12.08.2019

Поэты Серебряного Века были чем-то вроде нынешних звёзд эстрады – не по вкладу в культуру, конечно, а по популярности и обсуждаемости. Чуть ли не каждое их слово, действие и привычка пересказывались сплетниками или просто очевидцами и в результате превращались в анекдоты, в которых было трудно разобрать, где правда, а где – преувеличение.

Лилит Мазикина

Рассеянные

Вообще рассеянность считалась очень романтическим качеством для поэта – ах, он весь такой нездешний, весь витает в мире высоких чувств и идей! Некоторые молодые литераторы даже нарочно вели себя чудаковато и рассеянно, чтобы окружающие принимали их теплее. Но некоторые поэты, кажется, были рассеянны по-настоящему. Вот несколько анекдотов о них.

Один раз Репин пил чай с Хлебниковым и сказал ему:
– Надо бы написать ваш портрет.
Хлебников ответил:
– Меня уже рисовал Давид Бурлюк.
А потом задумчиво прибавил:
– В виде треугольника.
И опять замолчал. А потом вдруг сказал:
– Но вышло, кажется, не очень похоже…

Иннокентий Анненский занимал высокий пост в Министерстве просвещения и жил в Царском Селе. Раз он вернулся с лекции в чужом пальто. Слуга ему говорит:
– Ваше превосходительство! Да ведь пальто-то – чужое?!
Анненский его снял и долго удивлённо разглядывал:
– Действительно, пальто не моё… То-то я всю дорогу из Петербурга думал: что это за портсигар у меня в кармане появился?
Ещё большей рассеянностью отличался поэт Рюрик Ивнев. Он мог, например, попытаться войти в комнату… через зеркало в передней.
Однажды в какой-то из редакций Рюрик Ивнев получал гонорар за статью. Пересчитав деньги, он весьма деловито спросил:
– Простите, сколько же редакция платит за строку?
Услышав ответ, он изрёкуказал:
– В таком случае я должен был бы получить на 23 рубля 18 копеек больше: ведь в статье было 644 строки и 34 776 печатных знаков!
Получив разницу от изумлённых сотрудников редакции, Рюрик Ивнев поспешил удалиться. Попытавшись выйти в окно.

Наряду с рассеянностью ценилась трагичность, и люди с восторгом передавали друг другу новость о том, что юная Анна Ахматова опять попыталась повеситься. Правда, опять не выдержал крюк.

Иннокентий Анненский занимал высокий пост в Министерстве просвещения и жил в Царском Селе. Раз он вернулся с лекции в чужом пальто. Слуга ему говорит:
– Ваше превосходительство! Да ведь пальто-то – чужое?!
Анненский его снял и долго удивлённо разглядывал:
– Действительно, пальто не моё… То-то я всю дорогу из Петербурга думал: что это за портсигар у меня в кармане появился?

Ещё большей рассеянностью отличался поэт Рюрик Ивнев. Он мог, например, попытаться войти в комнату… через зеркало в передней.
Однажды в какой-то из редакций Рюрик Ивнев получал гонорар за статью. Пересчитав деньги, он весьма деловито спросил:
– Простите, сколько же редакция платит за строку?
Услышав ответ, он изрёкуказал:
– В таком случае я должен был бы получить на 23 рубля 18 копеек больше: ведь в статье было 644 строки и 34 776 печатных знаков!
Получив разницу от изумлённых сотрудников редакции, Рюрик Ивнев поспешил удалиться. Попытавшись выйти в окно.

Наряду с рассеянностью ценилась трагичность, и люди с восторгом передавали друг другу новость о том, что юная Анна Ахматова опять попыталась повеситься. Правда, опять не выдержал крюк.

Поэты Серебряного Века были чем-то вроде нынешних звёзд эстрады – не по вкладу в культуру, конечно, а по популярности и обсуждаемости. Чуть ли не каждое их слово, действие и привычка пересказывались сплетниками или просто очевидцами и в результате превращались в анекдоты, в которых было трудно разобрать, где правда, а где – преувеличение.

Свобода нравов

Ещё одна особенность поэтов, которая приводила в негодование и восторг – а значит, давала пищу для сплетен и анекдотов – была декларируемая свобода нравов. Моральные границы были не для них, потому что гений границ не признаёт. Впрочем, почему-то (и на счастье) моральные границы поэты ломали только в области секса.

Когда начсовпрома Шледерсон разбил голову, обвинили в этом… Гиппиус. Не то, чтобы она его чем-то била. Просто у неё по утрам была привычка ходить по дому голой и пить кофе. Как-то раз во время утреннего кофе что-то на улице привлекло её внимание, и Зинаида машинально подошла к окну. А Шледерсон жил напротив и очень захотел рассмотреть…

Максимилиан Волошин имел привычку спать голым и с утра встречать солнышко на балконе. Притом мужчина он был видный, красивый, так что каждое утро посмотреть на потягивающегося со сна Волошина под балкон собиралась толпа женщин и несколько мужчин. Однажды Волошину, видимо, захотело поддразнить публику, и он вышел потягиваться поутру в кальсонах. Толпа разочарованно загудела, а Максимилиан невинно осведомился, что происходит.

Вообще как-то раз Волошин скандализировал публику безо всякого намерения. Он делал доклад на заседании Московского литературно-художественного общества. Речь шла о чём-то инфернальном в любви, вроде 666 поцелуев.
На заседание явился и Владислав Ходасевич со спутницей и внушительным букетом жёлтых нарциссов. Один из поклонников попросил цветок и вставил его в петлицу. Это понравилось ещё кому-то, и в результате несколько человек оказались украшенными жёлтыми цветами. Выступление шло своим чередом, как вдруг вскочил журналист Сергей Яблоновский, очень почтенный человек, и, багровый от возмущения, заявил, что подобный доклад мерзок всем нормальным людям, кроме членов «гнусного эротического общества», имевших наглость украсить себя знаками своего «союза». При этом он указал на обладателей цветов в петлицах. Зал взорвался бурей негодования.
Однако после выступления многие из присутствующих в тот день на заседании истязали Ходасевича просьбами принять их в этот тайный «союз». Не желая объясняться, он просто отказывал под предлогом, что для принятия требуется чудовищная развращённость натуры. Но это не помогало: человек принимался убеждать, что в его случае это как раз имеется.

У Ходасевича, кстати. была странность – он никогда не ел блюд, которых не знал с детства. В детстве ему, например, не давали селёдку с луком (вредно!) – так он и взрослый её не считал за еду. В результате порой угостить или накормить Ходасевича было нелегко. Что ж, по крайней мере на каждом застолье был хлеб.

Проблемы книгоиздания

Получив на руки свою первую книгу, Илья Эренбург, даже не открывая её, поспешил отправить её на рецензию Максимилиану Волошину. Явитьсяза ответом самому у него не хватило духа, и он отправил вместо себя сестру. Сестра передала, что Волошин недоволен тем, как автор гонится за дешёвыми эффектами, и обвиняет его в ненужном кривлянии. Правда, скорее, сам Волошин, считала сестра, какой-то странный. Он читал книгу Эренбурга вверх ногами!
Много позже выяснилось, что к Волошину случайно попал бракованный экземпляр, страницы которого были неправильно вшиты в обложку. А Максимилиан решил, что автор так пытается эпатировать читателя, тем, собственно говоря, и был недоволен.

Настоящим специалистом по поиску и охмурению спонсоров считался Мандельштам. Едва познакомившись и сходу обаяв мецената, Мандельштам долго и умело обрабатывал его, живописуя, сколь великолепным должен получиться очередной поэтический шедевр и каким событием станет его выход в свет. В наиболее патетических местах он даже читал свои новые стихи. Как-то раз в подобную обработку попал отпрыск богатейшего клана российских купцов. От природы сентиментальный, он оказался так впечатлён стихами и рассказами Мандельштама, что всё время воздевал руки и повторял со вздохом: «Красиво!»
– Чего же вы, собственно говоря, хотите? – спросил он в конце беседы, сбрасывая с себя наваждение и подбираясь, потому что речь явно должна была зайти о деньгах. Но Мандельштама слишком растрогала его реакция, и он ответил:
– Поцеловать вас…

Увы, такой бесконечной карнавал оказался… не просто конечным, а недолгим

Источник: «Культурология»