Экономист и предприниматель Дмитрий Потапенко объяснил причины возможного падения курса отечественной валюты ниже отметки 80 руб. за доллар.
Вузы не способны дать коммерческую оценку технологиям
— Расскажите о начале вашей работы в России. Вы ведь сотрудничали с Нижегородским университетом?
— В 2012 году я стал работать в ННГУ имени Лобачевского в должности члена экспертного совета под руководством Игоря Агамирзяна, прервав коммерческую деятельность своей компании в «Марчмонте». На этой должности я быстро понял, что до сих пор вузы не были способны дать коммерческую оценку производимым технологиям — они лишь выполняли государственные заказы и посылали патенты на свои изобретения в Москву, не пытаясь запустить собственный бизнес.
В период сотрудничества с Российской венчурной компанией (РВК) я консультировал по поводу выделения стартового капитала для инвестиций в новые разработки российских университетов. В рамках этой работы в 2012 году я приступил к созданию фонда стартового финансирования совместно с российскими инвесторами из РВК. Но когда я начал работать с университетом, то осознал: его руководство не понимает, как нужно стимулировать инновационную деятельность.
Для начала необходимо создать специальный «центр проверки концепций» — инструмент инновационного развития университетов, введенный в США еще 30 лет назад. Это структура внутри университета, которая создана для того, чтобы оценивать стоимость новых разработок. Лучший пример в Соединенных Штатах — Deshpande Center в Массачусетском технологическом университете. В общем, я предложил ректору создать такой центр; к моему удивлению, он согласился и нанял меня в качестве консультанта, чтобы я помог разработать план мероприятий для Проекта 5–100.
Тогда же, в 2013 году, выпал шанс проверить целесообразность нового плана действий. Мы обратились к РВК и Министерству науки и образования за финансированием для нашего Проекта 5–100. И нам удалось получить грант! После этого успеха ректор пригласил меня в свою команду в качестве проректора по инновационной деятельности, чтобы я координировал работу по созданию предложенной мною системы.
— Вы работали в университете, что вы можете сказать о российском образовании? Какие достоинства, недостатки? Насколько сильно российская система образования отличается от американской?
— Я бы сказал, единственное существенное различие заключается в деловой хватке. Американские университеты уже много десятилетий являются неотъемлемой частью капиталистической системы, основанной на инновационном предпринимательстве. США совершенствует свою инновационную экономику с 1980 года, когда был принят закон Бэя-Доула, который положил начало созданию клубов «бизнес-ангелов» в США. Поэтому у США есть большая фора в продвижении предпринимательства и инноваций. Студенты в США стремятся создать свой бизнес и стать баснословно богатыми, равняясь на таких акул бизнеса, как Илон Маск, Стив Джобс и Билл Гейтс.
А в это время российские студенты заняты решением сложных задач и не всегда горят желанием разбогатеть. Предпринимательство в России сопряжено с гораздо большими рисками. А вот система образования — просто потрясающая. Не могу не отметить успехи России в фундаментальных науках: в химии, биологии, математике, кибернетике, квантовой аналитике, квантовых вычислениях, ИИ, работе с базами данных, виртуальной реальности.
— После развала СССР начался массовый «побег» ученых в более развитые страны, которые вкладывают серьезные средства в развитие науки и технологий. Как думаете, что могло бы стать решением проблемы «утечки мозгов»?
— Некоторые передовые технологии современного мира были разработаны величайшими умами России; учеными, которые, возможно, уже покинули свою страну в поисках лучших перспектив. Это одна из причин, подтолкнувших меня на создание эффективной системы в университете Лобачевского, которая могла бы предотвратить в дальнейшем подобную «утечку мозгов». Такая система предложила бы широкие перспективы для молодых ученых и инновационных предпринимателей в России.
Именно в 2012–2013 годах я осознал, что главный пробел в российской университетской системе — деловые связи между предприятиями и университетами очень ограничены. Чаще всего это были политехнические институты, которые сотрудничали с промышленными корпорациями для решения технических проблем. Конечно, большинству крупных предприятий также необходимы хорошие инженеры и технические решения, но они могут легко купить готовую продукцию. А этого мало — для конкурентоспособности в мировой экономике необходимо иметь уникальные научно-технические преимущества на глобальном рынке.
Я считаю, что у России есть здесь все возможности, но эта цель требует модернизации университетской системы, что подразумевает создание центров проверки концепций, бизнес-инкубаторов, университетских фондов для работы с частными инвесторами и предприятиями и т.д. В период с 2012-го по 2017-й такая инновационная система была разработана в университете Лобачевского.
Наша цель — поощрять инновационную экономику в России
— Что мотивировало вас создать собственную консалтинговую компанию, если до того вы вполне успешно трудились в инвестиционных компаниях?
— В 2005-м я закончил свою работу с фондом ЕБРР. Успех фонда вдохновил меня и мотивировал на создание собственной компании: так в 2005 году появился «Марчмонт». Это небольшая семейная компания, которой я управляю совместно с женой. Я создал компанию как инструмент для инвестиций и начал свою деятельность с вложений в технологии. Если мне не изменяет память, первую инвестицию я сделал в 2006-м или начале 2007-го в компанию из Томска Super Position. Ее основатель, профессор Владимир Лопозов, изобрел плазменный лазер. Это передовая технология, направленная на улучшение связи между наземными станциями и спутниками. Я представил проект главе кластера космических технологий «Сколково», они согласились поддержать стартап. Я поддерживал проект на протяжении 5 лет, затем продал его российскому инвестору.
Еще один проект, которым я занимался лет 5, был в области квантовых вычислений. Речь шла об одной из семи методик создания однофотонного генератора, созданной компанией «Каскад». Я также помог им получить место в кластере космических технологий «Сколково». Сам проект оказался не очень благополучным в финансовом отношении, потому что другие методики, разрабатываемые в «Сколково», были более успешными.
Но я усвоил один урок: частным инвесторам трудно заниматься высокими технологиями, потому что это требует времени и колоссальных средств. А значит, такие разработки нуждаются скорее в промышленных партнерах. Полученный опыт и привел меня к работе, которую я делаю сейчас.
— Какие проинвестированные проекты вы бы отметили?
— Я уже давно занимаюсь венчурным инвестированием. В рамках работы с Европейским банком реконструкции и развития (ЕБРР) я был директором регионального венчурного фонда по Центральной России в период с 1998-го и до 2005-го, когда основал «Марчмонт». Я начал с деятельности в сфере импортозамещения. Я инвестировал в предприятие Андрея Младенцева, который создал «Нижфарм». Он был моим студентом в 1994 году. Я объединил три ЕБРР-фонда и вложил $10 миллионов в модернизацию компании. Проект не отличался передовыми технологиями или прорывными идеями, но это был хороший пример того, как в постприватизационный период нужно реформировать и адаптировать бизнес в России. И эта компания по производству фармацевтических препаратов имела колоссальный успех. Мы продали ее в 2004 году крупнейшей фармацевтической компании STADA. Нашу историю успеха напечатали в конце 90‑х в газете New York Times.
В тот период я инвестировал в компанию по производству гибких упаковочных материалов «Мультифлекс». Я вложил деньги в компанию Bridgetown Foods, которая создала «Три корочки», так что проекты быстрого питания также входили в круг моих инвестиций. В общем, в конце 90-х — начале 00-х я вкладывал деньги во множество различных стартапов.
Но примерно с начала 2002 года я стал инвестировать в технологии, будучи уже представителем ЕБРР — Европейского банка реконструкции и развития. И наши инвестиции в кварцевые генераторы от Morion, в IT-компанию «Центр речевых технологий» и в прочие высокотехнологичные проекты, которые оказались самыми финансово успешными. Совместно со своим коллегой, который управлял венчурным фондом в Петербурге, мы инвестировали в проекты Nature Products, «Нижфарм», кварцевые генераторы Morion, центр проектирования Deseigni, мясопромышленная компания «Парнас-М», пищевая промышленность ROC, торговая компания Era Trading.
— Что вы думаете о том, как Covid-19 повлияет на развитие технологий и бизнеса в России и во всем мире?
— Прежде всего я бы изменил режим работы сотрудников. Не думаю, что переход на дистанционный формат доставит неудобства. Раньше я почти каждую неделю ездил в Москву и проводил деловые встречи с людьми за чашечкой кофе. Честно говоря, сейчас мне бы совсем не хотелось возвращаться к тому режиму и путешествовать так часто. Я продолжаю встречаться с людьми каждый день в Zoom, работаю из дома. Я общаюсь с женой и детьми и в то же время в любой момент могу возобновить работу, просто включив компьютер.
Думаю, Covid-19 существенно повлияет на бизнес и предпринимательскую деятельность: сильно пострадают гостиничная индустрия, ресторанный бизнес и авиационная промышленность. Авиакомпании будут частично сокращены, частично станут государственными. Большинство отелей могут быть использованы в нетуристических целях. Бизнес-процессы и предприятия адаптируются, так как будут снижены затраты — им не нужно арендовать большие офисные пространства в центре города.
В более широком смысле, думаю, пандемия повлияет на стремление людей переезжать в такие крупные города, как Нью-Йорк или Лондон, Париж, Москва. Большое количество людей сочтет неоправданно большими затраты на переезд и проживание в столицах, в то время как дистанционная работа откроет перед ними возможность находиться рядом с семьей в своем городе или даже деревне. Этот процесс покажет, насколько люди умеют планировать день и находить баланс между работой и личными делами.
Скорее всего, произойдет значительный рост инвестиций в здравоохранение. Инвесторы будут вкладывать деньги в дистанционную медицину, онлайн-диагностику и иные технологии, позволяющие обнаружить болезнь на ранней стадии. Появится много новых лекарств, изменятся подходы к разработке вакцин и тест-систем, определяющих заболевание. Во многих странах произойдет переоценка размера вложений, выделяемых из бюджета на поддержку здравоохранения.
Думаю, в перспективе капитализм выживет, а демократия может даже стать более сильной, но это серьезный вызов американской и британской системе, которая тоже показала себя не с лучшей стороны. Лучше всего справились с ситуацией Германия, Новая Зеландия, Австралия, Южная Корея, Тайвань и ряд стран. Они отреагировали очень профессионально, вдумчиво и логично; сделали все, чтобы защитить своих граждан.
С точки зрения технического прогресса внимание будет направлено на разработку новых устройств, новых систем диагностики, телемедицины. Большие изменения произойдут в работе магазинов одежды и других непродовольственных товаров. Для владельцев магазинов ключевой задачей станет обеспечение безопасности клиентов.
Говоря о состоянии экономики, нужно отметить, что она уже сейчас находится в глубокой рецессии. Думаю, впереди ее ждет глобальная депрессия, какой мы не видели уже много десятилетий. В США 40 миллионов человек потеряли работу, и глобальный эффект безработицы на экономику еще предстоит оценить. В общем, влияние коронавируса на экономику еще не оценено в должном размере. И политикам стоит задуматься об этом сейчас, потому что когда закончится коронавирусный кризис, начнется экономический.
Сейчас необходимо создавать конкуренцию внутри страны
— Что является более важным для стартапов: поддержка государства или инвестиции венчурной компании? Почему одни предприятия обращаются за первым типом поддержки, а другие — за вторым?
— Важно иметь государственную поддержку с самого раннего этапа развития компании, так как без нее нереально дойти до того уровня развития, когда появятся заинтересованные инвесторы. Компания должна иметь минимальную жизнеспособность, технологии, поддержу университетов — и затем она сможет претендовать на инвестиции частного сектора.
Проблема, с которой мы сталкиваемся в России, заключается в том, что в настоящее время наиболее склонными к вложению средств в подобные проекты являются молодые люди. Состоятельные люди, которым сейчас за 60, не понимают, что нужно стартапу и как это работает. Пожилой человек может согласиться инвестировать в стартап и потребовать 60% прибыли, но это же невозможно!
Молодые инвесторы предпочтут вложить меньшие суммы в разные проекты и получать, к примеру, 5% прибыли. Но этих сумм недостаточно. Самым подходящим инвесторам сейчас около 40 лет, но их количество невелико, вследствие этого в России стартапы вынуждены обращаться к государству. Однако получить государственное финансирование сложно, требуется много отчетов и бумаг. Острая необходимость в нем появляется в таких областях, как прикладные исследования, научные эксперименты и так далее.
Лишь через 5–10 лет в России возникнет активно развитый сегмент частных инвестиций. Его основу будут составлять люди 50–60 лет, которые начинали строить бизнес в 1990-е. Тогда нам не потребуются такие большие объемы государственного финансирования.
России нужно пройти этот трансформационный период, хотя он и очень сложен. Но в стране уже сделано немало. С течением времени в России появляется все больше людей, понимающих, как поддерживать инновации, как создавать новые IKO-системы (платформы для прогнозной аналитики, позволяющие генерировать лидирующие позиции в B2B и автоматизировать продажи). Таким образом формируется устойчивая федеральная система. Можно иметь Силиконовую долину в Новосибирске или в Санкт-Петербурге, это просто!
Не нужно пытаться все унифицировать — просто создайте диверсифицированную экономику. Не нужно полагаться только на нефть и газ, нужно опираться на IT-технологии, космические разработки, развитие медицины. Я думаю, коронавирус изменит привычные стереотипы, такие как «мне нужно поехать в Москву, чтобы стать успешным». Новые технологии позволят людям оставаться в регионах, и это сделает Россию более конкурентоспособной.
Беседовала Кристина Фирсова