Фрагмент из книги «Двадцатилетие между. Миниатюры о Вольном городе Гданьске» Яна Данилюка, доктора исторических наук, сотрудника Гданьского университета и исследователя истории Гданьска и Сопота XIX–XX веков.
Эпоха Вольного города Гданьска, приходящаяся на период 1920–1939 годов, будоражит воображение. Несмотря на то, что история этого квази-государства охватывает всего два десятилетия из более чем тысячи лет существования города и его окрестностей, теме послеверсальского Вольного города посвящена довольно обширная литература. Конечно, эти публикации не всегда обладают должным качеством, так что трудно признать их исчерпывающими, но факт остается фактом: это один из самых популярных периодов истории Гданьска. И хотя нельзя одной меркой мерить средневековую эпоху и Новое время, хорошо видна диспропорция, если сравнивать период Вольного города с прусским, охватывающим почти весь XIX и начало XX века. История Гданьска в 1814–1914 (1918) годах до сих пор остается в тени его истории межвоенного периода. Впрочем, не только она. Как ни парадоксально, легче узнать что-то о Гданьске и Сопоте 1920–1930 годов, чем то, что касается второй половины 1940-х и 1950-х.
Вольный город Гданьск очаровывает. Убедиться в этом несложно. Упоминания о нем можно встретить повсюду, хотя в подавляющем большинстве случаев они носят характер использования названия — как ни крути, яркого и привлекательного. У нас есть и отель, и жилой комплекс, и музыкальный клуб, носящие имя Вольного города. Встречаются отсылки к нему в культуре и общественной жизни. Можно купить футболки с надписью «Вольный город» или гербом гданьского Сената. По улицам ездят машины с наклейками, имитирующими номерные знаки былого Вольного города. Да что там, нередко на рамках регистрационных номеров встречается надпись «Freie Stadt Danzig». Вольный город Данциг (нем.)
Однако подобное восхищение, часто превращается в бездумную, искусственную (с точки зрения современных людей) и попросту опасную ностальгию, с помощью которой некоторые стремятся видеть в межвоенном Вольном городе «потерянный рай». Этой группе любителей истории Гданьск и его окрестности периода 1920–1939 годов представляется мифическим мини-государством, независимым политически и экономически, населенным элегантными людьми разных культур и вероисповеданий, живущих в идеальной гармонии; по мощенным улицам катятся классические автомобили; через Мотлаву и Вислу тянутся разводные мосты, а в водах рек толпятся корабли; им представляются старые трамваи, первые самолеты, кинотеатры, растущие как грибы после дождя, дорогие рестораны и отели, бурлящие жизнью и весельем…
Меж тем реальность выглядела иначе. История созданного в результате Версальского мира Вольного города с самого начала была предопределена его компромиссным характером и вытекающими из него парадоксами, а в дальнейшем и непониманием его истинной сути.
Прежде всего, Вольный город никогда не обладал статусом государства в понимании международного права. У него, правда, была четко очерченная территория, флаг, герб и даже валюта (гданьский гульден), но Гданьск никогда не был суверенным. Независимость Вольного города ограничивали Лига наций (под чьей эгидой он возник) и Польша. Наравне с гданьскими органами власти (однопалатным парламентом, то есть Фолькстагом, и правительством, носившем название Сената) управление осуществлялось Верховным комиссаром Лиги наций и Генеральным комиссариатом Польской республики, а также Советом порта и водных путей. Вольный город не мог проводить самостоятельную внешнюю политику, кроме того, ему был предписан статус демилитаризованной территории. Гданьск входил в таможенное пространство Польши и ей же (теоретически) принадлежал мандат на защиту земель Вольного города.
Другой прочно укоренившийся миф о Вольном городе — его многокультурность. Это определение в современном его понимании совершенно неадекватно для описания межвоенного Гданьска, поскольку предполагает, что меньшинства (и национальные, и религиозные) были достаточно многочисленны и сосуществовали в гармонии: на самом же деле напряженность присутствовала постоянно. Действительно, как в городе, так и в его окрестностях жило много представителей других народов (самым многочисленным меньшинством, разумеется, были поляки), но Гданьск в преобладающей степени сохранял свой немецкий характер. Утверждение это отнюдь не оценочное, а просто факт. Официальным языком был немецкий. Мир культуры и науки оставался прочно связанным с немецкими кругами. У меня складывается впечатление, что сегодня эти элементы тогдашней действительности все чаще упускаются из виду. Объясняется это избыточным количеством публикаций, описывающих историю Вольного города почти исключительно с перспективы живущих здесь поляков и работающих польских институций. Хорошо, что такие публикации появляются; плохо, что по-прежнему не хватает новых научных и популярных работ, которые бы описывали Вольный город всесторонне. В этой области еще многое предстоит сделать.
Наконец, Вольный город не был исключительным явлением в истории. Достаточно вспомнить о статусе североафриканского Танжера в 1923–1956 годах (хотя он официально никогда не имел статуса «вольного города») или автономные по сию пору Аландские острова в Балтийском море, Вольный город Риеку в 1920–1924 годах, концепцию Вольного города Клайпеды, республику Хатай на турецко-сирийской границе в 1938–1939 годах или, в конце концов, Вольную территорию Триест первых лет после Второй мировой войны.
Гданьск в период между 1920 и 1939 годом не был таким уж уникальным образованием, как о нем иногда говорят и как хотелось бы верить. Безусловно, эта концепция оставила более яркий след на страницах истории, чем все вышеперечисленные, хотя бы — как ни парадоксально — благодаря обстоятельствам, при которых Вольный город перестал существовать. Совершенно незаконное (хотя, похоже, с одобрением принятое большинством жителей) включение его в состав Рейха произошло, как-никак, в первый же день Второй мировой войны.
«Вольные» города появились только потому, что обладали стратегическим значением и были спорной территорией между двумя или более игроками на международной арене. А еще потому, что на тот момент ни один из соперников не мог склонить чашу весов на свою сторону. Таким образом новые «вольные» территории и города изначально отмечены соперничеством между метрополиями, в связи с чем служили лакмусовой бумажкой в отношениях между противоборствующими сторонами. Так мы приходим к еще одному парадоксу: эти квази-государства были порой менее «вольными», чем «нормальные» государства.
Иногда можно столкнуться с точкой зрения, что Вольный город межвоенного периода был наиболее полным воплощением того, что можно назвать гданьским духом, символом «гданьскости». Ему приписывают некий комплекс ценностей и традиций, неизменно присущих Гданьску и его жителям вне зависимости от того, находился ли город под властью тевтонского ордена, польских королей или прусского государства. Эту «гданьскость» описывают как глубоко укорененное ощущение собственной исключительности, вытекающее из особого значения портового и торгового города, а также могущества как следствия богатства, а еще — открытости и прагматичного подхода к текущему политическому раскладу.
Рискну заметить, что если историки идей и социологи и могут зафиксировать существование чего-то, что можно назвать «гданьским духом», то уж со всей определенностью — не в послеверсальском Вольном городе. В межвоенный период ценности, которые были ему присущи, оказались — как никогда прежде — искажены и размыты. И это несмотря на наличие элементов, которые в иных обстоятельствах могли бы его подчеркнуть (уже упоминавшиеся флаг, гимн и валюта). Гданьск в межвоенный период был образованием со всех точек зрения искусственным — не самостоятельным ни политически, ни экономически, что делало его подверженным чужому влиянию, в том числе — самого радикального толка.
Перед нами — очередной парадокс: то, что, по замыслу победивших в Первой мировой войне держав, должно было стать средством для разрешения польско-немецкого конфликта относительно будущего Гданьска, в действительности стало источником почти постоянной напряженности между Варшавой и Берлином. Предполагалось, что создание Вольного города частично «разгерманизирует» Гданьск, а получилось в точности наоборот. После 1920 года особое значение придавалось необходимости подчеркивать немецкий характер и немецкую историю Гданьска. Связывалось это с угрозой (в значительной степени воображаемой) полонизации межвоенного Гданьска и Сопота, о чем с тревогой писали некоторые немецкие журналисты. Опосредованно либо напрямую в польско-гданьское (немецкое) соперничество оказались вовлечены — в еще большей мере, чем во времена кайзера Вильгельма, — не только политика и экономика, но также и культура, искусство, наука, спорт…
Неудивительно, что наряду с экономическим кризисом на рубеже 20-х и 30-х годов, последствия которого коснулись и Вольного города, это образование оказалось легкой добычей для набирающей силы в Германии НСДАП. Вольный город стал первым регионом за пределами Рейха, где гитлеровцы в полной мере легально пришли к власти.
В настоящей публикации мне хотелось бы подчеркнуть временный характер послеверсальского Вольного города. Сейчас эти годы все чаще оценивают не как отдельный период, а как интегральную часть более широко определяемой эпохи, границы которой обозначают начало Первой мировой войны (1914) и окончание Второй (1945). В этом контексте межвоенное двадцатилетие — лишь интервал, время мнимой стабильности и мира, который на самом деле постепенно расшатывался: это относится и к устройству послевоенной Европы, придуманному в Версале (1919), и к ситуации на Дальнем Востоке (Вашингтонское морское соглашение 1922 года). С перспективы нашего времени кажется очевидной неизбежность нового конфликта, еще более масштабного, чем предыдущий. Конечно, это проявление презентизма. Сейчас, когда прошло больше 100 лет с момента создания этого квази-государства и 83 года с момента его полного исчезновения, имея в арсенале знания, которыми мы обязаны опубликованным за это время работам исследователей, легко воспринимать Вольный город именно так.
И все же к истории Вольного города Гданьска стоит подходить, с одной стороны, без искусственной и совершенно ненужной ностальгии, а с другой — без предубеждения, следствием которого может быть недооценка и отрицание важности его наследия. Причина обоих явлений, которые всё сильнее проявляются в последние годы, заключается, на мой взгляд, в элементарном недостатке знаний или в неготовности эти знания обрести.
Перевод Валентины Чубаровой
ИСТОЧНИК: Новая Польша https://novayapolsha.pl/article/gdansk-volnyi-gorod-paradoksov/