Александр Перцев- доктор философских наук,
профессор Уральского Федерального Университета
имени Б.Н. Ельцина
Нет-нет, а пришлет мне на Facebook предложение опубликовать статью на своих страницах «American scientific Journal» – и непременно отметит при этом, что издание он – солидное, а потому печатает статьи только по наукам, предусмотренным классификатором научных направлений (по международным стандартам OECD). Вот как выглядит этот классификатор (таблица без изменений взята из послания журнала).
| Социогуманитарные науки: | Физические науки: |
| Искусствоведческие и гуманитарные науки | Математика |
| Бизнес, менеджмент и бухгалтерский учет | Физика и астрономия |
| Теории модуляции действий | Науки о Земле и планеты |
| Экономика, эконометрика и финансы | Компьютерные науки |
| Психология | Химические технологии |
| Социальные науки | Химия |
| Медицинские науки: | Энергетика |
| Медицина и стоматология | Производство |
| Сестринское дело и медицинские профессии | Материаловедение |
| Фармакология, токсикология и фармацевтические науки | Науки о жизни: |
| Ветеринарная дело и ветеринарная медицина | Сельскохозяйственные и биологические науки |
| Иммунология и микробиология | Биохимия, генетика и молекулярная биология |
| Нейронауки | Науки об окружающей среде |
Если бы я принес этот классификатор на заседание Большого Ученого Совета своего университета и раздал его членам, то минуте на двадцатой они бы уже перешли к «обоюдной драке», если выражаться дивным языком полицейских протоколов. Или, чтобы было понятно англоязычным установителям стандартов, к боксу, который в Великобритании называется «обменом мнениями между джентльменами посредством жестов».
Химики сразу же заявили бы, что их факультету уже сто лет, то есть он существует с момента основания УрФУ, а физический факультет в униврситете химики заложили только от широты души. Так что химия – вовсе не физическая наука. Скорее, она – наука гуманитарная, созданная по причине заботы о братьях меньших. А я бы еще поддакнул, что у Гегеля никаких упоминаний о физике нет: только «механизм-химизм-организм». По той причине, что физика в те времена была скромной частью химии. Аристотель,- а до него Гомер – правда, упоминали некоторый φύσις, но вовсе не в смысле какой-то науки, а в смысле природы в целом, простотой своей ( пестрядинностью, домотканностью, посконностью) напоминающей такую науку из таблицы, как сестринское дело. (Если бы у нас были юристы, они тут оживились бы и воскликнули: «О, не это ли знаменитое дело врачей?»)
Но сестры, которых составители таблицы приравняли к ученым, возгордились, а потому все регистратуры в больницах возомнили, что они важнее врачей, Сестры бы сказали, то дело – только у сестер, а врачи делом не занимаются. Обиделись бы и ветеринары: ведь классификация не относит ветеринарное слово и дело к наукам о жизни. Стало быть, это науки – о смерти
Данные по Уральскому Федеральному университету
В переводе с языка возомнившей себе бухгалтерии это означает: примерно 100 университетов опережают Уральский Федеральный Университет по философии ( все же зачет по этому «виду спорта» проводится, хотя он и не существует!) Конечно же, впереди все университеты западные. Иначе и быть не может.
Напрашивается странный вывод: даже без философского факультета западный мыслитель (представитель науки «Производство» или «Сестринское дело», к примеру) опережает выпускника российского университета, который закончил философский факультет.
Но так ли безумна эта мысль – что лучше не заканчивать философского факультета, чтобы быть лучшим философом? Вывод этот не так нелеп, как кажется.
Ведь западный диплом – который у нас приравнен ныне к диплому кандидата наук – называется дипломом о получении степени PhD. Я сам видел такие дипломы, которые выдают наши советы по защитам ( в УрФУ и в МГУ, как минимум). На одной странице написано – степень PhD, а на другой … А вот на другой может быть написано – «кандидат физических (химических, биологических) наук».
Видимо, когда реформа будет завершена, на одной странице будет писаться – степень PhD по компьютерным наукам или какому-то иному «сестринскому» или «братскому» делу, а вот на русской стороне-странице будет расшифровка – степень «доктор философии по ветеринарии», «доктор философии по бухгалтерии» и так далее, по всем наукам, включенным в приведенную выше классификацию.
Ветеринары старой школы в России будут, конечно, смеяться над новыми, говоря: « Ты, конечно, в нашем ветеринарном деле – просто как доктор философии».
Но это будет только в России.
Потому что на Западе думают именно так. И всегда так думали.
Думали, что всякий, кто может хотя бы немного выглянуть за рамки своей науки, заслуживает степени доктора философии.( PhD). Например, если он хотя бы начнет рассуждать о соотношении физики и химии, а их вместе сопоставит с наукой «Бухгалтерский учет», то он сразу станет прекрасным философом-энциклопедистом. После бурного Ученого Совета, которое было бы посвящено обсуждению приведенной классификации, всем без исключения участникам бурной полемики с прикладным рукоприкладством можно было бы, по западным представлениям, присвоить степень доктора философии. .( PhD). Просто серьезные люди в таких распрях предпочитают не участвовать – они занимаются своей наукой, игнорируя свары о том, кто главнее – химики, физики или ветеринары. А все теоретики общей теории всего познания в целом – пусть они будут доктора философии по всем наукам с предельно широким кругозором. То есть пусть переливают из пустого в порожнее.
Вот как выглядел такой специалист по всему три века назад: познакомимся с портретом Дидро, который был нарисован его современником, молодым литератором!
Этот портрет просто необходимо привести полностью – как, скажем, историю болезни, изъятий не допускающую:
«Я вхожу в его комнату, и он нисколько не удивлен моим посещением. Он избавляет меня от труда объяснить ему цель моего прихода: очевидно, почтение, выразившееся на моем лице, ему все раскрыло. Равным образом он избавляет меня от труда постепенно перейти к литературным вопросам. При первом же намеке он встает, устремляет на меня свой взор, но меня уже не видит. Он начинает говорить, но сперва так тихо и быстро, что я ничего не могу разобрать. Я тотчас же убеждаюсь, что мне придется ограничиться ролью слушателя, и охотно принимаю ее на себя. Мало-помалу его голос повышается, становится ясным и звучным. Сперва он стоял неподвижно, теперь начинает усиленно жестикулировать. Мы еще никогда с ним не встречались, но когда мы встаем, он меня обнимает, когда мы сидим, – хлопает по моей ляжке, словно по своей. Если я заикнусь о законе, у него тотчас же готов целый законодательный план. Если я обмолвлюсь словом «театр» – он предлагает мне пять или шесть планов драм или трагедий. Тут же он вспоминает, что Тацит -величайший художник древности, и декламирует мне отрывки из его сочинений. Как ужасно, что варвары похоронили под красой древнего зодчества столько сочинений этого великого писателя! Он сокрушается об утрате этих произведений. О, если бы при раскопках найдена была хотя бы часть их! При этой мысли он приходит в неописуемую радость. Но невежественные люди, извлекая рукописи из-под обломков, часто их уничтожают. И вот он, словно настоящий специалист, объясняет мне, как следует умело приниматься за раскопки. Затем он вспоминает о том, как афинская цивилизация смягчила жестокие нравы завоевателей мира. Он переносится в счастливые дни Лелия и Сципионов, когда побежденные нации сами с удовольствием принимали участие в празднествах в честь победы над ними. Он воспроизводит целые сцены из Теренция и декламирует речитативом стихи из Горация, затем уже поет очень милую песенку, импровизированную им во время какого-то ужина, и переходит к изложению комедии, напечатанной им в одном экземпляре, чтобы избежать переписки. В комнату входят другие лица. Шум придвигаемых стульев прерывает его монолог – и он приходит в себя. Он как бы снова меня узнает и подходит ко мне, как к человеку, с которым когда-то встречался. Он вспоминает, что мы беседовали об очень интересных вопросах, законодательных и исторических, и прибавляет, что беседа со мною принесла ему много пользы; потому он приглашает меня продолжать такое приятное и полезное знакомство. Расставаясь со мною, он два раза целует меня в лоб и вырывает у меня свою руку, точно мы прощаемся навеки»[1].
Пусть Россия и не родина слонов, но она – точно заповедник просветителей. Любой физик или математик, добившись с восьмого раза избрания в Академию наук, уже мнит себя универсальным гением – и рассуждает о ценности/бесполезности философии или древней истории. Да что там говорить! По сей день в элитных гимназиях директор – живое воплощение такого универсального просветителя, специалиста по всему. Но еще больший просветитель и философ – завуч, составляющий учебные планы. Если не подавлять этих универсальных мыслителей централизованным методизмом из столицы в виде образовательных стандартов, мелкофеодальная раздробленность в образовании давно распространилась бы по всем педагогическим советам.
Квази-феодальный микро-ломоносов или микро-дидро – как мини-придворный мыслитель и советник правителя любого провинциального масштаба – сменяется другой фигурой. Правитель региона в советские времена был обязательно инженером по образованию, причем по профилю промышленности, которая доминирует в регионе. Поэтому при нем формировалась придворная просветительская элита политехнического профиля. «Поли-техник» в переводе с древнегреческого – это «много-умелец», «много-технолог», то есть администратор широкого профиля и «эффективный менеджер» по всему. Он справится и с цехом, и с соц-городом, если будет видеть людей живыми машинами и построит для их хранения гаражи в виде «хрущоб» и заводские поликлиники в качестве ремонтных мастерских.
На самом деле миф о современном универсальном администраторе/ социальном инженере/ управленце широкого профиля – столь же далек от истины, сколь и о миф о придворном просветителе Нового времени. Этот миф сводится к тому, что гуманитарии и художники склонны к хаосу, и только инженер может привести их к порядку (а заодно и всех прочих) при помощи математики – точнее, статистики и планирования с цифирками. Гуманитарные науки – сплошная субъективность и вкусовщина. И только искусственный интеллект может выстроить из общества такое же прекрасно спланированное здание, каким представляется храм естественных и математических наук.
Все в этом мифе сомнительно.
Во- первых, нет порядка в естественных и технических науках – при всей их математизированности.
Вышедшая более полувека назад и получившая огромную популярность в свое время книга «Физики шутят» начиналась цитатой из статьи «Physics Today», 4, № 11 (1951), в которой физика остроумно сравнивалась с … собором:
« Разовьем нашу аналогию» с собором. Средневековые соборы никогда не бывали законченным строительством. Это же можно сказать и про физические теории. То деньги кончались, то архитектурная мода менялась. В последнем случае старая часть собора иногда разрушалась, a иногда к ней просто пристраивалась новая. Можно найти строгие и массивные римские хоры в мирном соседстве с парящей готической аркой, которая близка к границе опасной неустойчивости. Римские хоры — это классическая физика, а готическая арка — квантовая механика. Я напомню вам, что арка собора в Бовэ обрушивалась дважды (или даже трижды), прежде чем архитекторы пересмотрели свои планы и построили нечто, способное не упасть. Собор состоит обычно из нескольких часовен. Часовня физики твердого тела имеет лишь самое отдаленное отношение к часовне теории относительности, а часовня акустики вообще никак не связана с часовней физики элементарных частиц. Люди, молящиеся в одной из часовен, вполне могут обходиться «без остальной части собора; их часовня может устоять, даже если все остальное здание рухнет. Сам собор может казаться величественным даже тем, кто не верит в бога, да и тем, кто построил бы совсем другое здание, будь он в состоянии начать все сначала.»
Прекрасная метафора! Она схватывает и разностилье в науке, и конфликт между «естественными» и «неестественными», а также «противоестественными» науками, который не дает современной молодежи относиться к университету как к величественному храму.
Во-вторых, если нет порядка даже в одной науке, то его нет, тем более, во всем здании Академии Наук, где разные этажи заняты представителями разных наук. В итоге – нет стройного научного мировоззрения, которое должно было, по мнению просветителей и политехников, объединять «продвинутых» людей.
Науки должны не только изучать свой предмет, но и давать более или менее связное представление о мире в целом – ведь человек, идя даже не в лес, а в современный лесопарк, все же предпочитает иметь хотя бы приблизительную его карту-схему в целом. Иначе у него возникнет страх заблудиться и, как следствие, невроз. «Простой народ», который сегодня позитивистским «воспитанием» превращен в образ и подобие беспилотников, – все делают по команде, одинаково, собравшись «все вдруг», и при полном отсутствии собственного мышления, которое непременно было бы, если бы в голове был даже не царь, а просто пилот – очень зол на науку потому, что она чересчур сложна. Молодежь приучена интернетом специфически понимать критическое мышление – не по И.Канту, а по К. Попперу – дружно, единообразно, по команде критиковать любой авторитет, любую власть. Согласие с властью – по мнению К.Поппера, любимого мыслителя Дж.Сороса – признак незрелости. Ведь в своей книге – про открытое общество и его врагов, за которую королева Великобритании возвела его в рыцарский сан, К.Поппер, никогда философии в университете не учившийся, объявил предшественником германского фашизма … Платона, а также Гегеля и Маркса.
Признак фашиста для Карла Поппера – это наличие теоретического мышления. Наличие разума. Потому что разум всегда подчиняет себе – своей логикой. Он навязывает человеку свою теорию, а любая теория – это теория заговора. Это – пьеса с выдуманными героями, чтобы подчинить всех. Так сказал еще в 17 веке Френсис Бэкон, основатель англо-саксонского эмпиризма. Он назвал все теории Призраками Театра, которые мешают науке. Наука должна избавиться от теорий и принимать во внимание только факты. О мире в целом вообще нельзя рассуждать теоретически. Нужно каждый день получать новую информацию о нем, то есть узнавать свежие факты, а также знать, как относится к ним передовая часть человечества: это расскажут комментаторы и агрегаторы, самые независимые из всех независимых. И ни под какую теорию, ни под какую картину мира, ни под какое мировоззрение, ни под какую идеологию они, эти факты, подгоняться не должны.
Самые передовые люди в мире – инженеры и естествоиспытатели – уже давно не имеют никакого целостного мировоззрения. Только наивные провинциалы верят в то, что есть какая-то наука, которая познает мир формирует целостное мировоззрение, то есть представлении о мире в целом. Нынешние «естествоиспытатели» никакого мировоззрения всерьез не создают. Они давно отгородились от простого обывателя высшей математикой. Отсюда, по мнению некоторых серьезных психологов, и возникли социальны неврозы и психозы, которые повлекли за собой революции. Именно «естествоиспытатели» , а вовсе не «гуманитарии» эти революции породили, потому что созданная ими картина мира пугает.
Легко ли обывателю читать, что миро-здание состоит то ли из 300, то ли из 400 элементарных частиц (первую цифру дает школьный учебник физики, вторую – энциклопедии, какая, в сущности, разница?), причем некоторые из частиц, бывает, взаимно уничтожаются-аннигилируют, превращаясь в нечто нематериальное – в свет. Обыватель живёт в мире своих, житейских представлений. Он сразу же представляет, что строит себе дом, а ему привезли триста разных видов кирпича, причем прораб уверяет, что половина аннигилировала еще по дороге, превратившись в свет. Так что вся современная физика кажется обывателю оправданием жульничества. Ничего хорошего от современной науки обыватель не ждет. А потому он с удовольствием впадает в непросвещенное, дикарское состояние.
Большая часть населения ныне сразу забыло школьную науку и верит собственному опыту, который – лопни глаза мои!- говорит, что Солнце вращается вокруг Земли (восходит-встает на востоке и заходит-западает на западе). Сегодня народ с улицы не только презирает университеты, которые начали – словно прачечные и управления культуры – оказывать платные услуги, но и поджигает храмы. Начинают всегда с храмов просвещения, которые оскверняет, а дальше уже нет препятствий к скатыванию в полное язычество, как на современном телевидении, во время «Битвы экстрасенсов».
Это, говорят ученые, естественно, потому что биологично. Наука вообще противоестественна, особенно – естественная. Так учит известный биолог А.Портман, не чуждый философско-антропологических размышлений:
«Мы — последователи Птолемея, если мы употребим это понятие в более широком смысле, чем это происходит в большинстве случаев. И мы останемся последователями Птолемея, пока человек будет тем видом, который мы сегодня знаем… Составной частью этого «птолемианства» в самом широком смысле является все наше отношение к полю гравитации наших планет, к смене дня и ночи, к верхнему миру света и темному внутреннему миру Земли. Составной частью этого «птолемианства» является первоначальный человеческий язык как полноценное выражение нашей связанной с Землей силы воображения. Все мечтание, все первоначальное, обладающее могучей силой представления мышление «у себя дома» в этом птолемеевском мире, в неосмысленном мире представлений изначального образа переживаний первичной связи с Землей. И как далеко ни забредают мышление и фантазия, они работают прежде всего с образами изначальной связи переживания, подлинная родина которой—Земля»[2].
Да, сегодняший учитель уже не ставит себе задачу – в отличие от просветителей прошлого – создать у учеников цельную научную картину мира ( разумеется, в тесном сотрудничестве с другими педагогами-«предметниками» школы). Система тестирования не требует единства картин мира в голове у ученика. Ему надо дать отдельные, разрозненные ответы на отдельные, разрозненные вопросы. Возможно, когда-нибуть цельная картина мира и будет создана – искусственным интеллектом.
Но и это представление современного мифа – тоже ложь.
Представления «искусственного интеллекта» – это, на самом деле, особым образом переработанные «естественные» представления коллектива «айтишников», которые заканчивали определенные факультеты, страдающие – как и все факультеты – односторонностью, прекрасным пониманием одного и абсолютным непониманием другого. Раньше мы, философы, просто не знали, что происходит в голове у представителя естественных и технических наук, когда он слышит философские рассуждения (преподавателю философии они представлялись столь же ясными, сколь казался ясным и самоочевидным математикам математический анализ, а инженерам – сопромат). С притязаниями на создание искусственного интеллекта айтишники открыли нам всю ту глубину взаимонепонимания, которая нас всех разделяет.
Для того, чтобы заглянуть в эту пропасть, надо просто прочитать, как искусственный интеллект переводит Мартина Хайдеггера. Он просто не смыслит в нем ни бельмеса! Точно так же, как филолог абсолютно ничего не смыслит в сопромате, а искусствовед – в матанализе.
Если попросить Гугл-переводчик перевести хотя бы страницу из работ М.Хайдеггера, то мы увидим, какой чушью наполняется голова передового айтишника, когда при нем читается текст Хайдеггера. Раньше этот продвинутый эксперт, слушая философию на лекции, просто молчал со значительным видом – и никто не знал, что происходит у него в голове. Теперь он изобрел автоматический переводчик текстов со всех языков. И мы узнали, что происходит у него в голове. Оказалось, что этот переводчик – как и его создатель – прекрасно переводит наиболее часто повторяющиеся словосочетания. То есть – стандартные предложения, которые употребляют стандартно образованные – согласно единым образовательным стандартам – люди. Эти люди не наслаждаются языком – они хотят как можно быстрее перейти от слов к делу. Так что самое скучное, по мнению гуманитария, занятие – говорить стандартные фразы о стандартных «литературных» произведениях всяких «сторителлеров» – это единственно возможное для продвинутых естествоиспытателей и технарей отношение к языку. Единственно требование к нему выражается словом: «Короче!»
Но всякие сложные словесные конструкции приводят к тому, что искусственный интеллект айтишников зависает. Эту муку, которую он испытывает от всего гуманитарно-нестандартного, может выразить только автоматический перевод философского текста. Только он способен передать ту муку зависания, которую этот лидер научно-технического прогресса испытывает на лекции по философии – без картинок и диаграмм на стенке. Возьмем наугад любую – наверняка не самую сложную цитату – например, из 71 тома Собрания сочинений М.Хайдеггера.
«Der Untergang, dessen Wesen ereignishaft innig ist, trägt die Innigkeit im Wesen und diese ist der Abschied. So erfahren west der Untergang gleich dem Anfang seynsgeschichtlich. Der eigentliche Anfang ist der untergehende Anfang.
Die Innigkeit des Untergangs, der Abschied, ist die Verschweigung des Seyns und so dessen Stimme, die anfänglich das Seyn verwindet und aus solcher untergänglichen Verwindung stimmt in das Danken.
In der An-stimmung des Dankes als des Gegrüßtseins des Menschen ereignet das Ereignis des Daseins.
Abschied behütet anfänglich und grüßt in ereigneter Innigkeit der Anfängnis.
- Da-sein und Danken
ist Empfängnis der Er-eignung des Wesens der Wahrheit als Lichtung des Anfangs.
Die Empfängnis ist selbst ereignishaft und bedarf keines Wirkens, keiner »Ergebnisse« und Folge.
Das Da-sein als Empfängnis ist das Seyn.»
Загрузим это в гугл-переводчик, то есть в голову айтишника, которая выдается за могущественный искусственный интеллект.
Вот перевод. Который – вообще не перевод. Это – мучительная бессмыслица. Это – не машина «накосячила» при переводе. Не надо думать, что айтишник понял все верно, но вот есть еще некоторые технические недостатки. Нет. Просто айтишник и прочий негуманитарий именно так и понимает философию – как бессмысленный шум. Точно так же, как понимает все его программы гуманитарий, впрочем). Итак, вот М.Хайдеггер в переводе самой передовой машины:
« Падение, чья суть насыщена событиями, имеет в своей сути интимность, и это прощание. Таким образом, падение ощущается с самого начала. Настоящее начало – это тонущее начало. Близость падения, прощание – это тишина существа и, следовательно, его голос, который изначально искривляет существо и от такого преходящего искажения соглашается с благодарностью. Событие существования происходит в чувстве благодарения, когда человек встречает его. Прощание изначально защищает и приветствует начало насыщенной событиями близости.
- Быть рядом и благодарить это концепция обретения сущности истины как очищения начала. Концепция сама по себе насыщена событиями и не требует действий, «результатов» или последствий. Быть там как зачатие есть бытие.»
Попробуем теперь перевести машиной Гегеля. «Феноменологию духа», к примеру. Она звучит не менее глубокомысленно:
«Что касается содержания, то другие иногда позволяют себе достаточно легко получить большую степень. Они втягивают много материала, а именно того, что уже известно и упорядочено на своей почве, и, хотя они имеют дело в основном с особенностями и курьезами, они тем более кажутся остальным, с которым знание уже было завершено в своем роде, обладать, в то же время овладевать еще неурегулированным, и, таким образом, подчинять все абсолютной идее, которая при этом, кажется, была признана во всем и превратилась в широко распространенную науку. Но если вы присмотритесь к этому расширению, то обнаружите, что оно возникло не потому, что одна и та же вещь сформировалась по-разному, но это бесформенное повторение одного и того же, которое только внешне применяется к разным материалам».
Достижения современной техники позволяют нам заглянуть в голову англоговорящего человека и проследить¸ в виде какой бессмыслицы там предстает немецкоязычная философия. Как, впрочем, и русскоязычная. И французскоязычная. Греческие названия современных русских и иных журналов отпугивают англоязычных читателей и избавляют их от ненужной траты времени. С английским языком философию понять невозможно. В голове будет звучать такая же бессмысленная ерунда – вроде приведенной выше.
Британия когда-то создала в мире империю, над которой никогда не заходило Солнце. Она была владычицей морей и пупом Земли. (Отсчет на глобусе начинался с Гринвича – в этом предместье Лондона был установлен нулевой меридиан). Британская империя была бесспорным лидером в мировой торговле и в технике, а потому простой и легко изучаемый язык ее стал языком международного общения. От этого он деградировал и превратился в пиджин-инглиш, как деградирует любой имперский язык – если не хранить и не развивать его надлежащим образом всем народом.
При помощи английского языка торговцы, экономисты, техники, инженеры легко могут понять друг друга, потому что у них главное состоит не в языке, а в машинах, товарах и цифрах (деньгах). Но, сложного на простом языке не выразишь. Поэтому все, кто говорит на английском языке, философию не любят, говоря о ее недостатках. Вспомним басню «Лиса и виноград». Рыжая бестия не смогла дотянуться до виноградной грозди, а потому объявила ее незрелой и невкусной.
Никакая философия, кроме простейшего эмпиризма, на английском языке существовать не может. Язык формирует мышление. Если он чересчур прост, он формирует чересчур простое мышление. Язык цифр, возможно, прекрасен, но понятен только математикам во всей его красоте. Но академиками становятся практически ориентированные ученые, которые добиваются успехов, понятных властям по причине их эффективности. Именно они и задают тон в современных гонениях на философию – из 20 философских факультетов в России осталось от силы 5, не подвергшихся англо-саксонскому позитивистскому реформированию. И в этом смысле древнегреческая философия должна выступать как последний оплот и последняя линия обороны философов. Айтишник и его единомышленники думают, что он говорит на русском языке, хотя это давно уже полуанглийский суржик, принимаемый за язык глобализма. Философы, по его мнению, тоже говорят на русском языке. Речи их при прослушивании – бессмысленны (так кажется айтишнику). Стало быть, философию надо запретить или сократить. И только возврат к греческому или латыни сможет дать понять айтишнику-цифровику, что он уже давно русского языка не понимает.
Однажды к В.В.Миронову, который на протяжении целой эпохи был деканом философского факультета Московского государственного университета, прямо в Академии Наук приступил какой-то академик-естествоиспытатель. ( В.В.Миронов был членом-корреспондентом РАН). Он спросил: «Почему же философы изучают всякие устаревшие теории и даже заставляют сдавать историю философии всех аспирантов всех наук?» Нет ли в этом некоторого мракобесия? Вот Демокрит, который родился что-то около 460 года до рождества Христова, то есть почти две с половиной тысячи лет тому назад, что-то там говорил про атомы. У одних, мол, есть петельки, а у других – крючочки. Так ведь это все уже – давно устаревшие взгляды. Этак придется заставлять студентов изучать теорию флогистона – в каждом теле, мол, живет тонкая огненная материя, которая высвобождается при горении. И вообще – зачем современному астроному, скажем, изучать историю даже его собственной науки? Там были всякие глупости: Земля стояла то ли на слонах, то ли на китах. Наука должна по мере развития своего заменять глупые концепции умными. Это и называется прогрессом. Так не отменить ли все истории всех наук – а заодно и историю философии, из которой все науки когда-то зародились. Она, значит, старше всех, а потому самая отсталая и непрогрессивная.
Есть ли противоположный взгляд на античную философию в современном мире, который чуть было не убедили в неизбежности и прогрессивности позитивистского техницистского глобализма? В том, что приверженность традициям есть признак непристойной отсталости, а от истории надо отрешиться, произведя моральную и культурную перезагрузку? В том, что национальные философии отжили свое – как и нации, и настали времена антинациональной глобалистской общечеловеческой науки? И больше нет ни греческой, ни немецкой, н французской, ни русской философии?
Идея глобализма изживает себя на глазах – как и надежда позитивистов обеспечить себе вечную жизнь чисто техническими средствами – путем пересадок органов, манипуляций со стволовыми клетками и клонированием, использованием генной инженерии и сохранением своего интеллекта на электронных носителях. Стандартизация позитивистского образования и всего образа жизни оборачивается тоской от однообразия унифицированной культуры, вечно вторичной, подражающей ограниченный круг хорошо продающихся образцов. «Городские индейцы»- панки и штурмующие Капитолий псевдо-викинги в шлемах с рогами – это просто уродливый – намеренно уродливый, антигламурный – протест против монотонного стандартного процветания. Начиная с 60-х годов, возвращение к ранним культурным формам, а то и псевдо-дикарству оказывается протестом против того, что М.Хайдеггер именовал «махинативностью» – машинностью и чисто технологической способности изготовить все, что угодно, все больше стирая грани между обслуживанием и махинированием в отсутствие этики.
Но в первый ли раз призыв вернуться к «классике», к высоким стандартам былого используется в мире как способ протестовать против неприемлемой современности? И не может ли, к примеру, обращение к высокой античности как к идеальным временам для человеческой культуры спасти от культурной деградации?
В настоящее время издательство «Владимир Даль» заканчивает редакционную подготовку к выпуску в свет перевода фундаментальной книги молодого немецкого исследователя Рихарда Поле «Платон как воспитатель. Платоновский ренессанс и антимодернизм в Германии (1890-1933)»[3]? Она вышла в 2017 году, когда, казалось бы, классическая немецкая культура была окончательно выведена из оборота оккупационными властями под видом борьбы с восстановлением тоталитаризма. Рихард Поле убедительно показал, что немцы дважды в истории использовали для формирования единой нации … древнегреческую культуру и, в особенности, философию.
Первый раз это было во времена Г.В.Ф.Гегеля и Ф.Гельдерлина. Вторая попытка была во времена Веймарской республики – в первой трети прошлого века. Быть может, автор рассчитывает, что возрождение национальной философии начнется в очередной раз с его книги?
Во всяком случае, невозможно спорить с тем, что книгу Р.Поле породила
острая тоска по классике и ее высоким культурным стандартам – как у автора, , так и в современном немецком обществе в целом.
Как мы определим классику в самом первом приближении? Что вообще приходит в голову, когда мы слышим слово «классика»?
Классика в литературе – это книжки без картинок. (Вернее, это книжки, которые человек читает, рисуя себе на свой лад собственные картины и выстраивая собственные схемы в уме – без подсказки правильного варианта тестом, плакатом или видеопрезентацией).
Классика – это нечто умопостигаемое, то есть постигаемое при непременном участии теоретизирующего разума. Без разума, или, как теперь выражаются – некогнитивно – при помощи одного только опыта и навыков классики не постигнешь. Опыт связан всегда лишь с настоящим временем – с конкретикой, которая дана сегодня, именно в этот момент, с историзмом, который признает связь любого суждения только с определенной ситуацией, поддающейся датировке. Поэтому антиклассикой является информация, которая имеет ценность лишь здесь и сейчас, а в следующий момент уже обесценивается, утрачивая актуальность. Никто не читает вчерашних газет. А к классике обращаются снова и снова на протяжении веков.
Классическая информация – это оксюморон. Классической информации не бывает. Бывает только актуальная либо устаревшая информация. Газета живет всего один день. Известия из «сетей» – и того меньше. Но в нынешние, послевоенные времена, когда торжествует англо-саксонский эмпиризм, появилось нечто новое – одноразовый факт, информация о котором может повторяться вечно. Одноразовый факт, которому суждено вечное возвращение. То есть – вдалбливание в голову путем бесконечного повторения в СМИ.
Классика – это нечто такое, что заслуживает уважения в веках: нетленное. Библия потому – не информация. (Как и любое иное Священное Писание). И классическая философия – тоже нетленна. Все эти непреходящие ценности не существуют, а значат. То, что существует, подвластно времени, вписано в него. То, что значит, отделяется от времени. Значащее уже неподвластно ему. Здесь очень уместно современное сравнение мыслей и летательных аппаратов: всякий человек запускает в культурный космос свои мысли, но одни из них парят недолго, словно детский бумажный самолетик, а другие, преодолев земное притяжение, превращаются в вечные космические светила. Это и есть классика. Информация – в противоположность классике – это тленное, суетное, на глазах устаревающее, зато – всегда актуальное здесь и сейчас повседневности.
Сойдемся на том, что, говоря о «вечном», мы избавляемся от гордыни любого ученого – и вообще любого специалиста!- и перестаем считать свое дело жизни самым важным. Мы легко можем заговорить с кем угодно о звездном небе (как это сделал И.Кант). Почему? Потому что мы одинаково не понимаем в астрономии (если среди нас нет специалиста). Мы говорим о звездах тем романтичнее и прекраснее, чем больше являемся дилетантами в этой области. Нет хуже девушки или юноши, которые начинают подавлять своего спутника или спутницу эрудицией, причем систематической и всеобъемлющей. Любовь между такими людьми возникает редко. А философия – это, действительно, меньше всего учебная дисциплина. Это – про любовь. Но про любовь должны уметь разговаривать представители всех профессий и научных специализаций. Пусть нас научат философы ненавязчиво беседовать о вечном с любым и каждым. По крайней мере – затевать разговор, чтобы при необходимости углубиться в детали и частности. Философия родилась из изысканной светской – салонной – беседы – людей благородных и остроумных. Такой она и вернется к нам – как поле для завязывания диалога и налаживания взаимопонимания, а не как поле брани.
“Странное дело, но в наш век философия, даже для людей мыслящих, всего лишь пустое слово, которое, в сущности, ничего не означает; она не находит себе применения и не имеет никакой ценности ни в чьих-либо глазах, ни на деле. Полагаю, что причина этого – бесконечные словопрения, в которых она погрязла”[4].
Как ни удивительно, но это сказал не наш современник. Это сказал в шестнадцатом веке Мишель Монтень. Что не может не наполнять нашу душу надеждой. Кому-то может сегодня казаться, что для философии наступили последние времена, что она окончательно побеждена позитивизмом, что она никогда еще не казалась такой бесполезной. Однако такие времена на протяжении двадцати шести веков ее существования уже были. И после шестнадцатого века, о котором вел речь Монтень, она снова расцвела пышным цветом.
Расцветет философия и в будущем. Но это произойдет лишь в том случае, если она сумеет проделать то же самое, что уже было проделано ею в аналогичной ситуации, в шестнадцатом веке – если она сможет вспомнить, что она – веселая наука, и отделит себя от науки унылой.
“ Глубоко ошибаются те, кто изображает ее недоступную для детей, с нахмуренным челом, с большими косматыми бровями, внушающей страх. Кто напялил на нее эту обманчивую маску, такую тусклую и отвратительную? На деле же не сыскать ничего другого столь милого, бодрого, радостного, чуть было не сказал – шаловливого. Философия призывает только к празденствам и веселью. Если пред вами нечто печальное и унылое – значит философии тут нет и в помине…Но так как тем мнимым философам, о которых я говорю, не удалось познакомиться с этой высшею добродетелью, прекрасной, торжествующей, любвеобильной, кроткой, но, вместе с тем, и мужественной, питающей непримиримую ненависть к злобе, неудовольствию, страху и гнету, имеющей своим путеводителем природу, а спутниками – счастье и наслаждение, то, по своей слабости, они придумали этот глупый и ни на что не похожий образ: унылую, сварливую, привередливую, угрожающую, злобную добродетель, и водрузили ее на уединенной скале, среди терниев, превратив ее в пугало, устрашающее род человеческий”[5].
Так писал великий Мишель Монтень, призывая различать философию веселую и философию унылую. Попробуем научиться этому различению и мы, потому что время для него давно подоспело. Что правда, то правда: пугало на скале-постаменте еще никогда в истории не было таким жутким и таким смешным.
Итак, философия как веселая наука есть прямая противоположность философии как науки унылой. Унылая наука не внемлет предостережению другого великого француза: ” Хочешь быть скучным – расскажи все, что знаешь!” и без устали дает ответы на все возможные вопросы, даже на те, которые ей никто не задает, так что приходится заниматься самообслуживанием. Она во что бы то ни стало стремится выдать себя за окончательную и всепобедительную “общую теорию всего” (С.Лем). Но похвальба собственной мощью всегда считалась верным признаком слабости. По этой, а также по ряду других причин, о которых мы скажем позже, философия как унылая наука не пользуется популярностью в народе. Ей приходится навязывать себя ему, полагаясь не на собственную силу, которая отсутствует, а на силу государства, с которым она заключает альянс.
Веселая наука, напротив, не стесняется сомневаться и задавать вопросы. Причем сомневается она именно в том, что кажется предельно самоочевидным. Ее сомнение, однако, есть сомнение особого рода: оно не повергает человека в уныние и не заставляет его опускать руки. Это сомнение сообщает человеку жизненный задор как уверенность в собственных силах, совершенно необходимую для всякого успешного дела. Философия как веселая наука служит жизни, выступая в роли санитара идеологического леса.
[1] Цит. по : Сементковский Р.И. Дидро // В кн.: Мольер. Вольтер.Руссо.Дидро.Ренан. Санкт-Петербург, «ЛИО Редактор», Глория, Кристалл, 1998. С. 296-297. ( Перепечатка книги Денисъ Дидро. Его жизнь и литературная деятельность. Биографический очерк Р.И.Сементковского. С.- Петербург , Типография высочайше утвержденного товарищества «Общественная польза», 1896. – Биографическая библиотека Ф.Павленкова).
[2] Portmann A. Die Erde als Heimаt des Lebens.—In: Portmann A. Biologie und Geist. Zuerich, Rhein-Verlag, 1956, s.228.
[3]Pohle R. Platon als Erzieher. Platonrenessance und Antimodernismus in Deutschland (1890-1933). Göttingen, Wandenhoeck & Ruprecht 2017
[4] Монтень М. Опыты: В 3 кн. Спб: Кристалл, Респекс,1998.Кн.1 С.198.
[5] Там же. С. 198,199-200.
Источник: Журнальный клуб Интелрос » Credo New » кр№2, 2021http://www.intelros.ru/readroom/credo_new/kr2-2021/44379-pochemu-stepen-phd-ne-polozheno-perevodit-na-russkiy-yazyk.html