Об этом человеке снимают документальные фильмы, он постоянный гость в разных телестудиях. Вилли (Виталий) Мельников – человек-феномен, полиглот достойный книги Гиннесса.
А. Мищук, Е. Константинова
Мельников в интервью ZN.UA рассказал о том, что помогает ему столь успешно покорять языки и наречия разных народов. Он же опроверг старый тезис о «мертвых» языках. По мнению Мельникова: «нет мертвых языков, есть умолкнувшие».
В его «арсенале» не только языки мирового распространения, но и редкие наречия. Это, например, языки японских айнов, бирманских гэрулау, вьетнамских руккьюм, каталонских басков, британских пиктов, карибских гуанчи. Впрочем, данные названия для большинства читателей мало о чем говорят.
Мельников, по его собственному признанию, зубрежку не приемлет, а предпочитает начинать изучение языка не с грамматики, а с разговорных клише – фразеологии и идиоматики, изучая культуру народа, который говорит на этом языке.
Критерием же владения того или иного языка или наречия Вилли считает собственный литературный стиль неологизмов, слов-образов-кентавров, который он назвал муфтолингвой.
Была когда-то в жизни Вилли Мельникова и афганская страница… В 1985-м он чудом остался жив после тяжелого осколочного ранения и контузии…
Языки скорее для него – хобби. Официальное образование у него далекое от филологии. Он окончил Московскую ветеринарную академию и основная его профессия —врач, биолог-вирусолог, научный сотрудник Института вирусологии им. Ивановского.
– Вилли, как могут сосуществовать в одном человеке лингвист, ветеринар, поэт, вирусолог, фотохудожник?
– Каждый человек живет по своему внутреннему календарю. Да и вообще измерять возраст человека числом календарно прожитых лет – смешно и несерьезно! Перечисленные вами мои увлечения сочетаются по принципу «симбиоза контрастов».
Многих эпатирует фактор моей полиглоссии. Дескать, из каких же граней состоит вот эта «полиглоссия»? Что является ее психологическими ингредиентами? Я же всегда стараюсь обратить внимание на то, что без моих других интересов, никакой полиглоссии не было бы.
Еще раз повторю – именно симбиоз контрастов, стык нестыкуемого, синтез несинтезируемого, совмещение несовмещаемого и дают полиглоссию.
– А вам льстит, что некоторые специалисты изучают ваши способности, уникальность вашего мозга и не могут понять – «как это»? Некоторые не могут освоить английский за всю жизнь, а вы знаете больше сотни различных языков?
– Нет, мне это не льстит. Может потому, что я сам являюсь представителем точных наук. В определенных профессиональных рамках привык объяснять такую «полиглосию» сам.
Это так называемый феномен ченнелинга, от английского слова channel – канал. Этот термин я узнал на одной научной конференции в Праге, где встретился с американскими психоневрологами. Они впервые и озвучили мне его. Как некий открытый канал в ноосферу по теории Вернадского.
У моих российских коллег «ченнелинг» не в чести. И считается из разряда бульварной изотерщины. Но, тем не менее, именно это понятие легло в основу моих дальнейших изысканий.
Да, были случаи, когда предлагал себя в качестве «подопытной морской свинки» различным психологам, психоневрологам и даже психиатрам… Скажу, что для ученого это нормально: ставить опыты в первую очередь на себе.
Но исследователи начали «прогонять» меня по каким-то, уже приевшимся и давно изжившим себя тестам. Потом эти специалисты «обломались», проявив некую растерянность, чем, на мой взгляд, задекларировали свою профнепригодность. Ведь нестандартные субклинические случаи не следует изучать приевшимися рутинными методами. Они разводили руками, обменивались друг с другом родной терминологией, которая зачастую мне мало о чем говорила. Вот этим все, собственно, и заканчивалось. И с тех пор я не предлагаю себя никому!
– Вы закончили Ветеринарную академию. Сейчас есть какая-то практика по первой специальности?
– С детства любил тех, кого человек высокомерно называет «братьями нашими меньшими». Хотя считаю, что они братья наши старшие. Поскольку на этой планете как биологический вид живут и развиваются намного дольше, нежели человек. Сейчас у меня нет домашнего животного. Раньше был кот, научивший меня, в буквальном смысле без гипербол и шуток, говорить на своем кошачьем языке. А ветеринаром я быть не перестал. Другое дело, что ветеринария стала одной из специальностей. Остальные же специальности, которые меня худо-бедно кормят – это мои вчерашние хобби.
– Неужели для вас применима поговорка: не было бы счастья, да несчастье помогло? Как могло тяжелое ранение в Афганистане стимулировать ваши языковые способности?
– Да, я был в Афганистане. Там имел обширную медицинскую практику. Не попади я в Афганистан, не был бы контужен. Контузия до сих пор мешает мне жить. Но, с другой стороны, она неожиданно послужила сильным катализатором, толчком к изучению новых языков. Поэтому вторым днем рождения считаю 22 ноября 1985 года. Все, кто был в санчасти в тот день, погибли. В живых остался только я.
Но не следует считать мой случай какой-то нулевой точкой отсчета. Такая была в моем раннем детстве, когда на пятом году жизни увлекся энтомологией. И названия насекомых нужно было знать по-русски и на латыни. Собственно, с этого все и началось.
Афганская же контузия послужила своего рода лингво—трамплином, который впоследствии привел к лавинообразному освоению языков.
– Ваши родители были связаны с филологией, языками?
– Нет, напрямую не связаны. Мои предки по материнской линии приехали в Москву из Тульской губернии еще в последние годы правления государя Алексея Михайловича Тишайшего. А отец родом из Скандинавии и его предки приехали в Россию на заработки. Вот так я полушвед-полуисландец. А мама – русская. И до сих пор не знает ни одного языка, кроме родного. Отец хорошо знал датский, испанский, шведский, немецкий. И мне очень повезло, что бабушка – мамина мама, тоже была ветврачом. После войны она три года проработала в Монголии, до конца жизни хорошо помнила монгольский. Через нее я и познакомился с этой группой языков. А одними из первых моих языков были древнегреческий, латынь и старославянский.
– Интересный факт вашей биографии – в школе вам не давался английский…
– Тут большую роль сыграла личность преподавателя. Это была дама сталинской закваски. Впоследствии английский пошел. И, кстати, этому я обязан прежде всего экзотическим языкам, родным языкам моих однокурсников по Московской ветеринарной академии, африканским студентам. Именно они были для меня тараном, пробившим брешь, в которую влились пять различных вариантов английского.
– Откуда такая страсть к редким наречиям? Например, пиран-дзопа, агуа, рдеогг-семфаанг… Ведь очень немногие могут оценить ваши способности в этом плане, так как это полумертвые языки…
– Я ненавижу термины «мертвый» и «полумертвый» язык. Нет мертвых языков, есть умолкнувшие. Исходя из того, что мой критерий знания языка – это писать на нем стихи, то это вовсе не мертвые языки. Все перечисленные вами языки звучат. Другое дело, что они суперэкзотичные и возникает резонный вопрос: а зачем их знать?
Дело в том, что знание языка – это способ омногомерить свое жизненное восприятие и тем самым избавиться от того, что мы называем серыми буднями.
Еще, согласно моему убеждению, все эти экзотические или умолкнувшие языки очень помогают изучать языки мирового распространения.
– Есть ли у вас ученики?
– Учеников нет. Люди часто воспринимают меня как чужака, пришельца. У людей есть два вида реакции… Первая, как говорят белорусы, «отшторхнуться». И вторая, более продуктивная – проявление доброжелательного интереса.
Да, некоторых людей-полиглотов я знаю – кто-то живет в Японии, кто-то – в Аргентине, кто-то – в Австралии, кто-то – в Штатах. Да и в России встречал таких. У меня была коллега – Наташа Бекетова, родом из Анапы. Мы с ней пару раз выступали в ток-шоу на Первом российском канале и на одном спутниковом. Но языка общего не нашли. Мне неинтересен человек, который постоянно кичится – мол, я ходячая кошелка с языками. Человек не вправе проявлять высокомерие, если он знает очень много такого, чего не знают большинство людей.
– Ваш рекорд – 105 языков. Как происходит процесс овладения новым языком или наречием? Как вы узнаете об языках-изолятах, которые вы любите больше всего?
– Язык-изолят – давно укоренившийся лингвистический термин. Люблю все языки. Все они включены в мой психологический «обмен веществ». Как я о них узнаю? Да по принципу – «на ловца и зверь бежит». Узнаю из каких-то интервью в прессе, в Инете, на меня выходят люди – носители новых для меня языков. А у меня реакция на них, как в грузинском анекдоте: «Канэшно хочу!». И начинается процесс…
Происходит некое «скачивание языка». Если вкратце, то я довольно быстро начинаю себя комфортно чувствовать, слыша речь на незнакомом языке. Так происходит некое «вчувствование» в язык. Это внешнее «скачивание». А глубинные механизмы этого процесса не знает никто.
– Получается, что 105 языков – еще не предел?
– Не предел. К сожалению, я не Дункан Маклауд – вечно живущий воитель. И на изучение всех языков планеты Земля мне попросту календарной жизни не хватит. Тем более что по социальному реестру лингвистов на сей день на планете Земля зарегистрировано 6909 языков! А у меня, простите, их в арсенале только сто пять… Откуда же мне взять время на такую жизнь? Но это не самоцель, языки мне нужны для другого.
– Для чего?
– С одной стороны, чтобы постоянно омногомеривать свое мировосприятие. Еще они для меня служат неким стройматериалом для личного арткосмоса, артпространства.
– Как вы погружаетесь в языковую среду? Это книги, радио, ТВ?
– Погружение идет с наскока, сразу. Когда был школьником, то у нас в семье появился радиоприемник и, крутя ручку настройки, я стал перенимать мелодику и интонации у дикторов, вещающих на своих родных языках. Меня не смущало то, что я не понимаю ни слова, для меня главное было – «повиснуть» у них на языке и впитать в себя манеру их произношения. Это послужило неосознанной психологической настройкой, предвестником будущей полиглоссии.
– Как удается не забывать уже выученные языки?
– Поддерживаю их тем, что пишу на них поэтические тексты и, по мере возможности, общаюсь с носителями… Еще у меня есть дурацкая привычка – говорю сам с собой.
– И много ли у вас таких друзей-иностранцев, ведь при таком знании языков вам доступно общение почти со всем миром?
– Почти со всем миром можно общаться, зная пару-тройку мировых языков. Но замечу, что все языки держать в активе не нужно. И их забывание – не что иное, как защитное приспособление нейрохимической структуры организма. Когда кто-то не бережет свой мозг, он начинает беречь себя сам. И это выражается в забывании того или иного языка. Но, тем не менее, будучи художником, графиком я использую те или иные языки в своих художественных акциях, в артработах. Рисую «лингвогобелены». Таким образом, они никак не забываются и каши из языков не происходит.
– Расскажите подробней о своих «лингвогобеленах»…
– Этот авторский жанр придумал я сам. Лингвогобелен – многоязычное графическое стихотворение, объединенное одной темой, это по сути картины, которые я рисую на картоне.
Еще занимаюсь фотопоэзией… Словом: «То, что ты делаешь, должно любить тебя, иначе получается бездарно!»
А вот с выставками – туговато. Когда-то я несколько лет ходил по разным галереям – московским, питерским… Там разводили руками и цокали языками.. Но в конечном счете говорили, мол, знаете, у вас улетные космические работы, но что нам с ними делать, ведь мы занимаемся «актуальным искусством». И на этом все заканчивалось.
И полновесным поэтическим сборником похвастаться не могу. Пока есть лишь обещания издателей, симпатизирующих моему взгляду на мир. Часто обещают «лес до небес». Этим дело и заканчивается.
– Как думаете, мировосприятие людей – носителей редких наречий – отличается от современного индустриализированного человека?
– Очень отличается. Люди, говорящие на редких наречиях, не вовлечены в постурбанизм, постиндастриал, как большинство населения этой планеты. Они не желают жить по законам современного цивилизованного мира. Но численность малых народов сокращается. Хотя они все равно умудряются поддерживать себя и свой язык, и я им за это благодарен. Это безграничный источник «лингвосамосовершенствования».
– Как вам работалось с известным режиссером Александром Прошкиным в сериале «Доктор Живаго», где вы предстали еще и в актерской ипостаси…
– Я снялся в пяти художественных картинах. И обо мне же снято семь документальных фильмов. Кстати, первым был фильм художника-перформера киевлянина Юрия Змаровича «Світ мене не спіймав» – о некоторых страницах жизни «украинского Сократа» Григория Савича Сковороды. Это красивый костюмированный фильм. После этого Прошкин пригласил в 12-серийный «Доктор Живаго», где я сыграл Вольдемара. Работалось мне здорово! С Олегом Янковским мы познакомились именно в работе над этой картиной и потом приятельствовали вплоть до его ухода. Актер подарил мне послевоенный кожаный портфель, с которым не расстаюсь до сих пор… Так что я очень светло вспоминаю «Живаго».
– Интересно, а украинским языком владеете в совершенстве?
– Та як же не знати чарівну мову? Да, могу говорить на украинском. Когда я приезжаю в Украину, начинаю дышать этим воздухом, во мне сам по себе начинает реактивироваться ваш мелодичный язык.
Источник: «Зеркало недели. Украина»