Продолжаем публиковать воспоминания генетика Евгения Витальевича Ананьева (1947–2008), известного благодаря исследованиям, которые привели к открытию мобильных генетических элементов у дрозофилы, а также работам по изучению структуры хромосом у высших растений, способствовавшим созданию искусственной хромосомы кукурузы.
Автобиографический рассказ, охватывающий период до эмиграции в США, был надиктован на магнитофон за месяц до смерти автора и опубликован в двухтомнике воспоминаний, подготовленном к печати вдовой ученого, Ольгой Николаевной Данилевской (редактор — А. В. Журавель). Она отмечает, что «Генеральный Конструктор», к которому обращена «докладная записка», «отчет о прожитой жизни», — по сути дела, Творец Вселенной.
Часть 1 и 2 см. в «НЗ» за 22 и 23 мая
Защита докторской диссертации
Это было замечательное время.
Параллельно я печатал статьи по мобильным генам и в конце концов подошел к моменту, когда можно было приступать к написанию докторской диссертации.
Должен сознаться, что настроение у меня было в целом неплохое. Я чувствовал, что для ребят — аспирантов и младших научных сотрудников — я являюсь примером. И мой вклад в историю с мобильными элементами они оценивают правильно. С такими результатами ты можешь выступать где угодно, было их общее мнение. Старшие сотрудники держали дистанцию.
Диссертацию я написал довольно быстро — месяца за два. Вечером уже писать не мог. Стал ощущать, что для глаз нужны очки. Защита была намечена в Институте медицинской генетики Академии медицинских наук. Главным оппонентом у меня была Мадам — Александра Алексеевна Прокофьева-Бельговская, а также Л. И. Корочкин и С. В. Каменева.
Защита прошла хорошо. Ученый совет проголосовал единогласно — ЗА!
В вопросе о банкете мы серьезно разошлись с Ольгой. Я не хотел банкета. Мне казалось это фальшивым. В целом старшие сотрудники всех трех лабораторий — Гвоздева, Хесина и Шапиро — вели себя холодно и настороженно. Не хотелось ни тратить денег на банкет, ни готовить для этих людей, ни благодарить.
Но Эза Каляева 1 провела очень активную кампанию среди сотрудников, и прежде всего с Ольгой, о необходимости соблюдения традиции банкета. Она помогла снять банкетный зал в Доме культуры Курчатовского института атомной энергии (бесплатно) — задача невозможная для рядового сотрудника. Закуски для банкета готовили моя мама Мария Андреевна, Ольгина тетя — баба Инна, Ольга, уже подросшая Маша (13 лет в 1983 году), а также две лаборантки. Салаты были сложены в эмалированные ведра. Баба Инна испекла несколько больших пирогов с капустой — кулебяк. Хлеб, вино и водка (ящиками), колбасы, буженина, рыба и прочее были заранее нарезаны и отправлены в банкетный зал на служебном автобусе Моспромгаза, подчиненном моей маме, Марии Андреевне. Там уже другие лаборантки и молодые сотрудники помогли расставить столы и стулья и накрыть столы.
Народу пришло много. Были разнообразные тосты.
Гиндилис произнес замысловатый тост в виде притчи, представив меня в виде кактуса с шипами, который в определенное время расцветает великолепными цветами. Не бойтесь человека с шипами!
От всего сообщества мне подарили байдарку. Уже сильно подвыпившая молодежь тут же на полу собрала байдарку, и кто-то, усевшись в нее, поломал алюминиевую трубку каркаса. Позже ее починили в наших мастерских, и мы не раз ходили на этой байдарке в походы с Ольгой.
В марте 1986 года Барский тоже защитил докторскую диссертацию по ультраструктурной организации политенных хромосом и электронно-микроскопической карте политенных хромосом. В этой части наши диссертации перекрывались очень сильно. Поэтому я шутил, что я подготовил как минимум три кандидатские диссертации:
«Эффект положения мозаичного типа»;
«Дозовая компенсация генов, сцепленных с Х-хромосомой дрозофилы»;
«Репликонная организация хромосом дрозофилы».
И две докторские диссертации:
свою «Молекулярная цитогенетика мобильных генетических элементов дрозофилы» и Вити Барского «Ультраструктурная организация хромосом слюнных желез дрозофилы».
Примечание Ольги Данилевской:
14 марта 1983 года Е. В. Ананьев защитил докторскую диссертацию «Молекулярная цитогенетика мобильных генетических элементов Drosophila melanogaster». В ноябре 1983 года коллективу авторов из десяти человек была присуждена Государственная премия за цикл работ «Мобильные элементы животных». Лауреатами премии были Георгиев Г. П., Ильин Ю. В., Рысков А. П., Скрябин К. Г., Краев А. С, Крамеров Д. А., Чуриков Н. А., Гвоздев В. А., Ананьев Е. В., Баев А. А. Ходила шутка, что это «детская премия», так как среди лауреатов оказались дети двух академиков — Скрябина и Баева.
Институт общей генетики (1983–1992)
После защиты докторской диссертации и получения Государственной премии 2 я получил пять предложений из разных мест на должность заведующего лабораторией.
Прежде всего — в самом Институте молекулярной генетики, где эта работа была сделана, от директора М. А. Мокульского и его заместителя Н. Ф. Мясоедова. Но перспектива оставаться в том же самом институте, где работали мои бывшие шефы Р. Б. Хесин и В. А. Гвоздев, не представлялась мне слишком привлекательной: я не чувствовал особой поддержки с их стороны. Никогда я от них не слышал: «Евгений, ты сделал хорошую работу, тебе пора защищаться». Этого они как раз и избегали, не давая мне никакого стимула к работе. Об этом говорили люди со стороны — Мадам и Гиндилис, но не они, а мои непосредственные руководители должны были по идее занять позицию проводников и советчиков. Но поскольку от них этого не исходило, то приходилось думать, что они к моей возможной защите настроены негативно. Видимо, они боялись, что со временем из меня может вырасти некий административный оппонент.
Еще имелось предложение из Института прикладной молекулярной биологии и генетики ВАСХНИЛ от М. Ф. Шемякина, но туда я не хотел идти: это было бы понижение в статусе.
Помимо этого поступило предложение от Алексея Алексеевича Созинова из Института общей генетики. Мы с ним встретились один раз и друг другу очень понравились — по крайней мере, он понравился мне своей открытостью, приветливостью и какой-то доброжелательностью. Он пообещал поддерживать мои исследования и обеспечить меня и помещениями, и людьми. Это было не просто предложение с глазу на глаз: надо было пройти ученый совет, представить программу и быть избранным ученым советом на должность заведующего лабораторией, что и произошло через какое-то время. Меня избрали на эту должность единогласно. Всё было жизнерадостно и многообещающе.
Созинов предложил мне взять уже существовавшую лабораторию, состоявшую из шести женщин под руководством Лени Чернина 3. Они занимались вопросами, связанными с устойчивостью винограда к болезням. В лаборатории изучали штаммы патогенных микроорганизмов, вызывавшие различные заболевания винограда, и многого добились. Поэтому я и взял эту лабораторию: мне очень нравилось, что здесь было над чем работать, и понятно, как продвигать эту тематику.
Надо сказать, однако, что лаборатория с сотрудниками, которых не ты нанимал, — это всегда кот в мешке. Ты их не знаешь — не знаешь, на что они способны, каков их жизненный опыт и т. д. А люди там собрались непростые. Например, Мария Григорьевна, в сущности посудомойка, когда я пришел в эту лабораторию, сказала: «Вы знаете, везде, где я работала, через какое-то время всегда увольняли заведующих». Голосом тончайшим и нежнейшим. Такое начало воодушевляло! В лаборатории имелся полный штат — старшие и младшие научные сотрудники, лаборанты. Следовало просто войти в нее, набрать, может быть, еще немного новых людей и развернуть собственные исследования.
Через короткое время Созинов разрешил мне нанять несколько человек. В результате мне удалось набрать довольно много народу. Первым был Миша Рыжик, работавший со мной в Институте молекулярной генетики; он впоследствии уехал в Израиль изучать Талмуд. Миша Рыжик, способный парень, погорел на том, что слишком много своего времени уделял переводам чужих статей, подрабатывая на рефератах — по пятерке за штуку. Я неоднократно с ним говорил об этом, пытался убедить, что если он будет заниматься наукой, работать над своей диссертацией, то сможет продвинуть свою карьеру значительно быстрее и дальше — вместо того, чтобы размениваться на копейки, рубли или пятерки. Но это на него особенно не действовало, он жил своей жизнью 4.
Набор новых сотрудников всегда сопровождался большими проблемами. В этом я был совершенно неопытен. Я принялся переманивать, как мне казалось, талантливых молодых людей из тех лабораторий, где я работал, — прежде всего из лаборатории Хесина. Я предложил должность старшего научного сотрудника Андрею Чернышеву, достаточно опытному и уверенному молекулярному биологу. Он занялся созданием космидных библиотек из генома ячменя. Также из Института молекулярной генетики я пригласил к себе в качестве личного лаборанта Лену Яковлеву и был ею всегда очень доволен. Трудолюбивая Лена могла выполнять большие объемы работы очень тщательно и качественно. Потом ко мне перешла Наташа Сонина, тоже очень способная. Она оказалась, помимо всего прочего, поэтессой. Ей можно было задавать тему, и она могла сочинить целую поэму.
Мы занимались ячменем, изучая различные аспекты развития и структуры генома. Структура генома в основном легла на Мишу Рыжика и Наташу Сонину. Мы клонировали гены и элементы, изучали их распределение по геному. Идея состояла в том, чтобы повторить нечто подобное, что было сделано на дрозофиле, посмотреть, какой процент генома составляют мобильные генетические элементы. Может быть, даже обнаружить генетическую нестабильность — так же, как у дрозофилы.
В принципе, условия были довольно приличные. У меня, в частности, был крошечный кабинетик. Задача, однако, оказалась очень трудной и нам непосильной, хотя мы продвигались — может быть, не так эффективно, как хотелось бы, но это уже было связано с особенностями моего характера.
Дима Белостоцкий поступил ко мне в аспирантуру. Ему было поручено заниматься релик-ДНК, которая не разрезается никакими рестриктазами и при разгонке остается на вершине геля, содержит массу своеобразных повторяющихся последовательностей ДНК, включая теломерные последовательности, а также рибосомные 5S-гены. Эта релик-ДНК была проклонирована, частично секвенирована и изучена. На этом материале Белостоцкий сделал кандидатскую диссертацию. Он же хотел заниматься транскрипцией, но я ему объяснил, что транскрипцией в наших условиях заниматься невозможно: у нас нет ни реактивов, ни условий, ни одноразового оборудования. Всё приходилось мыть Марии Григорьевне — все эти «носики», трубочки, пробирочки. Это, безусловно, не позволяло достичь стерильности, необходимой для работы с РНК. Другая аспирантка, Цветана Хвырлева — способная, хорошая девушка — занималась изучением 5S-генов, а потом уехала на родину, в Болгарию.
Так вот — о наборе сотрудников. Переманивая к себе способных ребят, я вместе с тем переманивал к себе и проблемы: для таких людей, как Чернышев, полных амбиций, я был никто — не представлял собой авторитета такого же уровня, как Гвоздев или Хесин. Поэтому подспудно они чувствовали себя недооцененными: если Ананьев, т. е. я, сумел стать заведующим лабораторией, почему не могут они? У них не было таких заслуг, как у меня, доктора наук и лауреата Государственной премии, но их это не останавливало. И скоро я ощутил, что они пытаются как-то зайти сзади и добиться повышения, используя другие приемы, не благодаря своим личным усилиям, не добившись конкретных результатов, а играя в какие-то интриги.
Особенно меня поразил в этом смысле Андрей Чернышев. После того, как он создал космидную геномную библиотеку ячменя, он сразу сказал, что пойдет меня «сдавать». Открыто, прямо в глаза, совершенно не моргнув и не стесняясь. Я, естественно, немножко подсуетился, пошел к Созинову, первым сообщил о такой проблеме и попросил совета. Но Созинов, видимо, не отреагировал на потуги Андрея, так что вытеснить меня из геномных проектов ему не удалось.
Но с ним произошло кошмарное несчастье. Он не умел плавать, уже несколько раз тонул, однако страшно любил байдарки и даже сделал себе байдарку своими собственными руками. И в один прекрасный выходной — несмотря на то, что дома у него была красавица жена и грудной ребенок и стоило бы заниматься хозяйством — решил поплыть по Истре со своими товарищами, которые ушли днем раньше в небольшой походик. На другой день мы получили звонок из города Истры, что нашли тело Андрея, утонувшего в речке. Ее всю можно пройти пешком вдоль и поперек от начала и до конца, она — по колено. Но около какого-то берега Андрей, видимо, перевернулся, свалился в какую-то ямку и захлебнулся. Это было ужасно. Состоялись похороны, в крематории мне пришлось произнести какую-то дурацкую речь. В первый раз я увидел гроб с телом товарища. Все были потрясены. Отец его жены, осетин, устроил шикарные поминки в плавучем ресторане на берегу Москвы-реки. Было всё очень странно и печально. И весь поворот событий оказался странным, непредсказуемым, трагическим и разрушительным.
После Чернышева я нанял из лаборатории Хесина Сергея Мехедова, выглядевшего классическим книжником, знатоком литературы. Это был очень грамотный молодой человек с большим потенциалом, недавно защитивший кандидатскую диссертацию. Но с ним произошла та же самая история, что и с Чернышевым. Он ощущал себя достойным более высокого положения: мол, если я могу быть завлабом, то почему он должен оставаться только старшим научным сотрудником? Я им повышал зарплаты как минимум на 30–50%, что позволяло им улучшить свое экономическое положение, — в то время это было очень существенно. Но взамен не получил благодарности и не чувствовал, что этим сотрудникам можно доверять.
После этого я еще пригласил несколько молодых людей, которые занялись разными вопросами, в частности, проблемой трансформации у злаков. Мы пытались организовать баллистическую пушку, но это оказалось нам не по силам. Мне нужны были инициативные люди, которые могли бы всё разрабатывать и доводить исследование до конечного продукта. Но я столкнулся с одной очень интересной проблемой: обсуждать спорные вопросы или давать задания можно только до определенного предела. Через какое-то время сотрудники отказываются их обсуждать, потому что они устают от новых идей и не могут реализовать старые. Это произошло с Витей Башкировым, которого я переманил из Института молекулярной генетики. Хотя у меня были довольно красивые мысли в отношении микроигл 5, я не мог его достаточно вдохновить и возбудить фантазию, чтобы Витя активно этим занялся и довел идею до практической реализации. Пожалуй, только один человек, Наум 6, товарищ Рыжика, проявил достаточно интеллектуальной активности, чтобы подвести почти до выполнения электропорацию в клетках ячменя. Но это тоже не было закончено, потому что требовало специальных знаний электрических приборов в разрядных условиях, которыми Наум не владел. Он что-то знал по физике, но не до такой степени, чтобы строить приборы.
С Леной Яковлевой мы занялись изучением развития ячменя на ранних стадиях после оплодотворения. Это было очень интересно и красиво, но я это точно так же не довел до конца, потому что требовалось мое личное участие не только как заведующего лабораторией. Однако я не мог сидеть и делать срезы, снимки-фотографии и изучать стадии развития. Здесь нужен был бы аспирант или старший лаборант, который мог бы повести эту тему, но Лена этого не в состоянии была сделать. Поэтому я терял очень много времени на первоначальную подготовку препаратов и в конце концов был вынужден остановить этот проект: ведь мне как заведующему лабораторией приходилось посещать заседания, встречи, ученые советы и отвечать за много других бумажных дел, которые отнимали уйму времени.
Кроме того, в этот момент 7 Созинов выступил с инициативой продвинуть меня на должность своего зама, т. е. сделать меня заместителем директора института. Но, как он мне объяснил, для этого необходимо было вступить в партию, так как иначе он никому ничего не докажет. Против этого предложения резко выступила Ольга (моя жена), но я, ее не послушав, пошел на это и попал в целую череду довольно неприятных историй. Сначала на меня написали донос в районный комитет КПСС, что я никогда не был комсомольцем. По сути, это был не донос, а чистая правда. Я действительно отказался вступать в комсомол как в школе, так и в университете 8. Висевшее на мне «пятно» затруднило мне поступление в аспирантуру. Когда же встал вопрос о приеме меня в партию, то мое некомсомольское прошлое отозвалось очень остро. Созинов сумел этот принципиальный вопрос как-то замять и протолкнуть меня в члены КПСС. В результате произошло так, как он хотел, но на самом верху Ю. А. Овчинников (вице-президент АН СССР) заблокировал мое продвижение по административной линии, и ничего не получилось ни у меня, ни у Созинова. Видимо, это возбудило довольно большую волну протеста среди других заведующих лабораторий, и Созинов вынужден был отступить: я остался на должности зав. лабораторией.
Помимо этого, Созинов наметил чистку института. В нем имелось несколько одиозных личностей и лабораторий, занимавшихся полной профанацией науки.
Так, знаменитая «мадам» Ф. А. Ата-Мурадова, жена академика, занималась какими-то странными экспериментами по генетике психической и нервной деятельности. В ее лаборатории работали несколько полоумных женщин, например Калмыкова, выдававшая себя за невестку Г. А. Алиева, который в тот момент был назначен председателем КГБ 9. И это всех смущало, раздражало и нервировало. Никто не хотел с ней связываться. Довольно странный был конгломерат.
Помимо всего прочего, в институте по-прежнему работал Н. П. Дубинин, присутствуя невидимым фантомом в качестве оппонента Созинова. Несколько по-своему полоумных и свято веривших в него женщин следовали за ним по пятам и выполняли все его приказания. Они вполне могли явиться в дирекцию, бросить какой-нибудь документ и убежать — довольно странно вели себя эти дамы. К тому же жена Дубинина, рядовая работница в его лаборатории, включалась практически во все публикации. Созинов решил прекратить прикрыть эту лавочку. Для этого требовалась комиссия во главе с человеком, который бы провел эту политику в жизнь. Он ничего умнее не придумал, как параллельно продвигать меня и на должность заместителя директора, и на место председателя этой комиссии, поручив мне устранить всю эту публику из института, что я добросовестно и безжалостно делал. И заслужил к себе соответствующее отношение сотрудников, поскольку никому не нужны экзекуторы такого сорта. Даже Овчинников, узнав об этом, сказал, что в Академии так нельзя делать — преследовать жен академиков и увольнять их только потому, что они — жены академиков: академики своими заслугами заслужили, мол, пожизненное уважение и должны быть неприкосновенны. Эти правила игры мне не были известны, а надо было бы соображать.
В этой истории определенную роль сыграл В. М. Гиндилис, который в каком-то смысле был моим наставником во всех этих перипетиях. Насколько я понимаю, у него был свой собственный интерес. Он мечтал воспитать ученика, который бы достиг высот в административной карьере и помог бы ему организовать его научную карьеру, т. е., получив заведование лабораторией в академическом институте и заодно административное прикрытие, спокойно работать над своими проблемами. Но этого не удалось добиться в силу ряда причин — в основном, из-за тактических ошибок Созинова. Нельзя было вести две линии! Либо ты делаешь человека своим заместителем и всячески избегаешь конфликтов, либо ты занимаешься чисткой института — и тогда тебе нужен человек одноразового действия, которого ты можешь потом «сдать» и на него больше не рассчитывать. Либо одно, либо другое. Параллельно такие вещи не делают. В результате получился провал. Я не стал замдиректора института и не довел чистку до конца. Дубинин со своей командой остался и продолжал вредить, интриговать, бегать в руководство Академии, жаловаться, писать доносы, что отравляло жизнь всем, в том числе и Созинову, и мне. Но постепенно всё улеглось, как-то рассосалось — не так безболезненно, как бы хотелось, но с потерями для Созинова, который в конце концов должен был покинуть Москву и бежать в Киев, где ему дали должность заведующего отделом прикладной генетики и биотехнологии Южного отделения ВАСХНИЛ. Он набирал себе новых людей и приглашал меня тоже ехать в Киев, но я отказался, сказав, что боюсь украинского национализма. И оказался прав: это было единственно правильное решение, которое я тогда принял.
Созинов сумел достать достаточно большую сумму денег и построил семиэтажный корпус молекулярной биологии растений для того, чтобы разместить там мой отдел. Я получил миллионы рублей, чтобы заполнить всё новое здание оборудованием и техникой. Но это оказалось безумно трудным делом: к такой совершенно новой для меня области деятельности я не был приспособлен и не знал, что и как делать. А это еще и финансовая ответственность! В сущности, правил никаких не существовало. Всё было пущено на самотек. Не было никакой возможности найти опытного человека, который мог бы подсказать, что можно и чего нельзя. Могли возникнуть серьезные проблемы, тем более, что началось кооперативное движение и появилась возможность переводить безналичные деньги в наличные. И тут все завлабы совершенно посходили с ума. Все занялись переводом этих денег в зарплаты для себя самих и для сотрудников. А это уже преступление! И из этого не было никакого разумного выхода, потому что теряешь людей. Стали приходить слесари и говорить, что ничего не будут делать, если не удвоишь зарплату. Никто не хотел ударить палец о палец без дополнительных денег. И деньги надо было где-то доставать, т. е. конвертировать безналичку в наличку, что, естественно, требовало финансовой ответственности и фактически являлось уголовным преступлением.
На этом моя деятельность в Институте общей генетики подошла к концу. Несмотря на трудности, связанные с финансированием, оборудованием и сотрудниками, не менее четырех человек у меня защитили кандидатские диссертации — Дима Белостоцкий, Цветана Хвырлева 10, Наташа Чемересюк, Оля Саянова, которая впоследствии уехала в Англию и нашла себе хорошую работу. Мы опубликовали, наверное, десятка два статей как в советских, так и в зарубежных журналах. Так что продукция имелась, но работа велась не так эффективно, как хотелось бы мне.
Это уже было начало 1990-х годов, завершалась перестройка. Поэтому, когда представилась возможность отправить в США моих сотрудников, я этому не препятствовал. Первым уехал Саша Колчинский, проявив невероятную активность, а затем Мехедов. Потом в Израиль уехал Рыжик. В Америку уехала Аня Газумян. Все устроились за рубежом довольно удачно и преуспевали.
В конце концов я отправил в лабораторию Тома Блейка Володю Каназина, и через Каназина мы завязали некий проект. С Томом удалось договориться, что он сделает мне короткое приглашение на два месяца. В его лаборатории мы с Володей Каназиным за короткий срок наработали материал на пару статей по генам запасных белков ячменя и структурной организации рибосомных 5S-генов. Написали статьи и отправили их в печать к великой радости Тома. Володя на этом материале защитил кандидатскую диссертацию.
Я уехал в Монтану к Тому Блейку в январе 1992 года. В эти годы наступил коллапс экономической системы Советского Союза, и всё полетело в тартарары.
Евгений Ананьев
1 Эза Каляева — жена А. А. Александрова, сына президента Академии наук и директора Института атомной энергии. — Прим. Ольги Данилевской.
2 Переход в ИОГен произошел до получения Государственной премии. Запись в трудовой книжке от 10 мая 1983 года: «Назначен в связи с избранием по конкурсу на должность заведующего лабораторией „Молекулярной цитогенетики“». — О.Д.
3 По словам Л. С. Чернина, почти все сотрудники его группы еще в 1979 году ушли вместе с ним в Институт химической физики. В лабораторию Ананьева вошли, видимо, лишь те, кто предпочел остаться в ИОГене.
4 Как сообщил М. В. Рыжик, он ссылками на подработки отговаривался, не решаясь назвать подлинную причину — увлечение ивритом, изучать который он взялся в 1985 году. Это в конечном счете привело его к отъезду в Израиль и к кафедре профессора в Университете имени Бар-Илана. Подробнее см. главу «Воспоминание об учителе» в книге. — Прим. А. Журавеля.
5 Доставка ДНК в клетки путем обстрела микроскопическими иглами. Впоследствии такой метод независимо был разработан и за рубежом. В. Н. Башкиров в своих письмах впоследствии объяснил мне причину своего нежелания работать по плану Е. В. См. ниже. С. 368. — О.Д.
6 Наум Гендлер (р. 1959) — учитель физики, неофициально работавший в лаборатории Е. В. Ананьева.
7 Е.В. вступил в КПСС в мае 1986 года. Партбилет выдан 24 сентября. Тем самым инициативу Созинова следует примерно датировать весной 1986 года. — О.Д.
8 По-видимому, это было реакцией на лицемерие руководства школы, закрывавшего глаза на деятельность местной шпаны, обиравшей обычных школьников. См. С. 68–69. — А. Ж.
9 Ошибка памяти. Г. А. Алиев пошел на повышение в Москву 24 ноября 1982 года, став заместителем председателя Совета министров СССР. Главой КГБ Азербайджана он был в 1967–1969 годах. Для Е. В. такого рода подробности, видимо, не играли существенной роли. — А. Ж.
10 Белостоцкий Д. А. Изучение кластеризованных повторяющихся последовательностей ДНК генома ячменя. — М., 1989; Хвырлева Ц. Д. Изучение организации и межсортового полиморфизма кластера генов 18-26s pРНК и 5s pРНК ячменя. — М., 1987.
ИСТОЧНИК: Троицкий вариант https://www.trv-science.ru/2023/04/iz-dokladnoj-zapiski-generalnomu-konstruktoru-3/