Дискуссия о базовых школах РАН заставила многих заинтересоваться тем, как организовано обучение талантливых школьников в других странах. Есть ли там специальные школы для одаренных детей? Публикуем отзывы российских ученых об опыте Франции.
Дмитрий Звонкин,
сотрудник факультета математики и приложений
Высшей нормальной школы (Париж, Франция)
Давайте я сразу сообщу читателям главный ключ к пониманию французской системы образования. Вузы в ней разделены на две категории: университеты и так называемые Большие школы (Grandes écoles). Первые гораздо менее престижны, чем вторые: если в университет имеет право поступить любой, сдавший школьные выпускные экзамены не меньше, чем на тройку, то в Большие школы имеется серьезный конкурс, а перед ним два года подготовки в специальных подготовительных классах (classes préparatoires).
Школьное и университетское образование постоянно реформируется; кажется, каждый новый министр образования стремится оставить свой след в истории, внеся в систему очередные модификации. С тех пор, как я сам учился во французской школе (в 1991–1995 годах), и система, и программа изменились до неузнаваемости.
Напротив, созданная Наполеоном система Больших школ за последние 200 лет изменилась, видимо, меньше, чем школьная система за последние двадцать. Именно из Больших школ выходит большинство французских политиков, лучших ученых, философов, экономистов… К примеру, как нынешний президент Эмманюэль Макрон, так и предыдущий – Франсуа Олланд – учились в Национальной школе администрации (École nationale d’administration), главном рассаднике французских политиков.
А вот французские математики чаще всего выходят из Высшей нормальной школы (École normale supérieure). Именно в ней учились три последних французских филдсовских лауреата: Венделин Вернер, Седрик Виллани и вьетнамский уроженец Нго Бао Тяу. В ней же в свое время учился и я, вот только филдсовской медали не получил. (Конечно, есть также немало примеров политиков и ученых, не прошедших через Большие школы. Жизнь все-таки несколько сложнее моей стройной схемы. Кроме того, по медицине, например, Больших школ нет. Будущие врачи учатся в университетах и проходят там очень суровый отбор. В результате возникла целая сеть частных фирм, помогающих младшекурсникам готовиться к экзаменам. Есть и разные другие тонкости, о которых я тут не буду писать, причем не столько для экономии места, сколько по незнанию.)
В какую часть системы попадет мой ребенок? В элитную или в обычную? Если образование вообще является ценностью в вашей семье, этот вопрос будет витать над вами если не с детского сада, то уж точно с первого класса. Если вы не предпримете специальных усилий, государство выберет начальную школу для вашего ребёнка за вас: просто ближайшую к вашему месту жительства. Затем по тому же принципу ребенка припишут к некоторому коллежу (по-французски колле́ж – это средняя школа, не путать с американскими и английскими ко́лледжами), а затем и к лицею (старшей школе). Если этот выбор вас устраивает – прекрасно. В противном случае вам придется что-нибудь предпринять.
Когда наша дочь Соня пошла в первый класс, нескольких ее одноклассников родители немедленно записали в секцию рэгби. Повальное увлечение этим американским видом спорта в нашем микрорайоне объясняется тем, что в нем находится два коллежа: один с весьма скверной репутацией, а другой вполне приличный, и в нем как раз есть секция рэгби. И вот, когда придет время, можно будет подать в мэрию мотивированное заявление: наш сын уже пять лет играет в рэгби и хотел бы поступить в коллеж, где есть соответствующая спортивная секция. На такие обоснованные просьбы мэрия обычно откликается.
Наша дочь в рэгби не играет, но у нас, конечно, тоже есть свой план. Поскольку моя жена из Польши, мы надеемся записать Соню в коллеж с двуязычными франко-польскими классами. Коллеж по удачному совпадению очень хороший – одни наши друзья даже специально переехали на новую квартиру, чтобы оказаться приписанными именно к нему.
Французы очень ценят свою систему бесплатного и общедоступного государственного образования. Бесплатно здесь всё – от детского сада до аспирантуры. В Больших школах студентам платят стипендии. За год университета, наоборот, нужно заплатить какой-то административный взнос, но он составляет всего 200 евро в год. Главная трудность тут – поддерживать качество на достаточно хорошем уровне. С этим есть, скажем так, серьезные проблемы.
Во-первых, некоторые демографические особенности (повышенный процент школьных учителей выходит на пенсию, в то время как количество школьников, наоборот растет) привели к острой нехватке учителей. Работа учителя во Франции пожизненная, но чтобы ее получить, нужно пройти довольно сложный конкурс. В этом конкурсе уже много лет подряд происходит недобор: количество кандидатов минимально приемлемого уровня меньше количества мест. Школы вынуждены прибегать к помощи временных преподавателей, закрывая глаза на недостаточный уровень их подготовки. Особенно остро проблема стоит в математике.
Недавно один журналист попробовал в качестве эксперимента наняться внештатным учителем математики в школу. При этом, по его собственным словам, у него самого в школе всегда были проблемы с математикой, и он не помнит из школьной программы ни одной теоремы, кроме теоремы Пифагора. Несмотря на это, его немедленно взяли на работу, спросив лишь, может ли он начать преподавать прямо с завтрашнего дня. В этой школе два класса несколько месяцев сидели вообще без преподавателей. Одним словом, если вам нужно найти работу во Франции и вы помните теорему Пифагора – проблем быть не должно.
Во-вторых, в Париже и других крупных городах и их пригородах растет пропасть между хорошими и плохими школами. Как я писал выше, к каждой школе приписан некоторый микрорайон, и школа обязана принимать всех живущих в нем детей. Париж и пригороды очень демографически неоднородны, так что контингент учеников даже двух соседних школ может существенно различаться. Около десяти лет назад школам разрешили при наличии свободных мест принимать также учеников из других районов. Этих учеников школа может отбирать по своему усмотрению. В тот момент эта мера казалась мне давно назревшей, чем-то вроде отмены крепостного права. Однако у нее оказался серьезный побочный эффект: из школ похуже сбежали все хорошие ученики.
В результате школа из «похуже» превращалась вообще в отстойную. Свободу выбора школы быстро отменили, но откатить эффект обратно не удалось. Хуже всего положение в геттоизированных пригородах. Как часто бывает, социальное расслоение смешано с этническим, так что плохие школы порой можно узнать с первого взгляда без всяких рейтингов – просто по цвету кожи их учеников… Это настоящая беда, потому что проблему трудно даже обсудить так, чтобы не впасть в расизм. Кроме того, попавшей в такую ситуацию школе весьма затруднительно из нее выбраться.
В течение последних 35 лет уровень подготовки школьников по наиболее интересующему меня предмету – математике – неуклонно падает. Это показывают как международные тесты (вроде PISA), так и тесты министерства образования. К примеру, в 1987 году упражнение на деление верно решило 74% пятиклассников, а в 2017-м такое же упражнение – уже лишь 37%. Похожие результаты в других задачах и упражнениях. По другим предметам ситуация менее однозначна. А вот математике, похоже, мне придется учить наших детей самому. (По субботам Сонька ходит в Русскую гимназию, где я веду у ее группы математику, но это лишь 45 минут в неделю.)
С другой стороны, правительство предпринимает серьезные усилия, чтобы исправить ситуацию. Школам в трудных районах (которые здесь дипломатично называются «приоритетными образовательными зонами») выделяется больше средств. Совсем недавно максимальный размер начальных классов в них был снижен до 15 человек (в два раза меньше, чем в других районах). Кроме того, группы школ с разной репутацией собираются объединить под руководством одного директора. Эти строки я пишу дома, поскольку школьные преподаватели сегодня бастуют именно в связи с этой мерой. Они резонно отмечают, что даже управляя одной школой, директора уже перегружены работой. Как же один директор справится с несколькими школами одновременно?
В этом году был принят специальный план по повышению уровня преподавания математики. Один из авторов плана – упоминавшийся выше Седрик Виллани: получив филдсовскую медаль, он через несколько лет бросил математику, выставил свою кандидатуру на парламентские выборы и был избран. Отчет о математическом образовании, превратившийся в план действий правительства, – один из первых результатов его депутатской работы.
Будет ли от этого плана польза для школьников, пока неизвестно. Но на мою жизнь он уже немного повлиял. Один из пунктов плана предполагает создание в школах «математических лабораторий», в которых школьные учителя смогут встречаться с математиками. Я вписался осуществлять контакт с учителями в одной из этих лабораторий. Пару недель назад ходил делать первый доклад на тему «математические кружки». Рассказывал про цепные дроби, уравнение Пелля, рыцарей и лжецов, мудрецов в колпаках… В конце один из учителей сказал мне: «Приятно тряхнуть стариной – мы так давно не занимались математикой!»
Правительство правительством, но и многие родители сами считают своим долгом отдавать детей в государственные школы, даже когда рядом есть недорогая частная лучшего качества. «Какую услугу я окажу своему ребенку, – говорят они, – если он с горсткой одноклассников получит прекрасное образование, но ему придется расти и жить в обществе полуграмотных людей?» Такие рассуждения иногда кажутся мне совершенно поразительными, особенно, когда слова не расходятся с делом. Наши близкие друзья три года держали сына в государственной школе в трудном районе, но в конце концов не выдержали. Виновато опустив глаза, сообщили нам, что перевели его в частную школу по соседству. Сын счастлив. А родители задают себе вопрос: не вбили ли они еще один гвоздь в гроб общедоступного государственного образования?
Меня как математика больше волнует совсем другой вопрос: есть ли во Франции математические кружки, олимпиады, спецшколы, спецклассы?
Олимпиады и кружки, в принципе, есть, хотя совсем не в том масштабе, что в России. Больше половины известных мне кружков ведут выходцы из России или из Восточной Европы, но их недостаточно, чтобы покрыть всю Францию или даже весь Париж с пригородами. Если в вашем городе есть математический кружок – вам повезло. Кстати, проведя три года в Стэнфорде, могу отметить, что и там детские математические кружки ведут, в основном, выходцы из России и Восточной Европы, только их там гораздо больше.
Таким образом, можно почти без передергивания сказать, что эти кружки являются наследием советской системы элитного образования. Сам я несколько лет подряд организовывал в Париже Турнир городов. Когда я уехал на постдок, турнир еще некоторое время продержался силами участников самого первого года, но потом заглох. Приходило на него около 30 человек, что по московским меркам просто смешно. Тем не менее я до сих пор иногда встречаю бывших участников, ставших с тех пор молодыми профессорами математики или физики. И испытываю при этом теплые чувства.
Министерство образования устраивает две вполне приличные олимпиады для двух последних классов перед выпуском. Однако двух олимпиад за всю школьную жизнь, конечно, недостаточно для того, чтобы научиться придумывать и записывать нестандартные рассуждения. Французская команда на Международной математической олимпиаде традиционно выступает весьма посредственно.
Спецклассы во Франции, к моему большому сожалению, есть только спортивные и музыкальные. К ним, наверно, следует добавить несколько двуязычных школ. Но вот математических, биологических, лингвистических спецклассов или же школ с углубленным изучением нескольких предметов, вроде московского «Интеллектуала», нет и не предвидится. Французы вообще крайне отрицательно настроены по отношению к любым проявлениям элитизма в школьном образовании. Целью реформ может быть либо повышение общего уровня, либо помощь отстающим. А вот чтобы реформа была специально нацелена на лучших учеников – такого не бывает почти никогда. Ведь сразу встает вопрос: а как же остальные?
В этом месте внимательный читатель должен воскликнуть: «А система Больших школ? Разве это не самый что ни на есть снобский элитизм?» Внимательный читатель, вы правы! Более того, мне кажется, что именно это противоречие объясняет, почему Большие школы и подготовительные классы оказались защищены от обрушивающихся на школы и университеты реформ.
Не то чтобы в системе Больших школ всё было безупречно… Например, подготовительные классы – это довольно жестокая система натаскивания перед конкурсами, которая длится два года. Именно в таких условиях лучшие французские школьники впервые сталкиваются с серьезной математикой. Но система была создана 200 лет назад, а при сегодняшних ценностях, отрицающих всякий элитизм, любая масштабная реформа могла бы привести к ее полному уничтожению. Просто по логике развития событий, даже если исходный замысел был бы совсем другой. При этом все разумные люди чувствуют, что Большие школы совершенно необходимы. Так что лучше уж не трогать.
В заключение попробую ответить на вопрос, который мне часто задают: стоит ли приезжать во Францию студентам-математикам из России? До магистратуры делать это я бы не советовал. Известные мне математические факультеты в Москве и Петербурге (например, матфак ВШЭ) по многим параметрам превосходят то, что можно найти во Франции. А вот на магистерские программы Больших школ уже имеет смысл поступать. Я знаю нескольких математиков из России, прошедших магистерскую программу в Высшей нормальной или Политехнической школах. Кто-то из них сейчас работает в России, кто-то – во Франции, кто-то – в других странах. В Высшей нормальной школе сейчас есть специальный международный конкурс, на который можно подавать на третьем курсе университета. Если надумаете подавать на будущий год, вероятно, встретите меня в жюри.
Источник: Газета «Троицкий вариант»