Первой лекцией «Фрейденберг, или Сестра моя жизнь» в Ельцин Центре открылся авторский цикл «Голоса и тени: рядом с первыми поэтами эпохи» Натальи Ивановой — писателя, литературного критика, доктора филологических наук и первого заместителя главного редактора журнала «Знамя».
Имя Ольги Фрейденберг знают в основном специалисты. Оно так и не стало знаменитым, хотя отмечено Бахтиным, Лотманом и Аверинцевым. Одногодок и двоюродный брат Борис Пастернак находился в постоянных интеллектуальных отношениях с петербургской кузиной, будущим антиковедом, философом и культурологом, первой женщиной — доктором филологии, многие из тетрадей которой до сих пор не опубликованы. Чудом сохранилась переписка, изданная в 1981 году за рубежом, а потом на родине, которая запечатлела несколько эпох. Автор цикла преподносит её как сценический диалог, в котором поместились Серебряный век, Первая мировая война, Революция, Гражданская война, годы террора, блокада, поздний сталинизм и ранняя оттепель. Ни одного придуманного слова. И всё от первого лица.
В день открытия цикла Наталья Иванова посетила Музей Бориса Ельцина, в котором бывала и раньше. Она рассказала о своих впечатлениях.
— В музее я не первый раз, как и в Екатеринбурге. Впервые приехала сюда уже после кончины Бориса Николаевича, после того, как музей был сделан. Я свидетель того, как он создавался. Мы говорили о нём в московском офисе Ельцин Центра. Музей совершенно замечательный, он даёт представление не только о Борисе Николаевиче как о личности совершенно необыкновенной для своего времени и истории России, абсолютно особенной, но и о 90-х как таковых; о конце 80-х, о сложном переломном моменте в жизни страны; о том, как трудно рождалась новая Россия. И поскольку у меня всё это переплелось с моей собственной биографией, то я узнавала среди документов, фотографий, инсталляций в экспозиции музея события моей жизни. Этот музей мне очень близок, он, можно сказать, стоял у меня перед глазами, когда я писала свою статью о 90-х, опубликованную в «Знамени». Эта проза изнутри 90-х, это не то, как их видят сегодня. Музей — одна из важнейших страниц моего большого размышления об этой эпохе. Они у нас получали разные названия: и лихие, и прекрасные, и золотые, и ужасные — всякие. Эти антиномии я отслеживаю как литературный критик, как историк литературы. Я знаю, как это было в реальности и в литературе.
— Что побудило вас взяться за статью?
— Во-первых, осмысление того пути, который мы все проходим. Мы же размышляем о своей жизни. Лично для меня 90-е начались в 1986 году. И это было лучшее время моей жизни. Я смогла реализоваться именно в эти годы, писать свободно, жить без цензуры. Наконец, мы смогли печатать всё то богатство русской литературы, которое было запрещено, находилось за рубежом, лежало в столах — от «Детей Арбата», «Жизни и судьбы» Гроссмана до Бердяева, Булгакова и многих других, которые уплыли с философскими пароходами. Они вернулись к нам после отмены цензуры. Поэтому для меня это был очень важный период жизни, который завершился в 1998 году. Как и 60-е, которые начались гораздо раньше, чем календарные. Условно говоря, в 1954-м, после смерти Сталина. Страна почувствовала воздух свободы, несравнимый с той оттепелью в кавычках, к которой пришла потом. Всё это важнейшие периоды нашей жизни, культуры, искусства. Люди делали максимум по сравнению с тем, в какой находились зависимости от государства.
— Отношение к 90-м всё время меняется. Для вас в чём заключаются главные уроки 90-х?
— Для меня это годы освобождения, публикации того, что было запрещено. Это годы реализации и самореализации. Это годы достижения тех целей, к которым я стремилась всю сознательную жизнь. Я издала свои книги. Опубликовала в журнале «Дружба народов» переписку Фрейденберг и Пастернака. Оценки этих лет разные, но для меня это очень позитивные годы. Конечно, я жила в Москве, они дались мне легче, чем людям из провинции, испытывавшим большие материальные трудности. Мы печатали в журнале «Знамя» разные романы и повести, которые впоследствии стали называть чернухой. Но надо понять, что те плоды, к которым мы пришли в 2000-е годы, были бы невозможно без тех трудностей, что страна пережила в 90-е. Также нужно понимать, что Гайдар и его соратники всё-таки осуществили те реформы, которые повернули страну к новой жизни. Вы попробуйте сейчас представить страну без рыночной экономики? Это достижение именно 90-х. Другое дело, что это была шоковая терапия для страны, я это тоже понимаю.
В Москве с продуктами было очень плохо, не знаю, как бы мы выжили, если бы не моя свекровь. Нам звонили с разных концов города и делились тем, где и что можно купить. Если бы не она, нам было бы гораздо сложнее. Но внутреннее чувство профессиональной реализации лично у меня побеждало все материальные трудности.
— Расскажите о сегодняшней лекции.
— После того как страна стала переживать глобальные изменения, я поняла, что нужно искать какие-то стратегии жизни, которые проходили наши замечательные культурные деятели в прошлой эпохе. Например, такие, как Ахматова, Пастернак, Мандельштам, Михаил Булгаков и их не столь знаменитые друзья и помощники. У меня три книги о Пастернаке. Первую, тоненькую, напечатала в 1989 году — «Участь предназначения», она вышла в Питере. Сняла восемь фильмов о Пастернаке. Четыре фильма называются «Раскованный голос», это биография Пастернака. И четыре фильма — «Пастернак и другие». Все они есть на канале «Культура» в свободном доступе.
Сейчас я поняла, что были и другие фигуры рядом с Пастернаком, рядом с Ахматовой, о которых тоже нужно рассказывать. И рассказывать так, как будто дело происходит в театре самой жизни. Помните название оперы Верди «Сила судьбы»? У меня внутри было название «Сюжет судьбы». Через этот сюжет судьбы я стала искать пьесу на двоих, на троих, которые внутри меня вдруг заговорили. Я ни разу не чувствовала себя драматургом до этого времени и писала только литературную критику и историю нашей литературы. Для меня это был выход в совершенно другой жанр, очень интересный, в котором задействованы документы. Я ими занимаюсь с огромной любовью, но там такое количество документов, писем, дневников — на две роли, на три, на пять ролей! Я сопровождаю эти пьесы своими комментариями, расширяя содержание и отвечая на вопросы прекрасной публики, которой это интересно.
— Получается театр.doc?
— Театр.doc с Пастернаком и Ахматовой. Мне позвонил один знаменитый режиссёр из знаменитого театра и сказал: «Ох, Наташа, если бы мы сейчас не поставили «Доктора Живаго», то взялись бы за эту вашу Фрейденберг!». Всё впереди, я так считаю. Поэтому сегодня открываю авторский цикл разговором между Пастернаком и его двоюродной сестрой, который продолжался пятьдесят лет. Она жила в Питере, потом Ленинграде, он жил в Москве. Была большая детская влюбленность, потом подростковая. Их диалог длился всю жизнь. Она первая женщина, ставшая доктором наук филологии в нашей стране, возглавила первой, как женщина, кафедру Ленинградского университета, создала кафедру античности. Её имя должно встать в ряд известнейших имён нашей культуры.
— Как Пастернак появился в вашей жизни?
— Когда студенты разных лет отвечают на вопрос «самые главные писатели в моей жизни», я проследила, за последние пятнадцать лет они называют разные имена, и даже десятки имён, как отечественных, так и зарубежных, но Пастернак у них есть всегда. Это довольно загадочно, потому что он не простой поэт и не простой прозаик. Я девочкой слышала историю про «Доктора Живаго», и мне было безумно интересно, как это было на самом деле. Я начала писать о Пастернаке большую работу как раз в начале перестройки. Поняла, что можно будет её расширить за счёт «Доктора Живаго». Он был издан в 1988 году в журнале «Новый мир». Это была новая актуализация Пастернака, он законно вошёл в нашу жизнь. Надо было объяснить новому поколению, кто это. И обществу было интересно. Когда напечатали роман в журнале «Новый мир», тираж достиг двух с половиной миллионов экземпляров. Все хотели его прочитать, все слышали об этом страшном скандале, но читали только некоторые. Когда прочли «Доктора Живаго», я увидела интерес к тому, что я делаю. Написала эту книгу, и её довольно быстро издали.
Уже после меня были другие авторы, которые писали о Пастернаке, вышло много книг и до сих пор выходит. За рубежом много занимаются Пастернаком. В одном из американских университетов меня спросили: «Что бы вы хотели получить на память?». Я сказала: «Подарите мне библиографию американских работ о Пастернаке». Эта лента, на которой были напечатаны упоминания статей, была бесконечной. О нём продолжают писать. В нашем мире, где культурные ценности меняются очень быстро, есть незыблемое. И это Пастернак.
В журнале «Знамя» через меня проходит огромное количество текстов современной словесности, а сколько из них мы печатаем? Отбор серьёзный. Но этот уровень не сопоставим с тем, что писали предыдущие писатели. Текст Пастернака эстетически многомерен, полновесен, исследовать его можно без конца. Исследуя современную литературу, очень часто напишешь статью и дальше копать некуда.
— Это была литературная, архивная работа или вы общались с людьми, которые лично знали Пастернака?
— А у меня все его лично знали. Мой муж, будучи четырнадцатилетним подростком, чуть не сбил Пастернака в Переделкино. Он ехал со своей матушкой к магазину. Пастернак шёл вдоль дороги, и Саша чуть классика не задел. Его уже тогда называли классиком. Саша дружил с Лёней Пастернаком (сын Б. Пастернака от второго брака — ред.). Строго говоря, я знала тех людей, которые знали Пастернака лично.
— Через одно рукопожатие?
— Безусловно. И с Ахматовой тоже. Она называла моего мужа самым остроумным мужчиной, встреченным ею в жизни. Ему было восемнадцать, а Ахматова знала толк в остроумных мужчинах. Поэтому у меня есть связь с тем временем, совершенно личная, я бы сказала.
ФОТО: ЛЮБОВЬ КАБАЛИНОВА
— И личные впечатления об этих людях?
— Это то, что я успела. Я была знакома с Евгением Борисовичем, сыном Пастернака, с Еленой Владимировной, его невесткой. Евгений Борисович одобрил мою первую книгу, одобрил мои фильмы о Пастернаке. Для меня это было огромной поддержкой, я робела, но сначала написала и напечатала и только потом показала. Сначала сняла фильм, потом показала. Я не люблю следовать советам родных, близких и знакомых, несмотря на то, что они лично знали этого человека. У меня есть книга о Фазиле Искандере и о Юрии Трифонове. С обоими я была близко знакома. Ни тому ни другому не показывала текст. Приехала к Фазилю Абдуловичу за фотографиями для книжки — толстая книжка, страниц триста пятьдесят. Они отобрали их вместе с женой Антониной Владимировной. Он гордый человек, не спросил про текст. Книжка вышла, я ему подарила. Он не сказал ничего плохого, наоборот, сказал, что я большая молодец. Мне была важна его оценка, но я не хотела, чтобы она влияла на меня. Антонина Владимировна до сих пор зовет меня в каждую передачу об Искандере. И с Пастернаком этого не могло быть. Я ни с кем не советовалась и не показывала рукопись. Я этого не хотела, не терплю никакого диктата, считаю, что литературный критик такой же писатель. Он имеет дело со второй реальностью, с уже написанными буквами. Я не биограф, в том смысле, что не сижу и не записываю, как Пимен, что, кто, чего.
— О чём будет следующая лекция?
— Следующая будет называться «Пунин, или Фонтанный дом». 2024 год — год 135-летия Анны Андреевны Ахматовой, 23 июня у неё будет эта красивая дата. Фонтанный дом — совершенно волшебное место, я его ужасно люблю. Там царит аура Ахматовой и Пунина, её гражданского мужа на протяжении многих лет. Лекция будет о них, от первой встречи до его смерти в лагере в 1953 году. Только через документы, от меня не будет ни одного слова, я стараюсь никого не дописывать. Моё дело — это монтаж живых документов.
— То есть это не вопрос интерпретации?
— Нет, там есть интерпретация. Как вы понимаете, смонтировать можно так, что будут разные интерпретации. Но тут, конечно, у меня своя версия.
ИСТОЧНИК: Ельцин Центр https://yeltsin.ru/news/natalya-ivanova-90-e-eto-gody-professionalnoj-realizacii/