллюстрации можно привести возрождение в Чехословакии немецких национал-социалистов в качестве «Судетской партии», французских «Огненных крестов» в качестве Французской социальной партии (в настоящее время является объектом судебного расследования) и «Железной гвардии» в Румынии в качестве партии «Всё для Отечества». В любом случае, если запрет той или иной партии сопровождается объявлением вне закона боевой активности партии, реальная опасность создания ситуации двойной законности в значительной степени снижается. Итогом роспуска партии является её ликвидация и конфискация имущества (Чехословакия, (1933 год), Франция (1936), Великобритания (1936)).
В этой связи вновь заслуживает внимания ситуация в Швейцарии. В марте 1934 года на референдуме был отклонён в целом умеренный и лишь закрывающий пробелы в действующем федеральном законодательстве федеральный законопроект об общественном порядке. Инициатива была направлена против подрывных объединений лишь постольку, поскольку они противозаконными средствами срывали или воспрепятствовали действиям властей, присваивая себе официальные полномочия, и не препятствовало собственно деятельности политических партий. Аналогичная ограничительная мера кантонального уровня провалилась в 1934 году в Цюрихе, в то время как в кантоне Тичино, более подверженном фашистской пропаганде из соседней Италии, в том же году был принят соответствующий закон. В декабре 1936 года Федеральный совет представил парламенту новый и более масштабный проект под названием «В целях охраны общественного порядка и безопасности», который, в случае его принятия, обеспечит Швейцарию скрупулёзно проработанной и всеобъемлющей системой законодательной и административной защиты против подрывной деятельности, уступающей в Европе лишь арсеналу защиты, имеющемуся в Чехословакии. Эта инициатива была охарактеризована как «срочная», что, в соответствии с Конституцией Швейцарии, подразумевает, что законопроект после принятия обеими палатами федерального парламента не должен выноситься на референдум, предусмотренный для других федеральных законопроектов. К отличительным чертам проекта следует отнести явную и неприкрытую дискриминацию в отношении Коммунистической партии, о которой было сказано выше, а также тот факт, что она сочетает эффективные законодательные механизмы защиты демократии от подрывной деятельности с заходящими слишком законодательными разработками в сфере предотвращения подстрекательства к недовольству в рядах вооружённых сил. Даже обоснованная критика армии может караться очень сурово. Общественное мнение, включая широкие слои правой буржуазии, решительно воспротивилось этой мере, явно далеко выходящей за рамки защиты от подрывных методов законно сформированного правительства, и идущей глубоко вразрез со швейцарскими либеральными традициями. Ввиду столь широкого недовольства судьба этого предложения на момент составления настоящего доклада была сомнительной. Национальный совет отложил обсуждение вопроса до весенней сессии 1937 года, тем самым отказав законопроекту в «срочности», от которой правительство, явно опасаясь всенародного голосования, не хочет отказываться. Хотя даже во время дебатов в Штаденрате были приняты радикальные изменения, отделившие пристрастные намерения от общих мер защиты, законопроект вряд ли стал бы лучше, если бы он был представлен народу. Вместе с тем очевидно, что швейцарская демократия не защищена должным образом от проникновения фашистских техник пропаганды. К этому можно добавить, что нынешний Федеральный совет сам по себе отнюдь не свободен от подозрений в профашистских наклонностях, и что страх перед «красной угрозой» довёл значительную часть швейцарской буржуазии до почти истерической слепоты по отношению к опасностям фашизма.
(3) Все демократические государства приняли законы, запрещающие создание частных военизированных формирований политических партий и ношение политической униформы или её элементов (значки, нарукавные знаки) и любых других символов (флаги, баннеры, эмблемы, ленты и вымпелы), служащих для публичной репрезентации политических взглядов человека. Эти положения — слишком легкомысленно и шутливо именуемые «законопроектами против идеологической галантереи» — наносят удар в корень фашистской пропагандистской техники, а именно по самоутверждению и запугиванию других. Военная одежда служит символом и кристаллизует мистическое чувство братства по оружию, так нужное для удовлетворения эмоциональных потребностей фашизма. Более или менее идентичные «законы о рубашках» были приняты в Швеции (1933), Норвегии (1933), Дании (1933), Финляндии (1934), Нидерландах (1934), Чехословакии (1933 и 1936), Швейцарии (1933), Австрии (1933), Бельгии (1934) и, с большим опозданием и лишь под влиянием умышленных нарушений спокойствия, вызванных «чернорубашечниками» Мосли, в Англии (1936). Для сравнения можно отметить, что в Германии до 1933 года не предпринималось решительных действий против политической униформы и формирования частных армий, отчасти вследствие политической слабости и фактического попустительства со стороны властей Рейха, не желающих подвергать дискриминации «национальное» движение, отчасти — из-за конституционной ревности, вытекающей из полицейских полномочий государств [Рейха]. Федеральный указ Рейхспрезидента, принятый весной 1932 года, был отменён менее чем два месяца спустя. В Испании вообще не было предпринято никаких действий, а в Ирландском свободном государстве направленный против униформы билль был отклонён Сенатом (1934), что в итоге привело к упразднению этого органа [18].
(4) Поскольку униформа обычно является признаком паравоенной организации, для демократических государств ещё более важным является предотвращение формирования военных отрядов или частных партийных ополчений. Изначально в качестве «стюардов» для защиты партийных собраний от нежелательных эксцессов и в качестве телохранителей для «лидеров», они имеют тенденцию перерастать в частные армии для агрессивных действий и подготовки к окончательному захвату власти. Тем самым, они вступают в неустранимую конкуренцию с собственными вооружёнными силами государства. Поэтому многие государства поставили создание частных армий, партийных ополчений и отрядов для любых целей, будь то «стюарды», штурмовики или телохранители, как, например, в Швеции (1934), Дании (1934), Бельгии (1934), Ирландском свободном государстве (1934), кантоне Цюрих (1934), Франции (1936), Голландии (1936); соответствующий законопроект представлен в Швейцарии (1936). Столь же пагубными для государственной власти являются бесконтрольные военные учения и осуществление воинской подготовки — даже в том случае, если они практикуются людьми, не носящими форму. Таким образом, запрет на партийную униформу должен, как правило, сопровождаться и дополняться объявлением незаконной военной подготовки лиц, не имеющих на то права. Такие законы были приняты в Бельгии (1934), кантоне Цюрих (1934), Великобритании (1936) и Франции (1936).
(5) Все демократические страны приняли законодательные ограничения против незаконного изготовления, транспортировки, ношения, владения и применения огнестрельного или другого наступательного оружия любого вида, либо усилили уже существующие запреты (Чехословакия (1923), Бельгия (1934), Франция (1936), Великобритания (1937)). После того, как в Швейцарии на положения, включённые в федеральный закон, были отклонены на референдуме 1935 года, некоторые кантоны, например Цюрих, Фрайбург, Санкт-Галлен и Базель, восполнили пробел самостоятельно. Однако итоговая эффективность таких мер остаётся сомнительной, даже в том случае, когда полиция и армия сохраняют лояльность государству, потому что в неспокойные годы бурной политической борьбы в Европе большое количество оружия переходило из рук в руки в результате контрабанды, сокрытия и тайного хранения. Всеобъемлющее внутреннее частное разоружение на фоне идущей официально гонки вооружений в лучшем случае затруднительно; однако бдительная полиция должна быть в состоянии предотвратить по крайней мере любое крупномасштабное накопление оружия в частных руках.
(6) Ряд новых законодательных актов направлен на борьбу со злоупотреблением парламентскими институтами политическими экстремистами. В совокупности эти меры представляют собой первые и пока ещё довольно робкую попытку оградить парламентскую технику от использования в целях подрывной пропаганды и экстремистских действий. Когда «лидер» рексистов Леон Дегрелль в марте 1937 года, исключительно с целью проведения дополнительных выборов, на которых он мог бы в качестве законного кандидата рекламировать цели фашистской партии, заставил уйти в отставку не только действующего депутата рексистской партии по округу Брюсселя, но и следующих кандидатов по рексистскому партийному списку, бельгийский парламент принял закон, запрещающий в будущем проведение таких легкомысленных дополнительных выборов. Принятая в апреле 1937 года подавляющим большинством в обеих палатах конституционная поправка в Нидерландах допускает исключение из представительства в политических органах (национальных, региональных и коммунальных) приверженцев подрывных партий, выступающих за изменение существующей формы правления незаконными средствами. Таким образом, экстремистские группы могут быть лишены своих официальных представителей, в результате чего они будут лишены возможности вести подрывную пропаганду, особенно с учётом того, что ещё принятая в то же время поправка к Конституции также ограничивает парламентский иммунитет, который отныне не может быть использован для предательской деятельности. Хотя эти поправки ещё должны быть приняты двумя третями нового состава палаты, нет сомнений в том, что эта здравая инициатива со временем обретёт законную силу. Аналогичным образом, новый закон о французской прессе, который в настоящее время находится на рассмотрении в Сенате, не позволяет юридически ответственным редакторам избежать судебного преследования за подстрекательскую пропаганду или любую другую незаконную деятельность под прикрытием парламентского иммунитета. Как и в Нидерландах, в чехословацком статуте 1933 года говорится об утрате мандатов представителями подрывных партий, и в обеих странах такие вакансии не заполняются до следующих выборов, в которых в Чехословакии партии, распущенные из-за подрывной деятельности, не могут участвовать.
(7) Другие принятые недавно демократическими государствами меры направлены на обуздание перегибов политической борьбы. Обычные уголовные кодексы или нормы общего права большинства стран (Швеции, Норвегии, Финляндии, Нидерландов, Великобритании, также Германии до 1933 года) содержат положения, касающиеся подстрекательства к насилию или ненависти в отношении других групп населения. Кроме того, возникла нужда в смягчении политического озлобления, направленного против лиц или групп лиц, либо учреждений, обычно подвергающихся нападкам со стороны фашистов. Многие государства предусмотрели механизмы правовой защиты, запрещающие подстрекательство и агитацию, направленные против определённых групп населения и травлю по расовым, политическим или религиозным мотивам, в частности — по признаку приверженности существующей республиканской и демократической форме правления (Чехословакия [1933 года], Нидерланды [1934 года], а также канадская провинция Манитоба [1934 года]). В основном законодательная защита предоставлялась религиям, бывшим объектом антирелигиозной коммунистической пропаганды, аналогичные меры были направлены также на предотвращение или смягчение насильственных кампаний против евреев и марксистов. В этой связи следует напомнить, что в Веймарской республике вследствие непродуманной, но неизменно последовательной позиции судов в толковании норм уголовного кодекса евреи и марксисты оставались без групповой защиты в случае, если не могли доказать, что нападение было направлено лично против заявителя.
(8) Политическая борьба, доведённая фашистами до крайних форм организованного хулиганства, сделала фундаментальное право на свободу собраний в большей или меньшей степени фикцией. Организация беспорядков или срыв собраний оппозиционных или конституционных партий не только стала излюбленной формой испытания боевого духа военизированных партий («митинговые побоища», Saalschlacht), но и удерживала мирных граждан от посещения собраний по собственному выбору. Задача полиции по поддержанию мира и порядка на собраниях и публичных шествиях становилась всё труднее. Обычные предусмотренные уголовным кодексом меры были недостаточными для пресечения преднамеренных действий экстремистских партий, поэтому в Чехословакии (1923), Великобритании (1936) было введены, а в Швейцарии (1936) — предложены более строгие законы. Большинство демократических стран, тем не менее, по-прежнему отстают.
Другая проблема возникла, когда стало очевидным, что демонстрации, шествия и собрания проводятся в районах, где их можно было рассматривать лишь как преднамеренную провокацию из-за враждебности основной массы населения, проживающих в этих кварталах. Если в таких случаях и возникали беспорядки, то фактически их инициаторами выступали противники [фашистов]. Использование этой ситуации было одним из излюбленных методов нарастающих фашистских движений, благодаря которому они могли выступать в качестве защитников конституционных прав на свободу собраний и демонстраций. Вполне разумно, что новые законы в различных государствах, как например в Великобритании (1936), или те, что предлагались в Швейцарии (1936), подвергали свободу собраний жёстким ограничениям со стороны полиции или, в зависимости от обстоятельств, исполнительной власти во избежание провокаций и последующих столкновений между политическими противниками.
(9) Возможно, наибольшей трудностью для демократических государств, всё ещё отстаивающих основные права, является ограничение свободы общественного мнения, слова и печати с целью пресечения их незаконного использования для революционной и подрывной пропаганды, когда нападки осуществляются под видом легальной критики существующих политических институтов. Открытые акты подстрекательства к вооружённому восстанию могут быть подавлены сравнительно легко, но огромный арсенал фашистской техники включает в себя более изощрённые орудия очернения, диффамации, клеветы, и последнее по порядку, но не по значимости — высмеивания самого демократического государства, его политических институтов и ведущих деятелей. В течение долгого времени изящество известных авторов «Аксьон Франсез», таких как Доде и Моррас, позволяло обращать политические инвективы в искусство и науку. Демократический фундаментализм уступил, потому что свобода общественного мнения, очевидно, включала в себя и свободу политических злоупотреблений, защищая даже злонамеренную критику. Жертва клеветы была вынуждена добиваться возмещения ущерба посредством обычной процедуры, что давало отличную возможность для рекламы политических устремлений правонарушителя. Демократии, рухнувшие в объятия фашизма, совершили серьёзную ошибку своим попустительством или излишне легалистскими представлениями о свободе общественного мнения. Оставшиеся демократии постепенно устраняют этот недостаток. В некоторых случаях проводится реформа уголовного законодательства в сфере печати и свободы слова, направленная на борьбу с подрывной пропагандой или взаимными обвинениями, затрагивающими достоинство республиканских и демократических институтов. Новые законы были приняты в Финляндии (1931) и Нидерландах (1934). Некоторые страны зашли так далеко, что приняли законы, запрещающие распространение ложных слухов; примерами могут послужить Чехословакия (1923), Финляндия (1934), Швейцария (1936), а также новый французский закон о печати, который в момент написания статьи находится на рассмотрении в Сенате. Оскорбление существующих политических институтов, действующей власти и государственных институтов было объявлено преступлением в Чехословакии (1923), Финляндии (1930 и 1934), Испании (1932), Нидерландах (1934); аналогичный закон предложен в Швейцарии (1936). Особо республиканско-демократические символы и институты были защищены от клеветнических обвинений. Подобные ограничения на использование свободы слова и прессы были во всех случаях встречены оголтелой критикой фашистов, утверждавших, что демократическое государство нарушает саму суть принципов свободы слова. Однако эти меры оказались эффективны в сдерживании публичной пропаганды подрывных движений и поддержке престижа демократических институтов.
Кроме того, необходимо пресекать кампании по очернению важнейших деятелей существующего режима. В ряде государств были запрещены диффамационные высказывания в адрес президента республики (Чехословакия, 1923) или умаление достоинства республиканских и демократических символов (Чехословакия, [1923], Литва [1936]). Во Франции, после того как бесстыдная кампания против Р. Саленгро [19] привела к самоубийству жертвы, новый закон о печати, находящийся на рассмотрении парламентом в 1937 году, защищает видных общественных деятелей — не только правящего режима — от клеветы и оскорбительных высказываний. Доказательства истины допустимы, но даже в том случае, если утверждение доказано, его злонамеренный характер возлагает на автора ответственность за ущерб. Если бы в Бельгии действовал более строгий закон о политической клевете, Л. Дегрелль вряд ли мог бы похвастаться тем, что в одно время против него рассматривалось свыше двухсот исков о клевете. Как это часто случается с антифашистскими законами, граница между преступной клеветой и обоснованной критикой, как формой законного осуществления политических прав чрезвычайно размыта, и суды демократических государств призваны на правовых основаниях решать то, что на самом деле является политической проблемой, для которой новое ratio decideendi [20] ещё только предстоит найти.
(10) Более явственно подрывной является фашистская привычка публично возвеличивать политических преступников и нарушителей действующих законов — практика, служащая двоякой цели: созданию революционного символизма мучеников и героев и безнаказанному игнорированию существующих порядков. До сих пор помнят, что герр Гитлер в августе 1933 года [21], когда хулиганы из его партии с особой жестокостью убили политического оппонента в Потемпе и были приговорены судом к смертной казни, провозгласил своё «духовное единство» с ними. Лишь Чехословакия (1923) и Финляндия (1934) запретили подобную практику морального пособничества и подстрекательства к политическим преступлениям.
(11) Опыт убедительно доказывает, что даже хорошо подготовленный вооружённый мятеж правых или левых экстремистов безнадёжен, если регулярные силы полиции и армии остаются верны законно сформированному правительству. Поэтому одной из важнейших задач любого уважающего себя государства является защита собственных вооружённых сил от проникновения подрывной пропаганды. Во многих странах военнослужащим вообще запрещена политическая деятельность. Офицеры менее подвержены коммунистическому влиянию, чем рядовые, и более склонны симпатизировать фашизму из-за сопутствующего ему национализма. Таким образом, фашизм в целом положительно воспринимается офицерами вооружённых сил. Хотя в большинстве стран имеются уголовные и военные кодексы, направленные на пресечение подстрекательства к недовольству среди военнослужащих, или действуют аналогичные законы (например, Чехословакия (1923), Бельгия (1934), Великобритания (1934), Голландия после восстания на De Zeven Provincien (1933-34)), эти законы явно направлены только против коммунизма, а для сдерживания проникновения в военную систему фашистской индоктринации делается очень мало.
(12) Лучшие профилактические законы неэффективны, если государственные служащие, контролирующие ключевые посты в администрации и осуществляющие руководство исполнением законов, несущие ответственность за правоприменение, изначально не полностью лояльны государству, от которого получают средства к существованию. Должны ли государственные чиновники обладать той же степенью свободы политических объединений и деятельностью, что и другие граждане (как это было предусмотрено в статье 130 Конституции почившей Веймарской республики) — вопрос дискуссионный. Однако позволить государственным служащим высказывать одобрение антидемократическим партиям или активно поддерживать их было бы чрезмерным пожеланием к щедротам демократического фундаментализма.
В ряде государств были приняты меры предосторожности против участия государственных чиновников и служащих в политических партиях в принципе, как, например, в Дании (1932) и Финляндии (1926, 1934), или, в частности, в конкретных партиях, чья деятельность считалась несовместимой с демократической и конституционной формой государства (Швейцария, федеральный статут [1932] и законопроект 1936 года, кантон Базель [1936], Литва [1934], Голландия [1934]). Наиболее решительные положения, направленные на пресечение антиконституционной деятельности государственных служащих всех мастей, в том числе преподавателей университетов и школ и лиц, получающих пенсию от государства, мы вновь встречаем в Чехословакии (1933), где лица, осуждённые за участие в антидемократической деятельности, могут быть если не уволены, то принудительно переведены на другую должность. С этой точки зрения, ставшие предметом жаркой дискуссии американские законы, предписывающие клятву учителя, могут получить некоторую поддержку среди тех, кто встревожен их возможными антидемократическими последствиями.
(13) И наконец, в любом демократическом государстве, находящемся в состоянии войны с фашизмом, должна быть создана специально отобранная и подготовленная для выявления, подавления, наблюдения и контроля за антидемократической и антиконституционной деятельностью и движениями политическая полиция.
Формируя специальные отделы полиции, скандинавские страны и Швейцария, а возможно, и другие государства, следуют примеру диктаторских и авторитарных государств. Более того, в ряде государств сотрудничество всех граждан с властями в поддержании общественного порядка и безопасности поощряется через признание правонарушением недонесения компетентным органам государственной власти сведений о незаконной или подрывной деятельности.
(14) В последние годы на фоне напряжённости между различными доктринами был накоплен колоссальный опыт, который свидетельствует о том, что фашистская пропаганда льётся в демократические государства из-за рубежа имея сознательной целью подрыв существующего конституционного строя. Никогда прежде международные приличия не нарушались так грубо, как вследствие миссионерских усилий фашистского Интернационала, несущего пропаганду в другие страны. Предупреждение подрывной деятельности, направленной против государства извне — одна из фундаментальных и в то же время наиболее тонких функций демократического государства, требующая одновременно и деликатности и решительности во избежание политического и экономического возмездия.
По всей видимости, ничего нельзя противопоставить радиопропаганде, исходящей от заграничных передатчиков, которые в диктаторских странах, конечно же, являются агентами правительства.
В большей степени под юрисдикцию государства, находящегося под угрозой, подпадают полицейские и административные правила, запрещающие политическую деятельность иностранцев или иностранных эмиссаров на национальной территории (например, выступления на собраниях), ввоз или распространение иностранных газет антидемократического характера, ношение иностранными гостями или резидентами фашистской символики, а также запрет иностранных партийных организаций в пределах государственных границ. Пренебрежение подобными мерами предосторожности привело к убийству национал-социалистического ландесфюрера Швейцарии в Давосе в 1936 году [22].
Соответствующие положения были приняты в Швейцарии, Чехословакии, Литве, в Юго-Западной Африке (против нацистской пропаганды), на Кипре и Мальте (против итальянского фашизма). В 1935 году после похищения журналиста Якоба агентами немецкого гестапо был принят федеральный закон, запрещающий иностранным должностным лицам присваивать на территории Швейцарии полномочия и осуществлять деятельность, которая является прерогативой национальных или кантональных властей.
В ряде случаев принимались законы о борьбе со шпионажем (Чехословакия, 1923 и 1936 годы, Швейцария, 1935). В этой связи следует упомянуть о финансовой поддержке, которая, судя по всему, беспрепятственно поступает фашистским движениям в демократических странах из штаб-квартиры фашистского Интернационала. Даже если будет найден эффективный способ контроля за антиконституционными движениями, государство, по-видимому, будет не в состоянии отрезать пожертвования из этих источников при посредничестве частных лиц; в континентальной Европе публичная отчётность политических партий совершенно неизвестна.
IV
Заключение
Как показало данное исследование, демократия в самозащите от экстремизма отнюдь не бездействует. Наконец-то страшные чары взгляда фашистского василиска разрушены; европейская демократия перешагнула через демократический фундаментализм и вооружилась. С огнём борются огнём. Многое уже сделано, ещё большее предстоит сделать. Фашистская техника распознана и получает эффективное противодействие. Даже максимальные меры [конституционной] защиты демократических стран меркнут на фоне тех, которые считают необходимым минимумом самозащиты наиболее мягкие авторитарные государства.
Но, кроме того, демократия должна быть начеку и не поддаваться чрезмерному оптимизму. В конечном счёте, переоценивать эффективность положений законодательства в противодействии фашистским эмоциональным техникам было бы опасным самообманом. Своды законов — лишь вспомогательное средство для сохранения воли к борьбе. Самые идеально составленные и продуманные законы не стоят бумаги, на которой они написаны, если они не подкреплены несгибаемой волей к выживанию. Возможность успешной защиты в итоге зависит от слишком многих факторов, чтобы обсуждать их здесь. В игру вступают национальные традиции, экономические соображения, социальная стратификация, социологическая модель и специфическая юридическая техника каждой отдельной страны, а также мировые политические тенденции. Для того, чтобы окончательно преодолеть опасность падения Европы в пучину фашизма, необходимо устранить причины, то есть преобразить ментальную структуру нашего века масс и рационализированных эмоций.
Историческое изменение такого масштаба неподвластно человеческим усилиям. Эмоциональные правительства должны пройти свой путь — до тех пор, пока не будут освоены новые психотехнические методы, упорядочивающие колебания между рационализмом и мистицизмом.
Возможно, пришло время, когда уже не смысла закрывать глаза на тот факт, что либеральная демократия, подходящая, в конечном счёте, лишь для политических аристократов среди наций, начинает терять своё значение для пробудившихся масс.
Спасение абсолютных ценностей демократии следует ожидать не в её «отречении от престола» в пользу эмоциональности, используемой в бессмысленных или корыстных целях самозваными лидерами, а в преднамеренной трансформации устаревших форм и жёстких понятий в новые инструменты «дисциплинированной», или даже — не будем стесняться слова — «авторитарной», демократии. Вопрос о том, будет ли эта цель достигнута с помощью претворения в жизнь традиционных парламентских методов, как в Бельгии, Чехословакии и, не в последнюю очередь, в Великобритании, или с помощью прямолинейных инструментов конституционной реформы, как в Ирландском Свободном Государстве или в Эстонии, возможно, имеет второстепенное значение по сравнению с непосредственной целью, а именно тем, что эмоции масс должны контролироваться в рамках конституционного процесса, чтобы окончательно и безвозвратно стать ответственными перед народом.
В этом смысле демократия нуждается в переосмыслении. Она должна стать — по крайней мере, на переходном периоде, пока не свершится более качественной социальной адаптации к условиям технологического века — осуществлением дисциплинированной власти либерально мыслящими людьми для достижения конечных целей либерального правительства: человеческого достоинства и свободы.
Тем временем, поскольку большинство людей во всех наблюдаемых демократиях по-прежнему не приемлют фашистский менталитет, самое меньшее, чего следует ожидать, это то, что правительства, ответственные за конституционные процессы, должны быть готовы встретить и победить техники фашизма на своём поле.
Первым шагом на пути к столь необходимому демократическому Международному Интернационалу является осознание общей опасности в сочетании с признанием того, что было сделано для защиты другими странами, находящимися в подобной затруднительной ситуации. Пренебрегать опытом умерших демократий было бы равносильно капитуляции для демократий живых.
Очевидно, что ни одна страна не застрахована от фашизма как глобального движения. После признания этого неопровержимого факта напрашивается вопрос, а не нужны ли в Соединённых Штатах законодательные меры против зарождающегося фашизма. Изучение возможностей в этом направлении выходит за рамки настоящего исследования. Однако, если на вопрос будет дан утвердительный ответ, возникнет следующая проблема: разработка антиэкстремистского законодательства на федеральном уровне или уровне штатов в соответствии с глубоко укоренившимся фундаментализмом конституционных прав, закреплённых в американской Конституции.
Примечания
[1] (Франц.) Поговорка «Уходи, чтобы я мог занять твоё место» была употреблена Сен-Симоном в «Catéchisme des industriels» (1823) для характеристики юристов, адвокатов и других «легистов», стремившихся к власти под знаменем либерализма накануне и после Французской революции 1830 года.
[2] «Огненные кресты» или «Боевые кресты» — милитаристское движение националистической направленности, существовавшее во Франции в период с 1927 по 1936 год. Было ликвидировано декретом правительства Народного фронта 18 июня 1936 года. 11 июля преобразовано во Французскую социальную партию. Действовало с радикально-консервативных позиций, сотрудничало с НСДАП.
[3] Видкун Квислинг (1887-1945) — норвежский политик, коллаборационист, глава правительства Норвегии в период нацистской оккупации (1942-1945), в указанный период — руководитель маргинальной фашистской партии «Национальное единение». После войны арестован и казнён.
[4] Антон Адриан Мюссерт (1894-1946) — нидерландский политик, коллаборационист, основатель Национал-социалистического движения в Нидерландах. В период нацистской оккупации —руководитель марионеточного правительства Нидерландов в качестве помощника рейхскомиссара Нидерландов Артура Зейсс-Инкварта. После войны схвачен и казнён.
[5] Оуэн О`Даффи (1892-1944) — ирландский политик, лидер АСА, фашистской организации, созданной в противовес Ирландской республиканской армии и служившей боевым крылом праворадикальных партий. С сентября 1933 – лидер партии «Фине Гэл». В 1936-1938 участвовал в гражданской войне в Испании на стороне франкистов, в 1943 инициировал переговоры с немцами о создании вербовочного пункта для действий против СССР на Восточном фронте. Умер в забвении.
[6] Национал-социалистическая рабочая партия Дании. Небольшая экстремистская партия, партнёр НСДАП. В 1939 году получила на выборах 1,8% и провела в фолькетинг 3 депутатов. В период оккупации поддерживала немцев, в правительство не вошла. На выборах 1943 получила 2,1% и 3 мандата. В 1945 распущена.
[7] Шведская национал-социалистическая рабочая партия, Национальный союз Швеции, Национал-социалистический блок, Национал-социалистическая народная партия и Шведское социалистическое собрание — мелкие и маловлиятельные шведские партии и политические движения, действовавшие в 20–50-х годах XX столетия, в единичных случаях добивавшиеся незначительного представительства в риксдаге.
[8] Освальд Мосли, баронет (1896-1980) — британский политик, супруг младшей дочери лорда Керзона, член Консервативной (до 1924) и Лейбористской (1924-1931) партий. Основатель Британского союза фашистов (БСФ). В мае 1940 был арестован, БСФ объявлен вне закона. В 1943 освобождён по состоянию здоровья. После войны продолжил безуспешные попытки заняться политической деятельностью, выступая с расистских и фашистских позиций, требуя ревизии решений Нюрнбергского трибунала.
[9] Леон Дегрелль (1906-1994) — бельгийский военный, политический деятель, коллаборационист. В указанное время — лидер Рексистской партии. В 1941-1943 — воевал в СС на Восточном фронте. После войны сбежал в Испанию, затем в Аргентину.
[10] Pied Pipers — американская вокальная группа, чей пик популярности пришёлся на вторую половину 30-х — начало 40-х гг. Регулярно попадала в чарты, несколько пластинок получили статус «серебряных» и «золотых», хотя официальная сертификация не производилась. В 2001 была включена в Зал славы вокальных групп.
[11] Сэр Алан Патрик Герберт (1890-1971) — британский юморист, писатель, драматург, реформатор права, в 1935-1950 годах — независимый член парламента от Оксфордского университета.
[12] Трёхстороннее соглашение США, Великобритании и Франции — состоялось 25 сентября 1936 года. Согласно соглашению, страны взяли на себя взаимную ответственность за нормальное функционирование обменного рынка своих валют. Валютные интервенции центральных банков получили официальный характер.
[13] Межамериканская конференция по сохранению мира (Буэнос-Айрес) — состоялась 1-23 декабря 1936 года по инициативе Франклина Делано Рузвельта. Приняла ряд резолюций, в той или иной мере направленных против экспансионистской политики и вмешательства как США, так и других держав во внутренние дела стран-участниц конференции, а также ориентированных на предупреждение военных инцидентов и агрессии. Прозвучали инициативы создания межамериканского совета обороны, подготовки к коллективной самообороне. Странам было рекомендовано воздержаться от установления тарифных барьеров и других мер, препятствующих торговле.
[14] Эстонский союз участников Освободительной войны (Союз вапсов) — праворадикальная политическая сила. Была основана в 1929 году группой недовольных властями военных как ветеранская ассоциация. В 1930 году после принятия соответствующего закона действующие военнослужащие были вынуждены уйти, движение превратилось в радикальную политическую организацию. В 1930-1932 году руководителями движения были генерал-майор в отставке Андрес Ларка и молодой адвокат Артур Сирк. Символика и лозунги движения калькировали аналогичные у германских нацистов и финского движения Лапуа. В 1934 году запрещено после раскрытия антиправительственного заговора; лидеры осуждены на каторгу, амнистированы в 1938 году.
[15] Декретами называли решения, либо распоряжения главы государства, имеющие силу закона и изданные в силу чрезвычайных обстоятельств между сессиями парламента.
[16] Закон о защите провинции от коммунистической пропаганды, широко известен под названием «Билля о висячем замке». Провинциальный закон Квебека принят в марте 1937 года. Предоставил Генеральному прокурору Канады право накладывать арест и обеспечительные меры в виде запрета на доступ к имуществу, которое предположительно может использоваться для коммунистической пропаганды. В случае, если такой факт находил подтверждение, Генеральный прокурор мог наложить запрет на использование сроком до года, в том числе запирание входных дверей на навесной замок. Лицо, признанное виновным в деятельности запрещённых СМИ, подлежало лишению свободы на срок до года. Давал правоприменителю широкие дискреционные полномочия, отрицая принцип презумпции невиновности или свободы слова для ряда лиц. Отменён решением Верховного суда Канады в 1957 по делу «Свитцман против Эльблинга».
[17] Группы де-факто.
[18] Сенат Ирландского Свободного государства был упразднён в 1936 году после того, как отклонил ряд законопроектов главы ирландского правительства Имона де Валеры, а также предлагаемые им изменения в Конституцию, однако с принятием Конституции 1937 года был учреждён повторно, заседания возобновились в 1939 году.
[19] Роже Анри Шарль Саленгро (1890-1936) — французский политик, министр внутренних дел в правительстве Народного фронта (1936). Через несколько месяцев после вступления в должность совершил суицид после клеветнической кампании, организованной в СМИ ультраправыми силами. Был обвинён в том, что в 1915 году дезертировал из армии. Специально созданная военная комиссия опровергла обвинения и установила, что Саленгро попал в плен и был заключён в тюрьму, так как отказался работать на немецкую администрацию. Несмотря на поддержку, оказанную министру Национальной ассамблеей по инициативе Леона Блюма, остановить кампанию травли не удалось, и 17 ноября Саленгро совершил самоубийство. В церемонии государственных похорон приняли участие около 1 млн человек.
[20] (Лат.) довод, который судья использует для обоснования своего решения.
[21] Убийство в Потемпе произошло 9 августа 1932 года.
[22] 4 февраля 1936 года еврейский студент из Хорватии Дэвид Франкфуртер застрелил лидера национал-социалистов Швейцарии Вильгельма Густлова. Франкфуртера осудили на 18 лет лишения свободы и помиловали лишь после окончания Второй мировой войны. Образ Густлова был использован для создания пропагандистского мифа и активно эксплуатировался в ходе подготовки Хрустальной ночи — еврейских погромов, прокатившихся по нацисткой Германии 9-10 ноября 1938 года.
Опубликовано в American Policy Science Review, 1937, No.3
Перевод и примечания: Егор Решетов, предисловие: Александр Гнездилов
ИСТОЧНИК: Smart Power Journal http://smartpowerjournal.ru/loewenstein/