Демьян Бедный долгие годы жил в Кремле рядом с Лениным и Сталиным, путешествовал по стране в личном вагоне и собрал уникальную библиотеку из 30 тысяч книг. Быстро завоёванный статус главного пролетарского поэта долгое время казался ему незыблемым, но со сменой политического курса страны его дерзость стала неуместной.
Виктория МОКИНА
Рассказываем историю Демьяна Бедного — от трудного детства до квартиры в Кремле, от дружбы с великим князем до сотрудничества с Кукрыниксами.
Трудное детство, дружба с великим князем и худшая мать в истории русской литературы
Будущий главный пролетарский поэт, а пока что просто Ефим Придворов, родился в Херсонской губернии в 1883 году. С семьёй мальчику не повезло: его мать, Екатерина Кузьминична, по словам самого Бедного, вела «разгульный образ жизни», часто отсутствовала дома, регулярно сильно била сына, а когда он подрос и начал подрабатывать — забирала его деньги. Позже поэт рассказывал:
«Мать с нами жила редкими временами, и чем эти времена случались реже, тем это для меня было приятнее, потому что обращение со мной с её стороны было на редкость зверское».
Отец Ефима, Алексей, был чернорабочим и носильщиком на вокзале в Елисаветграде (ныне Кропивницкий). Ребёнок жил то с ним в городе, то с матерью и дедом в деревне, чего крайне не любил. К счастью, хотя бы отношения с дедушкой складывались благополучно: он много беседовал с мальчиком на житейские и даже исторические темы. В частности, рассказывал об «аракчеевщине», от которой их родная губерния пострадала особенно сильно.
Короткий отрезок времени будущий главный поэт-безбожник увлекался религией и даже мечтал уйти в монастырь (что легко понять, зная обстоятельства его детства), но дедушка это стремление не поддержал. Хотя следующие несколько лет Ефим зарабатывал чтением псалтыря по покойникам — часть заработанного забирала мать, оставшееся он тратил на книги.
Вскоре Придворова отдали в школу, где он, наконец, оказался в своей стихии. Мальчик обожал читать и отличался завидной памятью — например, как-то выучил наизусть всего «Конька-Горбунка». Да и вообще с книгами не расставался — и это при том, что ему регулярно приходилось браться за любую мелкую подработку.
Сначала Ефим Придворов с похвальным листом окончил четыре класса сельской школы, затем учился в Киевской военно-фельдшерской школе и служил в лазарете. Позже он рассказывал:
«Когда мне предлагают написать об ужасах военного воспитания в военно-фельдшерской школе, мне становится просто неловко. Какие там ужасы, когда я впервые почувствовал себя на свободе. Высокие белые стены, паркетные полы, ежедневно горячие обеды — да мне такое и во сне никогда не снилось. Я был на десятом небе от блаженства!»
Примерно тогда же Ефим попробовал себя в стихосложении: в 1899 году, в честь Гаагской конференции, он сочинил такие строки:
Звучи, моя лира:
Я песни слагаю
Апостолу мира
Царю Николаю!
Впрочем, «казённо-монархический» период в творчестве тогда ещё Ефима Придворова продлился совсем недолго. В 1904 году его без экзаменов приняли на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета — связывать жизнь с медициной он в итоге не стал. В заявлении при поступлении он объяснял (цит. по книге «Демьян Бедный» Ирины Бразуль):
«Причина выбора историко-филологического факультета, а не медицинского, как следовало бы от меня ожидать, как от фельдшера, кроется в том, что в Киевскую военно-фельдшерскую школу я был помещён родными, когда мне было всего 13 лет. Родные, по бедности своей, рады были случаю пристроить меня на казённое иждивение, а я, хотя за 4‑летнее пребывание в школе по успешности в занятиях шёл неизменно первым учеником, успел, однако, вполне убедиться, что истинное призвание моё науки не медицинские, а гуманитарные».
К этому же времени относится одно из самых загадочных явлений в жизни будущего поэта. Некоторую роль в его биографии сыграл великий князь Константин Константинович, внук Николая I. Во время визита в военно-фельдшерскую школу в Киеве князю представили юного Придворова как местного поэта. Константин Константинович оценил способности того и, будучи попечителем Санкт-Петербургского учебного округа, помог юноше без гимназического образования попасть на желаемый факультет. Сохранилась следующая запись:
«Его императорское Высочество, принимая участие в судьбе просителям и находя, что Придворов заслуживает просимой милости, и, со своей стороны, просит меня об удовлетворении изложенного ходатайства просителя».
Причины расположения, равно как и значение Константина Константиновича в судьбе Придворова, до конца не ясны. Более того, юноша каким-то образом избежал призыва на Русско-японскую войну. Демьян Бедный до конца жизни хранил переписку с князем и подаренные им книги, а при случае любил намекнуть, что является его внебрачным сыном — вероятнее всего, это было выдумкой.
В студенческие годы Придворов проникся революционными идеями и через некоторое время сблизился с большевиками. Проводником в мир публицистики для него стал Владимир Бонч-Бруевич, который ввёл перспективного поэта в литературные круги и всячески поддерживал. Продуктивности Придворова можно только позавидовать: он долгое время одновременно успевал учиться (хотя в итоге диплом он так и не получил), сочинять для легальной и нелегальной большевистской прессы, а также в первый раз жениться. В 1912 году он вступил в РСДРП(б) и стал регулярно писать для «Правды». До 1914 года, то есть до закрытия газеты, поэт опубликовал там 97 произведений — не только стихов, но и всяческих басен, агитационных частушек и едких эпиграмм.
В эти же годы появился его самый знаменитый (но далеко не единственный) псевдоним — Демьян Бедный (иногда Д. Б‑й). Были и другие. Так, в разное время Ефим Придворов подписывал работы как Мужик Вредный, Друг сердечный, Шило, Солдат Яшка — медная пряжка, а также Дед Софрон или Сторож Софрон — с 1918 года. В годы Великой Отечественной появился Д. Боевой.
Переезд в Санкт-Петербург должен был разорвать связи Бедного с нелюбимыми родителями, но этого не случилось. Мать вполне успешно находила его в большом городе и до революции, и при советской власти. Получала подарки и деньги, что-то крала и на некоторое время исчезала. Судя по некоторым источникам, участь отца оказалась печальной: в 1912 году его тело нашли на базаре в Елисаветграде, да ещё и в отхожем месте. Бедный был уверен, что к смерти причастна мать — она торговала на том же базаре, а незадолго до этого родители поэта сильно поссорились. Впрочем, тогда никаких доказательств убийства не было (мать поэта призналась в отравлении только перед своей смертью), ответственность никто не понёс.
В 1914 году поэта настигло медицинское прошлое: его мобилизовали в качестве фельдшера санитарно-гигиенического отряда, за спасение раненых с поля даже был награждён Георгиевской медалью. Однако уже в 1915 году Бедного перевели в резерв (возможно, как политически неблагонадёжного) и уволили в запас. Он вернулся в Петроград и некоторое время работал делопроизводителем в Центральном Военно-промышленном комитете. В эти годы его стихи и басни нигде не печатали, но он продолжал сочинять, в том числе между 1914–1916 годами Бедный перевёл на свой лад десяток басен Эзопа.
Поворотным в судьбе Демьяна Бедного стало то обстоятельство, что его стихи очень понравились Владимиру Ленину. Они переписывались с 1912 года, а весной 1917-го познакомились лично. Ленин называл стихи и басни Бедного «действительно пролетарским творчеством» — при том, что на фабрике или заводе Придворов никогда не работал, по происхождению относился к бедным крестьянам, по образованию — к интеллигенции, а стиль жизни и вовсе предпочитал барский.
Бедный умел производить правильное впечатление на слушателей не только творчеством, но и обескураживающей искренностью. Так, на митинге он мог прилюдно пожаловаться на своё несчастное детство и сказать:
«А мать моя, дорогие товарищи, была б…ь, б…ща!»
Всё это вызывало у рабочих и крестьян искреннее сочувствие и приносило желаемый политический эффект, что очень ценил Владимир Ленин. Можно встретить мнения, что Ленин даже учился у Бедного говорить просто и ясно доносить нужные смыслы до не самой образованной аудитории. Никаких доказательств этого нет.
С приходом большевиков к власти в жизни Бедного начались самые счастливые 12 лет.
Демьян Бедный, Мужик Вредный, просит братьев-мужиков поддержать большевиков
Когда весной 1918 года члены советского правительства прибыли из Петрограда в Москву, Демьян Бедный был с ними. Поэт получил квартиру в Большом Кремлёвском дворце и пропуск в Кремль под номером три (первый — у Ленина, второй — у Троцкого, Свердлова или Дзержинского, сведения расходятся). Чуть позже он перевёз к себе в Кремль жену с детьми и тёщу. Для агитационных разъездов по стране ему выделили особый вагон, а также автомобиль «Форд». После завершения Гражданской войны вагон остался в его распоряжении.
Бедный полностью оправдывал оказанное доверие: сочинял много и быстро, его стихи и фельетоны появлялись в печати ежедневно, чем не мог похвастаться ни один поэт ни до, ни после него. Свидетелей его работы удивляло, с какой скоростью поэт печатал на машинке. Лев Троцкий отмечал:
«Демьян творит ведь не в тех редких случаях, когда Аполлон требует к священной жертве, а изо дня в день, когда призывают события и… Центральный Комитет».
Бедный был больше, чем просто автором стихов, — частью огромной культурной машины новой власти. Его тексты появлялись на плакатах, в агитационных листовках и издавались отдельными книжками. Колоссальные ресурсы расходовались, чтобы сочинения Бедного как можно быстрее доходили до читателей.
Как и полагается успешному пропагандисту, Демьян Бедный хорошо ориентировался в происходящем и быстро реагировал на события. К тому же он умел безошибочно находить детали, за которые можно зацепиться и высмеять. Например, в 1920‑м он сочинил «Манифест барона фон Врангеля», построив всё стихотворение вокруг фамилии генерала:
Ихь фанге ан. Я нашинаю.
Эс ист для всех советских мест,
Для русский люд из краю в краю
Баронский унзер манифест.
Вам мой фамилий всем известный:
Ихь бин фон Врангель, герр барон.
Я самый лючший, самый шестный
Есть кандидат на царский трон.
Стиль его сочинений всё более отходил от творчества к агитации: образы и метафоры упрощались, доля разговорной лексики и грубости нарастала.
Ещё не все сломили мы преграды,
Ещё гадать нам рано о конце.
Со всех сторон теснят нас злые гады.
Товарищи, мы — в огненном кольце!
Или:
Скажи: «барон!» И, словно бешеный,
Латыш дерётся, всё круша.
Чай, не один барон повешенный —
Свидетель мести латыша.
В то же время Демьян Бедный прочно опирался на народную культуру: переиначивал старые или сочинял собственные частушки, а ещё — перепридумывал авторские и народные сказки, чтобы добавить в них новую мораль. Например, сказка Пушкина о попе и работнике Балде обогатилась сюжетами борьбы с белогвардейцами и социалистическим строительством (1918):
Насчёт социалистического строительства:
С чем — погодить, и с чем — поторопиться,
Чтоб власти Советской помочь укрепиться,
Чтоб добить белогвардейскую силу
Да вогнать осиновый кол ей в могилу;
А привёз бы Иван побольше газет,
А зашёл бы в Уездный и в Губернский Совет…
Сказки привлекали Бедного однозначностью образов, готовыми сюжетами и возможностью доступно донести до читателей новую мораль, не придумывая историю и персонажей с нуля. Сам поэт говорил:
«Я прежде всего агитатор. Для этого я отталкиваюсь от прошлого, от его уродства и ужасов, чтобы показать цветение будущего».
Одно из самых известных стихотворений Бедного — «Проводы» (1918) — тоже отсылает к народной культуре с точки зрения сюжета (не формы), а именно — к рекрутским причитаниям:
Как родная мать меня
Провожала,
Как тут вся моя родня
Набежала:
«А куда ж ты, паренёк?
А куда ты?
Не ходил бы ты, Ванёк,
Да в солдаты!
В Красной Армии штыки,
Чай, найдутся.
Без тебя большевики
Обойдутся.
Поневоле ты идёшь?
Аль с охоты?
Ваня, Ваня, пропадёшь
Ни за что ты».
В России рекрутские причитания возникли в первой половине XVIII века, то есть одновременно с введением рекрутской повинности. Как правило, они отражали печаль юноши и его семьи, страх перед военной службой, тоску по дому и прежней жизни. Демьян Бедный же «переворачивает» жанр: юноша у него ни малости не тоскует и делает строгое внушение «недалёким» родственникам. Причитание превращается в революционную агитацию:
Будь такие все, как вы,
Ротозеи,
Что б осталось от Москвы,
От Расеи?
Всё пошло б на старый лад,
На недолю.
Взяли б вновь от вас назад
Землю, волю;
Сел бы барин на земле
Злым Малютой.
Мы б завыли в кабале
Самой лютой.
В 1920‑е Бедный был чрезвычайно востребован. После смерти Ленина его статус нисколько не пошатнулся — Сталин тоже по достоинству оценил пропагандистские таланты поэта, между ними годами велась тёплая приятельская переписка. Творчество Демьяна Бедного почти ни в чём не ограничивали: он мог писать как угодно и о чём угодно. Казус, пожалуй, случился только однажды: примерно в 1926‑м Бедный сочинил некое стихотворение, в котором насмехался над гармонью, утверждая, что деревням пора забыть об этом инструменте и слушать симфоническую музыку. В прессе разгорелся скандал, а стихотворение больше никогда и нигде не печатали — оно даже не вошло в его полное собрание сочинений.
В остальном запретов и скандалов не было. Все 1920‑е Бедный продолжал жить в Кремле, много писать и публиковаться, а также иногда отдыхать на курортах. Когда в 1928 году поэт тяжело заболел, именно Сталин в письме в политбюро ЦК потребовал пойти на любые расходы, чтобы не допустить его смерти от сахарного диабета:
«Демьян Бедный в опаснейшем положении: у него открыли 7% сахара, он слепнет, он потерял ½ пуда веса в несколько дней, его жизни угрожает прямая опасность. По мнению врачей, нужно его отправить поскорее за границу, если думаем спасти его. Демьян говорит, что придётся взять с собой жену и одного сопровождающего, знающего немецкий язык. Я думаю, что надо удовлетворить его».
Батл с Владимиром Набоковым
В 1927 году берлинская русская газета «Руль» опубликовала стихотворение «Билет» Владимира Сирина. За сладкоголосым псевдонимом скрывался 28-летний Владимир Набоков, который ещё не утратил надежды когда-то вернуться на родину:
На фабрике немецкой, вот сейчас, —
дай рассказать мне, муза, без волненья! —
на фабрике немецкой, вот сейчас,
все в честь мою идут приготовленья.Уже машина говорит: «Жую;
бумажную выглаживаю кашу;
уже пласты другой передаю».
Та говорит: «Нарежу и подкрашу».Уже найдя свой правильный размах,
стальное многорукое создание
печатает на розовых листах
невероятной станции названье.И человек бесстрастно рассуёт
те лепестки по ящикам в конторе,
где на стене глазастый пароход,
и роща пальм, и северное море.И есть уже на свете много лет
тот равнодушный, медленный приказчик,
который выдвинет заветный ящик
и выдаст мне на родину билет.
Хотя очевидно, что Набоков просто мечтал и никого ни о чём не спрашивал, Демьян Бедный не преминул ответить:
На фабрике немецкой — вот так утка! —
Билетики пекут «Берлин — Москва».
И уж в Москву — рискни! Попробуй! Ну-т-ка! —
Готова плыть вся белая плотва.С чего бы, а, у вас такие мысли?
Вас Чемберлен взбодрил иль Чжан Цзолин?
За рубежом советским кисли, кисли,
И вдруг в Москву! Домой! Прощай, Берлин!Плотицы! Как вы все пустоголовы!
Забыли вы про малый пустячок:
Что есть в Москве такие рыболовы —
Ох, попадись им только на крючок!Что ж? Вы вольны в Берлине «фантазирен»,
Но, чтоб разжать советские тиски,
Вам — и тебе, поэтик бедный, Сирин! —
Придётся ждать до гробовой доски!
Современники относились к Демьяну Бедному с уважением — или просто публично декларировали его. Многие отмечали, что его сочинения, пусть весьма своеобразные и далёкие от литературной нормы, в революционные 1920‑е оказались ровно тем, что было необходимо государству. Так, в 1927 году Владимир Маяковский объяснял:
«Революционное государство оценивает развитие искусства по тому, как искусству удаётся проникнуть в массы. Демьян Бедный, вероятно, с прежней точки зрения, не являлся поэтом, но для советского общества, если красноармейцы с его стихами на устах бросались против танков, его поэзия имеет огромное значение».
Лестно о Демьяне Бедном отзывался и Борис Пастернак:
«Наверное, я удивлю вас, если скажу, что предпочитаю Демьяна Бедного большинству советских поэтов. Он не только историческая фигура революции в её драматические периоды, эпоху фронтов и военного коммунизма, он для меня Ганс Сакс [немецкий поэт, популяризатор Реформации] нашего народного движения. Он без остатка растворяется в естественности своего призвания, чего нельзя сказать, например, о Маяковском, для которого это было только точкой приложения части его сил. На такие явления, как Демьян Бедный, нужно смотреть не под углом зрения эстетической техники, а под углом истории».
Симпатия, кстати, была взаимной — Демьян Бедный говорил от Пастернаке не менее тепло:
«К некоторому, может быть, огорчению моих поэтических соратников, я должен открыто сказать, что я готов согласиться с теми, кто высоко расценивает мастерство Пастернака. У меня нет желания отрицать, что это прекраснейший поэт. И бояться нам Пастернака нечего. И коситься не надо…»
Демьян Бедный много и активно писал для издания «Безбожник», что сделало поэта фактически символом антирелигиозной кампании.
Весной 1925 года сразу две центральные советские газеты «Правда» и «Беднота» опубликовали антирелигиозную поэму Демьяна Бедного «Новый завет без изъяна евангелиста Демьяна»:
Если б Иисус не послал Иуду
Искать евангельскую Зануду
По адресу, высосанному из пальца,
То, может, не превратился б в страдальца.
Поэма очевидно вписывалась в антирелигиозной дискурс и произвела фурор: в редакции поступали как восторженные, так и возмущённые отзывы. А через некоторое время по стране стало распространяться ответное «Послание евангелисту Демьяну»:
Демьян, в «Евангельи» твоём
Я не нашёл правдивого ответа.
В нём много бойких слов, ох как их много в нём,
Но слова нет, достойного поэта.
Автором послания часто указывали Сергея Есенина, но в действительности поэт не имел к нему никакого отношения (хотя сочинения Бедного он не жаловал). Интересно, что эта ошибка десятилетия спустя проникла и в интернет: сегодня на множестве сайтов послание приписывают Есенину.
Настоящим автором ответа был журналист и поэт Николай Горбачёв, который позже рассказал:
«Оскорблённое религиозное чувство вынудило меня ответить Демьяну Бедному своим стихотворением »…«. Своей фамилией я не подписывал стихотворения по той причине, что не считал это стихотворение художественным».
«Ответ» Бедному стоил Горбачёву четырёх месяцев ссылки.
30 тысяч книг
Мы отмечали, что в детстве Демьян Бедный обожал читать, и с возрастом это пристрастие никуда не отступило. Знакомые характеризовали его как «блестящего историка и филолога», «тонкого фольклориста» и эрудита, способного беседовать о Римской империи. Собирать книги Бедный начал ещё до революции, уже в 1913 году в его коллекцию попало до тысячи изданий. С годами он и вовсе стал обладателем одной из лучших в стране личных библиотек, в которой насчитывалось около 30 тысяч книг. Поэт называл свою коллекцию «внешним мозгом» и комментировал:
«Тут нет ни одной книги, которой я не знал бы, зачем её покупал. Я не маньяк, собирающий редкостные экземпляры и библиографические диковинки, а заинтересованный библиофил. Я книгу люблю, — люблю по-настоящему, — но меня интересует, прежде всего, её содержание».
Книги он помечал своим настоящим именем или только инициалами Е. П. Здесь было немало редкого: например, прижизненные издания Пушкина и Крылова, книги XVI–XVII веков, в частности издание Ивана Фёдорова «Новый завет с Псалтырью» (Острог, 1580) и «Уложение» (М., 1649). Кроме того, Бедный собирал периодические и иностранные издания. Поэт дружил с другими коллекционерами книг и учился у них. Есть сведения, что его в личную библиотеку поступал один экземпляр каждой книги, выходившей в СССР.
Что-то для своей коллекции поэт покупал, что-то было подарено уже упомянутым великим князем Константином Константиновичем, а что-то, вероятно, он присваивал пользуясь случаем. Некоторые говорили, что в революционные дни Бедный не брезговал расхищением усадеб и забрал оттуда немало ценного. Московский букинист Корольков рассказывал:
«В период национализации книжного дела, когда на склады и в магазины Госиздата рекой текли книги из барских особняков и частных квартир, оставленных бежавшими владельцами, — Демьян всюду приходил первым и выбирал что хотел. Подойдя к полке, заставленной марокенами [сафьяновыми переплётами], он поднимал полку и басил: — Вот эту полку — мне. Ему беспрекословно выписывали квитанцию, конечно, „по своей“ цене, т. е. почти даром».
Библиотекой Бедного пользовался и Сталин, который долгое время поддерживал с поэтом почти приятельские отношения. Был ли Придворов доволен этим фактом — неясно. В писательских кругах ходили занятные слухи. Якобы после выселения Бедного из кремлёвской квартиры там нашли дневник с записью, что поэт не любит давать Сталину книги, потому что на них остаются следы «жирных пальцев». Маловероятно, что, даже будучи «мужиком вредным», Бедный настолько не чувствовал границ и в годы всеобщей подозрительности компрометировал сам себя.
В 1938‑м, в самый тяжёлый период опалы (о котором ниже), Демьян Бедный продал библиотеку Государственному литературному музею за 600 тысяч рублей, что было значительно ниже её реальной стоимости. Мера эта стала вынужденной, а когда библиотеку вывозили из его квартиры, по некоторым данным, поэт плакал.
Впрочем, утрата коллекции нисколько не повлияла на увлечение поэта букинистикой: фактически сразу же он продолжил покупать книги и делал это до самой смерти.
Линия партии и творчество Бедного неожиданно расходятся
Демьян Бедный любил сравнивать себя с богатырями, в частности — с Ильёй Муромцем. Высокий рост и крепкое телосложение давали ему такое право, а многие с этим соглашались. Так, Очинский писал о нём:
«Остроконечный шлем и петлицы делали его похожим на древнего богатыря, прямо сошедшего с картины Васнецова».
Увлечение богатырями дорого стоило поэту.
В начале 1930‑х курс советской власти стал меняться: от интернационализма и мировой революции к «социализму в отдельно взятой стране», от полного отрицания прошлого — к аккуратному использованию «полезных» исторических сюжетов. По какой-то причине опытный пропагандист не почувствовал смену направления и продолжал вести себя так, словно за окном его кремлёвской квартиры всё ещё были авангардные 1920‑е с их открытостью экспериментам.
Между 1930‑м и 1937‑м Бедный написал сразу несколько смелых даже по меркам собственной стилистики работ. В 1930 году, весьма неожиданно для поэта, вышло постановление секретариата ЦК ВКП(б) «О фельетонах Демьяна Бедного „Слезай с печки“, „Без пощады“». Почти 50-летнему Бедному сделали первое серьёзное замечание:
«ЦК обращает внимание редакций „Правды“ и „Известий“, что за последнее время в фельетонах т. Демьяна Бедного стали появляться фальшивые нотки, выразившиеся в огульном охаивании „России“ и „русского“ (статьи „Слезай с печки“, „Без пощады“); в объявлении „лени“ и „сидения на печке“ чуть ли не национальной чертой русских <…>; в непонимании того, что в прошлом существовало две России, Россия революционная и Россия антиреволюционная, причём то, что правильно для последней, не может быть правильным для первой; в непонимании того, что нынешнюю Россию представляет её господствующий класс, рабочий класс и прежде всего русский рабочий класс, самый активный и самый революционный отряд мирового рабочего класса, причём попытка огульно применить к нему эпитеты „лентяй“, „любитель сидения на печке“ не может не отдавать грубой фальшью».
Это был первый тревожный звонок, но Бедный, уверенный в собственной неприкосновенности, к нему не прислушался. Более того, он написал Сталину письмо с жалобой и получил жёсткий ответ, мало похожий на их раннюю тёплую переписку:
«В чём существо Ваших ошибок? Оно состоит в том, что критика недостатков жизни и быта СССР, критика обязательная и нужная, развитая Вами вначале довольно метко и умело, увлекла Вас сверх меры и, увлёкши Вас, стала перерастать в Ваших произведениях в клевету на СССР, на его прошлое, на его настоящее… [Вы] стали возглашать на весь мир, что Россия в прошлом представляла сосуд мерзости и запустения… что „лень“ и стремление „сидеть на печке“ является чуть ли не национальной чертой русских вообще, а значит и русских рабочих, которые, проделав Октябрьскую революцию, конечно, не перестали быть русскими».
Вероятно, Бедный не понимал всех этих политических тонкостей. В 1932‑м была опубликована пьеса «Как 14‑я дивизия в рай шла», где поэт высмеивал одновременно христианство, Российскую империю и вместе с ней участников войны 1914–1918 годов (тогда по понятным причинам её ещё не называли Первой мировой):
«Н‑да… — сказал Петруха, закручивая цигарку, —
Пошло, значит, твоё девство насмарку!..
Так тебе и надо, дуре стоеросовой,
С твоей непорочностью бросовой!..
Ну, неча пущать понапрасну слезу,
Полезай на передок, я тебя в рай провезу! —
Утешил кашевар несчастную старуху. —
Сойдёшь за полковую потаскуху!»
Дерзкое по замыслу и воплощению произведение приняли прохладно, юмор «ниже пояса» не оценили. Сталин прокомментировал сочинение следующим образом:
«[Пьеса] вышла неважная, посредственная, грубоватая, отдаёт кабацким духом, изобилует трактирными остротами. Если она и имеет воспитательное значение, то, скорее всего, отрицательное. Мы ошиблись, приложив к этой плоской и нехудожественной штуке печать ПБ [политбюро. — Прим. ред.]. Это нам урок. Впредь будем осторожнее, в особенности — в отношении произведений Демьяна Бедного».
Положение Демьяна усугубляли несколько факторов. Во-первых, подобные замечания Бедный получал и ранее. Выше мы упоминали постановление ЦК о его фельетонах, а ещё в 1931 году Луначарский писал:
«Иногда Д. Бедный увлекался и прошлое рисовал сплошной чёрной краской, сажей, а настоящее, наоборот, слишком светлым. Его упрекали: если бы прошлое наше было так темно, то из него не могло бы получиться настоящее. Каким чудом оно получилось, если бы в нашем народе не было прогрессивной тенденции, если бы раньше наши рабочие не были проникнуты этой идеей?»
Во-вторых, советские руководители устали от Бедного лично, точнее, от его образа жизни. Поэт постоянно ругался с женой (доходило до рукоприкладства), а все постоянно работавшие в Кремле советские руководители, включая Сталина, вынужденно за этим наблюдали. Более того, как-то раз жена Бедного Вера Руфовна попыталась заручиться поддержкой Сталина и повлиять на поэта. В итоге поэта выселили из Кремля, а в печати множились критические отзывы о его недавних сочинениях.
Впрочем, из Кремля Бедный отправился не на улицу, а в особняк на Рождественском бульваре (позже он сменил его на квартиру на улице Горького). Ему повезло несравнимо больше, чем Гумилёву, Мандельштаму и другим современникам, но поэт всё равно был недоволен:
«Мне показана квартира на Рождественском бульваре, где должна протекать моя „личная жизнь“. При капитальном ремонте получится обитель в три больших комнаты с вестибюлем. Сейчас это — крысиный сарай с фанерными перегородками, точнее — загаженная задница барского особняка. Я в неё полезу, и куда угодно полезу, поскольку это касается моей „личной жизни“. Но мне почему-то эту задницу величают всё время „особняком“».
Однако так просто остановить поэта тоже не вышло. В 1936‑м по заказу «Камерного театра» Бедный написал либретто оперы-фарса «Богатыри», в привычной грубой манере высмеяв героев русского былинного эпоса. Богатыри у него предстали как негодяи, разбойники — почти борцы за права униженных и оскорблённых, а жители Руси — слабовольные пьяницы. К тому же персонажи говорили скудно и просто (как и почти всегда у Бедного). Оперетту успели даже несколько раз поставить на сцене, но на один из спектаклей пришёл Вячеслав Молотов, которому деконструкция былин пришлась не по душе:
«Безобразие! Богатыри ведь были замечательные люди!»
На следующий день состоялось заседание политбюро, и «Богатырей» сняли с показа.
И это всё равно не могло убедить Бедного, что его подход к творчеству более не актуален и для процветания ему необходимо стать скорее «патриотом», нежели оставаться «разоблачителем». В 1937‑м он совершил ещё более странный поступок — написал стихотворение, в котором как бы декларативно критикует фашизм.
Фашистский рай. Какая тема!
Я прохожу среди фашистского эдема,
Где радость, солнце и цветы.
Где над просторами цветущей ржи, пшеницы,
Перекликаются вечерние зарницы,
Где благоденствуют и люди, и скоты,
И птицы. Чем не эдем?
Настало житие божественно-благое.
Газеты пишут так. Меж тем,
В народной глубине — там слышится другое…
А речи тайные подслушать у народа
Всё получается как раз наоборот:
Фашистский, дескать, ад пора давно похерить!
Кому же верить!
Словечко вякнешь невпопад,
Тебе на хвост насыплют соли.
Фашистский рай — народный ад?
Так, что ли?
Однако Бедный никогда не был хорош в эзоповом языке, и потому Лев Мехлис, на тот момент заведующий отделом печати ЦК, вполне ясно увидел в его новом сочинении аллюзии к советской действительности и доложил об этом Сталину. Затем Мехлис срочно вызвал Бедного к себе и передал тому рукопись со сталинской пометкой:
«Передайте этому новоявленному „Данте“, что он может перестать писать».
Сын Демьяна Бедного вспоминал тот вечер:
«Вернулся отец из „Правды“ через два часа. Лицо его было серо-пепельного цвета, он тяжело дышал и от сухости во рту не мог разговаривать. Я налил ему стакан воды, и он, выпив его, стал отрезать кусок от лимона, лежавшего на столе. Смотрел отец куда-то вдаль, и я видел, как вместо лимона он режет свой палец. Боли он не чувствовал».
В 1938‑м поэта исключили из партии и Союза писателей за «резко выраженное моральное разложение», его произведения перестали печатать. Однако более суровых мер не последовало: Бедный не отправился в заключение и остался в Москве. Даже названные в честь него географические объекты не тронули.
Похоже, что поэт так и не смирился с утратой статуса и был уверен, что ему по силам вернуть прежнее положение. Так, все 1930‑е он с удивительной регулярностью писал хвалебные стихи о Сталине:
Нет на свете уголка такого,
Нет такого места на земле,
Где бы люди не слыхали слова,
Сказанного Сталиным в Кремле.
Или высмеивал своего некогда товарища Льва Троцкого.
Тщетно: кажется, дав поэту несколько щедрых попыток встроиться в новую линию партии, Сталин уже не мог передумать — никакие тёплые строчки не убедили бы его. К тому же, стихи не были искренними. В личных разговорах Бедный весьма резко отзывался о Сталине, что даже попало в справку НКВД:
«Зажим и террор в СССР таковы, что невозможна ни литература, ни наука, невозможно никакое свободное исследование. У нас нет не только истории, но даже и истории партии. Историю гражданской войны тоже надо выбросить в печку — писать нельзя. Оказывается, я шёл с партией, 99,9% которой шпионы и провокаторы. Сталин — ужасный человек и часто руководствуется личными счётами. Все великие вожди всегда создавали вокруг себя блестящие плеяды сподвижников. А кого создал Сталин? Всех истребил, никого нет, все уничтожены. Подобное было только при Иване Грозном».
Или:
«Армия целиком разрушена, доверие и командование подорвано, воевать с такой армией невозможно. Я бы сам в этих условиях отдал половину Украины, чтобы только на нас не лезли. Уничтожен такой талантливый стратег, как Тухачевский. Может ли армия верить своим командирам, если они один за другим объявляются изменниками? Что такое Ворошилов? Его интересует только собственная карьера».
Впрочем, никакого наказания не последовало.
Казалось бы, на этом биография поэта могла завершиться (как минимум творческая), но история дала ему ещё один шанс. С началом Великой Отечественной войны Демьян Бедный вернулся к работе. Некоторое время он писал под псевдонимом Д. Боевой (ближе к концу войны снова стал Бедным) и вместе с Кукрыниксами создавал агитационные плакаты. Его стихи снова печатали и передавали по радио. Примечательно, что в это время поэт наконец понял, как вплетать исторические и религиозные мотивы в своё творчество:
Пусть приняла борьба опасный оборот,
Пусть немцы тешатся фашистскою химерой.
Мы отразим врагов. Я верю в свой народ
Несокрушимою тысячелетней верой.Он много испытал. Был путь его тернист.
Но не затем зовёт он Родину святою,
Чтоб попирал её фашист
Своею грязною пятою.
Или выдумывал цитаты Бисмарка, до того как это стало мейнстримом:
Бисмарк сказал: «Мой нарушен завет.
Схватка с Россией опасней всех бед.
Опустошало её многократно
Сколько воителей, но ни один
Благополучно из русских равнин
После „побед“ не вернулся обратно».
В биографии поэта за авторством Ирины Бразуль упоминается, что Бедный, почти достигший 60 лет, просил отправить его на фронт — но из-за диабета и слабого сердца получил отказ. За свои труды был награждён медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.».
И всё же даже фронтовая слава не вернула Бедному прежнего статуса, его последние годы прошли весьма скромно. 25 мая 1945 года Демьян Бедный скончался от паралича сердца. Поэта похоронили на Новодевичьем кладбище, а его некролог подписали 60 писателей. В 1956 году Бедного посмертно восстановили в партии.
Демьян Бедный стал «голосом революции» и, пожалуй, самым знаменитым поэтом-агитатором в русской литературе. Его стихи вдохновляли рабочих и солдат, распространялись беспрецедентными тиражами, а современники, если и не восхищались дарованием, то признавали своевременность и вклад в революцию. Будучи начитанным и образованным, Бедный писал просто и даже грубо, поскольку предпочитал спуститься к читателям, а не поднимать их на свой уровень. Долгое время ему удавалось без усилий идти в ногу с новым руководством страны, что, по всей вероятности, подарило ему ощущение собственной исключительности и неприкосновенности. Однако, как это нередко бывает, вчерашний любимец власти не угадал очередной идеологический поворот и утратил всё своё влияние. И хотя Бедному посчастливилось избежать заключения и расстрела, его история остаётся любопытным уроком для всех «мужиков вредных».
ИСТОЧНИК: Ватникстан https://vatnikstan.ru/culture/demyan-bednyi/