Что такое болезнь Паркинсона, или — шире — паркинсонизм? Обратимся к Оливеру Саксу, давшему обстоятельное и прочувствованное описание симптомов заболевания в начале своей знаменитой книги «Пробуждения» о жизни и борьбе с болезнью пациентов клиники, в которой Сакс работал. (По мотивам книги был снят не менее знаменитый одноименный фильм, в котором Роберт Де Ниро и Робин Уильямс сыграли, возможно, одни из лучших своих ролей.)
Наталья ИВЛИЕВА
Болезнь Паркинсона несколько столетий называли дрожательным параличом. <…> Надо сразу оговориться, что дрожание, или тремор, никогда не бывает самостоятельным проявлением болезни и вообще представляет собой самое легкое из расстройств, с которыми приходится сталкиваться больным паркинсонизмом. <…>
Вторым по частоте симптомом паркинсонизма, кроме тремора, является скованность или ригидность. У этой ригидности есть одна примечательная особенность — это пластичная ригидность (характеризующаяся довольно равномерным сопротивлением мышц пассивным движениям. — Н. И.), и ее иногда сравнивают с пластичностью согнутой свинцовой трубы. <…> Главный и уникальный признак паркинсонизма, выявляемый у всех без исключения больных, — это расстройства движений. <…>
Первым, описанным изначально, характерным для паркинсонизма свойством больного являются суетливость (семенящая походка) и пропульсии (толчки). Суетливость проявляется в ускорении (и одновременном укорочении) шагов, движений, произнесения слов и даже мыслей — при этом создается впечатление нетерпеливости, импульсивности и торопливости, словно больной остро ощущает недостаток времени или куда-то опаздывает. У некоторых больных действительно одновременно возникает ощущение дефицита времени и нетерпения, хотя в других случаях больные спешат против своей воли. Характерными чертами движений, обусловленных патологической суетливостью, являются быстрота, резкость и краткость. <…> Я намеренно подчеркиваю эти аспекты — живость, насильственность и неизбежность движения, — поскольку они представляют собой менее знакомую широкой публике «изнанку» паркинсонизма, кипящего паркинсонизма, паркинсонизма, способного к всплескам и взрывным реакциям, очень существенным и важным, если иметь в виду многочисленные «побочные эффекты», проявляющиеся у пациентов, принимающих L-дофа.
Явление, противоположное этим эффектам, — своеобразное замедление и затрудненность движений — выдвигается обычно на первый план и обозначается обобщающим и весьма неинформативным термином «акинезия». Существует множество форм акинезии, но форма, которая является точной антитезой толчкам, или пропульсиям, проявляется в активном торможении, или сопротивлении, препятствующем движению, речи и даже мышлению, и может привести к их полной остановке. Пораженные таким образом пациенты обнаруживают, что, как только они «желают», или намереваются, или пытаются начать движение, тотчас возникает некое «противоположное желание», или «сопротивление», в противовес желанию исходному. Больные осознают, что они загнаны в железный строй, даже обездвижены особой формой физиологического конфликта — сила против силы, воля против встречной воли, приказ против контрприказа. Относительно таких загнанных в угол пациентов Шарко пишет: «В этой войне не бывает перемирий». Шарко видит за тремором, ригидностью и акинезией этих больных финальный безнадежный исход таких состояний внутренней борьбы, как напряжение и усталость, на которые больные паркинсонизмом пациенты жалуются как на трату своих сил в этих бессмысленных внутренних сражениях.
Нередко в литературе еще называют в качестве двигательного симптома позный дисбаланс, выделяя таким образом четыре ключевых признака заболевания у человека: тремор покоя, ригидность, замедленность движений и собственно позный дисбаланс. (Обычно паркинсонизмом называют всю группу расстройств двигательной функции, обусловленных повреждением дофаминергической системы, а болезнью Паркинсона — частный случай паркинсонизма, развивающегося у пожилых людей в отсутствие явных пусковых факторов.)
Но паркинсонизм не следует считать заболеванием, характеризующимся исключительно поражением двигательной системы. В примечаниях к своей книге Сакс пишет:
Два основных извращенных типа воли, описанных Джеймсом, — «обструктивная» воля и «взрывная» воля. Если верх одерживает первая, то нормальные действия становятся затрудненными или вовсе невозможными. Если же доминирует вторая, то человек не в состоянии подавить свои аномальные действия. Хотя Джеймс использует эти термины в приложении к невротическим извращениям воли и желаний, они, термины, вполне приложимы и к тем нарушениям, которые мы обозначаем как паркинсоническое извращение воли: паркинсонизм, подобно неврозу, является волевым нарушением.
Ох уж эта «воля», сколько копий было сломано в дискуссиях о правомерности этого понятия в науке, в философии! «Предмет, который неприлично даже обсуждать, гипотетическое откровение реальности в „я“ под видом силы или воли» (Ф. Г. Брэдли). Но именно это понятие как нельзя точно выражает наше ощущении своей сопричастности миру, в котором мы живем.
Помимо двигательных, следует упомянуть и так называемые немоторные симптомы болезни Паркинсона, которым в последние годы всё больше внимания уделяют в научных публикациях: это проблемы в когнитивной сфере, расстройства сна и настроения, нарушения обоняния, апатия, широкий спектр вегетативных расстройств 1.
Причины болезни
На сегодняшний день не вызывает сомнений, что причиной большинства двигательных нарушений при болезни Паркинсона является гибель большей части дофаминовых нейронов среднего мозга, особенно в компактной части черного вещества (substantia nigra pars compacta, SNpc). Чем вызвано это поражение и почему дофаминовые нейроны черного вещества являются в большей степени уязвимыми, до сих пор не известно, но эта проблема интенсивно исследуется. В первую очередь обсуждается типичный для нейродегенеративных заболеваний сценарий, включающий взаимодействие факторов генетической предрасположенности и влияния внешней среды. Обнаружено несколько десятков генов, так или иначе связанных с риском развития заболевания, некоторые эпигенетические изменения (модификации генетического материала, приводящие к изменению не структуры, а работы генов), а также подробно изучаются влияния различных токсических веществ, факторы окислительного стресса, механизмы нейровоспаления, влияние общих нарушений метаболизма и/или недостатка каких-либо веществ, в том числе кислорода, и некоторые другие факторы.
Будет некоторым преувеличением сказать, что механизм влияния дефицита дофамина на моторные проявления болезни известен, но существуют представления, которые можно назвать общепринятыми.
Откуда возникли эти представления? Ведь многоуровневые исследования заболевания на человеке, которые могут пролить свет на механизм заболевания, в силу понятных причин невозможны. Здесь большую службу сослужили и продолжают служить экспериментальные модели заболевания на животных. Есть такое вещество — 6-OHDA, нейротоксин. Его начали использовать уже на заре изучения функций дофамина. Это вещество приводит к гибели дофаминовых нейронов, с его применением создавались первые модели заболевания, и оно продолжает активно использоваться в современных исследованиях. 6-OHDA вводят в область компактной части черного вещества среднего мозга и таким образом провоцируют гибель избирательно дофаминовых нейронов в этой области в течение нескольких часов. С помощью таких моделей можно изучать эффекты устранения дофаминовой передачи, но надо хорошо понимать, что моделями собственно заболевания они не являются, в первую очередь потому, что при естественном развитии болезни гибель дофаминовых нейронов происходит постепенно. Не менее важно и то, что еще до начала массовой гибели клеток в их работе возникают существенные изменения, преобразующие работу всей системы. Это различие может оказаться принципиальным, так как приспособление организма к патологическим изменениям может проходить в этих случаях по разным сценариям и иметь очень разные последствия. В этом отношении более приближенной к естественной динамике разрушения дофаминовых клеток является модель на основе нейротоксина MPTP, который, после химической модификации в нервной системе, приводит к постепенной гибели дофаминовых нейронов. Существуют и другие подходы к моделированию, сейчас особенно активно разрабатываются многочисленные генетические модели, особенно ценные для исследования механизмов развития заболевания в отсутствие явных внешних воздействий. Но нейротоксические модели с использованием MPTP и 6-OHDA по-прежнему остаются самыми распространенными.
Для того, чтобы познакомиться с представлениями о механизмах влияния дефицита дофамина на моторные проявления болезни, нам нужно обратиться к схеме основных связей базальных ганглиев — глубинных структур мозга, вовлеченных в организацию движения. Считается, что в норме движение сопровождается выделением дофамина в стриатуме, где присутствуют два основных типа принципиальных нейронов: те, на поверхности которых находятся D1-рецепторы (их часто называют нейронами прямого пути — речь идет о пути через базальные ганглии), и другие — с D2-рецепторами (нейроны непрямого пути). Так вот, под влиянием дофамина возбудимость первых существенно возрастает, они начинают сильнее тормозить нейроны ретикулярной части черного вещества (substantia nigra, SN), а те в свою очередь ослабляют торможение стволовых двигательных ядер и двигательных ядер таламуса, позволяя таким образом начаться движению. И наоборот, возбудимость вторых под влиянием дофамина снижается, они меньше тормозят бледный шар (globus pallidus, GP), который, будучи расторможенным, также начинает тормозить ретикулярную часть черного вещества. Эта структура мозга является главным выходным звеном базальных ганглиев и, согласно общепринятому мнению, постоянно препятствует реализации движений. А для того, чтобы движение все-таки совершилось, ретикулярную часть надо временно затормозить. И под влиянием дофамина это и происходит, причем сразу двумя путями (рис. 1).
Теперь посмотрим, что произойдет, если дофамин перед началом движения не выделяется — например, потому что его просто не хватает, как при паркинсонизме 2. В отсутствие дофаминовой модуляции возбудимость нейронов прямого пути существенно ниже возбудимости нейронов непрямого пути, поэтому при активации входов из коры большое преимущество (значительно больший шанс возбудиться) получают D2-экспрессирующие нейроны, и таким образом заметно усиливается активация нейронов непрямого пути. В результате этого затормаживается активность бледного шара (GP), что, в свою очередь, приводит к растормаживанию ретикулярной части черного вещества (SN), т. е. ее нейроны освобождаются из-под тормозного влияния со стороны бледного шара. Одновременно с этим нейроны прямого пути, возбудимость которых в норме под действием дофамина значительно возрастает, в отсутствие дофамина — при паркинсонизме — остаются маловозбудимыми, вследствие чего по сравнению с нормальным состоянием активность прямого пути снижается, и он в свою очередь не тормозит ретикулярную часть черного вещества (SN). В итоге может получиться, что в момент предполагаемого движения активность ретикулярной части черного вещества даже возрастает (помните примечание Сакса: «Если верх одерживает <„обструктивная“ воля>, то нормальные действия становятся затрудненными или вовсе невозможными»?!).
Так как эта гипотеза предполагает сохранную, по крайней мере, в начале болезни, активность входов из коры, она также согласуется с наблюдением Сакса о том, что паркинсонизм — волевое нарушение. Можно предположить, что больной, пытаясь совершить движение (что, вероятно, сопровождается активацией двигательных областей коры), испытывает ощущение противодействия в силу того, что двигательная команда не просто «застревает» в базальных ганглиях, а скорее напоминает активный «запрет» движения в виде активации ретикулярной части черного вещества.
Недавно эта гипотеза получила весомое подтверждение в оптогенетическом исследовании. Группа ученых под руководством Анатоля Крейтцера3 использовала генетически модифицированных мышей, у которых мембранный белок канальный родопсин ChR2 присутствовал в стриатуме либо только в нейронах прямого пути, либо только в нейронах непрямого пути. Они показали, что двусторонняя стимуляция нейронов непрямого пути вызывала замирание животного, замедление движений и общее снижение двигательной активности, в то время как стимуляция прямого пути заставляла зверя бегать больше и быстрее. Но самое важное в этом исследовании для нас сейчас то, что у мышей, дофаминовые нейроны которых предварительно были подвергнуты губительному действию 6-OHDA, стимуляция прямого пути приводила к ослаблению двигательных нарушений. Пройдите еще раз взглядом по схеме связей базальных ганглиев и убедитесь, что этот результат подтверждает гипотезу.
Но эта картина все-таки слишком упрощенная. И не только потому, что патология, сформировавшаяся в результате длительного процесса дегенерации и сопутствующих ему гораздо более сложных процессов адаптации и компенсации, объясняется на основании схемы, эти сопутствующие процессы напрочь не учитывающей. Здесь мы даже не дерзнем затрагивать такие проблемы и лишь обозначаем их существование. Картина чрезмерно упрощена, в частности, потому, что в ней не представлен еще один ключевой участник процесса — гиперпрямой путь. Напомню, что его центральной структурой является субталамическое ядро, и, вероятно, этот путь так же, как непрямой путь, играет особенно важную роль для остановки движения. Предполагается, что эти два пути предотвращения движения работают в несколько различающихся условиях. (Не вдаваясь сейчас в подробности, предложу представить себе очень разные ситуации, когда нужно затормозить движение. Например, одно действие нужно прекратить просто чтобы выполнить другое (перестать печатать текст, чтобы почесать нос), или необходимо отложить преднамеренное действие до строго определенного момента (чтобы не испортить сюрприз), или срочно прекратить действие, если неожиданно оно оказалось слишком опасным (а котенок-то царапается), или не тянуться за зефиром сразу двумя руками (это некрасиво), или, наконец, перестать искать рукой выключатель, который уже пять лет после ремонта находится с другой стороны двери!)
Так вот, давно известно, что активность нейронов субталамического ядра сильно изменяется при паркинсонизме (становится менее регулярной и характеризуется как залповая — вместо такой временной последовательности нервных импульсов: « I I I I I I I I I I I I», — становится, например, такой: « III IIIII IIII»). Нейрохирургические вмешательства, направленные на эту структуру (вживление электродов для глубокой стимуляции или удаление), бывают очень эффективны в облегчении симптомов болезни. На основании знакомой нам схемы на предыдущем рисунке можно было бы сделать довольно простой вывод: так как в отсутствие дофамина активность нейронов бледного шара (GP) затормаживается, они, в свою очередь, оказывают меньшее тормозное влияние на субталамическое ядро, т. е. субталамическое ядро растормаживается и препятствует движению. Но всё дело в том, что патологическая активность в нейронах субталамического ядра возникает при их гиперполяризации, то есть в состоянии скорее заторможенном (и значит, прямо противоположном расторможенному!). Консенсуса в отношении того, что же происходит с субталамическим ядром при паркинсонизме, пока нет, но мне хочется упомянуть здесь одну интересную работу.
Авторы этой работы стимулировали (с помощью оптогенетики, об этом методе мы уже рассказали) у мышей входы в субталамическое ядро из двигательной коры и при этом исследовали, что происходит с другими входами в ядро — из бледного шара, — которые, казалось бы, оставались в покое 4. В результате обнаружилось, что стимуляция вот этих возбудительных входов из моторной коры приводит к усилению тормозных входов из бледного шара. И этот процесс происходит только при участии определенных рецепторов (NMDA-рецепторов, см. рис. 2).
Как же NMDA-рецепторы одного синапса приводят к изменению эффективности другого? Как рецепторы одного возбуждающего входа участвуют в усилении другого тормозного входа?
И на эти вопросы были получены изящные ответы: входящие в клетку через NMDA-рецепторы ионы кальция активируют внутриклеточный фермент, который в свою очередь опосредует встраивание тормозных рецепторов (ГАМКа-рецепторов) в мембрану. Все эти процессы происходят в норме, а что же может происходить при паркинсонизме? Исследователи ввели экспериментальным животным токсин 6-OHDA и обнаружили, что выявленное в норме усиление тормозных связей у мышей с паркинсонизмом достигает «потолка». И в данном случае это не совсем фигура речи, а название ситуации, когда процесс достиг своего предела и дальнейшее изменение уже невозможно.
Эта работа привлекает внимание еще и тем, что на первый взгляд парадоксальные результаты объясняются неожиданными эффектами — взаимодействием хорошо известных механизмов, такого рода взаимодействия повсеместны, а их роль часто недооценивается.
Серебряная подкладка
Как-то один человек, страдающий болезнью Паркинсона, спросил своего лечащего врача: есть ли какие-то положительные стороны у этого недуга. Невролог немедленно ответил «нет», но, подумав, понял, что только люди, живущие с болезнью Паркинсона, могут ответить на этот провокационный вопрос. С этой целью было начато исследование, направленное на выявление «серебряной подкладки» у диагноза5. Английская поговорка «every cloud has a silver lining» («У каждой тучи найдется серебряная подкладка»), заимствованная из известного произведения поэта Джона Мильтона, означает, что в каждом несчастье, с которым мы сталкиваемся, можно найти что-то хорошее (нет худа без добра). Приносит ли что-то хорошее болезнь Паркинсона? С таким вопросом обратились авторы исследования к тем, кто лично столкнулся с расстройством. В ответ они услышали удивительные вещи:
«Я познала подлинную ценность жизни во всей ее красоте и сложности».
«Я научилась терпению и тому, как смириться с потерей иллюзии, что я могу всё контролировать. Но самый важный урок, который я усвоила, — это благодать благодарности за саму жизнь и за всё, что мне дано».
«Я начал рассказывать про свой диагноз семье, друзьям и совершенно незнакомым людям в интервью на радио и телевидении, а также <…> в своем подкасте „Когда жизнь преподносит вам болезнь Паркинсона“. Я что-то изменил к лучшему в этом мире <…> за три года с болезнью Паркинсона, а не за предыдущие 35 лет работы на радио. Раньше у меня была работа, теперь у меня есть цель».
«Муж сказал ей, что есть некоторые болезни, через которые нужно следовать с любовью, и он просто так и сделает, с ней и для нее».
«Не то, чтобы преимущество, но возможность повзрослеть».
Очевидно, всё сказанное может быть отнесено к любой болезни, но понятна ли нам «любая», даже самая простая болезнь? Можем ли мы что-то убедительное сказать о роли болезни в нашей жизни? Это, похоже, разговор для взрослых людей.
И здесь хочется немного рассказать о недавнем исследовании одной связи. В этой работе изучалось, связана ли низкая религиозность взрослых людей с повышенным риском развития болезни Паркинсона**. Участники исследования, которые сообщили, что религия совсем не важна в их жизни, имели десятикратный риск развития болезни в сравнении с теми, кто считал религию очень важной. Примечательно, что участники исследования, которые считали духовность, но не религию, очень важной в своей жизни, имели более высокий риск развития заболевания, чем участники, которые считали очень важной религию. Десятикратный — редкое, очень редкое по своей выраженности различие для подобного рода исследований! Всего было опрошено около десяти тысяч человек, и были учтены их возраст, образование, здоровье, социально-экономический статус и другое. Авторы упоминают меньшую склонность людей с диагнозом к само-трансценденции, обсуждают внешнюю и внутреннюю религиозность, делают предположения о факторах нейропротекции и особой роли дофамина. В отдаленной связи с этим хочу привести два свидетельства очень разных людей. С одной стороны, это слова архиепископа Кентерберийского Фредерика Темпла, реформатора системы образования в Британии во времена королевы Виктории, настойчиво искавшего компромисса между наукой и религией: «И религия, и наука начинаются с проявления воли человека. Для науки воля есть первейший пример силы. <…> Для религии воля есть проводник Божественного повеления». И, с другой стороны, слова благодарности пациентки, чудесным образом обретающий способность ходить, когда рядом с ней идет другой человек: «Когда вы идете со мной, я чувствую, что во мне есть тоже способность ходить. Я разделяю с вами вашу способность и свободу ходить. Я разделяю с вами <…> опыт вашего существования». Мне кажется, и там, и там речь идет о воле и открытости, а может быть, и о воле к открытости. Ни это ли признак взросления?
Терапия
Лечение паркинсонизма сейчас, как и полвека назад, — только симптоматическое, и L-дофа, совсем не похожий на панацею, по-прежнему остается золотым терапевтическим стандартом. На настоящий момент можно выделить несколько типов лечебных воздействий: это, во-первых, фармакотерапия, включающая в себя в первую очередь применение L-дофа и разнообразных агонистов дофаминовых рецепторов, что в совокупности относят к дофамин-замещающей терапии, это нейрохирургические воздействия, включающие в себя удаления некоторых структур базальных ганглиев, а также вживление электродов для лечебной внутримозговой стимуляции. К этому списку хочется добавить подход к лечению, который выглядит на первый взгляд как вспомогательный или паллиативный, но на наших глазах обретающий основания претендовать на большее, — это вовлечение пациентов в физическую активность. Специальные комплексы упражнений в терапии используют давно, но сейчас начинает выясняться, что довольно интенсивные физические нагрузки облегчают симптомы болезни, воздействуя и непосредственно на процессы в мозге6. Вероятно, этот подход не решит всех проблем, но вместо тяжелых побочных эффектов он приносит общее оздоровление пациентов, «оказывает положительное влияние на моторику, качество жизни, когнитивные функции и эмоции пациентов с болезнью Паркинсона и даже животных»7. А кроме того, он обращает нас к той недооцененной роли, которую играет движение в нашей жизни.
Все эти терапевтические воздействия сейчас широко применяются для облегчения протекания заболевания. Также активно разрабатываются очень методически изощренные подходы: нейротрансплантация и генная терапия. Но симптоматическое лечение паркинсонизма можно сравнить со стрельбой по движущейся мишени: болезнь прогрессирует и ее меняющиеся (подчас очень резко) проявления требуют пересмотра подхода к лечению. Драматично меняется и ответ на лечение. Так, Оливер Сакс в «Пробуждениях» пишет:
Когда мы даем больному L-дофа, то сначала видим избавление от болезни — ПРОБУЖДЕНИЕ. Потом следует рецидив, усиление недомогания и появление новых жалоб — БЕДСТВИЕ. И, наконец, возможно, больной… находит «равновесие» со своей болезнью — это мы можем назвать ПРИСПОСОБЛЕНИЕМ.
И несмотря на то, что эти слова были написаны давно в результате наблюдений над одними из самых первых эффектов применения L-дофа, причем препарат применялся тогда преимущественно у самых тяжелых пациентов и в арсенале врачей отсутствовал огромный набор современных фармакологических препаратов для коррекции побочных влияний, несмотря на всё это, проблема побочных эффектов фармакотерапии стоит по-прежнему очень остро. В дополнение к быстро выявившимся двигательным, вегетативным, психическим осложнениям сейчас описаны сложные двигательные стереотипии (punding), расстройства контроля побуждений (или импульсов), например страсть к покупкам всё новых вещей, когнитивные нарушения.
К числу наиболее распространенных нарушений при использовании дофамин-заместительной терапии относится игромания, в первую очередь увлечение азартными играми. В группу риска здесь входят люди более молодые, импульсивные, часто склонные к поиску острых ощущений и помимо прочего имевшие опыт (личный или семейный) злоупотребления алкоголем. Связь между увеличением назначенной дозы агонистов дофамина и проявлением тяги к азартным играм в литературе четко прослежена, поэтому игромания может с полным правом считаться побочным действием лекарств. Как возникает такой неожиданный эффект? Авторы, использовавшие несколько различающиеся методические подходы, тем не менее, сходятся в основных выводах: на фоне действия дофаминовых препаратов пациенты гораздо хуже учатся на своих ошибках. Да, некоторые задачи они осваивают даже быстрее, но учатся преимущественно в ситуации успеха, а не поражения. Помните ошибку предсказания вознаграждения? Так вот, предполагается, что на фоне дофамин-замещающей терапии именно отрицательные ошибки (когда вознаграждение оказывается меньше ожидаемого) теряются — этот естественный короткий спад дофаминовой активности «заливается» агонистами8.
Но есть еще одно неожиданное «побочное действие» дофамин-замещающей терапии — тяга к творчеству. Эжени Ломми с сотрудниками изучали пациентов с болезнью Паркинсона, вовлеченных в активную творческую деятельность 9. Это были люди, находящиеся на дофамин-замещающей терапии, причем доза агонистов дофамина в среднем в их группе была выше, чем в контрольной группе больных, не проявляющих творческой активности. Обе группы пациентов готовились к операции по вживлению электродов для стимуляции субталамического ядра, что должно было существенно облегчить их симптомы и позволить снизить дозу лекарств. Авторы исследования приводят рассказ одной из пациенток:
Я всегда рисовала и писала. Будучи подростком, я рисовала на стенах моего чердака. Но в 2002 году я полностью ушла в рисование. <…> Я превратила свой дом в студию, со столами и полотнами повсюду. Я была так счастлива! В 2004 году моя болезнь усугубилась: я перестала работать и стала принимать новое лекарство. С этого момента я начала рисовать с утра до вечера и часто всю ночь до утра (рис. 3). Я была одержима живописью. Покупала огромное количество материалов и одновременно использовала бесчисленное количество кистей. Я использовала также ножи, вилки, губки. <…> Я выдавливала краски на полотна прямо из тюбиков — они были повсюду.
Но я всё еще была в состоянии это контролировать. Потом желание рисовать стало неконтролируемым. Я начала рисовать на стенах, на мебели, даже на стиральной машине.
Я бы разрисовала любую поверхность, с которой столкнулась. У меня также была «стена для самовыражения», и я не могла перестать рисовать и перекрашивать эту стену каждую ночь в состоянии, подобном трансу. Мое неконтролируемое творчество превратилось во что-то разрушительное. Мой партнер больше не мог этого вынести. Близкие мне люди поняли, что я пересекла какую-то линию в сторону патологии, и в 2006 году, при их содействии, я была госпитализирована. Сейчас моим врачам удалось подобрать мне лекарства, и мое творчество стало более спокойным и структурированным. Это снова стало удовольствием, которое не расстраивает никого.
Язык современной научной статьи не предполагает эмоциональных оценок, и авторы исследования просто констатируют, что после успешного проведения операции и наступления улучшения общая доза дофамин-замещающих препаратов была существенно снижена в обеих группах, и оказалось, что тяга к творческой деятельности сохранилась только у одного человека из «творческой» группы.
Далее они говорят о том, что пациенты, которые с головой погружаются в творчество, как правило, убеждены, что их страсть является выражением их собственной личности и не зависит от препаратов, которые они принимают для лечения паркинсонизма. Они дорожат своим творчеством, поскольку оно является источником сильного личностного обогащения, «пробуждения», оно ценится близкими людьми и обществом. Поэтому перед проведением операции крайне важно предупреждать больных об очень вероятной утрате тяги к творчеству. Ведь выбор этот не из легких.
И здесь очень интересны слова Иоанна Павла II из его «Послания людям искусства», на которые обратила внимание Ольга Александровна Седакова в эссе «Благословение творчеству и парнасский атеизм»10. Слова эти — о человеке-художнике, который работает «с удивительным „веществом“ собственной человечности».
«Вещество человечности» — неплохое имя для дофамина.
Наталья Ивлиева, нейрофизиолог, кандидат биологических наук
Otaiku A. I. Religiosity and Risk of Parkinson’s Disease in England and the USA. J Relig Health. 2022 Jun 28. DOI: 10.1007/s10943-022-01603-8
1 Armstrong M. J., Okun M. S. Diagnosis and Treatment of Parkinson Disease: A Review // JAMA. 2020 Feb 11; 323(6): 548–560. DOI: 10.1001/jama.2019.22360
2 Wichmann T., Dostrovsky J. O. Pathological basal ganglia activity in movement disorders // Neuroscience. 2011 Dec 15; 198:232–44
3 Kravitz A.V., Freeze B.S., Parker P.R., Kay K., Thwin M.T., Deisseroth K., and Kreitzer A. C. Regulation of parkinsonian motor behaviours by optogenetic control of basal ganglia circuitry // Nature. 2010. 466, 622–626.
4 Chu H.Y., Atherton J.F., Wokosin D., Surmeier D.J., Bevan M.D. Heterosynaptic regulation of external globus pallidus inputs to the subthalamic nucleus by the motor cortex // Neuron. 2015. 85(2):364-76
5 Alonso-Canovas A., Voeten J., Thomas O., Gifford L., Stamford J.A., Bloem B.R.. The silver linings of Parkinson’s disease // NPJ Parkinsons Dis. 2022 Mar 3;8(1):21. DOI: 10.1038/s41531-022-00283-1
6 Armstrong M.J., Okun M.S. Diagnosis and Treatment of Parkinson Disease: A Review. JAMA. 2020 Feb 11;323(6):548–560. DOI: 10.1001/jama.2019.22360;
Sacheli M.A. et al. Exercise increases caudate dopamine release and ventral striatal activation in Parkinson’s disease // Mov Disord. 2019 Dec;34(12):1891–1900. DOI: 10.1002/mds.27865
7 Feng Y.S., Yang S.D., Tan Z.X., Wang M.M., Xing Y., Dong F., Zhang F. The benefits and mechanisms of exercise training for Parkinson’s disease // Life Sci. 2020 Mar 15;245:117345. DOI: 10.1016/j.lfs.2020.117345
8 Piray P., Zeighami Y., Bahrami F., Eissa A.M., Hewedi D.H., Moustafa A.A. Impulse control disorders in Parkinson’s disease are associated with dysfunction in stimulus valuation but not action valuation // J Neurosci. 2014. 34: 7814–7824
9 Lhommée E., Batir A., Quesada J.L., Ardouin C., Fraix V., Seigneuret E., Chabardès S., Benabid A.L., Pollak P., Krack P. Dopamine and the biology of creativity: lessons from Parkinson’s disease // Front Neurol. 2014. 5:55
10 olgasedakova.com/Moralia/276
ИСТОЧНИК: Троицкий вариант https://trv-science.ru/2022/09/parkinsonizm-vojna-bez-peremirij/