Как воспитать ребёнка, который сам сможет себе помочь? В детстве у меня было множество страхов. Я боялась молний, насекомых, громких звуков и людей, одетых в костюмы разных персонажей. У меня также были две сильные фобии: доктора и прививки.
«Спокойствие и уверенность — это не просто чувства. Это навыки, управлять которыми могут научиться родители и дети», — уверена эксперт по осознанию тревожности Энн Мари Альбано. Она рассказывает, как нужно вести себя с детьми с тревожным расстройством, как им помочь и почему чрезмерная забота родителей только ухудшает ситуацию.
В детстве у меня было множество страхов. Я боялась молний, насекомых, громких звуков и людей, одетых в костюмы разных персонажей. У меня также были две сильные фобии: доктора и прививки. Во время одной из моих попыток сбежать от педиатра я стала настолько неуправляемой, что ему пришлось дать мне пощечину, чтобы успокоить. Мне было 6 лет. Мне приходилось либо сражаться до конца, либо бежать как можно дальше. Чтобы поставить мне укол, требовалось 3 или 4 взрослых, включая моих родителей.
Когда время пришло идти в старшую школу, мы с семьей переехали из Нью-Йорка во Флориду. Я была новенькой в приходской школе, никого не знала и чувствовала страх перед новым коллективом. В первый день учительница делала перекличку и назвала мое имя: «Энн Мария Альбано?» Я ответила ей с нью-йоркским акцентом: «Здесь!» Она рассмеялась и сказала: «Дорогая, встань и произнеси „СО-БА-КА“». Я встала и с тем же акцентом переспросила: «Собака?» Все в классе, включая учительницу, рассмеялись. Эти насмешки преследовали меня и дальше, потому что в запасе у нее оказалось еще много способов унизить меня.
Я пришла домой в слезах, расстроенная и умоляла родителей вернуться в Нью-Йорк. На крайний случай — отправить меня в монастырь
Я не хотела возвращаться в эту школу ни за что на свете. Мои родители меня выслушали и сказали, что они бы обязательно разобрались с этой ситуацией, если бы мы были в Нью-Йорке. Но пока мне нужно продолжить обучение здесь. Все это было до изобретения электронной почты и сотовых телефонов, поэтому следующие несколько недель письма ходили между архиепархией Манхэттена, Майами и Ватиканом. А каждый школьный день заканчивался слезами.
Мама старалась меня поддерживать и каждый раз передавала мне слова какого-нибудь епископа или священника: «Продолжайте ходить в школу, пока мы ищем ей новое место». В итоге мне помогли люди. Я познакомилась с Дебби и ее друзьями. Я нашла близких друзей, и переезд обратно уже не казался единственным спасением.
Я многое поняла за последние 30 лет, изучая детскую тревожность. Для большинства молодых людей это самое распространённое детское психическое заболевание. Такие расстройства обычно начинаются к четырем годам и уже к подростковому возрасту каждый 12-й не может нормально функционировать дома, в школе, со сверстниками.
Из-за своей тревожности дети напуганы, обеспокоены и физически неудобно себя чувствуют. Им трудно удерживать внимание в школе, расслабляться, отдыхать, веселиться, заводить друзей и делать другие вещи, которые дети должны делать в их возрасте. Тревога способна принести несчастье ребенку, и родители находятся в эпицентре, наблюдая за его бедственным положением.
Однажды я спросила у своих родителей: «Почему вы держали меня? Я так боялась делать уколы, а вы все равно продолжали это делать? И почему вы рассказывали мне сказки, чтобы я продолжала ходить в школу, когда я боялась снова быть опозоренной?» Они ответили мне: «Наши сердца разрывались каждый раз, когда мы смотрели на тебя, но мы знали, что все это необходимо было сделать. Нам приходилось рисковать и делать то, что тебя расстраивало. Мы надеялись, что ты привыкнешь к этому. Потому что ты должна была пройти вакцинацию. И ты должна была пойти в школу».
Мои родители многого не знали, но на самом деле они делали больше, чем просто прививали меня от кори. Они также привили меня от тревожных расстройств на всю оставшуюся жизнь.
Чрезмерная тревога у детей — это супервирус, который заразен и может приумножаться
Некоторые дети приходят ко мне с несколькими тревожными расстройствами, возникшими одновременно. Например, у них может быть какая-нибудь особая фобия, боязнь разлуки и социофобия, вместе взятые. Если вовремя не вылечить тревожное расстройство, оно может перерасти в депрессию в подростковом возрасте. А это чревато развитием наркотической зависимости и суицидом.
Мои родители не были терапевтами. Они не знали ни одного психолога. Все, что они осознавали, — прививки и школа могут быть неприятны для меня, но точно не навредят. Чрезмерная тревожность могла ударить по мне намного больше в будущем, если бы они позволяли мне сбегать от проблем. Я бы не научилась справляться с непредвиденными ситуациями. Так что мои родители просто использовали домашнюю версию экспозиционной терапии, которая считается главным компонентом когнитивно-поведенческого лечения тревожного расстройства.
Мои исследования и исследования моих коллег по всему миру показывают единую закономерность: «хорошие» родители часто бывают связаны с тревожным расстройством у детей. Они идут на уступки, делают слишком много послаблений, разрешают ребенку сбегать от проблем. Я хочу, чтобы вы поразмыслили над следующей ситуацией: ребёнок приходит домой из школы в слезах. Ему 5–6 лет. «Я никому не нравлюсь в школе! Они грубы ко мне. Никто не хочет играть со мной».
Как вы будете себя чувствовать, видя его слезы? Что вы намерены делать? Родительский инстинкт — первоочередная забота о комфорте ребенка, о его безопасности.
Да, звонить учителю или другим родителям нормально, когда ребенку 5 лет. Но что вы будете делать, если он так и продолжит приходить домой в слезах?
Вы все равно захотите позвонить учителю, когда ему будет 8, 10 или 14 лет? У детей по мере взросления всегда будут трудности: ночёвки с друзьями, устные доклады, сложные тесты в школе, пробы в спортивную команду или школьный спектакль, конфликты со сверстниками… Все это — риск: не сделать идеально, не добиться результата, допустить ошибку или быть опозоренным.
Дети с тревожностью не рискуют и ни во что не ввязываются. Они не учатся тому, как справляться с такими случаями. Ситуации развивают навыки — способность успокаиваться самостоятельно, решать проблемы и находить компромиссы, умение контролировать потребности и не опускать руки, когда трудно. Эти и многие другие навыки развиваются в детях, которые идут на риск. А самоэффективность обретает форму, которая является верой в себя, в то, что ты можешь преодолеть сложные ситуации.
Дети с тревожностью уходят от проблем, заставляют других решать и делать за них. Со временем они становятся только более тревожными и менее уверенными в себе. В отличие от сверстников, которые не страдают от тревожного расстройства, они убеждают себя в том, что не способны справиться с этими ситуациями. Они думают, что им нужен кто-то (кто-то вроде их родителей), чтобы делать что-то для них.
Да, родительский инстинкт состоит в том, чтобы утешать, защищать и успокаивать детей. Однако ещё в 1930 году психиатр Альфред Адлер предупреждал родителей, что мы можем любить детей так, как мы хотим. Но не должны делать ребенка зависимым от этой любви. Он рекомендовал родителям с раннего возраста учить детей самостоятельности. Психиатр также предостерегал: если у детей сложится впечатление, что родители могут быть у них на побегушках, они получат неверное представление о любви.
В наше время дети с высокой тревожностью все время звонят или пишут родителям о своих проблемах. И делают это в любое время дня и ночи. Что если дети с тревожным расстройством не научатся совладать с этим в юном возрасте? Что с ними станет, когда они вырастут?
Я веду групповые занятия для родителей, чьи дети страдают тревожным расстройством. Это «дети» от 18 до 28 лет
Чаще всего они живут дома с мамой и папой. Многие из них, возможно, посещали школу и колледж. Некоторые выпустились. Почти все они нигде не работают, сидят дома и ничего не делают. У них нет серьезных отношений с другими людьми. Они просто зависят от родителей: те записывают их к врачу, звонят «детским» друзьям и просят заглянуть в гости, стирают вещи и готовят еду. При этом их отношения с «детьми» — это конфликт, потому что тревожность расцвела, но сами дети не повзрослели. Сначала это чувство вины, затем — негодование, снова сменяющееся виной.
Ладно, а есть ли хорошие новости? Если родители и ключевые фигуры в жизни ребенка могут помочь ему противостоять страхам и научить решать проблемы, то с большой долей вероятности дети сами будут развивать свои внутренние механизмы борьбы с тревожностью. Сейчас мы учим родителей быть внимательными и думать над тем, как они реагируют на тревожность ребенка. Мы спрашиваем их: «Оцените ситуацию и спросите себя: что это за проблема на данный момент? Насколько это опасно для моего ребенка? Что он должен усвоить в результате этого?»
Сейчас мы хотим, чтобы родители были очень внимательны: конечно, если над ребенком действительно издеваются и подвергают опасности, им стоит вмешаться. Но в случае повседневных тревог они могут быть более полезными, если останутся спокойными, объективными и заботливыми; если они принимают чувства ребенка, а потом помогают планировать, как он будет справляться с ситуацией. Важно, чтобы ребенок мог самостоятельно решать проблемы.
Много лет спустя мои родители говорили, что самая сильная боль — страдания твоего ребенка. Кажется, что его можно спасти. Но чрезмерная тревога заставляет нас переоценивать риск и переживания, при этом недооценивая его способность справляться. Хотя мы знаем: если делать то, чего боишься много раз, тревога постепенно уйдет, оставив важные ресурсы и устойчивость. Спокойствие и уверенность — это не просто чувства. Это навыки, управлять которыми могут научиться родители и дети.