На русский язык переведена биография Карла Маркса, написанная британским историком левых взглядов Дэвидом Маклелланом еще в 1973 году. За прошедшие полвека книга не так уж и устарела — в последний раз на Западе ее переиздавали в 2006 году. Она описывает не только обстоятельства жизни своего героя, но и прослеживает путь его интеллектуального становления, вникает в творческий метод его работы и в конечном итоге создает образ идеалиста, мечтавшего о справедливом общественном устройстве. Подробнее о ней — в материале Владимира Максакова.
Дэвид Маклеллан. Карл Маркс. Человек, изменивший мир. Жизнь. Идеалы. Утопия. М.: КоЛибри: Азбука-Аттикус, 2024. Перевод с английского Валентина Фролова. Содержание
В издательстве «Азбука-Аттикус» в русском (и необычном — о чем в конце) переводе вышла книга «Карл Маркс. Человек, изменивший мир. Жизнь. Идеалы. Утопия» историка-марксиста, профессора Кентского университета Дэвида Маклеллана. Эту биографию одинаково тепло приняли и академическое сообщество, и широкий круг читателей, а главное — люди разных политических взглядов. Книга, вышедшая в 1973 году, выдержала на Западе уже три переиздания (1995, 1996, 2006), что, несомненно, свидетельствует о неослабевающем интересе к марксизму. И вот наконец эта книга пришла в Россию, где уже давно не публиковалось историко-биографических исследований об основателе коммунизма. Без преувеличения: перед нами, пожалуй, не только новая «стандартная биография» (термин, отражающей консенсус ученых о высоком качестве книги, которая на ближайшие годы станет базовой по теме), но и прекрасное «введение в чтение». Автор не скрывает симпатий к своему герою, но делает один важный шаг в сторону от радикализации Марксовой теории. Но обо всем по порядку.
В своей рецензии на другую биографию Маркса, оставляющую его в историческом контексте эпохи, Маклеллан писал, что сегодня, на его взгляд, сохраняют свое значение три ключевые установки марксизма:
«Это идея о том, что интеллектуальные концепции и политические движения тесно связаны с социальными структурами и экономическими интересами; что якобы свободные и добровольные рыночные изменения содержат в себе элементы господства и эксплуатации; и, наконец, идея о том, что капиталистическая рыночная экономика периодически переживает периоды саморазрушения».
Последний тезис уж точно не нуждается в доказательствах, но достаточно и первых двух, чтобы объяснить постоянное возвращение к жизни учения Маркса. По мнению Маклеллана, капитализм (как и многие другие феномены, которые анализировал Маркс) изменился пока что не так сильно, чтобы Марксова теория перестала его объяснять. Именно поэтому оказывается возможным перебросить мостик между биографией Маркса, жившего в XIX столетии, — и современностью.
В его биографии есть важное противоречие. Если верно, что бытие определяет сознание, то почему Маркс не остался добропорядочным буржуа, а, наоборот, совершил переворот — сначала в своем сознании, а потом в сознании и жизни миллионов? Ведь он происходил из буржуазной и состоятельной семьи эмансипированных евреев. До начала студенческой поры в его жизни не было ничего, что предвещало бы радикальную трансформацию его мировоззрения. Здесь на помощь исследователям приходят две истории: с одной стороны, история гаскалы — еврейского просвещения — и бурного студенческого движения, с другой. Так как еврейские предки Маркса совсем недавно «вышли из гетто» (метафора израильского историка Якова Каца), то в нем еще было живо стремление к постоянному освобождению (которое со временем превратилось у него в гегелевское «самоснятие», происходившее — и Маклеллан это подчеркивает — удивительно быстро). Атмосфера, царившая среди буршей (немецких студентов), в свою очередь, нанесла удар по буржуазности Маркса, налет которой только начал появляться на его облике. Но это как раз внешние, а не внутренние обстоятельства его мировоззренческой трансформации.
Маклеллан по-своему разрешает это противоречие (в отличие, кстати, от советских биографов Маркса). Он показывает, что Маркс не чурался никакой интеллектуальной работы, и в этом смысле сегодня он вполне мог бы стать представителем прекариата — правда, гораздо более оптимистично настроенным, чем большинство наших современников. Меняя одну за другой профессии преподавателя, журналиста, экономиста-статистика, наконец, свободного писателя (возможно, это ближе всего к сегодняшней научной журналистике), Маркс проживал ключевые социальные роли, которые могло предложить ему буржуазное общество его эпохи («века капитала», по определению Эрика Хобсбаума) — но «снимал» их (в гегелевском смысле) одну за другой очень быстро, обгоняя время. И в каждой из них он пытался найти способ для разговора с людьми: Маклеллан хорошо показывает, что именно здесь, в теории и практике коммуникации, находился едва ли не центр тяжести поисков Маркса 1840-х годов:
«Если человека формирует его окружение, его окружение должно стать человеческим. Если человек социален по своей природе, то он разовьет свою истинную природу только в обществе, и сила его природы должна измеряться не силой отдельных индивидуумов, а мощью общества».
Теория отчуждения Маркса в этом свете предстает в том числе и как провал подобной коммуникации (кстати, невосполнимой никакой капиталистической демократией):
«Демократия подразумевала всеобщее избирательное право, а всеобщее избирательное право привело бы к распаду государства. Из этой рукописи ясно, что Маркс принимал фундаментальный гуманизм Фейербаха, а вместе с ним и фейербаховское переворачивание субъекта и предиката в гегелевской диалектике. Маркс считал очевидным, что любое будущее развитие должно предполагать восстановление человеком социального измерения, которое было утрачено с тех пор, как Французская революция уравняла всех граждан в политическом государстве и тем самым подчеркнула индивидуализм буржуазного общества».
В отличие от многих других исследователей, Маклеллан акцентирует преемственность, а не разрывы в идеях Маркса. Его изначальная мечта о реализации всех человеческих возможностей (а также о справедливом общественном развитии) во многом проистекает из предшествующей философии, прежде всего философии Просвещения и немецкого идеализма. Первое же сочинение Маркса, в котором присутствуют самостоятельные идеи, посвящено христианству, и уже в нем можно увидеть будущий прообраз его учения. Разумеется, отсюда всего один шаг до возникновения темы «Маркс и религия», которая будет существовать столько же, сколько и сам марксизм.
И эта тема одна из самых интересных в книге Маклеллана. Он прослеживает непростую историю взглядов Маркса от выпускного эссе — через гегелевскую критику философии религии — к открытию религиозных работ Фейербаха. Таким образом, именно религия становится первым предметом, на котором Маркс оттачивал свою мысль, и, кроме того, своего рода «подкладкой» для его ранних (а потому особенно важных) экономических и политических работ 1840-х годов. Эта критика во многом сформировала метод работы Маркса: внимательное чтение (иногда переписывание) автора — комментарий к нему — обращение к источнику текста. Так, начав с критики философии религии Гегеля, он переходит к критике религии вообще:
«Тот факт, что даже в стране полной политической эмансипации мы находим не только существование религии, но и ее живое существование, полное свежести и силы, показывает, что продолжение религии не противоречит и не препятствует совершенствованию государства. Но, поскольку существование религии влечет за собой существование дефекта, источник этого дефекта можно искать только в природе самого государства. С этой точки зрения религия уже не имеет силы основания для светских недостатков, а является лишь симптомом. Поэтому мы объясняем религиозные предрассудки свободных граждан их светскими предрассудками. Мы не настаиваем на том, чтобы они отменили свои религиозные ограничения, чтобы отменить светские ограничения: мы настаиваем на том, чтобы они отменили свои религиозные ограничения, едва только отменят свои светские ограничения. Мы не меняем светские вопросы на теологические: мы меняем теологические вопросы на светские. История уже достаточно долгое время разрешается в суеверие: теперь мы разрешаем суеверие в историю».
Маклеллан доказывает очень убедительно, что именно Маркс создал самую, пожалуй, разработанную для своей эпохи теорию общественного развития — но к критике общества он пришел через критику религии. Предсказанный в этой теории «конец истории» (коммунизм, хотя Маркс допускал, что и за ним может быть какая-то другая стадия) может прочитываться как «эсхатология», то есть религиозное учение о «последних временах», предшествующих явлению (или возвращению) Мессии и Страшному суду: «идея коллективного спасения, обретаемого определенной группой, тема спасительной обездоленности, противопоставление порабощающей несправедливости и освобождающей щедрости. Пролетариат, несущий всеобщее спасение, играет роль, аналогичную роли мессианской общины или личного спасителя в библейском Откровении». Или еще более определенно: «То, что в универсальности пролетариата звучит эхо универсализма Христа, подтверждается тем, что Маркс настаивает на том, что пролетариат будет существовать именно в тот момент, когда станет всечеловеческим, в поруганном и опустошенном состоянии — и это, конечно, марксовский вариант божественного кеносиса» (самоуничижение Христа). В связи с этим и многими другими высказываниями Маркс по праву может восприниматься как один из основателей политической теологии — пожалуй, главного предмета исследования современной критической теории и философии (как рефлексии религиозно-теологической «изнанки» политического). Благодаря такому обостренному чувству времени Маркс, конечно, «забегал вперед» даже в своей личной биографии, отказываясь жить по правилам «века капитала».
Маклеллан представляет Маркса удивительно современным человеком. Он вынужденный (и политический) эмигрант, скитающийся по Европе, — но при этом ставший гражданином мира, которому удалось преодолеть в себе ностальгию и вместо этого попытаться найти что-то хорошее в жизни на чужбине и почувствовать себя европейцем с большой буквы. Маклеллан видит в этом один из источников неприятия Марксом любого национализма (хотя, конечно, его теория далеко не полностью выводится из обстоятельств его жизни). С современностью — с положением интеллектуального прекариата — Маркса роднит и частая смена профессий: неудавшийся преподаватель, успешный журналист, пострадавший за свою профессиональную деятельность, а в конечном итоге свободный писатель, во многом живший благодаря дружеской помощи и часто бравшийся за любые подработки в области интеллектуальной деятельности. (Напомню, что это совпадало с личными трагедиями — Маркс пережил пятерых из семи своих детей.) И вряд ли кто-то из его современников придавал такое же значение будущим СМИ, как Маркс:
«…и администрация, и управляемые нуждаются в третьем элементе — элементе политическом, который, не будучи официальным и бюрократическим, в то же время представляет гражданина, при этом без привлечения его частных интересов. Этим решающим элементом, состоящим из политического ума и гражданского сердца, является свободная пресса».
Иногда автор почти играет с параллелизмами в реальной и интеллектуальной биографии Карла Маркса: одна из глав книги называется «Женитьба и Гегель», и речь в ней идет о двойном освобождении (или возмужании): женившись на Женни фон Вестфален, Маркс обретает семейный статус и в то же время критикует Гегеля, как бы перерастая его. Маклеллан приводит цитату из письма жены Маркса, где она также перенимает его политический лексикон: «даже если бы ты проявил худшие наклонности и еще более гнусные намерения, я все равно не приняла бы реакционных мер».
С учетом его биографии мигранта Маркс может быть назван провидцем современной единой Европы, основанной прежде всего на идейном сближении Германии и Франции: он «решил дать практическое воплощение идее франко-германского сотрудничества… Под влиянием французской мысли радикалы стали мыслить в международных масштабах — в отличие от либералов, которые из-за кризисов 1840-х годов были вынуждены придерживаться узколобого национализма <…> Фейербах решительно высказал мысль о том, что „новая“ философия, если она хочет быть эффективной, должна сочетать в себе немецкую голову и французское сердце. Маркс с огромным энтузиазмом воспринял эту перспективу: „Франко-немецкие анналы — это был бы принцип, важное событие, начинание, которое наполняет человека энтузиазмом“».
Понятно, что главное место в любой книге о Марксе будет уделено революции. Маклеллан из тех авторов, которые возвращают марксизму важное измерение: революция — далеко не только захват средств производства (и тем паче политической власти), прежде всего она происходит в головах людей. И трудно уйти от впечатления, что к нынешней России не могут быть применены те слова Маркса, в которых он описывал современную ему Германию:
«Может ли Германия достичь практики, которая будет равна ее принципам, то есть может ли она совершить революцию, которая не только поднимет ее на ступень современных народов, но и на человеческий уровень, который есть их ближайшее будущее? <…> Революция в Германии, в отличие от Франции, не может быть частичной и должна быть радикальной, и только пролетариат в союзе с философией способен осуществить ее <…> В Германии, где практическая жизнь столь же неинтеллектуальна, сколь интеллектуальная жизнь непрактична, ни один класс гражданского общества не имеет ни потребности, ни возможности добиться всеобщей эмансипации, пока его не вынудит к этому непосредственная ситуация, материальная необходимость и его цепи».
Маклеллан во многом прав, когда предполагает, что, хотя прямых контактов Маркса с рабочими действительно было не так уж много, он воспринимал их через призму экономической статистики (при том, что пролетариат вовсе не был для него только объектом социологического исследования). В том, что Маркс искренне сочувствовал положению рабочих, не может быть никаких сомнений — как и в том, что он сам первым совершил своего рода революцию в своем сознании, стараясь, где и когда это было возможно, встать на точку зрения рабочего и убежденно провидя за ним историческое будущее (в отличие от того класса, к которому принадлежал он сам). Именно экономическая статистика создала у Маркса иллюзию объективности его метода — по крайней мере, для его собственной эпохи.
Нельзя не сказать о том, какое место биография Маклеллана занимает в литературе о Марксе. Маклеллан оставляет за скобками свои принципиальные разногласия с советской (и вообще с социалистической) литературой о Марксе, но при желании отголоски этого спора можно прочитать между строк — мест, где он не соглашается с какими-то традиционными интерпретациями, в книге достаточно. Маклеллан нигде прямо не упоминает, что борется с той или иной концепцией восприятия наследия Маркса, но при этом последовательно выстраивает свою собственную версию его жизни и его работ, подразумевая полемику с советской традицией. Отмечу одну из точек этого несогласия: Маркс Маклеллана в гораздо большей степени теоретик, чем практик, более того, идеалист по своим философским взглядам. Понятно, что это скандальная трактовка для советского марксоведения.
Наконец, эта книга восполняет несколько очень важных пробелов — и позволяет хотя бы немного проникнуть в интеллектуальную биографию Маркса: к примеру, в его оригинальный метод работы с научной литературой, из которой он сначала переписывал целые страницы от руки (очевидно, чтобы лучше понять авторскую логику), а вслед за тем комментировал их или спорил с ними. (Советское марксоведение за редкими исключениями не могло погружаться в творческую лабораторию классика — не столько потому, что не владело соответствующими методами исследования, сколько потому, что это наследие считалось неприкосновенным, а сам подход Маркса — невозможным для освоения.)
И последнее, но достаточно важное. Книга Маклеллана может служить прекрасным введением в чтение Маркса. Автор не только приводит развернутые цитаты (и, разумеется, комментирует их), но и показывает, как именно он анализирует тексты Маркса, развертывая перед читателем методологически выверенную левую герменевтику. Один из самых ярких примеров — анализ, которому Маркс подвергает бюрократию у Гегеля:
«Обратившись к взглядам Гегеля на исполнительную власть, Маркс привел несколько интересных отрывков о бюрократии, которые представляют собой его первую попытку дать социологическое определение государственной власти… Но, пытаясь построить формальное государственное единство, Гегель лишь создавал дальнейшее отчуждение: человеческое существо, которое и так было отчуждено в монархии, теперь было еще более отчуждено в растущем преобладании исполнительной власти, бюрократии… Бюрократия, возникшая для решения проблем, а затем породившая их, чтобы обеспечить себе постоянный смысл существования, стала целью, а не средством, и поэтому ничего не достигла <…> Маркс подытожил эти характеристики в отрывке, проницательность и точность которого заслуживают подробного цитирования: «Бюрократия в собственных глазах считается конечной целью государства. Цели государства превращаются в цели бюрократии, а цели бюрократии — в цели государства. Бюрократия — круг, из которого никто не может вырваться. Ее иерархия — иерархия знаний. Верхушка доверяет нижнему эшелону понимание индивидуального, а нижний эшелон оставляет верхушке понимание всеобщего, и таким образом каждый обманывает другого <…> Таким образом, каждый предмет имеет двойное значение — реальное и бюрократическое, как и знание двойственно — реальное и бюрократическое (и то же самое с волей)».
Этот удивительный (и не замеченный современниками) анализ бюрократии впервые видит в ней опасность технократии — класса, благодаря которому стало возможным осуществление холокоста. Кроме того, и в советской техно-/бюрократии марксистский проект нашел обернувшееся трагедией «свое чужое», собственный предел и опасность того, во что он может выродиться. Прозрение тем паче удивительное, что писал Маркс о буржуазной бюрократии, а не о менеджменте «диктатуры пролетариата».
И несколько слов о переводе книги. Переводчик и редактор пошли на смелый эксперимент, переводя цитаты не только из писем, но и из текстов Маркса с английского: «Здесь и далее все письма Карла Маркса и членов его семьи даны в переводах с английских переводов, приведенных в оригинале книги. Дело в том, что приводимые автором отрывки прочно вплетены в ткань текста, а в подобных случаях в большей степени важна контекстуально-семантическая точность». При всей неоднозначности этого подхода в нем есть одно безусловное достоинство: он дает своего рода отстранение, и Маркс — впервые за долгое время — предстает живым человеком, полным противоречий и страстей, подарившим миру надежду на справедливое общество.
Приношу глубокую благодарность своему другу Анатолию Корчинскому, высветлившему важные и сложные смыслы этой интересной книги — в той самой коммуникации, которой придавал такое значение ее герой.
ИСТОЧНИК: Горький https://gorky.media/reviews/idealist-izmenivshij-mir/