Трудно сказать, как бы сложилась его судьба, если бы в 1945 году мой двоюродный брат Олег Константинович Столпянский не был арестован. Наверное, был бы профессором в одном из чешских или словацких университетов. Однако все сложилось по- иному. Последнее место его работы перед уходом на пенсию – туберкулезный санаторий Геленджика, где он работал медбратом. О своей жизни Олег Константинович мог бы написать книгу. Однако он не пожелал. Когда я сказал, что хочу о нем написать, категорически протестовал и согласился на это, если публикация будет начинаться его словами: «Лучшие годы моей жизни- это когда я был тридцатилетним заключенным в лагере, на должности лекпома, а моей помощнице едва перевалило за двадцать».
Александр ЕВЛАХОВ
Измена Родине
Таким было обвинение суда. В действительности же было иначе. Судьбу пятнадцатилетнего мальчишки решил его отец. Константин Николаевич был инженером- путейцем, но в гражданскую войну воевал на стороне белых, был ранен в Крыму, а затем эвакуирован в Чехословакию, где тогда, как и во Франции, складывался крупный центр русской эмиграции. Сам же Олег, родившийся в 1917 году, остался в Москве. Там и случилось на тринадцатом году его жизни первое несчастье. Как и другие мальчишки, он катался на «колбасе» — буфере между двумя вагонами трамвая, но однажды не удержался, упал на рельсы и угодил под второй вагон. В итоге остался без ноги. Отец переживал случившееся и не мог не думать о том, что ждет сына дальше. Без ноги можно прожить и в Советской России, но только не сыну белого офицера. И когда Олег окончил семь классов, отец, к тому времени уже устроенный в новой жизни инженер- строитель, решился. Уговорил одного из друзей, выезжавшего из Москвы в Прагу, прихватить с собой Олега под видом собственного сына. Все обошлось. …Олег окончил в Праге русскую гимназию, принял чехословацкое гражданство и поступил на медицинский факультет Пражского университета. Как он вспоминает, соотечественники и в эмиграции не были едиными в своих политических пристрастиях. Даже поговорка была: «Трое русских вместе сойдутся — уже четыре партии». Отец Олега как бывший офицер состоял в Русском общевоинском союзе . Многие же примыкали к младороссам. Они проповедовали довольно странные идеи. Признавая для России первую часть ленинской формулы- советскую власть, электрификацию заменяли монархом. Так и выходило: «советская власть плюс царь».
Эта арифметика показалась восемнадцатилетнему юноше гораздо менее ясной, чем то, о чем говорил приехавший из Белграда лидер Национально-трудового союза Виктор Михайлович Байдалаков . Его газета «За Россию» излагала вполне определенные формулы: свержение коммунистической власти, аграрная реформа по Столыпину, частная собственность, многопартийность.
Олег был уверен, что рано или поздно вернется в Россию, и решил быть с теми, кто и в эмиграции думает о ее будущем. Так он стал членом НТС (Наро́дно-трудово́й сою́з росси́йских солидари́стов — политическая организация русской эмиграции. Организация ставила своей целью борьбу за свержение коммунистического строя на исторической Родине.). Выступал по радио с тем, что на языке Уголовного кодекса его Родины квалифицировалось как «антисоветская пропаганда».
…Наступил 1938 год. Согласно Мюнхенскому соглашению, Чехословакия была аннексирована и разделена. Олег Столпянский переехал в Братиславу и стал учителем словацкой городской школы. Однако неполное медицинское образование его мало устраивало, и он поступил на историко-филологический факультет Братиславского университета.
Увлекся и философией. Ему довелось учиться у последнего из известной триады неовиталистов – Бергсона , Дриша и Лосского.
Началась вторая мировая война. Разгоревшийся в Европе пожар каждого поставил перед выбором. Состоялся раскол и в НТС. Одна его часть заявила о своей лояльности. оккупационному режиму, другая начала с ним бороться. Он присоединился к последней,
…Судьбе было угодно, чтобы они, знакомые еще с гимназических времен, встретились вновь: член НТС Олег Столпянский и член ЦК подпольной Компартии Словакии Онджей Павлик (Ondrey Pavlik). В борьбе против фашизма у них не оказалось разногласий.
Новые товарищи решили: Олегу необходимо перейти работать в другую школу- ту, что окнами выходит на станцию, где переформировываются воинские эшелоны. Информация, которую он сообщал, видимо, была полезной — на одной из встреч Павлик передал благодарность от главы подпольной компартии Густава Гусака. К слову сказать, из школьных окон предстоящее нападение Германии на Советский Союз было более чем очевидным: задолго до 22 июня на железнодорожных вагонах появилась надпись: «Нах Русланд».
Много лет спустя они с Ондреем, уже академиком, встретились вновь, и тот передал ему официальный документ, подтверждающий сотрудничество в антифашистской борьбе. Но это уже имело значение разве что для истории.
Расплата
Наступила весна сорок пятого. Словакия жила ожиданием прихода советских войск. И когда в Братиславе появились танки с красными звездами, Столпянский пришел в военную комендатуру и предложил помощь. Молодой ученый, лишь несколько дней назад представивший на кафедру университета текст диссертации на тему «Анакреонтические песни Державина», стал ежедневно ездить с представителями комендатуры по городу.
Как-то раз за ним заехали, как обычно, домой, но предложили взять необходимые вещи — поездка предстояла якобы за пределы Братиславы. Только в машине Олег понял, что едет на сей раз уже не как сопровождающий. «Работали» со Столпянским два «смершиста» из Грозного — Шапошников и Алиев. Допросы проходили в разных городах и деревнях — его все время перевозили с места на место. Во время допросов, конечно, били и даже, особо пользуясь отсутствием у него ноги, сажали на наспех сделанный кол. Наконец, Шапошников сказал: «За то, что вы сделали, сотрудничая с коммунистами, вам спасибо, но за все, что было до того, ответите по всей строгости». Так и вышло: заседание военного трибунала второго Украинского фронта приговорило гражданина Чехословакии Столпянского по трем частям 58 статьи Уголовного кодекса («измена Родине», «антисоветская пропаганда» и «организация») к высшей мере наказания- расстрелу. Если сегодня набрать в интернете его фамилию, имя и отчество, то на сайте «Открытый список» можешь прочитать: осуждение 3 июня 1945 года; приговор- ВМН. И еще приписка: «Архивное дело 24646 УСБУ в Одесской области». Больше нет ничего.
Потом были пятьдесят четыре дня в камере смертников четвертой Замарстыновской тюрьмы во Львове. Когда за ним наконец пришли, Столпянский уже многое знал, в том числе и то, что на расстрел вызывают, назвав лишь первую букву фамилии, обычно ночью, и ведут по коридору направо. Но, спросив: «Кто на «С»?», пришли днем и повели налево. Потом, завели в помещение, поставили к стенке и произвели выстрел, но поверх головы. В итоге, вместо расстрела ему предстояло 10 лет исправительно-трудовых лагерей.
В пересыльной тюрьме он познакомился и довольно близко сошелся с вором в законе по кличке Анчутка. Олег рассказал ему все подробности своей жизни и, как наиболее образованный, стал постоянно писать для каких-то авторитетов разные бумаги: жалобы, обращения. Длилось это достаточно долго. И вот однажды Анчутка сообщил, что на «толковище»- общем собрании воров, они мне дали «правилку». «Для меня, — вспоминает Олег, — до сих пор загадка, почему так произошло? Знаешь, что такое «правилка»? В переводе на русский — жилетка, но по смыслу — права «вора в законе». Для осужденного по 58-й это редкий, может, уникальный случай. Тогда же мне сделали «наколку» на руке и был долгий разговор с Анчуткой о моей дальнейшей жизни. Он пояснил, что для меня они, воры, и так сделали все возможное: теперь, где бы я ни оказался, еще до моего прибытия будут знать, кто я и что. Но многое зависит от тебя: о своих «диссертациях» и «Державиных»- забудь, а когда будут ставить на должность, вспомни, что учился на медицинском. И, тогда, если повезет, могут назначить лекпомом, а, значит, будешь «при пайке», да и жизнь сохранишь.»
Так и вышло. Уже на этапе он на костылях шел без вещей, а его «сидор»- вещевой мешок несли «шестерки». А в первом месте отсидки — одном из 49 лагерей КарЛАГа — стал Столпянский лекпомом.
Рассказывал Столпянский и о деталях: о встрече с Тимофеевым-Ресовским , который все время мерз и был в одежде, сделанной из одеяла.
Запомнился его рассказ и о дочери Тухачевского, Светлане бывшей на такой же должности лекпома.
После смерти Сталина всех иностранцев, что были в КарЛАГе, собрали в одном месте. Пошли даже разговоры об освобождении. Однако их этапировали в Тавду, под Свердловск, а затем на станцию Решоты Красноярской железной дороги. Там 3 ноября 1954 года, чуть раньше срока, и дождался Олег Столпянский своего освобождения.
Гражданин СССР
Легко сказать — дождался. Кто он был теперь, имея на руках только справку об освобождении? И куда было ехать? В Москву, к матери, — нельзя. Да, собственно, и мест, куда было можно, оказалось всего три — Красноярский край, Омская и Новосибирская области. Он отправился в Черногорск, что на юге Красноярского края, в Хакассии. Там в паспортном столе ему назвали три возможности. Либо остаться гражданином Чехословакии и ехать туда, где у власти теперь коммунисты и где ему вряд ли обрадуются; или, сохранив это гражданство, жить здесь, но регулярно ходить «отмечаться» и быть под постоянным надзором; либо — поскольку за измену Родине он уже отсидел — просить о получении гражданства СССР. Он выбрал последний вариант. Выбрал, потому что тогда, пятнадцатилетним мальчишкой, не считал, что уезжает навсегда, и потому что никого ни за что не винил.
Предстояло все начинать сначала. Прежде всего — вновь получить хоть какое-то образование, так как никаких документов о прежнем он получить не мог. И Олег, окончивший университет и написавший диссертацию, сдал экстерном экзамены за семь классов, а позднее за год «осилил» и аттестат зрелости. Потом с большим трудом — нелегко в нашей стране быть политически неблагонадежным — удалось окончить курсы… медсестер.
Столпянского не реабилитировали, но через несколько лет он получил паспорт без судимости и мог теперь покинуть предписанные ему области. К матери, в Москву, однако, было по-прежнему нельзя, и он выбрал Краснодарский край.
Здесь, в Екатеринодаре, первым начальником железной дороги был его дед, Николай Столпянский. Здесь же другой дед, Адриан Мирошниченко, был атаманом станицы Абинская. Наконец-то повезло и внуку. Приехал в небольшой поселок под Геленджиком на берегу моря и довольно быстро нашел работу медбрата в туберкулезном санатории «Голубая бухта».
Прежние годы жизни стали уходить в прошлое. И все же однажды напомнили о себе. Ближе к ночи он однажды шел через парк. И на него напала банда, как он сказал, «гоп-стопников». Один из них крикнул: «сдрючивай лепень!» (снимай пиджак). Он подчинился. В этот момент его осветили фонариком и один из них в ужасе сказал: «Да вы что, это же Алик!». И тот, которому он уже готов был отдать пиджак, со словами: «прости, отец…» бухнулся ему в ноги. После этого случая он понял, что слова Анчутки насчет того, что «где бы я ни оказался, еще до моего прибытия там уже будут знать, кто я и что, касались эти слова не только мест заключения». После этого неприятностей с ним не происходило. Более того, именно в Геленджике, работая в туберкулезном санатории, он наконец-то нашел себе спутницу жизни Таю — тоже инвалида с детства. Они поженились. Было это летом 1965 года и на их свадьбу из Москвы приехала его мать- сестра моего отца Вера Михайловна Евлахова- Столпянская.
Я тогда гостил на каникулах у другой сестры отца, но пришел встретить ее поезд из Новороссийска на вокзал, чтобы проводить домой, но, когда я зашел в вагон, она лежала без сознания. Близко с Олегом мы познакомились почти сразу, в дни ее похорон. Да и жили мы с ним вместе в ее комнате в коммунальной квартире по соседству с Арбатом. Позднее, когда я женился и у нас родилась дочь, они с Таей стали часто приезжать к нам, в Ленинград, где никогда в жизни не бывали. Жили у нас в квартире на прибрежной части Васильевского острова, называемой «остров декабристов». Прежде он назывался «остров голодай», и это название как- то больше соответствовало окружающей действительности, поскольку, говоря современным языком, продуктовая «линейка» тогда была, ну очень бедная.
В ближайшем магазине на улице Каховского, куда мы пришли с Олегом, в мясном отделе была какая-то требуха и кости. Олег внимательно посмотрел на продавца, подошел к нему, отставил в сторону костыли, положил руку с татуировкой на прилавок и, наклонившись к нему, что-то тихо сказал. В ответ прозвучало: «сейчас, отец, все сделаю!». Домой мы принесли огромный кусок говяжьей вырезки. Тогда, в ответ на мои вопросы о столь очевидном уважении, от Столпянского я впервые услышал про пересыльную тюрьму и «правилку».
Жизнь Столпянских складывалась непросто. Долгое время Олег крепко пил, о чем я, конечно, знал по их приездам в Ленинград. Но однажды Тая, у которой был довольно твердый характер, поставила его перед выбором: или она везет его лечиться в Украину, или она с ним расстается. Олег, не представлявший жизни без нее выбрал, конечно, первый вариант и бросил пить навсегда. Жизнь вошла в нормальное русло, и они с Таей постепенно обустраивались. Построили маленький домишко в Голубой бухте, вырастили сад. А, когда оба ушли на пенсию, стали настаивать, чтобы мы с детьми к ним приехали.
Наконец, олимпийским летом 1980 года мы собрались. Тогда я собственными глазами увидел, как живет пенсионер Олег Константинович Столпянский. Оказалось, что он как-то познакомился с эстонцем, занимающимся добычей черноморских рапанов, дальневосточных гребешков и других раковин. Тот стал их Олегу поставлять, а он делать из них сувениры и продавать отдыхающим в Геленджике. Обзавелся для этого нехитрым оборудованием, и, как инвалид, получил патент на официальное право торговли.
Рабочий день его складывался по строго определенному графику. Во второй половине дня он на станочке обтачивал раковины, склеивал из них сувениры и вечером покрывал лаком. А утром, нагрузив сувенирами свой, как он по привычке говорил, «сидор» просил помочь его одеть на плечи и отправлялся на костылях на рейсовый автобус в Геленджик, к месту торговли. Судя по тому, что возвращался он к обеду уже без поклажи, конкурентов у него особо не было и торговля шла успешно. Правда, приходилось ее вести в самую жару, но ни на нее, ни на возраст Олег никогда не жаловался, а, если удавалось все продать быстрее, то успевал еще и с нами сходить на море и поплавать. Потом они получили в Геленджике, в микрорайоне «Парус», недалеко от побережья, однокомнатную квартиру,
Так и жили Столпянские, пока не случилось в 1991 високосном году несчастье. Одна из натруженных костылями рук стала невыносимо болеть. Врачи сказали однозначно: или проститься с жизнью, или ампутация. О том, что предыдущий год был високосным, упомянула Тая, рассказывая о произошедшем. И я, всмотревшись в осунувшееся лицо двоюродного брата заметил, что, может ли для него что- то значить повторяющийся регулярно год, сопряженный, как считают, с разными неприятностями, когда високосным оказался почти весь, выпавший на его долю век.
Когда я приехал к ним домой и все же уговорил на разговор для этой публикации в сентябре 1992 года, он больше лежал в постели. Однако по- прежнему выписывал чешские и словацкие газеты, интересуясь происходящими там событиями. Интересовало его и то, что происходит в высших эшелонах власти у нас, — как там Ельцин, Гайдар? Улыбнувшись, сказал: «Ну вот, видишь, реализуется вся наша программа — многопартийность, частная собственность… Жаль только принцип «единая и неделимая», ради которого НТС почти смирился с властью большевиков, соблюсти не удалось». Интересовался Олег очень многим, хотя главной у него была новая задача, опять научится ходить. Теперь на протезе. Жена, измерив длину дорожек у дома, помогала ему и вела дневник. «10 сентября. 50 м утром и 100 м после обеда.» 11 сентября…». И так — день за днем!
Примечание. Этот очерк (в сокращенном варианте) был опубликован мной в 1992 году в еженедельной газете «Россия», в которой я тогда работал. Олег доживет до 1997 года. Тая (Таисия Александровна Шулепина), родившаяся в 1923 году уйдет из жизни в 2007 году.