Эта публикация появилась тридцать лет назад в газете «Россия» №20 за 25-31 мая 1994 года и была приурочена к 200-летию Петра Чаадаева
Светлана ФИЛОНОВА
Pовно 200 лет назад 27 мая 1794 года. в России появился человек, так странно не похожий на других инакомыслящий, инакочувствующий, инаковерующий, но, может быть, именно поэтому — как раз такой, какого России недоставало.
Как подарок, заботливо и любовно приготовленный Провидением, он даже внешне был на редкость красив. И нельзя сказать, чтобы России этот «подарок» не понравился. У Чаадаева никогда не было недостатка в почитателях. Его дружбой гордились. Было много людей, искренне его любивших и продолжавших любить его и после «катастрофы» — скандала, вызванного появлением в «Телескопе» первого «Философического письма» (единственного опубликованного при жизни крупного произведения «басманского философа»). Но вот что с этим «подарком делать, какая от него может быть польза — это по сей день продолжает быть вопросом.
Есть даже что — то трогательное в том, как, не замечая убийственной чаадаевской иронии, современные исследователи пытаются доказать, что Чаадаев задумывался над особым путем России», стало быть, любил — таки Отечество.
Любил. Конечно, любил. Но «в его интересах, а не в своих собственных», «по образцу Петра Великого, Екатерины и Александра». И потому предпочитал бичевать свою родину… огорчать ее… только бы ее не обманывать» и считал, что «Россия приближается к гибели всякий раз, когда ставит себя в прямое противоречие со старыми цивилизованными расами, могущество которых покоится на в тысячу раз более продолжительном и настойчивом умственном труде, чем на их материальных силах …»
Однако и «предтечей западников, как порой считают, Чаадаев не был. Представить его себе вместе с Герценом и Чернышевским невозможно даже при самой богатой фантазии. Он до конца жизни не переставал вести острую полемику с кумирами российских вольнодумцев — энциклопедистами. У атеистов всего мира не было более сильного русского противника (Во всяком случае до конца прошлого столетия). Но и послушным чадом русской православной церкви Чаадаев не был.
Однажды на вопрос: «Что нужно для того, чтобы ясно видеть?» — Чаадаев ответил: «Не глядеть сквозь самих себя … Мне кажется, не худо говорить себе почаще то, что Диоген, как вы знаете, сказал Александру: «отойди, друг мой, ты застишь мне солнце».
Смотреть «сквозь себя», сквозь фильтры готовых определений, за которыми мы привыкли прятаться от мира, на Чаадаева нельзя. Может быть, есть смысл в честь юбилея попытаться посмотреть на себя «сквозь Чаадаева».
НЕ ИНАЧЕ КАК из желания приумножить его славу (ведь мы считаем наиболее достойным внимания то , что могло бы войти в «Книгу рекордов Гиннесса») , Чаадаеву, до хрестоматийности типичному христианскому мыслителю, в последние годы пытаются приписать авторство «нетрадиционных религиозных философских концепций». Чаадаев, конечно же, не был первым, кому был свойственен взгляд на историю как на реализацию некоего единого, общего дела, где у каждого народа и у каждого человека своя, только ему предназначенная роль. Это была совершенно естественная и привычная точка зрения для всего Христианского мира.
Шокирующе новым, на взгляд среднестатистического европейца, было заявление, что все люди делятся на классы в зависимости от своего участия в производстве материальных ценностей, а главным смыслом и движущей силой истории является борьба между этими классами, непримиримая, бесконечная и, как следует из логики этих рассуждений, не только неизбежная, но и необходимая. Папская энциклика, оглашенная в 1891 году и выразившая отношение Церкви к учениям социалистов, так и называлась — «Новые вещи».
Но пока Европа недоумевала, охала и ахала, мы взяли и сделали. И зря сомневался Владимир Ульянов: возможна ли победа социализма в отдельно взятой стране? Вышло, что только в ней и возможна, поскольку сама ее «отдельность» формирует моральную готовность к подобным новациям.
До сих пор пока никто внятно не объяснил, куда ведет «особый путь» России. Туда же, куда идет Европа своим «банальным» путем? Мы отошли от общего дела, отделились, перестали участвовать в решении общечеловеческих задач. Ну и что же мы делаем? Да вот то же самое, что и они, но так, как им и не снилось.
Мы живем, рождаемся и умираем в вечном стремлении заткнуть кого — то за пояс, утереть нос, в атмосфере вечной борьбы (хорошо бы, только спортивной!) . Все наши суждения о мире и самих себе вытекают не из поисков практической пользы и не из внутреннего нравственного закона, а из того, насколько успешно мы кого-то превзошли. То есть имеют в основании готовый, не нами созданный образец.
Именно это имел в виду Чаадаев, утверждая, что «каждая наша новая идея почти всегда заимствована».
Самый могучий ум России рождает известные всем строки: «…может собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов Российская земля рождать…». Каждый живописный уголок своей земли мы называем русской Швейцарией. Любопытно, есть ли в Швейцарии лесок, который местные жители любовно звали бы швейцарским Подмосковьем?
Москва — третий Рим? Но почему же не второй Константинополь? Или еще проще Москва?
— Даже горькое разочарование, которое мы — изначально, запрограммированно всему и вся чужие — чувствуем, попав на пару дней «туда», обличает раньше нас родившуюся веру в какие — то волшебные не нам чета! — земли, сплошь заселенные французскими сахаровыми и британскими лихачевыми.
Есть унижение паче гордости, но, Боже, как унизительна может быть гордость!..
ГОВОРЯТ, это у нас от многовекового рабства. А рабство откуда? Чаадаев этот неприятный вопрос адресовал напрямую Русской православной церкви.
«Как могло случиться, что самая поразительная черта христианского общества как раз именно и есть та, от которой русский народ отрекся на лоне самого христианства? Откуда у нас это действие религии наоборот? Не знаю, но мне кажется, одно это могло бы заставить усомниться в православии, которым мы кичимся … По признанию самых даже упорных скептиков уничтожением крепостничества в Европе мы обязаны христианству. Более того, известно, что первые случаи освобождения были религиозными актами и совершались перед алтарем и что в большинстве отпускных грамот мы встречаем выражение: pro redemptione animae — ради искупления души. Наконец, известно, что духовенство показало везде пример, освобождая собственных крепостных, и что римские первосвященники первые вызвали уничтожение рабства в области, подчиненной их духовному управлению. Почему же христианство не имело таких же последствий у нас? Почему, наоборот, русский народ подвергся рабству лишь после того, как он стал христианским, а именно в царствование Годунова и Шуйского? Пусть православная церковь объяснит это явление».
Но у церкви во все времена был весьма определенный набор средств для ведения дискуссий:
«Принадлежит ли автор к тайным обществам, — пишет Д. Татищев С. Уварову, — но в своем произведении он богохульствует против святой православной церкви. Он должен быть выдан церкви. Одиночество, пост, молитва пришли бы на помощь пастырским внушениям, чтобы привести домой заблудшую овцу».
Любой проблеме всегда давалось одно объяснение.
«Но безумной злобе сего, несчастного против России есть тайная причина, коей , впрочем, он скрывать не старается, — пишет Ф.Вигель в донесении митрополиту Серафиму, — отступничество от веры отцов своих и переход в латинское исповедание» .
То есть если кто нами недоволен, значит, он — католик, а католики, это всем известно, для того и существуют, чтобы нас ругать — вечное наше, в любых обстоятельствах неизменное petitio principii!
При этом как бы ускользает из поля зрения, что если католики действительно когда- нибудь «ругали» православие — позволяли себе выступать с публичным критическим анализом — то это были исключительно русские католики.
Да, Чаадаев признавал и не раз подчеркивал преимущества Западной церкви, но именно преимущества, которыми она пользовалась как церковь всемирная.
Сам того не заметив, очень популярно растолковал это оппонент Чаадаева, имя которого история не сохранила. Патриотическое чувство неизвестного было больно уязвлено — Чаадаев упомянул о епископе Клермонском, который в 1718 году прочел проповедь восходящему на престол Людовику XIV о том, что власть государя проистекает из воли народа и потому должна быть направлена на благо народа. С едкой иронией неизвестный корреспондент напоминает Чаадаеву о «несколько похожем случае» из русской истории, когда митрополит Филипп отказал Ивану Грозному в благословении и «в глазах всего народа» обвинил его в кровавых злодеяниях, после чего очень скоро был задушен в темнице царским опричником. Может ли сравниваться с таким героизмом поступок заморского епископа!
«Представители церкви латинской могли гораздо смелее обличать злоупотребления светской власти, напоминать ей об ее обязанностях, нежели представители восточной церкви, и по самой простой причине: иностранец гораздо смелее может говорить о государственной власти, чуждой в отношении к нему и, следовательно, такой, которая в большей части случаев преследовать его не может. Он находится как бы вне ее границ и потому безопасен. Таково положение латинского прелата, подчиненного папе, в отношении к какому — либо из королей европейских. Не таково положение епископа церкви восточной: он гражданин того же государства, в котором представителя верховной власти он вздумал бы обличать, он не может защититься от преследований, если они последуют, и неминуемо падет их жертвою. Ему нужно гораздо более смелости».
Да, это так. И я могу только присовоку пить еще «несколько похожий случай».
С введением в Польше «военного положения» опальная «Солидарность» перекочевала под своды церкви, даже в самом прямом смысле — пользовалась для своих, теперь уже нелегальных встреч церковными помещениями. Епископальные комитеты помощи интернированным и их семьям добиваются их международной поддержки и защиты их прав. Церковь регулярно устраивает выставки, концерты, фестивали, всеми средствами поддерживает деятелей культуры, сохраняя до лучших времен культурный, интеллектуальный и духовный потенциал страны. Она собирает вокруг себя все здоровые силы общества, верующих и неверующих, считая, что выполняет тем самым свою прямую, вечную задачу — защищает свободную душу человека от насилия коммунистической, безбожной идеологии.
Можно ли представить себе подобное в России? И что будет, если, не дай Бог, к власти придет партия Жириновского, неофашисты или еще кто-нибудь в этом роде? Нет сомнения, наши пастыри приумножат славу православной церкви новыми беспримерными мученическими подвигами. Прав был оппонент Чаадаева, когда писал, что «много можно было бы напомнить подобных случаев, начиная с первых времен церкви, времен мученических, и до настоящих. И вы согласитесь, что в них недостатка нет и быть не может».
Но Чаадаев славе на крови предпочитал благо Отечества, условия жизни, которые не ставили бы с такой неотвратимостью людей — как духовных, так и светских — перед жестким выбором: либо жертва, либо палач. Он хотел, чтобы «церковь была свободна, чтобы извне и изнутри она повиновалась только самой себе, То есть Иисусу Христу, всегда в ее среде присущему … Чтобы она была свободна думать, действовать и особенно проповедовать, как ей угодно … а не быть носимою по воле дуновений каждой новой власти, каждого человека, который себя провозгласит повелителем себе подобных …».
ТАКОЙ ЦЕРКВИ мы не только никогда не знали, но и представить себе ее с необходимой степенью конкретности не можем. Такую церковь иметь хотим — произносим много разных хороших слов и даже записываем их в Конституции, возмущаемся при виде знаков альянса алтаря и трона, но стараемся угадать, чью сторону примет церковь, влияние какой политической идеологии может быть многократно ею усилено. Церковь неотделима от государства прежде всего в нашем сознании, во многом ею же сформированном.
Искренни ли те, кто утверждает, что черты сходства с государственным идеологическим учреждением церковь приобрела за годы советского режима, или нам, как малым ребятам, боятся открыть правду, которую с каждым днем скрывать все труднее, не знаю. Но церковь наша, высвободившись из-под большевистского пресса, расправила плечи и предстала перед нами такой, какой она была всегда. Сформированная самодержавием, веками бывшая его надежным оплотом, невычленимая из известной триады Уварова — «православие, самодержавие, народность».
Даже такая вещь, как многопартийность, ставит ее в очень сложную ситуацию. Кого пожизненно объявлять помазанником Божьим? Каждой ли партии по церкви или церковь, как переходящее знамя, победителю на выборах?
В свое время Чаадаев писал: «У нас в настоящее время совершается нечто необычайное … Дело касается не пустяка: приходится решить, может ли народ, раз сознавший, что он в течение века шел по ложному пути, в один прекрасный день простым актом сознательной воли вернуться по пройденному следу, порвать с ходом своего развития, начать его сызнова, воссоединить порванную нить своей жизни на том самом месте, где она некогда, не очень — то ясно каким образом, оборвалась. А между тем приходится сознаться … что мы накануне такого социального эксперимента, о котором никогда еще не решались мечтать самые смелые утописты в дерзновеннейших своих фантазиях».
Ба! Да ведь и мы тоже! Или нам все же хоть в чем-то удался этот безумный эксперимент, и мы вернулись-таки к своим корням», за грань столетия? Ну и что же мы видим?
«Плохие писатели, неумелые антикварии и несколько неудавшихся поэтов … самоуверенно рисуют и воскрешают времена и нравы, которых у нас уже никто не помнит и не любит».
«Только бы говорить с веком языком века, а не языком устаревших догм, ставшим непонятным!» — восклицает философ, «объявленный безумцем по решению высшей юрисдикции страны», совсем так же и почти теми же словами, что и Александр Мень, убитый в конце нынешнего века. — «Скажи, где написано, что Властитель миров требует себе слепого или немого поклонения? Нет, Он отвергает ту глупую веру, которая превращает существо разумное в бессмысленную тварь, Он требует веры, преисполненной зрения, гласа и жизни».
А дальше — теория Дарвина, которая для всего мира была лишь забавной гипотезой, и только для нас стала основой мировоззрения. Уже к середине прошлого века мы были впереди планеты всей по успехам распространения материализма. Не потому, что он прав, а потому, что слишком не правы были те, кто с ним боролся, наша церковь не решалась дать «волю сомнению как средству, как методе», а значит, не приобрела «чрезвычайной силы мышления, изощряя орудия разумения человеческого». Да, «рядом с воображаемым прошлым мы имеем реальное». Поэтому …
«Позволительно, думаю я, пред лицом наших бедствий не разделять стремлений разнузданного патриотизма, который привел страну на край гибели и который думает вывести ее из беды, упорствуя в своих иллюзиях, не желая признавать отчаянного положения, им же созданного». Так считал Чаадаев. В сороковых годах прошлого столетия.
*Чаадаев не считал случайным совпадением во времени введение Патриаршества в 1589 году и окончательное закрепощение крестьян указом Бориса Годунова в 1597 году.