В романе, рассказывающем о послевоенном судебном процессе над нацистским преступником Клаусом Барби, французский писатель Сорж Шаландон не только излагает историю сложных отношений со своим отцом, но и ставит вопрос о том, как вести себя в годы катастрофических потрясений. Читайте о его книге «Сын негодяя» в материале Арена Ваняна.
В 1943 году во французской деревне Изьё (под Лионом) был открыт детский приют. В нем опекали сирот, чьи родители были депортированы в немецкие концентрационные лагеря. Кому-то из детей повезло найти новых родителей или попасть в безопасную Швейцарию, кому-то — нет. 6 апреля 1944 года все дети приюта были арестованы вместе с воспитателями и депортированы в Аушвиц. Посмотрите на их лица — на этом снимке они еще не знают о предстоящем аресте.
Приказ о ликвидации приюта отдал Клаус Барби, шеф гестапо в Лионе. Он был известен зверской жестокостью, лично пытал героев французского Сопротивления и отдавал приказы о депортациях и расстрелах. После войны у него была типичная биография для нацистского преступника среднего ранга: сперва работал агентом американской тайной службы; в 1951 году эмигрировал в Боливию, где сменил имя и организовал систему политических репрессий; был завербован разведкой ФРГ; в 1980—1981 гг. работал советником по безопасности диктатора Луиса Гарсиа Месы. Во Франции его трижды (в 1947, 1952 и 1954 гг.) заочно приговаривали к смертной казни.
Нет сомнений, что он спокойно жил бы в эмиграции, посмеиваясь над европейским правосудием, если бы не гнев выживших, если бы не их желание отомстить.
В 1972 году историки и охотники за нацистами Серж и Беата Кларсфельд выследили Барби и распространили в мировых СМИ новость, что он скрывается в Боливии. Однако добиться его выдачи Франции удалось только в 1983 году. Самому Барби при этом соврали, сказав, что его экстрадируют в Германию из-за обвинений в налоговой задолженности; только по прибытии во Францию он узнал, что его собираются судить из-за нацистского прошлого. Процесс над ним прошел спустя еще четыре года, с мая по июль 1987 года в Лионе — в городе, в котором Барби когда-то отдал приказ о депортации еврейских детей в Аушвиц.
2
Процессу над Барби посвящен роман Соржа Шаландона «Сын негодяя». Роман написан в жанре автофикшна: повествование ведется от первого лица, люди, описываемые в романе, действительно жили, а события, о которых идет речь, — почти правдивы. Это «почти», разделяющее правду и вымысел, можно обнаружить, если знать историю написания книги. Поэтому сделаем маленькое биографическое отступление.
Шаландон — хорошо известный во Франции журналист и писатель. Он освещал конфликты в Ливане, Сирии, Северной Ирландии, Афганистане и Ираке. С середины нулевых он ушел в преподавание и начал писать книги. Международную славу ему принесли романы «Мой предатель» (2006) и «Возвращение в Киллибегам» (2011), посвященные Денису Дональдсону, его другу и бойцу ИРА и Шинн Фейн, который, как выяснилось в 2005 году, работал на британские спецслужбы, за что год спустя был с позором убит. На родине Шаландон обрел литературную известность благодаря романам «Маленький Бонзи» (2005) и «Профессия: отец» (2014), в которых описывал свои детские травмы, нанесенные ему отцом. Отец не раз подвергал побоям сына и жену, а также врал им, рассказывая о своем «героическом» прошлом в годы Второй мировой: от участия в битве за Дюнкерк до знакомства с Жаном Муленом; но в действительности, как признался Соржу дедушка, «отец был не на той стороне», то есть был коллаборационистом. Наконец, в последнем на сегодня романе — в «Сыне негодяя» — он впервые соединил магистральные для себя темы: войну, предательство и отношения с отцом.
По сюжету романа, рассказчик возвращается в родной Лион в мае 1987 года, чтобы освещать процесс над Барби — главное историческое событие Франции после мая 1968-го. Одним из зрителей процесса оказывается и его отец — человек, который так и не признался сыну, на чьей стороне он был во время войны. Благодаря случаю, рассказчик получает доступ к архивному следственному делу отца — и узнает его подлинную военную биографию. Эта биография переворачивает все представления сына об отце и пробуждает в нем гамму чувств, от жалости до жажды мести. Причина этого — в упомянутом травмирующем детстве, когда отец либо врал сыну о своем героическом прошлом, либо бил и его, и жену. В романе сын выговаривает отцу все, что думает о нем, и по-своему мстит, из-за чего финал достигает трагического, почти что античного пафоса с метафизическим оттенком. Но это — в романе, в котором правда смешалась с вымыслом. А в реальности все было по-другому. Шаландон действительно освещал процесс над Барби, но правду о военной биографии отца узнал не в 1987-м, а в 2020 году, когда отца уже не было в живых. Он читал его следственное дело в дни ковидного карантина, один на один с трудным прошлым. Тогда, видимо, Шаландон и взялся за написание романа, чтобы выплеснуть гнев на покойного отца.
Эта история отражает простую истину: дети всегда будут мстить отцам — особенно если отцы наложили на детей позорную печать. Позором, по Шаландону, считается не только мещанская слепота, когда люди, боясь расстаться с привычным комфортом, закрывают глаза на войну и ее последствия; позором считается также страх остаться безымянным, стремление во что бы то ни стало прикоснуться к Истории, тяга к Геростратовой славе.
Отец автора и рассказчика мечтал во время войны стать героем вне зависимости от того, на чьей стороне будет воевать — на стороне ли французов, немцев, американцев или коммунистов. По этой причине он записался на фронт в первые дни и по этой причине, как ни странно, оказался не у дел, пять раз дезертировав из пяти разных армий. Его иррациональное поведение отразило растерянность, полную неготовность рядового европейца — самого обычного человека, который еще вчера жил среди крестьян, а сегодня попал в большой город, — разбираться в природе добра и зла в ХХ веке. И в этой моральной дезориентации, откровенном духовном дилетантстве отражается позорная история не только его жизни, не только его родной Франции, но и всей Европы времен Второй мировой войны.
3
Другое дело, что Европа, Франция и тот самый рядовой человек оказались готовы признать свою вину.
Главная сцена в романе принадлежит не рассказчику, не его отцу, не Клаусу Барби, а чудом выжившим свидетелям нацистских преступлений. Процесс над Барби стал знаковым, поворотным событием французской истории не благодаря суду — всем и так было ясно, что беглого нациста приговорят к пожизненному заключению, — а благодаря жертвам, которые впервые открыто заговорили о пережитом. Шаландон, вживую наблюдавший за их выступлениями в зале лионского суда, воспроизвел в романе основное из сказанного ими — и тем самым продолжил литературную традицию, заложенную Гюго: главным символическим пространством в социальном романе является не собор, не площадь, а дворец правосудия.
Так, упомянутый охотник за нацистами Серж Кларсфельд прочитал перед собравшимися в суде имена депортированных детей из дома в Изьё, а также их письма. Ему противостоял знаменитый Жак Вержес, адвокат Барби, который обрел известность как защитник диктаторов и военных преступников. Но даже он скорчился за пюпитром, когда Кларсфельд — сам чудом выживший после нацистской облавы и потерявший в концлагере отца — выступил в суде.
Но самое сильное впечатление производит речь 86-летней француженки Лизы Лезевр. Посмотрите и на ее лицо — фотограф запечатлел Лизу, когда она прибыла в лионский суд, чтобы впервые рассказать о перенесенных ею пытках, о своей судьбе. В годы войны ей было больше сорока лет, она была матерью двух мальчишек, но все равно участвовала в работе Сопротивления. В марте 1943 года немецкие оккупационные войска арестовали ее посреди улицы и доставили в кабинет Барби. Шеф гестапо устроил ей пыточный ад, продлившийся девятнадцать дней. Обо всех пытках Лиза рассказала в суде. Но гестапо, не добившись от нее показаний на других участников Сопротивления, арестовало ее мужа и младшего сына, которому было шестнадцать лет. Лиза, увидев их арестованными, все равно ни в чем не призналась. После этого ее депортировали в концлагерь Равенсбрюк, а оттуда — в рабочий лагерь Лейпцига, где использовали на производстве снарядов. Но даже там она вела подрывную работу: портила гильзы снарядов, замедляла производство, путала детали на сборке. На Рождество 1944-го, находясь в заключении, она сшила себе самодельную записную книжку, в которую вносила свои размышления о свободе и цитаты из Сен-Жюста и Достоевского. На свободу она вышла 6 мая 1945 года. Вернувшись домой, Лиза узнала, что ее муж умер от тифа в Дахау, а младший сын погиб при бомбардировке мыса Аркона.
По сюжету романа, рассказчик и его отец слушали речь Лезевр вживую. Они видели, как после выступления к ней подошел старший сын, который тоже был в Сопротивлении, находился среди партизан в Юрских горах, участвовал в деоккупации французских городов и в конце войны числился в армии Латтра де Тассиньи, одного из главных маршалов французской армии.
«Лиза Лезерв оперлась на руку подтянутого седовласого сына. Он заново пережил муки матери, агонию отца и смерть брата. Но не дрогнул. Ни когда Лиза выступала, ни потом. Героические мать и сын, полные достоинства, с высоко поднятыми головами, вышли из окруженного восемьюдесятью колоннами Дворца правосудия.
Они прошли мимо тебя.
Я посмотрел на них. И на тебя. Две военные истории на расстоянии нескольких метров. Гордость Лезервов и мой позор. Толпа расступилась, пропуская их. Ты тоже встал и вышел, ни на кого не глядя».
4
Шаландон пишет лаконичным журналистским стилем, он намеренно выносит важные слова или фразы в отдельные абзацы, подчеркивая этим хрупкость повествования, свидетельства человеческого голоса вообще. Но его писательская сила заключается не в этом методе, который, откровенно говоря, не так уж оригинален; его сила — в журналистском прошлом, в умении мастерски выстраивать композицию текста. Говоря иначе, он хорошо знает, когда и о чем следует писать.
Сцена показаний Лизы Лезерв оказывается главной в романе, потому что читатели, как и автор, рассказчик, его отец и все собравшиеся в суде, понимают, что самым важным во время войны была не жизнь и не военная слава; самым важным было и будет сохранение человеческого достоинства. От того, сумеем ли мы сохранить достоинство или нет — сумеем ли держать лицо, как недавно писал об этом же Сергей Зенкин, — зависит, как наши дети, следующие поколения, будут смотреть нам в глаза: с гордостью или с презрением.
А Клауса Барби приговорили к пожизненному заключению. Он умер в тюрьме от рака в 1991 году. Хорошо, когда преступники умирают в тюрьме.
ИСТОЧНИК: Горький https://gorky.media/reviews/pozor-i-dostoinstvo-vyzhivshih/